Власть и истина: мнимое у макиавелли

U начале изложения парадигм господства был поставлен вопрос о силе в смысле возможности определить власть (и политику) как соотношение сил. Но это оп­ределение, ставшее тривиальным, можно оспорить в пользу концепции власти как мнимого, не в том смысле, что власти вообще не существует, а в том, что ее

' Foucault M. La volonte de savoir. P. 188.

L

IV. Господство

движущую силу следует искать не в столкновениях и не в соединениях сгустков энергии. Подобно тому как, перефразируя Фрейда посредством фонологии Якоб­сона, которая позволяет осмыслить логику означаемого, Лакан отказывается от энергетической модели либидо, логику власти можно понять при помощи тер­минов, отличных от терминов механики.

Теория власти у Макиавелли может рассматриваться в качестве парадоксаль­ного примера, так как он пользуется славой циничного теоретика политики и даже апологета насилия. Технический вопрос, на который он старается ответить во славу Лоренцо Великолепного, кому он посвящает свой труд «Государь», един­ственный из его текстов, который мы будем здесь рассматривать, — это вопрос о сохранении власти суверена в монархиях или республиках, ранее имевших свои собственные законы. Новый государь может либо разрушить государства этого типа, либо перебраться туда на жительство, либо разрешить им жить по собст­венным законам, установив олигархию. Но в отношении государств, приняв­ших республиканскую форму правления, возможны только два первых решения. Следовательно, новый суверен должен найти метод, который позволит ему прочно утвердиться во главе государства, в котором он является своего рода чужаком.

Может показаться, что Макиавелли заимствует свою модель политики у вой­ны. Фактически вопрос сохранения власти решается путем использования всех эффективных средств, включая хитрость, ложь, убийство. И прежде всего нуж­на стратегия союза; лучшая из них — та, которую монарх заключает с народом против знати, так как народу нужно лишь, чтобы его не угнетали, а государю — чтобы не нужно было бояться, что народ пойдет против него, хотя у народа нет статуса активного элемента в государстве и он, напротив, выступает как пассив­ный элемент, нуждающийся в хозяине. Вступить в союз с народом для государя означает не что иное, как эффективный стратегический выбор, проистекающий из «пришлости» монарха, который пришел к власти в государстве не по наслед­ству, а как завоеватель. Именно согласно этому критерию (разделение на друзей и врагов) рассматривается, например, использование в качестве солдат наемни­ков, что часто может оказаться опасным.

Но монарху недостаточно просто найти друзей, ему необходимо учитывать «фортуну» (fortuna), эту сверхъестественную силу, вмешивающуюся в человече­ские дела: государь должен приспособиться или воспользоваться благоприят­ным случаем, необходимым для достижения успеха, выгодной обстановкой, ко­торая будет упущена без virtu (силы или добродетели) в смысле положительных, активных, динамичных свойств человеческого существа (которое, как правило, не сопротивляется пороку). Самая блестящая метафора virtu — это ее сравнение с луком (напряжение и энергия). Одновременно имеются многочисленные при­меры порочных методов в моральном смысле этого слова, при которых прояв­ляется virtu вождя в политическом смысле. Так, чтобы удержаться у власти, мо­жет оказаться целесообразным уничтожить силы противника, чтобы лишить его могущества: например, новый государь может предпочесть «погасить» (хороший эвфемизм) династию государя, который царствовал там до того, как утвердился новый монарх. Так как virtu является активным, мощным, динамичным свойст­вом, становится понятным, что государь не должен иметь другой цели или дру-

ЧАСТЬ II. Категории политики

гой мысли, кроме овладения искусством ведения войны: это единственное ис­кусство, которое подходит тому, кто командует, и овладение военным искусст­вом настолько необходимо, что тот, кто им пренебрегает, теряет власть. Такой престиж военного искусства является следствием неравенства статуса вооружен­ного человека и безоружного, в результате чего нельзя себе представить, что бе­зоружному человеку будут подчиняться или что разоруженный человек окажет­ся в безопасности среди вооруженных людей: государь, не являющийся виртуо­зом в области использования силы, постоянно рискует быть убитым.

