ГЛАВА 22. Ближний боярин Лягушата Исполатьевич Краснодевкин‑Небитый был старый опытный

Ближний боярин Лягушата Исполатьевич Краснодевкин‑Небитый был старый опытный царедворец. Он крепко приложил в своё время руку в деле устранения царя Финадея, но ухитрился при этом не оставить ни малейшего следа. Более того, он был в большом доверии у свежепогребенного Патифона, он даже бороду свою сумел приспособить к царским капризам — она у него была словно бы выдвижная: в нужный момент исчезала и вновь вырастала. И никаких чужих волос, никакого клея! Больно, правда, было, ну да можно и потерпеть.

«Переживу и этого дурачка», — думал боярин.

Придворный же банкир Филькинштейн был и не совсем банкир, и не очень‑то Филькинштейн. Звали его Еропка Филькин и давал он деньги в рост. «Штейн», немецкий камень, он прибавил себе для звучности, чтобы походить на настоящего германского банкира. Заодно освоил и тройную итальянскую бухгалтерию, создав её ерусланский вариант.

Тройная ерусланская бухгалтерия заключалась в том, что всякая третья денежка из государевой казны отходила после ряда сложнейших, никому не понятных расчётов непосредственно к Еропке.. А Патифон Финадеич не уставал удивляться — куда это деньги уходят, в какую прорву?

Боярин Лягушата был облачён в бобровую шубу на соболях и с такими длинными рукавами, что волочились они по полу. Оттого Лягушата строго следил, чтобы полы во дворце всегда были чисто метены. Шапка у него была высотой в половину боярского роста и скрывала полную лысину. А волосы на бороде истончились от постоянного снования туда‑сюда.

Филькинштейн отличался долговязостью, постоянной бритостью, глаза прятал за стеклами очков и в разговоре постоянно глядел куда‑то в сторону. Еропка был ещё далеко не стар, но на старость отложил ох как немало.

— Та‑ак, — сказал им Липунюшка вместо ответного приветствия. — Во что же это вы меня втянули, козлы?

Лисы‑прикидчики, как и любая нечисть, считают козла главнейшим своим врагом.

— Не козли нас, надёжа‑государь! — взмолился боярин. — Что же мы могли поделать при этом изверге‑Кесаре? Его бы сто лет сюда не пускать, да не моги: положено! Европейский Совет, общественное мнение! Его бы, по совести, зарезать, да и вся недолга! Он же нас к тебе близко не подпускал. Да и матушка твоя...

— Не мать она мне! Не мать, а преступная детоубийца! — вскричал царь.

— Это так, — согласился банкир. — Но, эччеленца, мы действительно были бессильны. Да и зарезать Кесаря невозможно, я про него знаю достаточно много. И помешать подписанию ордонанса я никак не мог: следил, чтобы гости не утащили чего‑нибудь из посуды. Кстати, эччеленца, вы знаете, что пропили на поминках всю государственную казну? Да к тому же щедро одарили гостей?

— Как? Ещё и казну? — Липунюшка схватился за больную голову.

— Поправься, батюшка! — спохватился боярин Лягушата и достал из рукава веницейского стекла штоф.

Царь поглядел на посудину с отвращением.

— Именно! — хором сказали банкир и боярин. Липунюшка принял штоф обеими руками, глотнул, давясь, и прислушался.

— Ловко вы... устроились, — сказал он наконец, вовремя опустив слово «люди».

Филькинштейн тем временем внимательно изучал содержание свитка, даже на двух языках, чтобы не было двусмысленностей.

— Э сэмпре бене, — сказал он. — Я бы такого не подписал в любом состоянии. Но три города тоже не баран начхал. Хотя договор, конечно, неравноправный. Но мы не можем и признать его юридически ничтожным...

— Ну так ищите девку, наполняйте мешок! — раздражённо сказал царь. — И пусть отправляется...

— Эччеленца, но ведь она даже из дворца выйти не успеет...

— Зато я успею посадить вас на кол!

Косые глазки его так сверкнули, что боярин и банкир поняли враз: этот мнимый дурачок запросто свернёт им шеи, как курятам. А они‑то думали...

— Девку мы найдём, — поспешно сказал боярин. — Девки у нас в деревнях страсть какие крепкие... О Тот, Кто Всегда Думает О Нас! Да ведь самая крепкая девка не поднимет мешка с золотом!

— И не отобьётся от разбойников, — добавил банкир. — Кроме того, в договоре ведь сказано: девка должна быть пригожей и virgo, а это, увы, не всегда совпадает...

— Точно, — сказал Лягушата. — А самые крепкие девки обычно и самые слабые на это дело...

— И никакой охраны, даже тайной, быть не Должно, — продолжал. Еропка Филькинштейн. — За этим будут строго следить. О, порко Патроне, зачем вы согласились на такое количество наблюдателей?

— Ни на что я не соглашался! — рявкнул царь‑лисовин. — Это всё оно!

Потряс штофом в негодовании, но снова к нему приложился.

— Опьянение является обстоятельством не смягчающим, но отягчающим, — вздохнул банкир. — Впрочем, можно подать апелляцию в Страсбург.., Это даст нам выигрыш во времени...

— Мне не нужен выигрыш во времени! Мне нужен выигрыш вообще! Идиоты, вы что, не понимаете, что при Кесаре вам конец? У него своих таких навалом!

— Это‑то мы понимаем... — вздохнул боярин.

— Ладно, — сказал царь. — Э сэмпре бене, говоришь?

— Это не я! — спешно отрекся от чужеземных слов Лягушата.

— Ну и ступайте, — устало сказал Липунюш‑ка. — Толку от вас...

Не чаявшие такого славного исхода царедворцы попятились к двери, неустанно при этом кланяясь.

А Липунюшка, оставшись один, обратил лицо к окошку и воскликнул:

— О мамма миа! О мамма миа! О мамма миа!

Дата добавления: 2015-08-03