|
Напрасно сокрушался Лука об отсутствии карты. Только моряки, особенно британские, чертили грубые, приблизительные контуры побережий. Ну, было у англичан что‑то вроде географии, а на материке её не было вовсе.
Люди знали, что все дороги ведут в Рим. Как ты ни уклоняйся, как ни старайся, а Вечного Города не минуешь. Туда же приведёт и убитый камнями путь, оставшийся от древних римлян, и глухой просёлок, и даже болотная тропа, указанная неверными вешками.
Правда, это правило распространялось только на владения Кесаря. А коли выиграет Кесарь спор, то и ерусланские дороги туда же поведут, и славный Столенград захиреет, как захирели до него и Париж, и Мадрид, и Лиссабон, и Кельн, и Аахен, и Прага, и Варшава и прочие славные в прошлом столицы Европы.
...Когда странники вышли из амбара, чтобы тронуться в дальнейший путь, то увидели, что весь Мир вокруг них затянуло туманом. Это обешало день ясный и жаркий, но пока‑то развиднеется...
Ноги у человека устроены так, что сами по себе норовят пройтись не по вязкой грязи, а по росистой траве да по мокрому песку.
— Бредём незнамо куда, — сказал брат Амвоний. — Ладно бы точно в Рим, а если заблудимся?
— И в самом деле, — сказал Радищев. — Посреди дороги деревьев не бывает, а я уже раза два чуть на сучок не напоролся, да прямо глазиком! Хорош тогда был бы я красавица — вроде Джона Сильвера!
Арап же шагал молчком, поглубже натянув подаренную шапочку. А потом вдруг произнёс:
Сквозь волнистые туманы
В час вечерней тишины
Мы шагаем, как цыганы,
Року странствия верны.
Все пути туман покроет.
Сотни чёртовых внучат
И залают, и завоют,
И ногами застучат.
Вдруг они головомойку
Мне чумазому, дадут
И в поганую помойку
С головою окунут?
Сколько их?
Штук семь иль восемь?
Или целый легион?
У кого пути мы спросим?
Незнакомый регион.
Правда, с первыми лучами
Их простынет мерзкий след,
Но, друзья мои, за вами
Не пойдёт уж ваш поэт.
Его ноженьки зазябли.
Его рученьки дрожат,
Не удержат они сабли
И клинка не обнажат.
Я‑то думал, между нами,
В некий просветлённый миг,
Что бессмертными стихами
Себе памятник воздвиг!
Что вокруг него сберётся
Всенародная толпа.
Что к нему навек пробьётся
Незаросшая тропа!
Тщетно всё!
Туман скрывает
Путь, которым убыл я...
И никто ведь не узнает,
Где могилка‑то моя!
— Ну‑ка, хватит про могилку — и так тошно! — прикрикнул на арапа Лука. — Лучше бы что‑нибудь весёлое сочинил!
В тумане обозначились, затемнели стволы деревьев.
— Точно — заблудились! — ахнул богодул.
— Привал! — скомандовал атаман и с великим облегчением опустил неподъёмный мешок на мокрую траву.
Помаленьку‑то туман разъедало, но уж больно медленно.
— Ты бы помолился Тому, Кто Всегда Думает О Нас! — велел атаман богодулу. — Твоя просьба покрепче нашей будет!
Брат Амвоний покорно забормотал что‑то неразборчивое, как и у прочих иереев и микрополитов. Потому что для разборчивого‑то бормотания слова нужно знать!
Но ведь помогло!
Дорогу не дорогу, а тропинку разглядели! — Не ведёт ли она в вертеп разбойников? — обеспокоился богодул.
— Да мы, чай, тоже не девицы красные... — сказал атаман и осёкся. — Ты вперёд иди, — приказал он брату Амвонию. — Тебя не тронут. А мы поотстанем... В случае чего — кричи, как будто тебя режут.
— А ну как вправду начнут резать? — испугался богодул.
— Всё равно кричи! Ведь от меня судьба Всея Великия, Малыя, Белыя и Пушистыя Еруслании зависит, а от тебя что?
— Героиня ты наша народная! Девственница ты наша Орлеанская! — поддел атамана верный арапчонок.
— Ладно, — огрызнулся храбрый красавица. — Я пойду. Пистоль‑то на что? Тутошние разбойники, чаю, и устройства такого не видели. От грохоту разбегутся!
Лука неожиданно легко вскинул на плечи мешок и зашагал по тропинке, да так резво, что спутники едва за ним поспевали.
Лес между тем становился всё отчетливее и реже, пока не кончился вовсе.
— Деревня! — возрадовался Тиритомба. — О rus! Узнаю тебя, принимаю! Правда, мысль ужасная мне душу омрачает: вдруг там опять лютый барин властвует, а поселяне влекут тягостный ярем до гроба?
— Они везде его влекут, — сумрачно молвил Радищев. — Один был на свете добрый барин, да и тот — я...
— А я? — обиделся Тиритомба. — Кабы меня царь пожаловал деревенькой, так я ли не был бы добрым барином?
— Ага, — откликнулся Лука. — А потом бы в этой деревне все люди стали такие... Приятно смуглявые...
Деревня была как деревня, путь в неё перегораживала нарочитая жердина, возле которой толклись, как обычно, мальчишки. На разбойничьих детей они вроде бы не походили, но кто его знает?
Тиритомба оторвал от сердца кусок штруделя и угостил им сорванцов, чтобы убрали жердину.
— Как ваша весь зовётся? — спросил он.
