Басни Крылова об Отечественной войне 1812 года

1805—1806 годы — перелом в творчестве Крылова: ушел в прошлое XVIII век, а вместе с ним — надежды на просве­щенного монарха, на радикальные перемены, на исправление смехом умов и нравов и людей. Крылов обрел себя в басне и пробил его звездный час. Современная фабулисту жизнь просматривалась в бас­нях сквозь призму исторически возникших моральных ценностей и норм. Отныне сознание русского человека освещалось не с высоты "теорий" мудрецов, а нравственным опытом народа, то есть совокупным опытом каждого, без различия сословий и званий, ибо любой человек — часть прошедшей, настоящей и будущей истории. И такой магический луч оказался жизненно необходимым и полезным. Люди с охотой научались понимать сами себя. Крылов вошел в их дома и сердца. Из писателя, известного литературным кругам, он сразу, вдруг, сделался "своим" всей России.

Крылов ввел в литературу "мужицкий" взгляд на вещи, который восходил к патриархальному, "традиционному" строю мышления. (31)

Человек еще не выделился из общего целого и чувствовал себя смиренной его частицей. Он обретал свое лицо только в системе сложившихся связей и отношений. Любое противопоставление народному коллективу выглядело неуместной гордыней. Если оно и допускалось (например, юродивые), то принимало вид некоей "странности", оттеняющей устойчивость и цельностъ патриархального бытия. Но сам баснописец был человеком другого времени. Европейское просвещение поставило человека в центр мира, выделив из неподвижной и замкнутой общности. Человек осознал себя личностью, заявил о своих правах, и личная этика уже не совпадала с этикой патриархальной. Идеи индивидуалистического гуманизма овладели умами и чувствами людей. Не смирение малой частицы перед общим, а переделка общего в духе чаяний личности стала знамением времени. Крылов признал равноправность как народного, так и гуманистического взглядов. Ему были близки и правда народная, и правда личная. Во многих баснях идеи мудрецов-философов побиваются народным разумом, но народный "здравый смысл" часто выступает темным или непросветленным. Баснописцу открылось трагическое противоречие; между правдой народа и правдой личности, между моралью народной и моралью личной, индивидуальной стоит стена. Они чужды друг другу, а каждая из них, взятая по отдельности, недостаточна. Однако и вместе они не соединимы. В баснях Крылов обозначил ситуацию, на разрешение которой положили свои жизни Л.Н.Толстой и Ф.М.Достоевский. В ней же лежат истоки оригинальности и "странностей" Крылова. Ему не надо было надевать маски, прикрывающие его внешнее бытие. Он натурален, искренен и вовсе не расчетлив. Но парадокс состоял в том, что натуральность и искренность сами были надежными масками, за которыми спряталась душа, то есть подлинное лицо. В баснях личность Крылова также находилась под запретом. Если, с понятной долей допущения, можно сказать, что басни излились из натуры Крылова, то своим бытом и привычками он продолжил "басенную" жизнь, заявив о правах личности на независимость, оригинальность и одно­временно "смирившись" перед ходом вещей. Судьба Крылова — биографическая и поэтическая — стала "десятой книгой" в собрании его басен.

Для полноты картины нужно сказать и о том, что облик Крылова — человека и баснописца—создавался в духе народной фантазии. Тут были важны две традиции — античная и древнерусская.

В образе Эзопа народная фантазия закрепила неслыханное безобразие, неопрятность, изодранные одежды, презрение к бытовой стороне жизни и — мудрость (Эзоп — собеседник семи мудрецов), благо-(32) родство, смелость и свободу поучений, юмор (Эзоп — шутник). В основе этой легенды—неразъемное переплетение и вместе с тем резкое столкновение тела и духа, внешнего и внутреннего. Вне отвращающей формы невозможно и высокое содержание. Духовное всегда предпочтено физическому, но выступает только в сопряжении с ним и на его фоне. "Басенность" крыловских рассказов в устной передаче как бы "эзоповская", долитературная. Традиция древней басни не умерла, Крылов живо ее ощущал и к ней обращался.

