XIII. Культура России XVII в.

- Процесс «обмирщения» русской культуры

- Развитие просвещения и литературы

- Общественно-политические теории

- Традиционные и новые элементы в быту

Литература

Брюсова В.Г. Русская живопись XVII века. - М.,1984

Вайгачев С.А. "Обмирщение" русской духовной культуры XVII в.: сущность процесса и его социокультурные истоки. (К постановке вопроса) // Актуальные проблемы истории русской культуры. - М., 1991. - С. 41-59

Громов М.Н., Козлов Н.С. Русская философская мысль X-XVII вв. - М.,1990

Демин А.С. Писатель и общество в России XVI-XVII веков: (общественные настроения). - М.,1985

Демин А.С. Русская литература второй половины XVII – первой половины XVIII века. Новые художественные представления о мире, природе, человеке. - М.,1977

Демкова Н.С. Житие протопопа Аввакума: (Творческая история произведения). - Л.,1974

Елеонская А.С. Русская публицистика второй половины XVII века. - М.,1978

История русской культуры (XVII-начало XVIII века). - М.,1996.- Т.3

Забелин И.Е. Домашний быт русских царей в XVI и XVII столетиях. -М.,1990

Костомаров Н.И. Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа в XVI – XVII столетиях. - М.,1992

Курсков Ю.В. Ведущее направление общественного мнения и проекты государственных преобразований России 40-60-х годов XVII века. - Чита,1973

Лаппо-Данилевский А.С. История русской общественной мысли и культуры, XVII – XVIII вв. - М.,1990

Лебедев Д.М. География в России XVII в. - М.;Л.,1949

Лихачев Д.С. Великий путь: Становление русской литературы XI-XVII вв. - М.,1987

Луппов С.П. Книга в России в XVII веке. - Л.,1970

Мордисон Г.З. История театрального дела в России: Основание и развитие государственного театра в России (XVI - XVIII в.). - СПб., 1994. - Ч.1-2

Очерки русской культуры XVII века. - М.,1979. Ч.1-2

Пушкарев Л.Н. Общественно-политическая мысль России, вторая половина XVII в.: Очерки истории. - М.,1982

Пушкарев Л.Н. Юрий Крижанич: Очерк жизни и творчества. - М.,1984

Райнов Т.И. Наука в России XI-XVII вв. - М.;Л.,1940

Робинсон А.Н. Борьба идей в русской литературе XVII в. - М.,1974

Слуховский М.И. Русская библиотека XVI-XVII вв. - М.,1973

Чистякова Е.В., Богданов А.П. «Да будет потомкам явлено...»: Очерки о русских историках второй половины XVII в. и их трудах. - М., 1988

Вопросы и задания к документам

1. Охарактеризуйте процесс «обмирщения» русской литературы? (1-7)

2. Какая характеристика дана российским царям их современником? (1)

3. Какие события описаны в «Послании дворянина дворянину»? (2)

4. Каков идейный пафос «Повести об азовском осадном сидении казаков». (3)

5. Какие пороки обличают литературные произведения XVII в. (4-7)

6. Охарактеризуйте общественно-политические взгляды Ю. Крижанича: предназначение и характер монархической власти, роль сословий в государстве. (6)

7. Как Ю.Крижанич описывает положение славянских народов и в чем видит причины такового? (6)

8. Каким видел Ю.Крижанич геополитическое положение Российского государства? (6)

1. «Повесть книги сея от прежних лет»[129] (отрывок)

Написание вкратце о царех Московских, о образех их,

и о возрасте, и о нравех

Царь Иван образом нелепым[130], очи имея серы, нос протягновен и покляп; возрастом велик бяше, сухо тело имея, плещи имея высоки, груди широкы, мышцы толсты; муж чюднаго разсужения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело, ко ополчению дерзостен и за свое оте­чество стоятелен. На рабы своя, от бога данныя ему, жестосерд велми, и на пролитие крови и на убиение дерзо­стен и неумолим; множество народу от мала и до велика при царстве своем погуби, и многая грады своя поплени, и многия святительския чины заточи и смертию немило­стивою погуби, и иная многая содея над рабы своими, жен и девиц блудом оскверни. Той же царь Иван многая бла­га сотвори, воинство велми любяше и требующая ими от сокровища своего неоскудно подаваше. Таков бо бе царь Иван.

Царь же Федор возрастом мал бе, образ постничества нося, смирением обложен, о душевней вещи попечение имея, на молитве всегда предстоя и нищим требующая подая; о мирских ни о чем попечения имея, токмо о ду­шевном спасении. От младенства даже и до конца жи­вота своего тако пребысть, за сие же спасение дело его бог царство его миром огради, и враги под нозе его покори, и время благоутешно подаде. Таков бе царь Фе­дор.

Царь же Борис благолепием цветуще и образом своим множество людей превозшед, возрасту посредство имея; муж зело чюден, в разсужении ума доволен и сладкоречив велми, благоверен и нищелюбив, и строителен зело, о дер­жаве своей много попечение имея и многое дивное о себе творяше. Едино же имея неисправление и от бога отлу­чение: ко врачем сердечное прилежание и ко властолюбию несытное желание; и на прежебывших ему царей ко убиению имея дерзновение, от сего же возмездие восприят.

Царевичь Федор, сын царя Бориса, отроча зело чюдно, благолепием цветуще, яко цвет дивный на селе, от бога преукрашен, яко крин[131] в поли цветущи; очи имея великы черны, лице же ему бело, млечною белостию блистаяся, возрастом среду имея, телом изообилен. Научен же бе от отца своего книжному почитанию, и во ответех дивен и сладкоречив велми; пустошное же и гнило слово никогда же изо уст его исхождаше; о вере же и поучении книжном со усердием прилежа.

