ГЛАВА 40

Бесконечны вы, дороги ерусланские... Пока от жилья до жилья доберёшься, всю свою жизнь переберёшь, а если есть у тебя попутчик — то ему расскажешь.

Аннушке пересказывать было почти что нечего — обычное небогатое детство, полусиротство, батюшкино пьянство. Но не всегда пребывали Амелькины столь безнадёжно бедны: одно время батюшка для неё выписал из Солнцедара даже гувернёра‑француза, дабы учил её языкам и манерам. Языкам её гувернёр учил, манерам тоже. Вполне возможно, что со временем научил бы и кое‑чему ещё, но Аннушка уже взошла в силу и в полной мере овладела коромыслом, превратив его в грозное оружие. Побитый гувернёр бросился к батюшке за утешением, и батюшка Амелькин охотно сделал его своим собутыльником. В самом деле, не одному же пить! Потому и разорился дом вдвое быстрее, чем мог бы.

Крепостных пришлось продать за бесценок, была Аннушка и за хозяйку, и за прислугу. Удачное замужество ей, бесприданнице, не светило, хотя ухажёров из соседних усадеб являлось множество. Только намерения у них были какие‑то несерьёзные, и снова приходилось применять коромысло не по назначению.

А потом появился в её жизни добрый молодец, спасший от поругания, а она, глупая, всё испортила тем же коромыслом... И погиб добрый молодец лютой смертью от царских заплечников...

Коварное похищение из тюрьмы поначалу внесло в её жизнь хоть какое‑то разнообразие, но всё быстро кончилось, поскольку карета стала для неё той же тюрьмой, хоть и на колёсах.

Капудан‑паша как мог развлекал её, кормил вкусно, только после еды хотелось одного — спать и видеть сны.

Во снах этих Аннушка видела себя совсем другой девушкой, и даже не девушкой.

То грезился ей царский дворец — но не тот, глиняный, солнцедарский, а огромный, с бесконечными галереями, увешанными яркими полотнами и уставленными величественными скульптурами, и было у неё в этом дворце множество платьев и туфель. Блестящие придворные крутились вокруг Аннушки, читали ей вирши и приносили на подпись указы. Иногда она выбирала из свиты кого‑нибудь покрасивее и вела к себе в будуар. В будуаре начиналось такое, о чём девушка не смела наяву даже мечтать. Слава о ней шла по всему миру, заграничные мудрецы писали ей восхищённые письма, полководцы её расширяли пределы державы, подданные благословляли её...

А то мнилось ей, что она вовсе не царица, но всё равно большая начальница, только не над всей Ерусланией, а лишь над скоморохами, лицедеями, музыкантами, художниками, пиитами и прочей сволочью. Лицедеи устраивали перед ней представления, допрежь того как показывать их всему народу за деньги. Часто Аннушка оставалась недовольна, топала на дерзких ножками, ругала последними словами, требовала переделать действо, а то и вовсе запрещала его...

Были видения и совсем неприятные — например, как она, одетая в кожу и вооружённая небывалой плоской пистолью с барабаном, владычествует над бандой усатых мужиков в полосатых фуфайках, плавает с ними на сказочном стальном корабле, пьёт большими кружками самогон и стреляет в безоружных людей. От таких снов Аннушка кричала и просыпалась, будя бедного капудан‑пашу.

Капудан гладил её по голове, утешат, путая ерусланские слова с басурманскими. Он даже стал учить её басурманской речи, которая оказалась не сложней французской либо итальянской. Ешё старик рассказывал ей чудесные истории о жизни пророка Басура.

До того как стать пророком, Басур промышлял кражею верблюдов, подобно всем добрым людям. Однажды, угнав очередного горбатого скакуна, он уснул в седле и свалился. Но до того, как коснуться песка, Басур совершил в уме длительное путешествие по всему миру и понял, как он устроен и чего надо делать.

До этого озарения соплеменники Басура жили тихо, резались между собой по малейшему поводу и покорно внимали слухам о франкском Кайсаре‑быке, который покорил уже почти весь мир и вскоре прибудет в пустыню, чтобы всех обратить в свою веру в себя же.

«Не бывать тому!» — воскликнул Басур, отряхая песок с шальвар, и тотчас же вокруг него собрались сотни сторонников. Басур спел им очень длинную песню, в которой просто и доходчиво рассказываюсь, как из маленького племени сделаться владыками мира. А то до него все песни складывали только про Луну, Солнце и верблюдов.

Поначалу всё шло хорошо и прекрасно, но вдруг обнаружилось, что кроме грозного Франгистана со злым Кайсаром на свете существует ещё и Еруслания, не говоря о прочих землях, населенных чёрными и жёлтыми людьми...

Ещё рассказыват капудан, как замечательно жить у султана в cepaлe. Поначалу Аннушка, обманувшись созвучием, думала, что сераль — это такое басурманское отхожее место. А потом поняла, что это такая огромная женская община с одним‑единственным мужем. Каково‑то будет делить султана с товарками по счастью? Неужели снова придётся браться за коромысло для борьбы с соперницами? Да ещё есть ли там коромысла? Зачем они там? Песок таскать?

Рассказы капудана вгоняли её в тоску, и Аннушка то и дело отдёргивала занавеску, чтобы посмотреть, где они едут. Но вид из окошка закрывали конские крупы и атласные шальвары янычар. Янычары были молодые, черноусые и белозубые. Иногда они на потеху Аннушке устраивали на долгих привалах скачки, на скаку бросали платок и подхватывали его, мчались, встав на сёдлах и размахивая двумя ятаганами зараз.

Капудан‑паша строго следил, чтобы юные его стражи не вздумали разговаривать с пленницей, но он часто засыпал, и тогда все Мамеды и Ахмеды наперебой начинали восхвалять Аннушку, сравнивая её то с кобылицей, то с верблюдицей, а то даже и с розой, над которой они, соловьи, поют свои песни.

Но никому из черноусых и белозубых не пришло в голову наплевать на капудана и султана, выхватить Аннушку из кареты и умчать её на добром скакуне далеко‑далеко... И дети у них были бы красивые‑красивые, и было бы их много‑много...

Таких мыслей девушка стыдилась, поскольку опрометчиво поклялась себе всю жизнь хранить верность погибшему Луке. Но ведь в серале, он же гарем, султан рано или поздно доберётся до неё! И даже скорей рано, чем поздно! Прежние‑то жены ему, чай, надоели! Где же тут соблюдёшь верность! Разве что султан — капудану ровесник...

...Однажды леса в окошке кончились и началась степь. Аннушка поняла, что карета миновала ерусланские рубежи.

Если бы бедная девушка поменьше спала и грезила, отравленная дурманом, она бы непременно и ещё давно заметила на дороге странную троицу, состоявшую из простоволосой замарашки в некогда нарядном сарафане, бродячего богодула и маленького арапа. И, возможно, поразилась бы сходству замарашки с собой...

Только она не заметила, потому что старый капудан усыплял её не одним дурманным зельем, но ещё и своими стихами — посвященными, правда, совсем другой девушке из капудановой юности:

Широка нам родная страна,

Нафига,

И в длину непомерно длинна,

Нафига,

Но другой я такой, к сожаленью, не знаю.

А хотелось бы знать — где она,

Нафига?

По Еруслании они ехали без приключений — царская грамота не велела чинить препятствий посланнику и его свите, а разбойники, конечно, с янычарами связываться боялись.

А за пределами Ерусланскими это везение внезапно кончилось. Аннушка сразу это поняла, услыхав боевой клич белозубых Мамедов и Ахмедов:

— Имам баялды!

Дата добавления: 2015-08-03