Другая традиция восходит к древнерусскому "смеховому миру" и связана с подвигом юродства. Конечно, любое прямое сопоставление Крылова с юродивыми невозможно, но культура Древней Руси в осложненном и преобразованном виде была ему близка.

Как показало исследование Д.С.Лихачева и А.М.Панченко, юродивый склонен к обличению сильных мира сего. В юродстве "соединены различные формы протеста. Самый способ существования юродивых, их бесприютность и нагота служат укором благополучному, плотскому, бездуховному миру". Рубище и другие атрибуты юродства означают "нечувствительность" и презрение ко всем явлениям потустороннего мира. Тем самым юродство — вызов благоустроенной и потому погрязшей во грехе жизни и протест против нее. Но это также и осмеяние мира. В юродстве отчетлива полемическая заостренность против общепринятых норм поведения, мотивы укора и смеха. "Безобразие" юродства — своеобразная плата за позволение обличать. Укор и смех — знаки духовной свободы. Юродивый отказывается от земных благ и плотской красоты, его цель — высшее благо. Он как бы обновляет "вечные истины", оживляя страсть и возбуждая равнодушных "зрелищем странным и чудным". В этом смысле он похож на ветхозаветных пророков.

Однако надо прямо сказать, что пророком даже в том метафорическом смысле, в каком употреблялось это слово в применении к поэту, Крылов, конечно, не был. Всеведенье нисходит на пророка свыше, слова пророка внушены Богом, который через пророка доносит истину до людей. В случае с Крыловым скорее происходит обратное: мнение народа становится достоянием общества, то есть истина восходит из толщи народной. Но недаром мы употребляем два выражения: "голос поэта — голос Бога" и "глас народа — глас Божий". В конечном итоге между истиной, нисходящей свыше, и истиной, восходящей снизу, нет китайской стены. Они могут совпадать, быть сопоставлены и сближены. С этой точки зрения оба поэта — и тот, чьими устами говорит Бог, и тот, чьими устами говорит народ, — выглядят антиподами, но в отношении к истине они едва ли не уравниваются. Ярче всего такую "схожесть несходного" можно мысленно представить — при всех оговорках — в сравнении Пушкина и Крылова.

Много общего у Крылова с древнерусской традицией и в двойной установке — на серьезность и на смех, но внеэстетическая функция смеха в баснях Крылова ослаблена, тогда как эстетическая, художественная усилена. Рассказ в басне вымышлен с целью возбудить смех, басни скрывают дидактику, поучение под смеховой оболочкой, но к смеху, сатире они тоже не сводятся. Наконец, смех направлен не на порядок, а на людей, на их сознание, а уже через помыслы, чувства, поступки осуждаются обстоятельства. Однако роль смеха состоит не в том, чтобы исправлять людей, а чтобы раскрыть перед ними их же собственную глупость. Иначе говоря, аудито­рия принуждается смеяться над собой. И последнее. Крылов как поэт и Крылов как мудрец сливаются в образе, напоминающем нечто от пророка, идущего к людям и с обличением, и с учительным, серьезным словом. Как бы сбрасывая цивилизованные одежды и наряды, он освобождается от общепринятых норм, чтобы надеть вериги неухоженности, неопрятности, бытового "безобразия" и получить право на подвиг духовного, нравственного наставничества, но высокий образ пророка принимает как бы "сниженный" облик и на нем лежит гротесковый отсвет.

Характер и склад мышления Крылова в его устной речи, в привычках, в отношениях и связях выявился крупно и самобытно. Баснописец наполнял светом разума и неподдельным юмором повседневную жизнь. Через его сердце прошла судьба России на рубеже XVIII—XIX веков и его переживания исторических и личных событий были напряженны и остры. "Дедушка Крылов" выразил их в духе ушедшего столетия — в иносказательно-комическом, морально-дидактическом и философско-аллегорическом жанре басни. Он обратился к басенному стиху, оставив прозу и драматический род, идя навстречу новым (34) веяниям, но не отбросил мощную эпическую традицию и сделался рассказчиком. В самом его характере — прямо русском, простодушно-лукавом, склонном к затейливому иносказанию — таился фабулист, баснописец, рассказчик поучительных вымыслов. Он был словно самой природой создан для басни. С тех пор как вышла его первая книга басен, слова "басня" и "Крылов" неразделимы.