Царевна же Ксения, дщерь царя Бориса, девица сущи, отроковица чюднаго домышления, зелною красотою лепа, бела велми, ягодами[132] румяна, червлена губами, очи имея черны великы, светлостию блистаяся; когда же в жалобе слезы изо очию испущаше, тогда наипаче светлостию блистаху зелною; бровми союзна, телом изообилна, млечною белостию облиянна; возрастом ни высока, ни ниска; вла­сы имея черны, велики, аки трубы, по плещам лежаху. Во всех женах благочиннийша и писанию книжному навычна, многим цветяше благоречием, воистинну во всех своих делех чредима; гласы воспеваемыя любляше и песни духовныя любезне желаше.

Рострига же возрастом мал, груди имея широкы, мышцы толсты; лице же свое имея не царсково достояния, препростое обличие имея, и все тело его велми помраченно.Остроумен же, паче и в научении книжном доволен, дерзостен и многоречив зело, конское рыстание любляше, на враги своя ополчитель смел, храбрость и силу имея,воинство же велми любляше.

Царь Василей возрастом мал, образом же нелепым, очи подслепы имея; книжному поучению доволен и в разсужении ума зело смыслен; скуп велми и неподатлив; ко еди­ным же к тем тщание имея, которые во уши ему ложное на люди шептаху, он же сих веселым лицем восприимаше и в сладость их послушати желаше; и к волхвованию прилежаше, а о воех своих не радяше.<...>

Повесть книги сея от прежних лет // Русское историческое повествование XVI-XVII веков. – М.: «Советская Россия», 1984. – С.146-147

2. Послание дворянина к дворянину[133]

Благих подателю и премудрому наказателю, нашего убожества милосерде взыскателю и скуднаго моего жителства присносущу питателю, государю моему имярек и отцу имярек, жаданный[134] видети очес твоих светло[135] на собя, яко же преже бе не сытый зримаго и многоприятнаго милосердия твоего Фуников Иванец, яко же прежней рабец, греха же моего ради яко странный старец.

Вожделен до сладости малаго сего писанейца до твоего вели­чества и благородия, не простирает бо ся сицево писанейцо за оскудение разума моего и за злу фортону[136] сердца моего. Точию рех ти: буди, государь, храним десницею вышнаго параклита.[137]

А по милости, государь, своей, аще изволишь о нашем убожестве слышати, и я, милостию творца и зижителя[138] всяческих, апреля по 23 день, по-видимому, в живых, а бедно убо и скорбно дни пребываю, а милосердия твоего, государя своего, всегда не за­бываю. А мне, государь, тулские воры выломали на пытках руки и нарядили, что крюки,

да вкинули в тюрьму, и лавка, государь, была уска,

и взяла меня великая тоска,

а послана рогожа, и спать не погоже.

Седел 19 недель, а вон ис тюрьмы глядел.

А мужики, что ляхи, дважды приводили к плахе,

за старые шашни хотели скинуть з башни.

А на пытках пытают, а правды не знают,

правду-де скажи, а ничего не солжи.

А яз им божился и с ног свалился и на бок ложился:

«Не много у меня ржи, нет во мне лжи,

истинно глаголю, воистинну не лжу».

И они того не знают, болши того пытают.

И учинили надо мною путем, мазали кожу двожды кнутом.

Да моим, государь, грехом недуг не прилюбил,

баня дурна да и мовник[139] глуп,

высоко взмахнул, тяжело хлыснул,

от слез добре велик и по ся места болит.

Прикажи, государь, чем лечить,

а мне, государь, наипаче за тебя бога молить,

что бог тебя крепит, дай, господи, и впредь так творит.

Да видех, государь, твоего, государя моего имярек, рукописа­ние, прослезихся,

и крепости разума твоего удивихся,

а милосердия твоего у князя Ивана рыбою насладихся,

и богу моему за тобя, государя моего, помолихся.

Да от сна вставая и спать ложась, ей-ей всегда то ж сотворяю.

А тем, государь, твое жалованье платить,

что за тебя бога молить, да и всяк то говорит: добро-де он

так творит.

Да писал бы, государь, немало,

да за великой смуток[140] разума не стало.

Приклоних бо главу свою до земля, рех ти: здравствуй, госу­дарь мой, о Христе. Аминь.

Да немало, государь, лет,

а разума нет, и не переписать своих бед.

Розван, что баран, разорен до конца, а сед, что овца.

Не оставили ни волосца животца, и деревню сожгли до кола.

Рожь ратные пожали, а сами збежали.

А ныне воистинну живем в погребище и кладем огнище,

а на ногах воистинну остались одне голенища, и обились голенища.

Зритель, государь, сердцам бог: не оставили шерстинки,

ни лошадки, ни коровки, а в земли не сеяно ни горстки.

Всего у меня было живота корова, и та не здорова.

Видит бог — сломило рог.

Да бог сердца весть — нечего есть.

Велел боге пожить и не о чем тужить.

А я тебе, государю моему, преступя страх,

из глубины возвах, имя господне призвах,

много челом бью.

А о скорбех постигших нас не вем, что изрещи. Зрение нас устра­шает, но мню, и стихия нам зболезнует. Не единех бо нас постигоша злая, но и всю страну нашу. Земля, юже видел еси благу и населенну, узриши ея опустену и напоену кровми святых: пролияша бо ся крови подобно дождеви, и вместо пшеница возрастоша нам терния. Узриши церковь божию сетующу и дряхлующу и яко вдову совлечену, красота бо ея отъята бысть иноплеменными, паче же нашими воставшими на нас, богу тако изволшу. И узриши грады разорены и пожжены, вдовы и старии сетующа и гладом таеми,[141] середняя[142] ж и невесты возхищени и обоимани руками чюжих, и младенцы раздробляемы, и са­мый той царствующий град, яко шипок[143] красен зимою, против­ными нашими померзаем. Превосходит бо плач наш паче Вифлеомскаго плача, тамо бо токмо едини младенцы убиваеми бываху и се число прииде, зде же старии и совершении умом и боголепныи образом и юннии леты и образом и всяк возраст не пощаден бысть. Превосходит воистинну и Херсонскаго Устиниянова убиения: тамо бо токмо един град страдаше, зде же не мала часть вселенныя в запустение положись. Не прогневайся, что не все беды и разорения пишу, не бо ум мой постигнути или писанию предати возможет, да и тебе скорбь на скорбь не наложу. Твоя ж и моя вся взята быша без останка.