— Большая Змеевка! — бойко отвечал беспорточный и нестриженый сорванец в чумазой рубахе.
— А почему она так зовётся? — насторожился арап.
— А потому, что у нас Большой Змей живёт! — похвастался беспорточный.
— Где живёт? Прямо в деревне?
— Зачем в деревне? — с достоинством отвечал сорванец. — Он в пещере живёт, как Змею и положено.
— А ты его видел? — не отставал поэт.
— Зачем видел? Его никто не видел. Но кто‑то ведь пускает дым, кому‑то мы телят да баранов жертвуем...
— А красавиц Змей не требует? — забеспокоился атаман.
— Нет, девка, совсем не требует! Они, поди‑ка, невкусные! — засмеялся беспорточный.
— Очень даже вкусные, — уверенно сказал Поэт и непроизвольно облизнулся.
Атаман же возмутился: — Какая я тебе, сопляку, девка? Зови меня... э‑э‑э... Анна Лукинишна, вот! Я дворянская дочь! Как зовут вашего барина, каков он, милостив ли до людей? Или аспид?
— Никакого аспида мы не знаем, — подбоченился беспорточный. — Да и сама посуди, девка, на что нам барин, коли есть Большой Змей? Старики говорят, что когда‑то барин точно был. Да только Змей его съел.
С этими словами, как бы для наглядности, маленький наглец запихал штрудель в рот, и не подумав делиться с товарищами.
— Опять девкой обзываешься? — нахмурился Лука. — Вот я тебе сейчас все уши оборву!
— Девка, девка, девка! С титьками, с журавушкой! — воскликнул сорванец, но отбежал на почтительное расстояние.
Лука собрался было кинуться на малолетнего оскорбителя, но поэт удержал его:
— Постой, красавица моя! Ведь у ребёнка чистосердечного мы больше выведаем, чем у хитрых здешних старцев... Поди сюда, славный отрок! Никто не причинит тебе зла!
С этими словами арап оторвал от сердца ещё кусочек яблочного пирога и маняще протянул его беспорточному.
Он не только предлагал лакомство, он ещё и повысил беспорточного в ранге: ведь отрокам уже полагались портки.
Лесть возымела своё гнусное действие.
— А эта придурочная ухи драть не будет? — спросил сорванец, подходя ближе.
Лука стерпел и «придурочную».
— Не будет, не будет, — уверил мальца арап.
— А ты сам‑то чего такой чёрный? — насторожился сорванец.
— Он арап, — кратко ответил за Тиритомбу богодул.
— А‑а, тогда понятно... Нет ли среди вас богатыря или героя какого?
— На что тебе герой? — спросил поэт. — Несчастна та деревня, которая нуждается в героях!
— Ну как же ты не понимаешь? — удивился беспорточный отрок. — Змея воевать, вот зачем! Их, героев‑то, у нас мно‑ого перебывало! Даже иноземные приходили славы искать!
— Что‑то не слышала я ни про какого Змея в Еруслании, — сказал атаман.
— Молчи, девка! — вскричал разгневанный малолеток. — Арап‑арап, ну чего она в наши мужичьи дела лезет? Вестимо, не слышала, потому что дура. У меня сеструха вот такая же... кобылища... Ухи дерёт... Вон уже какие вытянула! А про Змея‑то вообще мало кто знает. И мало кто в него верит. Потому что дураки.
— Ага, а мы в селенье премудрых входим! — не утерпел Радищев.
— Ты уйми её, арап, а то я с вами толковать не буду. Особенно без пирога...
— Се шантаж а‑натюрель! — вздохнул поэт и протянул маленькому негодяю последний кусок Штруделя.
— Где же те герои, не по годам развитый отрок?
Вместо ответа мерзкий малолеток засунул остатний кусок в свою дерзостную пасть и начал яростно жевать.
— Вот они у Змея где! — прожевался он и похлопал себя по пузу. — Только доспехи и кости он выплевывает... Кости мы пережигаем на золу для полей, а мечи ихние и прочее мой батюшка кузнец перековывает на орала, на косы, на бороны, на серпы... Воинам тоже продаёт... Так что большую пользу от Большого Змея видим, хотя скотину жалко... Но он у нас и репу ест, и огурцы, и хлеб! И даже дрова!
— Странный Змей какой‑то, — сказал Радищев. — Красавиц ему не надо, а репу жрёт...
— Дедушка, — жалобно обратился малец к богодулу. — Может, она хоть седин твоих ради помолчит? Ну невозможно же! Как вы в городах своих баб распустили! Мой бы батюшка её вожжами, вожжами! И замуж, замуж, замуж! Они без этого совсем дуреют! Арап‑арап, возьми за себя мою сеструху — она тебя на руках будет носить...
— В самом деле, Анна, помолчи, — сказал поэт. — Значит, не нужно вас от Змея избавлять? Да, как тебя кличут?
Малец почесал колтун.
— Попробовать‑то можно, — сказал он. — Отчего же не попробовать? Вам развлечение, нам прибыток... А кличут меня Ничевок, потому что я ничего делать не хочу, не могу и не буду. А сеструха...
— Ладно, ладно, умненький Ничевок, — ласково сказал поэт. — Вот и веди нас к отцу с матерью. Заодно и на сестрицу твою посмотрим — нельзя ли и вправду её утихомирить...
Дата добавления: 2015-08-03; просмотров: 39 | Нарушение авторских прав
<== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
ГЛАВА 34 | | | ГЛАВА 36 |