Разве мы не имеем достаточно аргументов, чтобы утверждать, что полити­ка — это понятие того же порядка, что и война? Что политика должна опреде­ляться в зависимости от имеющейся силы? Но если обладание оружием являет­ся необходимым условием, чтобы добиться подчинения, политическая власть не может стабилизироваться при помощи одной лишь силы (forze — это термин, отличный от virtu). Компетентность политического вождя в военных вопросах необходима для того, чтобы ему подчинялись его солдаты: речь для него идет, таким образом, о том, чтобы добиться со стороны профессионалов насилия при­знания его права командовать ими. Этот фактор подтверждается примером Ган­нибала, для которого использование страстей было одним из необходимых ис­точников могущества. Если карфагенский полководец в самом деле царствовал благодаря своей жестокости, то эта жестокость являлась функциональным тре­бованием, которое проистекало не столько из использования силы, сколько из манипулирования ее видимостью. И действительно, армия Ганнибала была мно­гочисленной и состояла из людей различного происхождения, что превращало вопрос поддержания дисциплины в трудную проблему, которую карфагенский полководец решил при помощи страха, внушаемого им своим солдатам. Было бы абсурдно высоко оценивать победы Ганнибала над римлянами и при этом осуждать его за жестокость. Напротив, полководца, стоящего во главе своих войск, нисколько не должно волновать, что его порицают за жестокость. Он должен компенсировать свою слабость страхом, который внушает другим. Но дадим ог­раничительное уточнение: именно по отношению к своим солдатам суверен дол­жен выступать как человек, который нисколько не боится пролить кровь. Так, Макиавелли, желая изложить принцип эффективной политики, постоянно под­черкивает действенность воображения и, например, того факта, что государь должен уметь использовать дурную славу, которой он обязан своим порокам. Макиавелли восхваляет достоинства институтов Французского королевства (в эпоху Франциска I), государства хорошо управляемого и хорошо организован­ного, в частности благодаря существованию парламента и целой серии проме­жуточных политических органов взаимодействия между королем и народом. Успех механизма власти во Франции можно оценить при помощи одного критерия: его институты дают королю «свободу и безопасность». Это то, чего Ганнибал добивался совершенно иными средствами в отношении своих войск, так как меры принуждения, к которым он вынужден был прибегать, были совсем другими, более близкими к мерам, использованным Великим Турком, чем к мерам фран­цузского короля (см. с. 386). Ганнибал должен был быть жестоким, чтобы ему подчинялись, вернее, он должен был казаться жестоким. Политическим кредо

IV. Господство

суверена служит следующее высказывание: каждый видит тебя таким, каким ты кажешься, и лишь немногие знают, каков ты есть на самом деле. Поэтому суве­рен должен составлять о себе такое мнение (opinione), чтобы никто не помыш­лял его обмануть или предать. Таким образом, «Государь» является не трактатом о политических способностях, а изложением теории полностью «неестествен­ной» политики, где политика уже не является, как у Аристотеля, искусством хо­рошо править таким государством, которое соответствует естественным целям человека, а представляет собой прежде всего искусство удерживаться у власти в ситуации, которая не стабилизировалась, не является окончательной, а чревата крутыми переменами и заговорами, требующими эффективных ответных дей­ствий, стратегий и уловок (см.: Lefort. Le travail de I'oeuvre. Machiavel).

В искусстве подчинять себе ценятся не столько реальные качества, сколько качества кажущиеся, навязанные общим мнением. Именно видимые качества оказываются эффективными и позволяют установить политическое господство. Суверен, который выглядит честным, цельным, верным, милосердным, быстро утратит свою власть. Если он совсем не обладает этими качествами, но ему нуж­но по той или иной причине, чтобы поверили в обратное, он должен создавать видимость того, что эти качества у него есть, но если он обладает этими качест­вами, то он не должен допускать, чтобы они налагали на него какие-либо огра­ничения. Если будет необходимо, он должен создавать видимость, что у него вовсе нет таких качеств. Таким образом, не столько количество силы представляет со­бой решающий фактор, а разработка такой стратегии кажущегося, в которой и правдоподобное, и неправдоподобное эквивалентны по своим результатам. Ко­роче говоря, политическая наука не является разновидностью физики, даже если ее и называют физикой социального, а, скорее, искусством действовать с холод­ным расчетом, предусмотрительно используя как ключевой элемент тот образ, который государь должен заранее создавать о себе у других людей.

V. ДЕЙСТВИЕ

Трудно дать определение господства, которое не сводилось бы к сложению силы и согласия. В результате появляется определение господства как страте­гии, как действия в ответ на другое действие, но на этот раз трудность возникает при формулировании определения самого действия. Можно связать термин «дей­ствие» («акция») с термином «агент» или с термином «актер». В одном случае упор делался бы на масштабы деятельности, в другом — на модели игры, прежде всего театра. В одном случае — это сила, в другом — правила принуждения, ко­торые позволяют играть.

Но основная двусмысленность касается двух концепций политического дей­ствия: действия как реакции и действия как ответа. Механистическая модель против модели стратегической. Энергетическая модель против модели лингвис­тической. Это противопоставление можно рассматривать как противостояние двух антагонистических концепций политики: для первой истина политики ле­жит в насилии, для второй представительство является не деградацией, а осно­вополагающим фактором человеческой деятельности.

Дата добавления: 2015-08-03