Памятники литературы Древней Руси. Конец XVI – начало XVII веков. – М.,1987. – С.533-535

3. «Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков»[144] (отрывок)

<…> Азов мы взяли у нево, царя турскаго, не татиным[145] веть промыслом — впрям взятьем, дородством своим и разумом для опыту, каковы ево люди турецкие в городех от нас сидеть. А сели мы в нем людми малыми ж, розделясь нароком[146] надвое, для опыту, посмотрим турецких сил ваших и умов и промыслов. А все-то мы применяемся к Ерусалиму и Царюграду. Лучитца нам так взять у вас Царьград. То царство было христианское. Да вы ж нас, бусурманы, пужаете, что с Руси не будет к нам запасов и выручки, будто к вам, бусурманом, из государьства Московскога про нас то писано. И мы про то сами ж и без вас, собак, ведаем: какие мы в государстве Московском на Руси люди дорогие и к чему мы там надобны! Черед мой свой с вами ведаем. Государство великое и пространное Московское многолюдное, сияет оно посреди всех государств и орд бусурманских и еллинских и персидских, яко солнце. Не почитают нас там на Руси и за пса смердящаго. Отбегохом[147] мы ис того государства Москов­ского из работы вечныя, от холопства полного, от бояр и дворян государевых, да зде вселилися в пустыни непроходные. Живем, взирая на бога. Кому там потужить об нас, ради там все концу нашему! А запасы к нам хлебные не бывают с Руси николи. Кормит нас, молотцов, небесный царь на поле своею милостию, зверьми дивиими[148] да морскою рыбою. Питаемся, яко птицы небесные: ни сеем, ни орем[149], ни збираем в жит­ницы. Так питаемся подле моря синяго. А сребро и золото за морем у вас емлем. А жены себе красные любые, выбираючи, от вас же водим.

А се мы у вас взяли Азов город своею казачьею волею, а не государьским повелением, для зипунов своих казачьих да для лютых пых[150] ваших. И за то на нас государь наш, холопей своих далних, добре кручиноват. Боимся от него, государя царя, за то казни к себе смертныя за взятье азовское. И государь наш, великой, пресветлой и праведной царь, великий князь Михайило Феодоровичь всеа Русии самодержец, многих государьств и орд государь и обладатель. Много у него, государя царя, на великом холопстве таких бусурманских царей служат ему, государю царю, как ваш Ибрагим турской царь, коли он, государь наш, великой пресветлой царь, чинит по преданию святых отец, не желает разлития крови вашея бусурманския. Полон государь и богат от бога ж данными своими и царски­ми оброками и без вашего смраднаго бусурманского и собачья богатства. <…>

А было всех от турок приступов к нам под город Азов 24 при­ступа всеми людьми. Окроме болшова приступа первого, тако­ва жестоко и смела приступу не бывало к нам. Ножами мы с ними резались в тот приступ. Почали к нам уже оне метать в ямы наши ядра огненные чиненые и всякие немецкие приступные мудрости. Тем нам они чинили пуще приступов тесноты великие. Побивали многих нас и опаливали. А после тех ядр уж огненных, вымысля над нами умом своим, отставя же они все свои мудрости, почали оне нас осиливать и доступать прямым боем своими силами.

Почали они к нам приступу посылать на всяк день людей своих, яныченя. По десяти тысящей приступает к нам целой день до нощи, и нощ придет, на перемену им придет другая десять тысящ. И те уж к нам приступают нощ всю до свету. Ни часу единого не дадут покою нам. А оне бьются с переменою день и нощ, чтобы тою истомою осилеть нас. И от такова их к себе зла и ухищренного промыслу, от бессония и от тяжких ран своих, и от всяких лютых нужд, и от духу смрадного труплова отяхчели мы все и изнемогли болезньми лютыми осадными. А все в мале дружине своей уж остались, переменитца некем, ни на единый час отдохнуть нам не дадут. В те поры отчаяли уже мы весь живот свой и в Азове городе и о выручке своей безнадежны стали от человек, толко себе и чая помощи от вышняго бога. Прибежим, бедные, к своему лиш помощнику — Предотечеву образу. Пред ним, светом, росплачемся слезами горкими: «Государь-свет помощник наш, Предотеча Иван, по твоему, светову, явлению разорили мы гнездо змиево, взяли Азов город. Побили мы в нем всех христианских мучителей, идолослужителей. Твой, светов, и Николин дом очистили, и украсили мы ваши чудотворные образы от своих грешных и недостойных рук. Бес пения у нас по се поры перед вашими образы не бывало. А мы вас, светов, прогневали чем, что опять идете в руки бусурманские? На вас мы, светов, надеяся, в осаде в нем сели, оставя всех своих товарыщев. А топере от турок, видим впрям смерть свою. Поморили нас безсонием; дни и нощи безпрестани с ними мучимся. Уже наши ноги под нами подогнулися, и руки наши от обороны уж не служат нам, замертвели. Уж от истомы очи наши не глядят, уж от беспрестанной стрелбы глаза наши выжгли, в них стреляючи порохом. Язык уж наш во устках наших не воротитца на бусурман закрычать. Таково наше безсилие; не можем в руках своих никакова оружия держать! Почитаем мы уж себя за мертвой труп. 3 два дни, чаю, уже не будет в осаде сидения нашего. Топере мы, бедные, роставаемся с вашими иконы чудотворными и со всеми Христианы правос­лавными: не бывать уж нам на святой Руси! А смерть наша грешничья в путынях за ваши иконы чудотворныя, и за веру христианскую, и за имя царское, и за все царство Московское». Почали прощатися: «Прости нас, холопей своих грешных, государь наш православной царь Михаиле Федоровичь всеа Русии! Вели наши помянуть души грешныя! Простите, госуда­ри, вы патриархи вселенские! Простите, государи, все митропо­литы, и архиепископы, и епископы! И простите все архимандри­ты и игумены! Простите, государи, все протопопы, и священницы, и дьяконы! Простите, государи, все христианя пра­вославные! И поминайте души наши грешные с родительми! Не позорны ничем государьству Московскому! Мысля мы, бедныя, умом своим, чтобы умереть не в ямах нам и по смерти бы учинить слава добрая».

