Несколько слов об истории басни

В.И. Коровин Басни Ивана Крылова М., 1999. – 94 с.

Жанр басни имеет древнюю и богатую историю. Басня принадлежит к так называемому животному эпосу, в котором действующими лицами были животные, а не боги и люди. Общее в басне воплощается в частном случае, а человеческие отношения переводятся в картины из жизни животных. Этот перевод необходим для того, чтобы посмот­реть на человеческую жизнь с некоторого расстояния. И хотя в басне иногда участвуют люди как персонажи, они предстают очень схематичными, без каких-либо подробных характеристик. Баснописцу достаточно указать на род занятий (пастух, механик) или на черту (ску­пость, хвастовство). Развитие жанра прошло много ступеней, пока басня стала достоянием письменной литературы. Но жанр сохранил основные признаки своего происхождения. Это касается прежде всего материала (рассказ о животных) и функции, то есть роли, в какой он используется (нравственный урок). В истории басни на первый план выдвигались то рассказ, то назидание, и в зависимости от этого жанр приобретал разный характер: в нем усиливалось либо поучительное, либо эстетическое начало.

Однако ни то ни другое никогда не угасало совершенно, потому что это означало бы гибель басни как жанра. Из басни нельзя устранить ни рассказ, ни поучение. Даже если урок (назидание) не дан в открытой форме, он присутствует в самом рассказе и читатель легко его извлекает. В таком случае он просто подразумевается, присутствуя в скрытом виде.

Двучленность басни — рассказ и моральный вывод — образуют соединение двух начат в жанре — эстетического и логического. Одно выражено в форме картины, образов, а другое — в форме мысли, идеи. Однако рассказ непременно содержите себе "идею", а "мысль" как бы хранит следы своего произрастания из рассказа. Басня держится на живом и подвижном противоречии двух способов познания действи­тельности человеком — эстетическом (искусство) и логическом (наука), но между ними в борьбе устанавливается сотрудничество, примиряющее очевидные противоречия. "Урок" не обязательно в полном объеме подтверждает то, о чем говорится в рассказе, но ни­когда не расходится с рассказом слишком далеко. Если бы назидание совсем не согласовалось с рассказом, то вся басня превращалась бы в нелепость. Художественная убедительность басни требует, чтобы идея выражалась в ней наглядно, а рассказ был логически ясным. Сюжет басни не является простой иллюстрацией к морали, но может рассматриваться как фикция.

Идейное содержание картины настолько самостоятельно, что обла­дает собственным смыслом, не всегда совпадающим с выводом басно­писца или рассказчика. Отсюда ясно, что басня содержит две "филосо­фии". Одна вложена в нее автором. Другая вытекает из рассказа.

Легко заметить также, что в басне смешано серьезное с забавным. Она "учит" и смешит. Иронический свет направлен и на мораль, и на рассказ. Так, в басне "Ворона и Лисица" общее дидактическое правило гласит:

Уж сколько раз твердили миру.

Что лесть гнусна, вредна; но только все не впрок,

И в сердце льстец всегда отыщет уголок.

Рассказ подтверждает всю мораль, хотя посвящен по преимуществу второй ее части: верно, что людские слабости часто превосходят умные и верные поучения, однако правильно и то, что лесть гнусна и вредна. Если в басне "Ворона и Лисица" торжествует "положительная мораль", то в басне "Волк и Ягненок" на первом плане "отрицательная мораль", антимораль:

У сильного всегда бессильный виноват...

Значит ли это, что Крылов и другие баснописцы стояли на ее стороне? Их ирония касается такого бытия, в котором эта мораль господствует. Следовательно, идеальная норма либо выступает открыто, либо под­разумевается. Баснописцы не делали из рассказанной ситуации вывод о смирении, непротивлении реальному положению вещей, а иронизи­ровали по поводу самого "порядка". Частный случай, в котором обобщен опыт, издевается над "уроком": сколько бы ни говорили о праве слабого, оно в этом мире ничтожно. Но и мораль "смеется" над эмпирическими фактами: частные случаи не могут отменить и унич-(4) тожить вечные истины (общество, в котором гибнет невинный слабый, а сильный всегда прав, — неразумно и несправедливо).

