Глава 17. Наступила среда, кажется среда, да среда, потому что в четверг

Наступила среда, кажется среда, да среда, потому что в четверг, то есть завтра, я должен был вылетать в Европу. Да, в Париж, чтобы с Аней отправиться, наконец, за океан. Такой у нас был уговор. Юра сладко спал, утро было пасмурным, в Иерусалиме еще тоже были дела, и я решил отправиться в одиночку. «Созвонимся» — написал я на клочке бумаги и бросил его на журнальный столик. Звонок Юры застал меня на окраине города, я уже вышел на какую-то козью тропу, направляясь в пустыню. Было около полудня.

— Встретимся у тебя в восемь, — предложил Юра, — я должен еще кое-что успеть.

Я брел теперь, борясь с ветром, солнце так и не пробилось сквозь низкие, быстро плывущие навстречу тучи, пришлось застегнуть молнию куртки и поднять воротник. То, что я должен был сделать, я должен был сделать сам, только сам, вдали от чужих глаз и ушей. Даже Юру я не хотел посвящать в свои планы. Не то, чтобы я ему не доверял, просто я всегда это делаю так — в одиночку. Я шел и шел, обходя невысокие холмы по извилистым тропам, иногда спотыкаясь о случайные камни и цепляясь штаниной за сухой жалкий куст. Эту серо-бурую холмистую местность невозможно назвать пустыней, но здесь принято так считать, попадаются целые горные кряжи, даже редкие деревца, невпопад громко крякнет какая-то птица, хлещет ветер в лицо. Хорошо еще, что не хлещет дождь! Я ни разу не оглянулся. Так я брел часа два или три. Я ни разу не взглянул на часы, твердо зная, что к вечернему кофе прибуду в город. Что мне вдруг понадобилось в этой дикой глуши? Это была не Сахара, не Гоби, и даже не Кара-Кум. Это была, я полагал, обжитая и знакомая до последнего камешка, исхоженная вдоль и поперек Святая земля, по которой точно так, как и я брел когда-то Иисус. Чтобы превозмочь искушения. Точно так, как и я. Только, может быть, ближе к ночи и — не торопясь, не боясь опоздать к вечерней чашечке кофе. Я слегка торопился, так как чувствовал легкий озноб и, боясь простудиться, шаг за шагом спешил, набирал обороты, греясь быстрой ходьбой, даже легким бегом. Я забрел далеко, но не испытывал страха. Никаких гиен, никаких гадюк или грифов-стервятников я не боялся. Может, встретится волк? Нет, не может, убеждал я себя, хотя твердо знал, что Иисус от них отбивался палкой. Палкой-посохом и огнем, и, похоже, огнем, все огнем защищают себя от волка. Вскоре я упал на колени. Молясь. Я молился. Это так совершенно! «Да святится имя Твое!..». Это так совершенно! Я просил у Него одного: «Дай мне силы преодолеть ту рутину, что всосала людей…». Я просил одного — понимания! Здесь нельзя было торопиться, я как мог тормозил бег своей плоти, в надежде услышать хоть одно только слово. Он был нем. Было тихо и одиноко. Но я знал, что Он рядом и молился в этой загадочной тишине. Ведь молчаливое служение труднее словесного — оно не требует признательности. Я и не искал ее. Одиночество — это дар! Я спешил к нему, я искал его, как ищут каплю ранней росы на сухом стебле пустыни. И вот я нашел! Это — совершенно! Затем я поднялся и побрел назад, не чувствуя ног под собой, не различая дороги… Вдруг я вспомнил Ушкова! Бог — это Тот, сказал он когда-то, Кто не отвечает на твои просьбы. Я никогда не был согласен с таким утверждением. Солнце уже пробилось сквозь дыры туч и теперь светило в глаза. Пока шел назад, я стал прислушиваться к Небу, слушал и слушал: не прольется ли Его пара желанных и таких нужных фраз. Юра встретился мне через десять минут, он стоял во весь рост, я узнал его сразу! он стоял, задрав голову к небу и не видя меня, шевелил губами. Ветер теперь дул в мою сторону, так что он не мог слышать моих тихих шагов, я подошел почти вплотную.

— Не крадись, — сказал он, — погоди секунду.

Я стоял, как вкопанный. Он опустил руки, постоял еще секунду.

— Идем, — сказал он и махнул рукой в сторону города.

Он следил за мной?!

— Что ты здесь делаешь? — спросил я.

Он остановился и, дождавшись меня, улыбнулся.

— Видишь, — сказал он, — как нас судьба-злодейка свела, соединила, сплела. Мы теперь — как сиамские близнецы, у которых одно сердце, одна голова, мы сроднились душами и даже…

— Что ты здесь делаешь?

— Не шуми, — сказал он, — каюсь.

— Ааа, — сказал я, — я тоже молился…

Мы еще долго молчали. Потом он сказал, отвечая на мой вопрос:

— Покаяние — это такая потрясающая штука, дух захватывает! Если ты хоть на йоту проникся феноменом преображения Христа и мятежно искренен в своем порыве, в тебе возникает такое потрясение, такой внезапный взрыв, сгусток такой энергии наполняет тебя и такая вспышка света озаряет твой мозг и такой бурный поток течет в твоих жилах, что ты… Поток живых электронов… Вкрути в себя лампочку и свети…

— Да-да… Это правда.

— Ты просто лишаешься самого себя, всего бренного, мертвечинного. Собственного тела! И тяжести всех его грехов, и можешь лететь. И летать… Ты из волосатой мерзкой и медлительной гусеницы превращаешься в легкую, порхающую с цветка на цветок веселую бабочку с роскошными цветистыми крыльями. Все это дорогого стоит и требует несказанных трат и неизмеримых усилий. Но все эти траты и силы — ничто в сравнении с тем, что ты обретаешь…

— Так и есть, — сказал я, — я тоже так думаю.

— А знаешь, отчего хороша пустыня? — спросил вдруг Юра. И тут же ответил: — где-то в ней скрываются родники.

Я улыбнулся, вспомнив эту фразу. Теперь мы медленно брели по Ветхозаветному зоопарку, где были собраны, как нам рассказали, все птицы и животные, которые упоминаются в Библии.

Впечатление было такое, что ты попал в начало времен.

— Тогда еще не было даже названий, — сказал Юра.

Я только кивнул. Мы уже и думали об одном и том же.

А потом, закутавшись в теплую шаль нежной восточной ночи, мы с Юрой бродили по древним безлюдным улочкам старого города, все еще исповедуясь друг перед другом, притираясь и все больше сближаясь.

Но как мы выбрели друг на друга в пустыне — это было загадкой.

Дата добавления: 2015-08-03