Подняв на руки иконы чюдотворныя — Предотечеву и Николину — да пошли с ними против бусурман на выласку. Их милостию явною побили мы их на выласке, вдруг вышед, шесть тысящей. И, видя то, люди турецкия, што стоит над нами милость божия, што ничем осилеть недоумеют нас, с тех-то мест не почали уж присылать к приступу к нам лю­дей своих. От тех смертных ран и от истомы их отдохнули в те поры.<…>

Повесть об Азовском осадном сидении донских казаков // Памятники литературы Древней Руси. XVII век. Книга 1-я. – М.: Худож.лит-ра, 1988. – С. 145,150-151

4. «Слово о бражнике, како вниде в рай»[151]

Бысть неки бражник и зело много вина пил во вся дни жи­вота своего, а всяким ковшом господа бога прославлял и чясто в нощи богу молился, и повеле господь взять бражникову душу и постави ю у врат святаго рая божия, а сам ангел и прочь пошел. Бражник же нача у врат рая толкатися, и приде ко вратам верховный апостол Петр и вопроси: «кто есть толкущися у врат рая?» Он же рече: «аз есмь грешны человек бражник; хощу с вами в раю пребыти». Петр рече: «бражником зде не входимо!» И рече бражник: «кто ты еси тамо: глас твой слышу, а имени твоего не ве­даю!» Он же рече: «аз есть Петр апостол». Слышав сия, бражник рече: «а ты помниши ли, Петре, егда Христа взяли на распятие, а ты тогда трижды отрекся еси от Христа. О чем ты в раю жи­веши?» Петр же отъиде прочь посрамлен. Бражник же начя еще у врат рая толкатися; и приде ко вратом.Павел апостол и рече: «кто есть у врат рая толкаетца?» — «Аз есть бражник; хощу с вами в раю пребывати». Отвеща Павел: «бражником зде не вхо­димо!» Бражник рече: «кто еси ты, господине? глас твой слышу, а имени твоего не вем!» — «Аз есть Павел апостол». Бражник рече: «ты еси Павел, помнишь ли: егда ты первомученика архидиякона Стефана камением побил? аз, бражник, никово не убил!» И Павел апостол отъиде прочь. Бражник же начя у врат толка­тися, и приде ко вратом рая царь Давыд: «кто есть у врат толкает­ца?» — «Аз есть бражник; хощу с вами в раю пребыти!» Давыд рече: «бражником зде невходимо». И рече бражник: «господине, глас твой слышу, а в очи тебя не вижу; имени твоего не вем». — «Аз есть царь Давыд». И рече бражник: «помниши ли ты, царь Давыд, егда слугу своего Урию послал на службу и веле ево убити, а жену ево взял к себе на постелю, и ты в раю живеши, а меня в рай не пущаеши!» И царь Давыд отъиде прочь посрамлен. Бражник начя у врат рая толкатися, и приде ко вратом царь Соломон. «Кто есть толкаетца у врат рая?» — «Аз есть бражник; хощу с вами в раю быти!» Рече царь: «бражником зде невходимо». Бражник рече: «кто еси ты? глас твой слышу, а имени твоего не вем!» — «Аз есмь царь Соломон». Отвещав бражник: «ты еси Соломон; егда ты был во аде, и тебя хотел господь бог оставити во аде, и ты возопил: «господи боже мой, да вознесетца рука твоя, не забуди убогих своих до конца!» А се еще жены послушал, идолом поклонился, оставя бога жива и четыредесять лет работал еси им; а я, бражник, никому не поклонился, кроме господа бога своего; о чем ты в рай вшел?» И царь Соломон отъиде прочь посрамлен. Бражник же начя у врат рая толкатися, и приде ко вратам святитель Никола. «Кто есть толкущися у врат рая?» «Аз есть бражник; хощу с вами в раю во царствие внити». Рече Никола: «бражником зде невходимо в рай: им есть мука вечная и тартар[152] неисповедим!» Бражник рече: «зане глас твой слышу, а имени твоего не знаю: кто еси ты?» Рече Никола: «аз есть Николай». Слышав сия, браж­ник рече: «ты еси Николай, и помнишь ли: егда святи отцы были на вселенском соборе и обличяли еретиков, и ты тогда дерзнул рукою на Ария безумнаго; святителем не подобает рукою дерзку быти; в законе пишет: «не уби(й)», а ты убил Ария треклятаго!» Николай, сия слышав, отъиде прочь. Бражник же еще начя у врат рая толкатися, и приде ко вратом Иоанн богослов, друг Христов, и рече: «кто у врат рая толкаетца?» — «Аз есть бражник, хощу с вами в раю быти!» Отвещав Иоанн Богослов: «бражником есть не наследимо царство небесное, но уготованна им мука веч­ная, что бражником отнюдь невходимо в рай!» Рече ему бражник: «кто есть тамо? зане глас твой слышу, а имени твоего не знаю?» — «Аз есть Иоанн богослов». Рече бражник: «а вы с Лукою написали во Евангели: друг друга любляй; я бог всех любит, а вы пришель­ца ненавидите, а вы меня ненавидите! Иоанне Богослове! либо руки своея отпишись, либо слова отопрись!» Иоанн Богослов рече: «ты еси наш человек, бражник! вниди к нам в рай». И отверзе ему врата. Бражник же вниде в рай и сел в лутчем месте. Святи отцы почяли глаголати: «почто ты, бражник, вниде в рай и еще сел в лут­чем месте? Мы к сему месту не мало приступити смели». Отвеща им бражник: «святи отцы! не умеете вы говорить с бражником, не токмо что с трезвым!» И рекоша вси святии отцы: «буди благо­словен ты, бражник, тем местом во веки веков!» Аминь.

