ГЛАВА 20. Когда умирает великий государь (а Патифон Финадеич при всех своих пороках таковым всё

Когда умирает великий государь (а Патифон Финадеич при всех своих пороках таковым всё же считался), другие великие государи считают своим долгом проводить его в последний путь. Этот обычай заведён издревле.

Кроме того, другие великие государи съезжаются главным образом за тем, чтобы посмотреть, нельзя ли по такому случаю чего‑нибудь себе оттяпать от осиротевшей державы. И зачастую их надежды оправдываются. Недаром же воры кражу в доме покойника называют «халтурой», а самих халтурщиков считают ворами последнего разбора.

Бояре Патифона Финадеича, болея за безвластную отчизну и ожидая друг от друга всяческих подлостей, сочли за благо признать Липунюшку законным наследником. Деться‑то им было некуда! Да и Восьмирамида Акулишна была самая что ни на есть настоящая. Она по старой привычке таскала бояр за солидно отросшие бороды и даже сделала попытку посадить на опустевший трон любовника своего, конюха Бирона.

Тут уж бояре не стерпели.

Бедняга Бирон так любил лошадей, что даже питался вместе с ними из яслей овсом и ячменём. Пришлось, вздыхая о скотине, накрошить туда грибков.

Схоронили его ночью и втайне на скотомогильнике.

Восьмирамида Акулишна рыдала искренне, так что даже высокопоставленные гости ей сочувствовали и прослезились. Султан Абдул‑Семит — так тот собственноглазно всплакнул о своих погубленных сыновьях. А королева‑девственница Бритни Спирс — та вообще рыдала в объятиях Восьмирамиды, полагая себя точно такой же скорбной вдовицей. Вместе с Патифон Финадеичем она хоронила и свою последнюю надежду выйти замуж. Британская владычица слегка утешилась, когда ей преподнесли свадебную драгоценную телогрейку. Изроняли скупые слезы порубежные гетманы и магнаты, нунции и легаты, кардиналы и епископы ватиканские. Они теперь были в Европе и за королей, и за герцогов, и за графов.

Прибыл, чего никак уж не ждали, и сам Князь Мира Сего, Сын Папы, Кесарь Ватиканский. Охраны с ним было немного, да и та состояла из швейцарских кретинов и верного Микелотто, рыцаря клинка и пинка.

Жёны и девы ерусланские сочли Чезаре Борджа красавчиком.

— А что не плачет, не рыдает — так с чего ему горевать? — рассуждали они. — Наш Патифон Финадеич ему никто, у Кесаря‑дролюшки своё горе: Папа‑то у него и жить не живёт, и помирать не помирает.

— А кто это у него на плече, что за тварь?

— Не тварь, дурища, а Внук Святой! Беленький!

Чезаре Борджа и в самом деле не горевал, а уж по Папе тем более.

Когда верный Микелотто нашёл наконец в ерусланских лесах таинственного юношу‑лиса, Чезаре отнюдь не приблизил претендента к себе, он понимал, что ерусланский народ нипочём не признает ватиканского выкормыша. Хватит и того, что его матушка находится всецело под его, Чезаре, влиянием.

Липунюшка и вправду воспитывался в ерусланских понятиях при дворе порубежного гетмана Прищибейко. А вот сам гетман давно принадлежал Кесарю со всеми потрохами. Гетман втайне надеялся выдать за будущего государя Еруслании свою дочь Параску. Она даже встречалась со своим суженым у фонтана, но впечатления на Липунюшку не произвела, поскольку не была ни рыжей, ни косоглазой. Ну да ничего, думал гетман, всё ешё впереди.

Сам Липунюшка, несмотря на хитрость свою и коварство, чувствовал себя среди людей неважно, временами взлаивал, норовил спать под кроватью, продолжал по привычке воровать кур и поедать их живьём. Даже встреча у фонтана не достигла своей цели только потому, что из розария некстати выгребся павлин. Липунюшка задавил и павлина, а бедная Параска в ужасе убежала, бросив загодя принесённую перину.

Восьмирамиду Акулишну Липунюшка называл матушкой лишь при людях, а наедине с родительницей поминал совсем другую матушку. И бабушку. О ней, старой Синтетюрихе, он тосковал ужасно, хотя и помнил, что в самый трудный час она придёт к нему на помощь — надо только сказать трижды верные слова.

Амнистии Липунюшка покуда не объявил, потому что и слова такого не ведал. Правда, узников выпустили в оковах на смотровую площадку башни — полюбоваться на похороны, так что они даже оказались в выигрыше по сравнению с прочими зрителями, пусть и венценосными — тем достался только площадной помост, да и то не больно высокий.

Узников, правда, вывели не всех...

Гроб с телом Патифон Финадеича стоял перед помостом на двух табуретках. В головах у него убивалась Восьмирамида Акулишна, в ногах — королева‑девственница Бритни Спирс. Британская самодержица до пояса была в трауре и под чёрной вуалью, успешно заменявшей телогрейку, а ниже пояса в каких‑то синих, в обтяжку, портах. Обтянутое синими портами ерусланцам сильного пола сильно понравилось.