Решительный сдвиг в мироощущении и в художественном творчестве Крылова произошел в пору наполеоновских войн. Именно в это время Крылов, как и другие его современники, обратился мыслью к народу, к его вековому опыту, к его моральным ценностям, возникшим в ходе национальной истории, к лукавому простодушию народного мышления и живописному способу выражать свои понятия и чувства, способу, закрепленному в поговорках и пословицах. События Отечественной войны 1812 года убедили Крылова в правоте избранных им новых взглядов на жизнь и на искусство.

В баснях Крылова, относимых к событиям наполеоновских войн и Отечественной войне 1812 года, последовательно утверждалась, по существу своему народная оценка происходящего. От басни к басне народный характер Отечественной войны становился для самого Крылова все более отчетливым.

Если хронологически последовательно расположить басни, в которых так или иначе отразилась эпоха наполеоновских войн и нашествия на Россию, то окажется, что из десяти басен две ("Кот и Повар" и "Раздел") относятся к началу столкновений с Наполеоном, четыре ("Волк на псарне", "Обоз", "Ворона и Курица", "Щука и Кот") — к периоду вторжения Наполеона в Россию и следующие четыре ("Заяц на ловле", "Лягушка и Юпитер", "Чиж и Еж", "Собачья дружба") — к послевоенной истории. При этом во всех баснях Крылов осуждает действия Александра I и возвеличивает парод и Кутузова как народ­ного — избранного народом и выражающего национально-патриотический дух — полководца. Кроме того, к этим басням примыкают еще три — "Хозяин и Мыши", "Воспитание Льва" и "Крестьянин и Змея", Косвенно связанные с военной и послевоенной эпохой.

Басня "Хозяин и Мыши", по предположению биографа и комментатора Крылова В.Ф. Кеневича, отнесена к событиям после 1807 года. Точная дата се написания неизвестна, но опубликована она в 1809 году. В ту пору вскрылись злоупотребления чиновников комиссариатского и провиантского департаментов во время войны с Францией. (35)

Крылов, по-видимому, в подробностях был осведомлен об этом деле, потому что должность генерал-квартирмейстера занимал Д.Б.Мертваго, муж Е.М.Олениной, родной сестры баснописца. С виновных чиновников были сняты мундиры. Но дальше последовало то, о чем рассказывается в басне: стали "наказывать всех сплошь и без разбору", в том числе и непричастных к воровству. Честные чиновники, опасаясь незаслуженной кары, подавали в отставку. Тогда временщик Аракчеев, вопреки грамоте о вольности дворянства, испросил запрещение принимать отставки у тех, кто будет признан невиновным. Вся эта неразбериха, вызванная неумением строго соблюсти законность, и послужила сюжетом крыловской басни. Уже в ней Александр I (Хозяин) изображен неспособным к управлению.

В другой басне — "Воспитание Льва" — снова выведен царь.

Басня появилась в печати в 1811 году, когда Россия ощутила все пагубные последствия позорного Тильзитского мира (1807), заключенного Александром I. Этот акт был непонятен широким кругам общества — ни народу, ни образованному и передовому дворянству. Но император всецело подчинился воле Бонапарта и совершенно забыл о национальных интересах России. В обществе ходили слухи об иноземном воспитании Александра I, бывшем причиной его благосклонности к Наполеону. Ф.Ф.Вигель, например, писал: "Его воспитание было одною из великих ошибок Екатерины. Образование его ума поручила она женевцу Лагарпу, который, оставляя Россию, столь же мало знал ее, как и в день своего приезда, и который карманную республику свою поставил образцом правления будущему самодержавцу величайшей империи в мире". У Крылова есть намек на иностранное воспитание Льва — на вопрос Льва-отца сынок обращается к нему: "Папа..." Лев-сын прекрасно знает нужды чужого народа. Между тем

важнейшая наука для царей:

Знал, свойство своего народа

И выгоды земли своей.