Хрестоматия по древней русской литературе XI-XVII веков. –

М.: Гос.учебно-педагогич.изд-во, 1955. – С.451-452

5. «Суд Шемякин»[153]

В некоих местех живяше два брата земледельца: един богат, други(й) убог; богаты(й) же, ссужая много лет убогова, и не може исполнити скудости его. По неколику времени приде убоги(й) к богатому просити лошеди, на чем ему себе дров при­везти; брат же не хотяше дати ему лошеди и глагола ему: «Много ти, брате, ссужал, а наполнити не мог». И егда даде ему лошадь, он же, взем, нача у него хомута просити, и оскорбися на него брат, нача поносити убожество его, глаголя: «И того у тебя нет, что своего хомута», и не даде ему хомута. Поиде убогой от богатого, взя свои дровни, привяза за хвост лошади, поеде в лес и при­везе ко двору своему, и забы выставить подворотню, и удари в лошадь кнутом; лошедь же изо всей мочи бросися через под­воротню с возом и оторви у себя хвост. И убоги(й) приведе к брату своему лошадь без хвоста, и виде брат его, что у лошади его хвоста нет, нача брата своего поносити, что лошадь у него отпрося испор­тил, и, не взяв лошади, поиде на него бить челом во град к Шемяке судии. Брат же убоги(й), видя, что брат ево пошел на него бити челом, поиде и он за братом своим, ведая то, что будет на него из города посылка[154], а не итти, ино будет езда[155] приставом платить. И приидоша оба до некого села; не доходя до города, богатый приде начевати к попу того села, понеже ему знаем; убогий же приде к тому же попу и, пришед, ляже у него на полати. И богатый нача погибель сказывать своей лошаде, чего ради в город идет; и потом нача поп с богатым ужинати, убогова же не позовут к себе ясти. Убогий же нача с полатей смотрети, что поп с братом его ест, и урвася с полатей на зыбку и удави попова сына до смерти. Поп так же поеде с братом в город бити челом на убогова о смерти сына своего, и приидоша ко граду, идеже живяше судия, убогий же за ним же иде. Поидоша через мост в город; града ж того некто житель везе рвом в баню отца своего мыти. Бедный же, размышляя в себе, что погибель ему будет от брата и от попа, и умысли себе смерти предати, бросися прямо с мосту в ров, хотя ушибитись до смерти; бросясъ, упаде на стараго, удави отца у сына до смерти; его же поимаше, приведоша пред судию. Он же мысляше, как бы ему напастей избыти и судии что б дати, и ничего у себе не обрете, измысли: взя камень и заверне в плат и положи в шапку, ста пред судиею.Принес же брат его челобитную на него исковую в лошади и нача на него бити челом судии Шемяке. Выслушав же Шемяка челобитную, глаголе убо­гому: «отвещай». Убогий же, не веды что глаголати, вынял из шапки тот заверчен камень, показа судии и поклонися. Судия же начаялся, что ему от дела убоги(й) посулил[156], глаголе брату ево: «Коли он лошади твоей оторвал хвост, и то у него лошади своей ни замай, до тех мест у лошеди выростет хвост, а как выростет хвост, в то время у него и лошадь свою возьми». И потом нача другий суд быти: поп ста искати смерти сына своего, что у него сына удави; он же так же вынял из шапки той же заверчен плат и показа судие. Судия же виде и помысли, что от другова суда друго(й) узел сулит злата, глаголя попу судия: «Коли де у тебя ушиб сына, и ты де отдай ему свою жену попадию до тех мест, покамест у попадьи твоей он добудет ребенка тебе, в то время возьми у него попадью и с ребенком». И потом нача трети(й) суд быти: что, бросясь с мосту, ушиб у сына отца. Убогий же, выняв заверченны(й) из шапки той же камень в плате, показа третие судие. Судия ж, начаяся, яко от третьяго суда трети(й) ему узол сулит, глаголя ему, у кого убит отец: «Взыди ты на мост, а убивы(й) отца твоего станет под мостом, и ты с мосту вержися сам на него — такожде убий его, яко же он отца твоего». После же суда изыдоша исцы со ответчиком из приказу. Нача богаты(й) у убогова просити свое(й) лошади, он же ему глаголя: «По судейскому указу как де у ней хвост выростет, в ту же тебе пору и лошадь твою отдам». Брат же богатый даде ему за свою лошадь пять рублев, чтобы ему и без хвоста отдал. Он же взял у брата своего пять рублев и лошадь его отда. Тоже убоги(й) нача у попа просити попадьи по судейскому указу, чтоб ему у нее ребенка добыти и, добыв, попадью назад отдать ему с ребенком. Поп же нача ему бити челом, чтоб у него попадьи не взял, он же взя у него десять рублев. Той же убоги(й) нача и третьему говорить исцу: «По судейскому указу я стану под мостом, ты же взыди на мост и на меня також бросися, якож и аз на отца твоего». Он же размышляя себе: броситися мне и его де не ушибить, а себя расшибити. Нача и той с ним миритися, даде ему мзду, что броситися на себя не вем. И со всех троих себе взя. Судия же высла человека к ответчику и веле у него по­казанные три узлы взять; человек же судиин нача у него показан­ные три узлы просить: «Дай де то, что ты из шапки судие казал в узлах, велел у тебя то взяти». Он же выняв из шапки завязанны(й) камень и показа, и человек ему нача говорити: «Что же ты кажешь камень?» Ответчик же рече: «То судии; я де того ради сей камень зде казал, того как бы он не по мне судил, и я тем камнем хотел ево ушибити». И пришед человек и сказа судье. Судья же, слышав чело­века своего, и рече: «Благодарю и хвалю бога моего, что я по нем судил, а как бы я не по нем судил, и он бы меня ушиб». Потом убоги(й) отиде в дом свой, радуяся и хваля бога.

