ГЛАВА 39

— Но кто бы moг подумать, что в старике столько крови? — севшим голосом спросил себя Лука.

...Пробуждение его, в который уже раз, было ужасным.

Сперва он подумал, что не сходил перед сном на двор по нужде и вот таким образом опозорился как девица.

Но зелёный сарафан был весь в бурых пятнах по подолу.

«Или бабка‑колдунья меня обманула, и я теперь девушка во всех подробностях?» — охнул атаман.

Но кровь была не его, и была она на всём: на стенах, на полу, на столе...

А на лежанке покоилось обезглавленное тело маэстро Джанфранко да Чертальдо.

— Тревога! — завопил Радищев и вскочил на ноги.

На него уставились очумелые похмельные рожи Тиритомбы и Ничевока.

Вот брата Амвония нигде не было... И головы чародея тоже нигде не было...

— Неужели достойный богоискатель польстился на посулы Кесаря, предал церковь Ерусланскую и теперь стремится в Рим, чтобы повергнуть кровавую свою добычу к ногам тирана?! — воскликнул поэт и зарыдал.

— Ага! Проспали дедушку, горе‑герои! Будет сказано! — заорал Ничевок.

— Но кто же мог знать... — Лука развёл руками в растерянности.

— Ты, девка, дура! — настаивал на своём Ничевок. — И ты, арап, вчерную дурень! Вы дрыхли, а я слышал, как дедушка с монахом по‑ненашему ругались! Вот и доругались! Дедушка был хороший, он всю деревню кормил, а меня, малютку, и портками наделил... Вы же мне портков не дали!

Тут и маленького наглеца пробило на плач: надеялся, видно, что одними портками благодеяния колдуна не ограничатся.

А из очей Луки уже давно лилась горькая солёная водичка.

Как порадовался бы покойный Джанфранко, если бы знал, что его будут оплакивать такие невинные и простодушные сердца!

Первым утешился Ничевок. Одним рукавом он отёр скупые слезы, другим — щедрые сопли.

— Труп трупом, да жить‑то надо! — провозгласил он.

Видимо, мальчик по нечаянности и случайности произнёс какую‑то чародейную формулу: тело Джанфранко да Чертальдо поднялось с лежанки, свесило тощие ноги вниз, а потом и выпрямилось.

Лука, мальчик и арап оцепенели.

Тело чародея ощупало руками место, где была голова, и в отчаянии затопало ногами и затрясло сжатыми кулаками. Но потом успокоилось и подошло к столу.

— Видимо, мудрец потому и мудрец, что думает не только мозгами, но и всем остальным! — нарушил молчание Тиритомба.

И был он глубоко прав.

Безголовый Джанфранко взял со стола корчажку из‑под вина, перевернул её и поставил перед собой. Потом погрузил палец в багровую подсыхающую лужу на столе и кровью начертал на корчаге глаза и уши.

— Рот и нос добавь! — посоветовал Ничевок. Джанфранко покрутил пальцем возле правого нарисованного глаза и надел корчагу на остаток шеи. После чего повернулся всем телом к поражённой троице и погрозил ей кулаком.

— Прости нас, безголовых му... — сказал атаман и осёкся.

— Но кто же мог знать? — Тиритомба поторопился замять атаманову бестактность. — Кто же мог знать, что преступный монах — соглядатай Римского Кесаря? Он же и нас во сне сумел бы перерезать...

Безголовый жестами дал понять, что так было бы ещё и лучше для всех.

— Дедушка, — жалобно сказал атаман, из очей которого продолжали струиться по ланитам слёзы, — а как же мы теперь спасём мир и уничтожим Кесаря? Мы невежественны, слабы, особенно я...

Тело мудреца, не вставая с лавки, нашарило на полке кусок пергамента. На пергаменте были чертежи какой‑то хитрой машины с птичьими крыльями. Омоченный кровью палеи забегал поверх рисунков.

— Ищите ключ, — перевёл Лука. — И дверь, которую он открывает. А где же та дверь, синьор Джанфранко? Ага. В замке... Ин туррис... Чей же замок? Церулеус Барба? Синяя Борода! Разве бывает синяя борода? А где он? Ин Галлия? Да мы из Еруслании никак выбраться не можем...

Безголовый обхватил корчагу руками — дескать, с кем я связался?

— Не кручинься, не скорби, о великий обезглавленный старец! — воскликнул вдохновенный поэт. — Мы отомстим за тебя! У нас теперь в руках грозное оружие!

И Тиритомба извлек из узла всепоглощающую Исумку.

Джанфранко замахал руками и показал пальцем на всё ещё тлеющие угли в атаноре.

— Сжечь? — возмутился арап. — Ну нет. Она нам ой как пригодится!