Александр I, по мысли Крылова, получил превратное воспитание, от чего проистекает ложное направление его ума: он поступает вопреки своему народу, который видит в Наполеоне врага, унизившего национальную гордость, и не знает интересов России. Именно это сделало Александра I союзником Наполеона. Так, по мнению Крылова, не понимающий "выгоды земли своей" царь проводит бесполезную политику. Смысл басни состоял не столько в критике чуждого национальным нравам воспитания, сколько в антинародной политике накануне предчувствуемых грозных испытаний.

Уже в басне "Волк на псарне", возникшей между 23 сентября (день приезда Лористона в Тарутинский лагерь) и 6 октября (Тарутинское сражение), Ловчий вместе с помощниками противостоит волку (Наполеону). Литературный источник басни, как установил СА. Фомичев, — перевод рассказа "Охотник и волк" философа Синтипы, опубликованный в конце X VIJI века. Переводчик (Глеб Громов) переосмыслил подлинный рассказ Синтипы, который принял такой вид:

"Охотник, увидев волка, ворвавшегося в хлев и многих овец убивавшего, тотчас пустил на него своих собак и сказал ему с насмешкою: бедное животное! где твое ныне проворство и злость.

Всяк хорош в своем ремесле? — Но по пословице: и на Машку живет промашка".

Аполог Синтипы доказывал, что каждый из людей искусен в своем деле, но беда подстерегает человека, когда он неразумно отступает от разумных правил. Крылов, затратил очень много усилий, чтобы найти гибель своей армии (40) России (результат противоречит первоначальным ожиданиям, опровергая всю стратегию коварного и хищного хитреца, обманувшего только себя). Эта ирония, заданная в первой фразе басни, поддержана и сценой притворства, в которой ложные фразы о дружбе и переговорах также не имеют успеха. Во чтобы ни рядился хищник, он остается хищником. Вот это народное восприятие Наполеона Крылов передал своей басней с тем простодушным лукавством, которое сразу отличает истину от лжи. Поэтому когда Ловчий говорит: "Ты сер, а я, приятель, сед", то здесь содержится не только намек на седину Кутузова, но и на народный опыт борьбы с захватчиками, уходящий в древность и усвоенный полководцем. Кутузов как бы символизировал народную мудрость. Ум и реши­тельность — столько же свойства Кутузова, сколько и народа. Крылову важно подчеркнуть, что Наполеон, преследовавший личные эгоистические цели, сталкивается с противником, чуждым корыстных интересов, что ему дает отпор весь народ с Кутузовым во главе. Существенно и то, что этот опыт не ограничен военной областью, а охватывает и бытовую обстановку. Он включает в себя всю жизнь народа. Поимка волка как бы знакомое и привычное дело, отлаженное до мелочей:

Псари кричат: "Ахти, ребята, вор!"

И вмиг ворота на запор;

В минуту псарня стала адом. Бегут: иной с дубьем,

Иной с ружьем. —"Огня!" кричат: "огня!'

Басни Крылова об Отечественной войне "превращались в живую историю", донося до простых солдат и всех русских людей смысл событий. Они были активным вмешательством патриота-баснописца во внутреннюю и внешнюю политику. В них заключалась трезвая и нелицеприятная критика правительственных кругов, понимание на­родного характера войны и глубоко верная оценка планов Кутузова. Крылов выступил в них патриотом, но патриотом не казенным или "квасным", каких тогда явилось в избытке, а уловившим народный взгляд на войну. Отсюда понятно, что в действиях народа, наблюдаемых им, многое прояснилось и для самого баснописца: он увидел, какие черты народного характера высветились в грозные годы, и это, несомненно, укрепило его в правильности нравственного взгляда на Русскую жизнь.

Дата добавления: 2015-08-05