После бури

Сэр Майкл оказался плохим предсказателем погоды. Буря обрушилась на деревушку Одли не утром следующего дня, а в тот же день за полчаса до полуночи.

Роберт Одли отнесся к грому и молнии с тем же самообладанием, с каким относился ко всем несчастьям мира сего. Он лежал на софе в гостиной, время от времени потягивая холодный пунш и делая вид, что его чрезвычайно занимает чтение челмсфордской газеты пятидневной давности.

Джордж Толбойз сидел у открытого окна, вглядываясь в черное небо, которое беспрестанно рассекали молнии зигзагами ослепительной стальной синевы.

Джордж Толбойз был бледен, как смерть.

– Джордж, – обратился к нему Роберт Одли, вздрогнув от того, что разглядел в его лице, – ты что, боишься молний?

– Нет.

– От молний бросает в дрожь даже самых отчаянных, это не страх, это нечто такое, что заложено в самой природе человека. Потому я уверен: ты боишься молний.

– Нет, не боюсь.

– Посмотрел бы ты на себя со стороны: весь белый, лицо осунулось, глаза ввалились – призрак, да и только! Говорю тебе, ты боишься молний.

– А я тебе говорю, что нет.

– Джордж Толбойз, ты не только боишься молний, но ты к тому же изводишь нас обоих: себя – потому, что держишь свои страхи в тайне, меня – потому, что не хочешь облегчить передо мной душу.

– Роберт Одли, еще слово, и ты получишь здоровенную оплеуху!

Джордж стремительно вышел из гостиной, с шумом захлопнув дверь.

В это мгновение на улице разразился настоящий потоп.

Боится ли молний Джордж Толбойз, так и осталось недоказанным, а вот в том, что ливень ему нипочем, можно было убедиться воочию: спустившись по лестнице, он направился к выходу и, не обращая внимания на дождь, который лил как из ведра, широкими шагами двинулся на большую дорогу. Походив по ней взад-вперед минут двадцать, он вернулся в гостиницу и теми же широкими шагами направился в спальню.

– Идешь спать, Джордж? – спросил Роберт Одли.

– Да.

– Но у тебя нет свечи.

– Обойдусь.

– Да ты посмотри, на кого ты похож, парень! На тебе же нитки сухой нет! И какая чума погнала тебя в такую ночь на улицу?

– Я устал и хочу спать. Отстань от меня.

– Выпьешь теплого бренди с водой?

Джордж яростно отстранил Роберта Одли.

– Отвяжись от меня; не путайся под ногами! – воскликнул он хриплым голосом, похожим на воронье карканье, и Роберт Одли тут же припомнил, что подобное он уже слышал три часа назад в дядюшкином доме.

И все же Роберт последовал за Джорджем в его спальню, но тот захлопнул дверь прямо перед его носом.

– Должно быть, он сердится из-за того, что я подметил его страх перед молниями, – пробормотал Роберт Одли и как ни в чем не бывало вернулся на свою софу.

Когда Роберт проснулся на следующее утро, погода уже утихомирилась: в воздухе разливалась такая благодать, словно она хотела извиниться за ночной разбой.

Джордж Толбойз поджидал друга, сидя за обеденным столом. Бледность по-прежнему не сходила с его лица.

– Извини, Боб, – сказал он, поднимаясь навстречу другу и сердечно пожимая ему руку» – вчера ты был прав: от молний мне действительно бывает не по себе. Это у меня с детства.

– Бедняга! Однако что нам теперь предпринять – уехать отсюда первым же экспрессом или повременить с отъездом и явиться к дядюшке на обед?

– Хочешь честно, Боб? Не устраивает меня ни то, ни другое. Посмотри, какое чудесное утро! Я бы хотел еще раз побродить по окрестностям, еще раз забросить удочку и вернуться в Лондон вечерним поездом, в шесть пятнадцать.

Это показалось Роберту скучноватым, но после вчерашнего он уже не решился перечить Джорджу и немедленно согласился на все. Позавтракав, друзья заказали обед на четыре часа дня, и Джордж Толбойз, положив удочку на широкие плечи, бодро вышел из гостиницы, сопровождаемый своим верным другом и компаньоном.

Если гром и молния, потрясшие до основания «Солнышко», так и не потрясли Роберта Одли, то его тетушку – существо, разумеется, куда более нежное и чувствительное – они совершенно выбили из колеи. Ночью во время непогоды она велела, чтобы ее кровать передвинули в угол комнаты, где она, опустив многочисленные тяжелые драпировки, забилась лицом в подушки, судорожно вздрагивая всем телом при каждом раскате грома. Сэр Майкл – его мужественному сердцу был неведом страх – всю ночь просидел у постели миледи, почитая защиту и утешение молодой жены своей счастливой привилегией. До трех часов утра, пока последний раскат грома не отгрохотал за дальними холмами, миледи не позволяла себя раздеть. В четыре часа она забылась глубоким сном и проспала около пяти часов.

В половине десятого леди Одли вошла в столовую, свежая и лучезарная, как букет, который в эту минуту она держала в своих руках.

– Дорогая моя! – воскликнул баронет, заключая ее в свои могучие объятия. – Какая радость для меня видеть тебя здоровой и счастливой, как прежде! Молю небеса, Люси, чтобы такою, как нынешней ночью, я видел тебя в последний раз!

После завтрака миледи отправилась в гардеробную и, заметив, что ковер сдвинут с места, тут же обнаружила люк и насмешливо похвалила Алисию за храбрость, какую та проявила, впуская двух молодых джентльменов в дамские апартаменты.