Первым взял слово Чезаре Борджа, и никто не возразил.

— Прощай, мой бедный царственный друг, — начал он по‑еруслански.

В толпе одобрительно зашумели. Папин Сын прекрасно понимал — не приглянись он этой толпе дикарей — затопчут и не посмотрят, что Князь Мира Сего! Потом‑то он, конечно, оживёт, но всё равно неприятный осадок останется.

— При тебе, — продолжал меж тем ватиканский владыка, — Великая Тартария стала воистину Великой! Ты верно служил своему народу! Ты принял державу с деревянной сохой, а оставил с каменным топором! В окне твоего дворца всю ночь не гас огонёк как знак твоих неустанных трудов на благо своей державы. Одной рукой ты карал врагов, а другой возводил свой Канале Гранде — неслыханное в мире сооружение, достойное египетских пирамид. Когда ты входил в зал моего придворного Совета Европы, то сильные мира сего вставали в знак почтения — даже парализованный кардинал де Аксинья! Ты заставил считаться с собой даже меня! Меня, который... — тут Чезаре Борджа закашлялся, поняв, что перегнул палку, да и Внук Святой предупредительно вонзил свои коготки в плечо. —...который всегда был твоим верным другом и братом! Между нами, не скрою, были трения и разногласия, как случается в любой семье, даже в семье народов. Но зато при тебе в мире был порядок. Покойся с миром, дорогой товарищ по власти! Заклинаю всех дьяволов преисподней, чтобы они были к тебе милостивы, водили к тучным пажитям и чистым источникам вод... «Откуда бы там взяться пажитям да источникам?» — усмехнулся он про себя ещё и тому, как ловко и богохульно ввернул в свою речь эти слова.

—...и чтобы нежное дьявольское пение сопровождало тебя повсюду! — закончил наконец Папин Сын.

Швейцарские кретины, взяв алебарды под мышку, захлопали в ладоши. Ерусланцы такого обычая не знали и потому оконфузились, стали было кричать здравицы покойному, но оконфузились ещё сильнее.

Лука с изумлением увидел, что сходить Кесарю помогают не кто иные, как предатели‑панычи! Вон как возвысились!

Следующим был султан Абдул‑Семит.

— О ты, неверная соба... — начал было он, но вовремя опомнился от пинка сапогом. Пинок принадлежал, ясно. Папиному Сыну.

— О ты, неверная и жестокая судьба! О приятель Солнца и близкий родственник Луны! Вот и к тебе пришла Разгонятельница Собраний и Прекратительница Наслаждений! Вот и ты вошёл в чертоги Пророка Басура как герой и победитель, и к твоим услугам будут прекраснейшие юноши, ароматнейшие дурианы, перебродившее кокосовое молоко и афганский гашиш превосходной очистки! Ты будешь упиваться муками своих врагов, как упивался ими при жизни! Ты будешь охотиться на серн и тигриц, покоряя их своей мужеской воле! Пророк Басур посадит тебя у сердца своего, а может быть, даже уступит тебе своё место!

«Жди, жди, неверный пёс! — думал султан. — Уже сейчас ты, тысячекратно размноженный, горишь в тысяче огней и испытываешь боль тысячи человек! Проклятье, как чувствительно пнул меня этот султан всех шайтанов, мерзкий Даджжаль!»

— Настанет день, и мы встретимся с тобой в чертогах Басура, забудем все мелкие распри и станем вкушать мёд и нектар!

Басурман ерусланцы не любили, но не так сильно, как ватиканцев, так что султан заслужил даже некоторое одобрение.

А ветхий старичок, бывший на этот день микрополитом Ерусланским, лишь и смог выдавить:

— Паки, паки... Иже херувимы... Житие мое... И зарыдал.

И все зарыдали. Вот что значит найти верные слова!

Наконец настала очередь наследника. Языком Липунюшка владел довольно погано. Правда, речь его сочинил сам Кесарь, только записана она была хоть по‑еруслански, но латинскими буквами. Даже хорошо грамотный человек не сумеет с ходу прочитать...

— Смерть вырвала... — произнёс он лающим голосом и замолчал, а достать его пинком Папин Сын не смог — мешала туша султана.

Царевич — да какой царевич, уже законный царь! — собрался с силами, но сумел только повторить:

— Смерть вырвала...

Тут Лука не выдержал, словно на лекции, бывало. И про амнистию даже забыл!

— Это как же надо жизнь прожить, чтобы даже Смерть — и ту вырвало! — вскричал он зычным своим голосом, повергавшим в трепет бывшую шайку.

С минуту ещё длилось онемение толпы, а потом раздался такой хохот, что не только вороны, но и Внук Святой в страхе взмыли в воздух.

Хохотал даже Князь Мира Сего.

Дата добавления: 2015-08-03