Хрестоматия по древней русской литературе XI-XVII веков. –

М.: Гос.учебно-педагогич.изд-во, 1955. – С.445-448

6. «О селянине, иже в школы сына даде»[157]

Селенин некий со множеством имения предаде сына во учение словеснаго наказания во едину от краковских школ, но сын, в праздности пребывая, не латински глаголати желал, но идеже рюмки гремят, тамо пребывал и изнури[158] все, еже даде ему отец, и, возвращаяся к отцу, еще хотя взяти у отца имения. Отец аще и простяк, но помысли: «Вда много, а еще просит. В толикой тщете будет ли что лучше в сыне?» И хотя сына вопросити, како что по латине, но не ведяше. Прилучижеся ему во оно время навоз копати; сыну, стоящу на празе и дивящуся трудом его, отец вопроси: «Како вилы по латине, како навоз, како телега?» Сын отвеща: «Отче! вилы по латине вилатус, гной — гноатус, воз — возатус». Отец аще и не ведал, но обаче уразумел, яко сын за школою учится, удари его вилами в лоб и вда ему вилы в руки, глаголя: «Отселе учися вместо школы. Возми вилатус в рукатус и клади гноатус на возатус». Не вскоре будет философом, кто сердцем привязан у сохи.

Хрестоматия по древней русской литературе XI-XVII веков. – М.: Гос.учебно-педагогич.изд-во, 1955. – С.477

7. Из стихотворений С. Полоцкого[159]

МОНАХ

Монаху подобает в келии седети,

во посте молитися, нищету терпети,

Искушения врагов силно побеждати

и похоти плотския труды умерщвляти,—

Аще[160] хощет в небеси мзду вечную взяти,

неоскудным богатством преобиловати.

Пагубно же оному по граде ходити,

из едина в другий дом преходяще пити.

Но увы безчиния! Благ чин[161] погубися,

иночество в безчинство в многих преложися.

О честных несть зде слово: тыя почитаю,

безчинныя точию[162] с плачем обличаю.

Не толико миряне чреву работают,

елико то монаси поят, насыщают.

Постное избравшии житие водити

на то устремишася, да бы ясти, пити, —

Тоже не поелику есть во славу бога,

но излише, даже скорбь раждается многа.

Скорбь чреву, болезнь главе, а ум изчезает,

тако постник не знает, еже содевает.

Множицею есть зрети по стогнам[163] лежащих,

изблевавших питие и на свет не зрящих,

Мнози колесницами возими бывают,

полма[164] мертвии суще, народ соблазняют.

Мнози от вина буи сквернословят зело,

лают, клевещут, срамят и честныя смело,

А за то во утрий день без казни[165] бывают,

яко без обителей в граде ся скитают.

Неции постригшися посестры питают

неправым собранием и с неми бывают.

Инии тайно от поп в струзех пострижени

ходят, лстяще мир, аки на то устроени.

Мнози не стрижении монашеско ходят,

безчинными делесы соблазнь в мире родят.

Оле[166] развращения! Ах, соблазнь велика!

Како стерпети может небесе владыка!

В одеждах овчих волци хищнии бывают,

чреву работающе, духом погибают.

Узриши еще в ризы красны облеченны,

иже во убожество полное стрижени.

Ни жених иный тако себе украшает,

яко инок несмыслный, — за что погибает,

Ибо мысль его часто — да от жен любится;

под красными ризами — увы! — дух сквернится.

Таковии ко женам дерзают ходити,

дружество приимати, ясти же и пити.

Сродство себе с онеми ложне поведают,

или тетки, матери, сестры нарицают;

Под ними же имены хотят мужи быти,

без брачнаго союза зол брак сотворити.

О, безчиния люта! Оставлше сродныя,

притворяют сродники себе неправыя,

Имже делом от Христа себе удаляют,

суща жениха своих душ пренебрегают,

За что, яко блудници, будут отлучени,

аще не обратятся, и вечно казнени.

Престаните, иноцы, сия зла творити,

тщитеся древним отцем святым точни быти, -

Да идеже они суть во вечной радости,

будете им общници присныя сладости!

ПИЯНСТВО

Человек некий винопийца бяше,

меры в питии хранити не знаше,

Темже многажды повнегда упися,

в очию его всяка вещь двоися.

В едино время прииде до дому

и вся сугуба[167] зрешася оному.

Име два сына, иже предстояста

ему четыри во очию стаста.

Он нача жену абие[168] мучити,

да бы ей правду хотела явити,

Когда два сына новая родила

и с коим мужем она приблудила.

Жена всячески его увещаше,

вино виновно быти сказоваше.