Поэты ведь и думают не как все люди. Не по‑волшебному, конечно, но вроде того.

Корчага, ясное дело, не могла выказать удивления, но всё же как бы и выказала. Так всем померещилось.

— Только пусть этот гад внутри больше не царапается, — проворчал Ничевок. — А ужо мы тебя, деда, не подведём! Ты к нам по‑людски — и мы по‑человечески!

— Ты не с нами ли собрался, сопленосый? — насторожился Лука. — Беги‑ка лучше теперь домой...

Ничевока перекосило.

— Не гони меня, красна девица, — прошептал он и заплакал. — Мне теперь домой ходу нет — отец убьёт, а сеструха добавит. Да и в деревне нашей отныне ловить нечего... Голодранцы станем, как везде живут...

— Ещё выпустят ли нас из деревни, — нахмурился поэт.

Корчага кивнула, а рука махнула — мол, не беспокойтесь.

— Перекусить бы на дорожку, — вздохнул Ничевок. Он уже не сомневался, что его берут в долю.

В самом деле, не оставлять же в пещере такую пропасть еды! Кое‑что скушали, кое‑что приберегли в дорогу, а всё оставшееся Лука честно побросал в сумку:

— Лопай, Депрофундис! Я слово держу! Голос голодного демона был ясным — видно, он не утруждал себя пережёвыванием и глотанием:

— Если ты меня не покинешь, то и я тебя не оставлю! Мне бы репки ещё! Она на вкус почти как герой!

— Вот они, герои‑то наши, каковы! — многозначительно поднял палец Тиритомба.

— Будет тебе репка, будет и чеснок! — пообещал Ничевок. — Девка, а девка, а давай я Депрофундиса понесу! В нём весу‑то совсем нет — видно, не в коня корм...

И, не дожидаясь согласия будущих спутников, стал затягивать ремни на сумке.

— Репку ему, — бормотал ушлый ребёнок. — Помоями обойдёшься... Репку я и сам сгрызть горазд!

— Неси, неси, — согласился Тиритомба. — Только сам туда не суйся!

— Да что я — маленький? — оскорбился Ничевок.

Тут Лука посмотрел на сарафан и понял, что в таком виде показываться на людях порядочной девушке ну никак нельзя.

— А ну — глаза на стенку! — скомандовал он. Тиритомба и Ничевок сделали вид, что самым внимательным образом изучают висящие на стене связки лука и пучки волшебных трав.

Даже безголовый маэстро поворотил свою корчагу намалёванными глазами в стену. Вот что значит благородный кавалер!

Лука стянул зелёно‑бурый сарафан и бросил его в атанор. Не стирать же в самом деле! Потом подошёл к бадейке с водой (видно, в пещере был источник) и стал умывать и ланиты, и перси, и лядвеи. И даже не задумался, что наглые его спутники могут подглядывать. Да ведь наверняка и подглядывали!

Третий, и последний, сарафан был явно выходной — золотисто‑жёлтый, с хитрой вышивкой. Не по дорогам бы такую красоту трепать!

— Быстрей, быстрей, — приговаривал Ничевок. — Вечно вы, бабы, собираетесь, как вор на ярмарку...

— Где зеркальце? — гневно завизжат атаман. — Гребешок вот он, а зеркальце где? Сейчас всех за космы оттаскаю, рожи расцарапаю!

Испуганные арап и малец принялись искать зеркало. Куда же они его девали? Или проклятый монах его прихватил с собой? Но зачем?

Лука опомнился и подумал: Аннушка ли такая стерва или он сам? Или это его собственное представление о женщинах вообще?

Только безголовый сохранял хладнокровие, поскольку вся кровь из него уже вытекла, волосы на корчаге не растут, да и не больно‑то её расцарапаешь.

Он встал, порылся в чародейном своём барахле и протянул атаману другое зеркальце — простое, оловянное, давно не чищенное.

— Ну, всё‑таки не в лужу смотреться, — примиряюще сказал Радищев.

А лучше бы в лужу! Потому что в мутном металле хотя и отразилось лицо Аннушки, но глаза у неё были закрыты. Лик любимой покачивался — туда‑сюда, туда‑сюда...

Лука отодвинул зеркальце подальше. Та, другая Аннушка, была вся в чёрном и находилась в каком‑то непонятном полумраке.

— Зеркальце‑то непростое! — ахнул догадливый Лука. — Я Аннушку помянул, вот она мне и показалась! Спасибо, добрый синьор Джанфранко! Вы великий мудрец! Но где же это она?

Изображение само отодвинулось ешё дальше, и атаман понял, что его обожаемая двойница сидит в карете. Напротив неё на своём сиденье так же сонно покачивается старик в тюрбане.

Дата добавления: 2015-08-03