В лице животного мотива.

Гладиатору нет необходимости защищаться от обычного муравья – это доказывает в терминах относительности (а как же иначе?) его силу. Так как каждому человеку присущ специфический набор защитных реакций по тому, как сносить жизненные обстоятельства, то следует признать, что среди нас не найдётся ни одного такого «гладиатора», для которого судьба оказалась бы «муравьём» на арене жизни, не вынуждающим подчас от него отбиваться. – Ты не так уж и силён, отчего и должен быть в доспехах.

Оценки отчуждают нас от всего, что может быть воспринято нами как бесценное, то есть, в сущности, от того, что не может быть воспринято строго и всецело. Они вносят в мир свои куцые и холодные границы и гасят способность любить. – Чем меньше в тебе прагматической склонности оценивать, тем выше потенциальный уровень любви, способной заполнить тебя.

Слова, высказываемые невпопад или не понимаемые их приёмником в смысле, который доносился ему, могут обернуться страшными последствиями, подобными неистовству лавины, порождённой неуклюжим звуком. – Стерегитесь горных, полных снега местностей; или же старайтесь чаще держать язык за зубами и думать, что мелете, с точки зрения того, как ваша речь воспринимается.

Когда мы гордимся за кого-то, это стоит понимать так: мы довольны собой как связанным с объектом гордости субъектом. Я горжусь сыном: я горжусь собой благодаря тому, что он мой сын. Я горжусь за тебя, мой друг, ибо твои заслуги освещают тех, кто близ тебя и меня в том числе, а это ласкает моё честолюбие. Таким образом, близкие нам люди, преуспевшие в чём-либо, делают нас более значимыми в наших собственных глазах. Чтобы узел мысли крепче был, можно вспомнить сущность противоположного явленья «мне стыдно за тебя», которое предполагает, что ты меня позоришь, заставляешь краснеть, а это в принципе невозможно без моего страха утратить доброе имя – моё доброе имя.

Вопиющее дикарство со стороны фараонов – возводить пирамиды, при этом изнуряя тысячи рабов (среди которых наверняка были люди в плане ума и нрава способные к более важному поприщу, да-да, более важному чем чудо света), лишь ради своих отчаянных грёз, унимающих страх перед неизбежной кончиной, или, не исключено, ради тщеславия, меряющегося высотой гробницы для своей надменной персоны.– Пирамиды в Гизе (и, конечно, их менее могучие родственники на земном шаре) – феномен, созерцанию которого следует предаваться закрывая глаза на те мотивации, что произвели его на свет. Разумеется, если пытливой человеческой природе поддастся знание того, что их назначение идёт дальше веры в загробную жизнь и тому подобной мути, то такое открытие сможет оттенить величие этих детищ.

Все поступки, вне сомненья, можно разделить на: искренние и неискренние. Рассматривая эти классы на предмет эгоизма, мы приходим к удивительным выводам. Лицемерные поступки всегда подбадриваются личной мотивировкой, что ясно видно на примерах, где обнаруживается выгода, ужимки перед кем-то, чей статус располагает к фальши, совесть, чувство вины, временами толкающее почти к святости. Даже если я свершаю что-нибудь «благое», но по принуждению, то делаю это из боязни или дискомфорта перед последствиями неповиновения, а смягчаю я эти гнетущие чувства покорностью исключительно ради себя. Кстати, на сей же манер работает механизм совестливого поступка. Вообще говоря, неискренние поступки вряд ли б совершались, если бы не сопровождались каким-нибудь дивидендом для индивида. Искренние же поступки не менее эгоцентричны, ибо предполагают неподдельное желание, которое, в конечном счёте, без персонального удовлетворения немыслимо. Искренность имеет необходимым условием интерес: никто не может поступать искренне, если поступок ему неинтересен. Итерес этот личный, даже если он чисто духовный. Положим, я помогаю другим, ведомый сердечным рвением к этому. Хотя у меня и в мыслях нет ни выгоды, ни корысти по части этих начинаний, делаю я это, всё-таки, не потому, что кому-то так хочется, а в первую очередь потому, что так хочу я. То есть, утоляя чьё-то желание или нужду, я выполняю волю свою. А раз это моя воля, то конечный результат – моё довольство, невзирая на возможные высоконравственные пути к нему. Если же я делаю что-то славное нехотя, я кривлю душой, а это уже лицемерие, в рамках которого, как было отмечено, бродит только эгоизм. Курьёзно, что мы слышим зачастую призывы к альтруизму, являющемуся будто бы противоположностью эгоизма, но мотивированному всё же тем, что мы будем дико довольны и счастливы, нам воздастся вдвойне и т.п. То есть как это: поведение, подстёгиваемое эгоистичным стимулом, названо антиподом эгоизма? – Да, наша душа будет воистину цвести, но, умоляю, хватит коверкать истину: это ни в коем случае не альтруизм как антоним эгоизма. Назревает укоризненный таким, казалось бы, страшным воззрениям вопрос. Раз всё, что мы творим, суть аспекты эгоизма, то не лучше ли начисто позабыть о других и стать более прямым, грубым и равнодушным ко всему, кроме себя? Отнюдь. – Я не есть ты, а ты не есть я – совсем не нужно вопреки логике ставить тут знак равно, чтобы, заботясь без тени расчёта не о себе, помогать всё-таки и себе тоже. Достаточно осознать, что всё живое на Земле есть единый организм, состоящий из отдельных, но тесно связанных друг с другом органов. Если погибнет или будет долгое время страдать какой-то орган (нация, социальный слой, сосед, вид животного или даже растения и т.д.), то повышается вероятность коллапса всей системы, а, следовательно, и меня. Горькая перспектива. Вот почему мы «должны» думать и заботиться о других не меньше, чем о себе. При этом искренне, то есть не из чувства долга, значит, мы не должны, мы заинтересованны. Поразмыслив своими прозревшими очами, мы поймём, что мы хотим жить, а потому хотим благоденствия всего органического уклада планеты Земля. И не нужно придумывать никакой самоотверженной «любви к ближнему», которая отвратительно поддельна. И хотя наши индивидуальные действия или бездействие крайне редко явно влияют на судьбу всего организма, кристально понятно то, что если мы в большинстве своём начхаем на смежные с нами органы, мы очень скоро почахнем и сами. Но такой исход вряд ли лестен даже для самого откровенного эгоцентризма, из чего следует, что людям не хватает дальнозоркости, которая бы доставила их врождённые черты на новый уровень, откуда видна организация всего живого. В свете этих размышлений, не лишая права на жизнь у понятия альтруизма, выведем его отличие от понятия эгоизма из того, думаем ли мы больше о других или о себе; впрочем, не будем помещать эти категории на разные полюса, а определим их как ступени инстинкта самосохранения. Эгоизм даёт побеги альтруизма, служащие первому. Благо, что история знает ряд персонажей, которые – несмотря на то, объявляли они себя венцом самозабвения или нет, догадываясь об истинных корнях своих деяний, – были чутки к единству жизни на планете. – Если мы начхаем на других, мы почахнем вскоре сами.

Подобные эгоисты не выносят друг друга, являясь зеркалами, взывающими к совести, а разнородные туго понимают. Так возможна ли гармония между людьми? Бессовестное великодушие – вот эскиз, который следует претворить в будущность.

Дата добавления: 2015-08-03