Но он никако хоте веры яти,

муку жестоку нача умышляти;

Взял есть железо, огнем распаляше,

ко жене бедней жестоко вещаше:

«Аще ты инем мужем не блужденна,

сим не будеши огнем опаленна;

Аще же с инем блуд еси творила,

имать ожещи тя огненна сила».

Бедная жена в люте беде бяше,

обаче[169] умно к нему глаголаше:

«Рада железо огненное взяти,

невинность мою тебе показати,

Токмо потщися[170] своею рукою

подати оно ты на руку мою».

А все железо распаленно бяше,

чесо пияный во ум не прияше,

Ятся[171] железа, люте опалися,

болезни ради в мале отрезвися.

И се два сына точию видяше,

невинность жены, свою вину знаше;

Срамом исполнен, во печали был есть

и прощения у жены просил есть,

Тако пиянство ум наш помрачает; —

всяк убо того верный да гонзает[172].

Полоцкий Симеон. Избранные сочинения. – М.;Л.: Изд-во АН СССР, 1953. – С.8-10,54-55

8. Из книги Ю.Крижанича[173] «Политика»

Часть I. О БЛАГЕ

В королевстве бедном и малолюдном король не может иметь надежного богатства. В королевстве богатом и многолюдном король не может быть бедным.

Кто ловит рыбу в меру, всегда найдет в пруду что ловить. А тому, кто в один день дочиста выловит всю рыбу из пруда, в другой раз нечего будет ловить.

Честь, слава, долг и обязанность короля — сделать свой народ счастливым. Ведь не королевства для королей, а короли для королевств созданы.

Где законы хорошие — там и подданные довольны, и чуже­земцы хотят туда придти. А где законы жестокие — там свои собственные подданные жаждут перемены правления и часто изменяют, если могут, а чужеземцы боятся приходить. О, госу­дарь, управляй людьми так, чтоб они не хотели перемен. <...>

В бедном королевстве невозможно королю быть богатым. А если какой [король] мечтает стать богатым, то и он мог бы быть гораздо богаче, если бы королевство его было богатым. Поэтому, если король сам хочет разбогатеть, то он должен сперва позаботиться, чтобы его подданные стали богаче, и сде­лать так, чтобы в королевстве было изобилие всякой всячины и дешевизна. А этого король может достичь (насколько это возможно в его державе), если добьется, чтобы люди со всем тщанием и радением стали заниматься земледелием, ремеслом, торговлей и народным хозяйством. <...>

Часть III. О МУДРОСТИ.

Раздел 7. О НРАВАХ И О НЕУМЕЛОСТИ НАШЕЙ И [О ТОМ],

КАК СУДЯТ О НАС ДРУГИЕ НАРОДЫ

Разговор Бориса с Хервоем [174].

1. Борис: Я, брат Хервой, часто думаю о несчастном положении всего нашего народа славянского, который, как ты знаешь, состоит из шести племен: русских, поляков, чехов, болгар, сербов и хорватов, и размышляю о том, каким образом мы стали посмешищем для всех народов, из коих одни, нас люто обижают, иные — высокомерно презирают, иные — объе­дают [нас] и пожирают наши богатства у нас на глазах и — что печальнее всего — ругают, порочат, и ненавидят нас, и называют нас варварами, и считают нас скорее скотами, не­жели людьми.

2. Хервой: Первая причина, по которой мы подвергаемся презрению, пренебрежению и поруганию [со стороны других] народов, — это наше невежество и наше неуважение к нау­кам, а вторая причина — наше чужебесие или глупость, из-за которой [мы] терпим, что чужеземцы властвуют над нами, и обманывают нас всеми способами, и делают с нами все, что они хотят. Именно из-за этого, а не из-за чего иного нас на­зывают варварами.

Борис: Хотел бы я знать, что они имеют в виду, называя нас варварами.

3. Хервой: О Борис, имеют они в виду все дурное, что только можно себе представить. Однако, чтобы лучше понять, можешь разделить это на три части:

Во-первых, варварами называются народы дикие, лесные, зверские, не имеющие ни домов, ни хлеба, ни соли <...>. Варварами называют также сыроедов, самоедов или людоедов и тех, кто не ведает бога <...>.

Во-вторых, варварами называются люди, таящие в себе какие-либо особенные пороки, скверны и недостатки и способ­ные на всякое зло, то есть жестокие вымогатели, насильники и грабители, беспощадные кровопийцы, лютые мучители, ядо­витые хитрецы, коварные обманщики, бездушные [и] безбожные клятвопреступники, нечестивые еретики и те, кои ничего не думают о грядущей жизни, и не боятся бога, и не стыдятся людей.

В-третьих, варварами считаются неумелые народы, которые не знают ни благородных наук (или политических и фи­лософских знаний), ни главнейших рукодельных искусств. И те, кто ленивы, нерадивы, беспечны, неискусны и из-за лености бедны, и [те], кто заботятся лишь о нынешнем дне и не предвидят будущего. Цицерон писал о таких: «Жить со дня на день — варварский обычай, а мы в своих решениях должны иметь в виду вечность». И те, кои легко дают себя перехит­рить и обмануть и на коих чужеземцы могут ездить, как хотят.

Знай же, Борис, что европейцы из всех христианских народов считают варварами два народа: нас, славян, и венгров. И это не из-за первой причины (ибо мы не сыроеды и не са­моеды) и не из-за второй [причины], ибо те самые народы, которые считают себя человечными и обходительными, а нас относят к варварам, далеко превосходят нас в жестокости, в лживости, в ересях и во всяких пороках и сквернах, и в на­шем народе никогда не видали таких насилий, обманов, хит­ростей, клятвопреступлений, распущенности и излишеств, ка­кие присущи этим народам.

И, однако же, мы одни должны быть варварами, дикими, зверскими, скотскими, злодеями, кровопийцами, обманщиками, хитрецами, клятвопреступниками. Почему? Из-за невежества, и лени, и глупости нашей.