Таким образом, басня — жанр дидактической литературы, представляющий собой иносказательный, аллегорический рассказ, содержащий моральный урок. Если рассказ краток, то басня превращается в аполог, или наоборот: неразвернутый рассказ не перерастает в басню, хотя и содержит в себе ее основные слагаемые. Аполог и басня могут бытовать самостоятельно, как внутренне самодостаточные произведения. В особенности это характерно для басни, где даже рассказ настолько отделяется от морального вывода, что живет как бы сам по себе. Если аполог и басня применимы только к конкретной жизненной ситуации, к тому или иному эпизоду, то они подчиняются более широкому целому и существуют не в свободном, а в связанном виде. В таком случае они зависят от общего разговора, спора, полемики, то есть от устного или письменного контекста. Тогда их называют притчами. Притчи могут быть краткими, (5) подобно апологу, но в отличие от аполога и басни их содержание обладает символическим смыслом и не сводится к аллегории. Притчи таят в себе некое глубинное знание, более значительное, чем практическая мудрость. Поэтому персонажи притч выступают не следствием наблюдения, а результатом этического выбора того, кто их рассказывает. В апологе и басне, напротив, персонажи становятся предметом наблюдения, а выбор их баснописцем часто маскируется.

Легко заметить, что басня как эпический жанр с противоречивым двучленным строением могла развиваться двумя путями: одни басно­писцы выдвигали на первый план рассказ, другие — назидание. В первом случае басня чаще всего приобретала поэтическую форму, во втором — прозаическую. Среди сторонников прозаической формы басни — немецкий драматург и философ Г.Э. Лессинг и замечательный русский ученый-филолог А.А. Потебня. Приверженцы басенного рассказа — великие баснописцы Жан Лафонтен и И.А.Крылов.

Басня Крылова подчеркнуто эпична. Замеченный всеми писавшими о крыловской басне драматизм этому нисколько не противоречит, а лишь отчетливо выявляет общую тенденцию: к объективной передаче личных пристрастий и авторской позиции. Крылов тоже создает образ рассказчика, но его мораль рассказчика предельно сближена с народной нравственностью, с житейской мудростью, вырастающей не из личного опыта, а из опыта народа. Поэтому Крылову очень важно донести до читателя реальные обстоятельства, подробно и живописно рассказать о них, чтобы из них возникли правдоподобные характеры. Крылов постоянно апеллирует к "истории", к "свету", к "миру", к молве, чтобы рассказанное событие не воспринималось его личной выдумкой. Вместе с тем он не отказывает себе в праве смеяться над (11) персонажами, осуждать их поступки. Но в целом, иронизируя над персонажами, Крылов довольно снисходителен к ним. Он не выказывает сильных чувств: гнева, восторга, скорби или пронзительного сострадания. Баснописец предлагает читателю вдуматься в народный опыт, оценить его и всегда дает критерий оценки, то есть поднимается над читателем и ведет за собой. Тем самым он нисколько не отказывается от "урока", от стремления учить. Однако басенная мораль, лишаясь, как и у Лафонтена, назойливой дидактичности, прямолинейной и сухой назидательности, не теряет общезначимого смысла, потому что ее почва— народный опыт. Она по самой своей сути исходит из народной жизни и обращена к народу. Отсюда понятно, почему Крылову столь необходимы подробные, детальные, живописные кар­тины обстоятельств, носящие эпический характер. Каждая такая зари­совка очень конкретна и по большей части лишена лиризма. Крылов объясняет и досказывает читателю обстоятельства. В его поле зрения — сам порок во всей его ясности и полноте как объективное явление жизни. Иронические замечания и штрихи не преследуют цель лиричес­кого комментария событий, а вскрывают их подлинную смешную сущность. Порок как бы сам себя осмеивает, вышучивает, выставляет на всеобщий позор и несет в себе свое собственное отрицание через смех. Эпическая природа крыловской басни, ее общезначимая мораль, претендующая на объективное обобщение, соединены с лукавой на­смешкой над господствующей нравственностью, бесчеловечность ко­торой закреплена житейской мудростью, столь искусно переплавлен­ной фабулистом в меткие стихи. Всем этим басни Крылова совершен­но отличны от басен Лафонтена. Ослабляя назидательность и создав образ рассказчика, Крылов не отказался от общезначимости моральных выводов.

Лафонтен во времена Крылова считался законодателем жанра, а его басни образцовыми. Но Крылов, усвоив Лафонтена, не подражал ему. Он опирался в своей практике на русскую басенную традицию и дал классические образцы национальной басенной формы. Однако русская басня развивалась с явной оглядкой на Эзопа и Лафонтена, на басню прозаическую и басню поэтическую. И, конечно, реформа европейской басни, произведенная Лафонтеном, встретила живейший интерес.

Дата добавления: 2015-08-05