ГЛАВА 41. Вопреки ожиданиям, никакой мужицкой засады перед выходом из пещеры не было.

Вопреки ожиданиям, никакой мужицкой засады перед выходом из пещеры не было.

— Так вся деревня по вам тризну справляет, — сказал Ничевок. — Даже обо мне не вспомнили — как я там, жив ли, здоров ли, не пожран ли Змеем вместо пищи... Родители называются... Сами посудите, чему они меня выучить могут? Неужели вы меня им вернёте?

— Потребуют — и вернём, — сказал Радищев.

— Да ведь с нашим дедулечкой никто нам дорогу не загородит!

В самом деле, синьор Джанфранко являл собой зрелище не для деревенских глаз.

Глазастую корчагу благородный безглавец держал на сгибе левой руки как рыцарский шлем, но шёл уверенно, размахивая посохом. Лука крепко надеялся, что посох не простой, а волшебный. Окровавленные одежды синьора развевались на утреннем ветру.

— Не будет ли присутствие чародея нарушением договора? — обеспокоился Тиритомба.

— Не‑ет, — неуверенно сказал Лука. — Там ведь ясно написано — никакой вооружённой охраны. То есть живых людей. А про безголовых там ничего не написано.

— Вдруг они богодула задержали? — понадеялся Ничевок. — Тогда дедуля голову себе живо наладит! Он у нас такой! Военный!

— Сомнительно, чтобы они его задержали, — вздохнул Лука, вспоминая волос, рассечённый вдоль.

Когда они вошли в деревню, сразу же стало ясно, что богодула не задержали. Да что там богодула — мимо жителей Большой Змеевки сейчас могла пройти целая армия со скрипом обозных телег и бряканьем доспехов.

— С вечера сидят, — определил малец.

Тризну справляли на славу — лучшей себе путники и пожелать не могли. Столы вытащили прямо на улицу. Многие спали под лавками. Синьор Джанфранко ударом посоха смёл с дороги и без того уже разломанные гусли.

Неспящие и без всяких гуслей продолжали, петь, и песня была всем знакомая:

Как рано пташечки запели ‑

Уж наступил прощанья час.

Пока их кошечки не съели,

Всё песня дивная лилась...

Песню вёл кузнец Челобан густым свои басом. Стойкая Челобаниха вторила мужу визгливо и не в лад. Головы свои супруги подперли руками, чтобы не уронить в бражные лужи на столешнице.

Единственный мутный глаз кузнеца внезапно остановился на сыне в необыкновенных портках. Песня прекратилась.

— Ты это куда, щенок, намылился? — прохрипел сельский циклоп.

— А от вас подальше! — выкрикнул Ничевок. — Не хочу в деревне вашей оставаться! Вы и так мне всю жизнь заели!

И тотчас получил пару подзатыльников — от сироты Луки и от сироты Тиритомбы за непочтение к живым родителям.

— Я на большие дела ухожу! — не унимался малец. — Меня вот дедушка увнучил!

И показал на синьора Джанфранко.

Кузнец, кузнечиха и прочие застольники, узрев безглавца, и свои головы на всякий случай попрятали под стол.

— Я же говорил, — снисходительно сказал Ничевок. — Дедуля нас прикроет. А ты, батя, тоже хорош — может, сына на лютую смерть уводят! Судите сами, Анна Лукинична, каковы здешние нравы!

Лука и поэт переглянулись.

— Пусть идёт, — решительно сказал арап. — Мы его образуем. А кем он тут вырастет — разбойником?

Дедуля меж тем подавал посохом поторапливающие знаки.

— Я только в избу забегу — надо своё добро забрать, — сказал Ничевок. — Не им же оставлять!

— Какое добро? — изумился Лука.

— Как какое? А бабки? А свистульки? Наши огольцы их мигом растащат!

— Растёт человек, — сказал арап. — Прямо на глазах его наши науки питают! Чудак, зачем тебе бабки да свистульки? Право, мне нравится это простодушие! Разве в Сорбонне играют в бабки?

— А разве я в вашу Сорбонну собираюсь? — спросил малец. — Была охота! Это пусть дедуля решает — Сорбонна там или что... А ты лучше, арап, моей сеструхой займись — вон она валяется! Вся чужая! Черныша родит — над ней вся деревня смеяться будет, а маманя косы повыдергает! Отольются ей мои ушки!

— Если собрался идти, то и пошёл! — скомандовал атаман. — Мужчина должен уходить не оглядываясь!