Ведь они благодаря своей хитрости перетаскивают к себе все наше богатство, а нас оставляют в голоде и в наготе, и строят относительно нас всякие планы, и вертят нами, как хотят, и, сверх всего того, всячески нас позорят и оскорбляют своими бойкими речами. А мы из-за неумелости не знаем, как уберечься от их обманов и как ответить на их ругань и поношения, не разбираем, что для нас полезно и что вредно, что надо сохранить и что следует исправить, но должны все сносить. Причина этих бед — наше невежество. <...>

Борис: Но объясни ты мне, Хервой, поподробнее: как ты думаешь, по каким признакам чужестранцы больше всего судят о нас и осуждают [нас]?

Хервой: Чужестранцы судят о нас по поверхностным, внеш­ним вещам, которые у всех наяву и перед глазами. То есть по обличью, языку и одежде, и по обычаям, по тому, как мы строим дома и делаем всякие орудия, и по [нашему] знанию наук и всяких ремесел.

Обличье наше — не первое и не последнее. Поэтому и ум наш, очевидно, не из последних, а из средних и достаточно подходит для изучения наук, особенно если мы приложим [к этому] большое усердие и настойчивость. Ведь некогда говорили: средний ум при большом усердии лучше, нежели первейший ум при малом усердии и распущенности.

Язык наш очень беден, преубог и ни на что не годен. Исто­рий и разных преданий мы не знаем. Никаких достойных по­литических разговоров вести не можем. По этим причинам [другие] народы нас ни во что не ставят. А мы должны были бы исправить свой язык.

Покрой одежды — важный признак ума народов. [Те], кои выдумали самый подходящий покрой, явно превосходят [дру­гих] природным умом. Ибо хорошее обличье одежды во многом способствует осуществлению всех намерений в жизни. А пло­хое обличье одежды ничего не дает для тех целей, ради коих шьют одежду.

Дурной покрой заставляет нас делать непосильные траты на украшения, подрывает дух воинов, умаляет честь наших послов и всего народа перед чужестранцами, которые из-за этого зовут нас варварами и грубыми людьми. А в особенности за­пущенные волосы, и борода, [и] стриженая голова делают нас уродливыми, смешными, неприглядными и вроде каких-то ле­ших между людьми.

Законами или обычаями называются добродетели и пороки, правда и неправда, достоинства и недостатки. Но мы здесь не касаемся этих главных обычаев, а говорим только о повсед­невных, обиходных обычаях или о человечности и грубости жизни, которые проявляются в разговоре, в еде, в постройке домов и в тому подобных вещах.

Еду и образ жизни наш чужеземцы ругают и приписы­вают нам грубость и неопрятность. Ибо деньги мы прячем во рту. Мужик дополна наливает братину питьем, обмакивает в нее оба пальца и подает гостю пить. Квас продают грязным. Посуда у многих оказывается немытой.

Датский король сказал о наших послах: «Если эти люди несколько раз ко мне придут, то мне придется построить для них свинарник, ибо там, где они побудут, полгода никто не сможет жить из-за смрада».

В иной стране о наших послах в общенародных еженедельных известиях было написано с насмешкой: «если, дескать, они заходили в какую-нибудь лавку, чтобы что-нибудь купить, то после их ухода целый час никто не мог войти [туда] из-за смрада».

А в некоем городе в гостинице под названием «У золотого вола» останавливались наши послы, и в [этой,] обычно чистой обители был нестерпимый смрад и удивительная грязь.

Дома наши в некоторых местах оказываются негодными. Окна — низкие, или нет достаточных отдушин в избах, так что люди слепнут от дыма. А к лавкам прибивают доски, и под ними вечно бывает мусор, ибо вымести его невозможно, и зря пустует место, где можно было бы что-нибудь спрятать. Те­леги наши сделаны очень плохо, и иные орудия никуда не го­дятся и так далее.

5. По всем этим причинам неудивительно, что чужеземцы нас осуждают и злословят о нас, и сами выдумывают и при­бавляют многое, чего никогда и не было. Однако зло, происте­кающее из-за несовершенства языка и из-за неудобства одежды, жилищ, посуды, орудий и из-за всего нашего образа жизни, не так еще велико. Гораздо большая беда для нас про­исходит по причине, которую я называю ксеноманией [или] чужебесием, то есть [из-за того], что мы дивимся всяким чу­жим вещам (и их ценим, хвалим и возносим), а свой собст­венный образ жизни презираем, уничижаем, отвергаем. По­тому-то мы и принимаем всяких чужеземцев и дивимся их красивому обличию, звучному языку и привольному (а ско­рее — распущенному) образу жизни и даем им такую власть в наших странах, что они поедают все наше богатство и, в конце концов, ездят на нас самих, как хотят. <...>

7. Борис: А я бы сказал: кто лает, пусть лает, как пес. Соседи злословят о нас из ненависти, а мы не станем их слу­шать. Они презирают нас, а мы будем презирать их. Тот, для кого я варвар, пусть будет и для меня варваром.

Хервой: Ты очень ошибаешься в этом, брат, ибо не так легко все делается, как говорится. Кто пренебрегает мнением всего света, тот не знает ни стыда, ни чести, но подобен неким древним дуракам, кои сами себя называли философами, но все люди звали их «циниками», то есть псами, потому что [они], словно псы, не знали стыда и говорили, что ничто не стыдно и что люди не должны ничего стыдиться. Того, кто отбрасы­вает стыд, воистину можно причислить к псам.

Раздел 8. О РУССКОЙ ЗЕМЛЕ

До сих пор мы говорили обо [всем] славянском народе вообще, а теперь перечислим причины бедности и богатства, несчастий и счастья сей Русской земли.

Дата добавления: 2015-08-03