– У этих господ хватило дерзости взглянуть на мой портрет, Алисия? – с шутливым негодованием воскликнула миледи. – Покрывало они сбросили на пол, а перчатку забыли на ковре. Полюбуйся!

И она показала падчерице толстую перчатку для верховой езды. Это Джордж, глядя на портрет миледи, обронил ее и, уходя, не вспомнил о пропаже.

– Схожу-ка я в «Солнышко» и приглашу молодых людей на обед, – сказал сэр Майкл, появляясь на женской половине дома.

В этот сентябрьский день миледи не могла усидеть на месте и занять себя чем-то одним. То пальчики ее нетерпеливо бегали по клавишам рояля, разнося по дому звуки блистательных вальсов и бравурных итальянских пьес; то сама она нетерпеливо бежала в сад с серебряными ножницами для рукоделия, вообразив, что ими можно подстричь клумбу; то она вбегала в гардеробную и, вызвав туда Фиби Маркс, в третий или четвертый раз приказывала ей расчесать свои локоны. В то время как миледи искала развлечения в этой нескончаемой суматохе, наши молодые герои медленно брели вдоль ручья, покуда не нашли тенистый уголок, где вода была глубокой, течение – спокойным, а ветви ив, длинные, как девичьи косы, ниспадали прямо в журчащий поток.

Джордж Толбойз тут же забросил удочку, а Роберт, расстелив на траве дорожный плед, лег, растянувшись во весь рост, надвинул на глаза шляпу и уснул сном младенца.

То, чем был занят Джордж Толбойз, также не имело ничего общего с рыбной ловлей. Он глядел, глядел, глядел перед собой отсутствующим взглядом, и серебристые обитательницы прозрачных глубин чувствовали себя в полной безопасности: Джорджу не было до них никакого дела. Когда церковные часы пробили два, он отложил удилище в сторону, резко встал и решительно зашагал прочь от места этой странной рыбалки, оставив Роберта Одли дремать в одиночку, что, согласно привычкам вышеупомянутого джентльмена, должно было продлиться никак не менее двух-трех часов. Пройдя с четверть мили, Джордж перешел деревенский мостик и двинулся через луга в усадьбу Одли-Корт.

Судя по всему, нынешним утром птицы напелись досыта и порядком устали, потому что в эту пору дня в округе не слышно было ни звука. Быки и коровы, следуя примеру Роберта Одли, лениво дремали на лугу. Сэр Майкл еще не вернулся после утренней прогулки. Мисс Алисия ускакала куда-то час назад на своей гнедой кобыле. Слуги обедали, собравшись в задней комнате. Миледи прогуливалась с книгой в руках по тенистой липовой аллее. Никогда еще старое серое здание не воплощало в себе столько покоя иг умиротворения, как в этот погожий день, когда Джордж Толбойз, миновав лужайку, позвонил в крепкую дубовую дверь, обитую железом.

Слуга, открывший дверь, сообщил, что господ сейчас нет дома, и Джордж ушел обескураженный, не оставив визитной карточки или записки.

Леди Одли вернулась домой через полтора часа, но не со стороны липовой аллеи, а с прямо противоположной. В руках у нее была открытая книга. Она шла, что-то напевая про себя.

Алисия только что закончила верховую прогулку и сейчас стояла в дверях; рядом помахивал хвостом громадный ньюфаундленд.

Пес, не любивший миледи, обнажил зубы и глухо зарычал.

– Отгони прочь это ужасное животное, Алисия! – с раздражением воскликнула леди Одли. – Собака знает, что я боюсь ее, и ведет себя, как ей вздумается. А еще говорят, что псы великодушны и благородны. Какое уж тут благородство! Тихо, Цезарь! Я ненавижу тебя, ты – меня; где-нибудь в темном узком переулке ты бы непременно вцепился мне в горло, не так ли?

Прячась за спиной падчерицы, миледи прошла в дом и напоследок состроила гримасу разозленному животному.

– Кстати, леди Одли, – сказала Алисия, – вы знаете, что в наше отсутствие сюда приходил мистер Толбойз – молодой вдовец, друг Роберта Одли? Он хотел повидаться с сэром Майклом и с вами.

Леди Одли подняла подведенные бровки.

– А я-то думала, он пожалует к нам на обед. Тогда бы нам хватило времени обсудить все, что ему нужно.

Она легко взбежала по широкой лестнице и вошла в свои апартаменты.

Перчатка Джорджа по-прежнему лежала на столице в будуаре.

Леди Одли нервно позвонила в колокольчик.

На пороге появилась Фиби Маркс.

– Унеси отсюда эту дрянь! – резким голосом приказала леди Одли, указывая на перчатку.

Девушка сложила в фартук перчатку и несколько увядших цветов; туда же она бросила клочки бумаги, подобрав их со столика.

– Чем ты занималась все утро? – спросила миледи. – Надеюсь, не теряла времени даром?

– Нет, миледи. Я перешивала голубое платье. Однако на этой половине дома довольно темно, и я забрала его к себе в комнату и работала, сидя у окна.

Девушка произнесла эти слова, выходя из комнаты. В дверях она остановилась и взглянула на леди Одли, ожидая дальнейших приказаний.

В это же самое мгновение леди Одли подняла на нее глаза.

Взгляды женщин встретились.

– Фиби Маркс, – сказала миледи, откидываясь в легком кресле и поигрывая полевыми цветами, лежавшими у нее на коленях, – ты добрая трудолюбивая девушка, и, пока я жива и богата, у тебя никогда не будет недостатка в моей дружбе и двадцати фунтах стерлингов.

Дата добавления: 2015-08-05