— Много ты в мужчинах понимаешь, — огрызнулся Ничевок, но намерения свои оставил, и они двинулись вослед безглавцу.

— А ещё говорят, что разврат идёт из города, — вздохнул Тиритомба. — Даровой хлеб развращает пейзан почище городских соблазнов...

— Ничего, — сказал Радищев. — Теперь им беспечальной жизни не будет. Проспятся, встанут за сохи, за бороны, хоть и поздновато уже...

— Не пропадут, — подытожил Ничевок.

На большой тракт они выбрались скоро. Дорога была пуста в обе стороны — а видно было далеко.

— Где же наши наблюдатели? — встревожился Лука. — Где контрольный пункт?

— Видимо, дон Хавьер и фрау Карла со своими солдатами обогнали нас, пока мы ходили в деревню, — предположил поэт. — И теперь ждут нас где‑то впереди...

— Нет, вон сзади телега тащится! — воскликнул глазастый Ничевок.

— Не вижу, — прищурился Тиритомба.

— Все глаза в свои книжки проглядел — вот и не видишь! — поддел его Ничевок, раздосадованный неудавшейся местью сеструхе.

— Постойте, синьор Джанфранко! — воскликнул Радищев.

Но безглавец шёл и шёл вперёд, нагоняя свою пропажу.

— Ничего, поспеют, — сказал малец. — А нам отставать от дедули не след. Кто мы без него? Овцы без пастуха!

И они потащились за шустрым синьором Джанфранко да Чертальдо и поспевали с большим трудом: видно, мёртвые не знают ни возраста, ни усталости.

Дорога шла по холмам, кое‑где украшенным лесными островами. Ни домика, ни строения... Солнце печёт...

— Не могу больше! — выдохнул Тиритомба возле могучего придорожного дуба. — Объявляй привал, атаман!

— Тоже мне, атаман, — скривился Ничевок. — А почему ты, арап, девке подчиняешься? Ты вон дедушке моему подчиняйся, он и без головы вас двоих стоит... Деда, деда, я устал! У меня босые ноженьки болят! Мне головку напекло! Я есть хочу!

Жалобному голосу ребёнка синьор Джанфранко всё‑таки внял и остановился прямо под дубом, хотя и с трудом: мёртвые ноги то и дело нудили его к движению вперёд.

— Тело само за головой стремится, — догадался Лука.

Безглавец прислонился всем телом к дубовому стволу, бросил посох и стал делать свободной рукой опоясывающие движения. Ноги у него при этом ходили из стороны в сторону.

— Привязать себя просит, — снова догадался Лука. — А есть ли у нас верёвка?

— Тюрбан размотаю, — сказал Тиритомба. — Надеюсь, с арапчонка спрос не велик.

С этими словами он стащил тюрбан с головы и показал миру свои многочисленные косички, чем привёл Ничевока в совершенный восторг.

Лука и арап размотали тюрбан — полотнище получилось изрядное.

— Не глупы басурмане, — сказал поэт. — Полезная вещь в дороге.

Они бережно привязали ходячего покойника к дубу, а корчагу с глазами осторожно положили на травку. Привязали с умом, на ту сторону дерева, что глядела на холмы — зачем зря пугать прохожих‑проезжих?

Управившись с безглавцем, Лука со стоном снял со спины золотой мешок и тоже повалился на траву.

— Если бы я стал царём, — жалобно сказал атаман, — я бы такой особый указ издал, чтобы девушкам не таскать тяжестей, а то рожать не будут...

Ничевок фыркнул:

— Нечего вашу сестру поважать! Да и как бы ты стала царём — разве что царицей...

Сарафан Луки задрался много выше колен, но сил его одёргивать не было.

«Хорошо, что я в обмороки не падаю, как прочие девки, — подумал он. — А то мужикам соблазн... Крепкая у меня Аннушка... Куда же её везут? Что за дед басурманский? Не поглядеть ли в зеркальце?»

— Вы за дорогой‑то присматривайте, не спите, — распорядился он. — Что там за телега катит?

— С тобой уснёшь, — проворчал поэт и с трудом отвернулся от вольно раскинувшейся красавицы.

— Журавушку прикрой, — посоветовал Ничевок. — А то первый же прохожий тебе ка‑ак...

Лука мысленно дал ему подзатыльник и всё‑таки достал зеркальце.

Дата добавления: 2015-08-03