О том, как брильянт д'эмери попал в руки д'артаньяна

Пока на Гревской площади разыгрывалась вышеописанная кровавая сцена, несколько заговорщиков собрались у калитки, которая вела в соседний сад.

Вложив свои шпаги в ножны, они помогли одному из товарищей сесть на ожидавшую в саду лошадь, а потом, точно спугнутая стая птиц, разлетелись в разные стороны: кто перелез через забор, кто проскользнул в калитку.

Всадник вонзил шпоры в бока лошади с такой силой, что она чуть не перепрыгнула через стену; как молния, пронесся он через площадь Бодуайе, затем по улицам, опрокидывая и давя встречных. Через десять минут он очутился перед дверью главного казначейства, дыша так же тяжело, как и его конь.

Услышав стук копыт по мостовой, аббат Фуке поспешил к окну и, высунувшись, крикнул всаднику, еще не успевшему соскочить с лошади:

– Ну что, Даникан?

– Все кончено, – отвечал тот.

– Они спасены?

– Нет, напротив, повешены.

– Повешены! – повторил аббат, побледнев.

Внезапно отворилась боковая дверь, и в комнату вошел министр Фуке с бледным, искаженным от горя и гнева лицом. Остановившись на пороге, он прислушивался к разговору, который велся через окно.

– Негодяи! – вскричал аббат. – Так-то вы дрались!

– Мы дрались, как львы.

– Вернее, как трусливые псы!

– Сударь…

– Сто хорошо вооруженных бойцов стоят десяти тысяч стрелков, захваченных врасплох. Где Менвиль, этот хвастунишка, уверявший, что он или победит, или умрет?

– Он сдержал слово, господин аббат: он мертв.

– Мертв? Кто его убил?

– Какой-то демон в образе человека, гигант, у которого словно десять огненных мечей в руках. В одну минуту он потушил огонь, усмирил бунт и вызвал из-под земли сотню мушкетеров.

Фуке поднял голову, на лбу у него выступил пот.

– О, Лиодо! О, д'Эмери! – прошептал он. – Они умерли, и я обесчещен!

Аббат обернулся и, увидев брата в таком подавленном состоянии, сказал ему:

– Полно, не следует так убиваться, сударь. Это судьба! Раз не получилось, как мы хотели, значит, бог…

– Молчите, аббат, молчите! – воскликнул Фуке. – Ваши утешения – богохульство… Прикажите лучше этому человеку войти и рассказать, как совершилось это ужасное дело.

– Но, брат мой…

– Повинуйтесь, сударь!

Аббат сделал Даникану знак, и через минуту на лестнице послышались его шаги.

В это время за спиной Фуке появился Гурвиль. Приложив палец к губам, он старался удержать министра от слишком бурного проявления отчаяния.

Фуке, раздавленный горем, старался сохранить спокойствие.

В комнату вошел Даникан.

– Докладывайте, – обратился к нему Гурвиль.

– Сударь, – начал гонец, – нам было дано приказание похитить осужденных и кричать при этом: «Да здравствует Кольбер!»

– Похитить, чтобы сжечь их живьем, не так ли, аббат? – прервал Гурвиль.

– Да, таков был приказ, данный Менвилю, который понимал, что он означает. Но Менвиль убит.

Это известие скорее успокоило, чем опечалило Гурвиля.

– Чтобы сжечь их живьем? – повторил гонец, как будто сомневаясь в возможности подобного приказания, хотя сам участвовал в его исполнении.

– Ну, конечно, чтобы сжечь живьем! – грубо оборвал его аббат.

– Так, так, сударь, – сказал тот, стараясь по выражению лиц своих собеседников разгадать, в каком духе вести рассказ.

– Ну, рассказывайте же, – повторил Гурвиль.

– Осужденных, – продолжал Даникан, – привели на Гревскую площадь; тут народ как с цепи сорвался и стал кричать, чтобы их сожгли живьем, а не повесили.

– Народ имел на то свои основания, – заметил аббат. – Продолжайте.

– Стрелков было оттеснили; в доме, который должен был служить костром для осужденных, вспыхнул пожар, но тут, откуда ни возьмись, тот сумасшедший, тот дьявол, тот гигант, о котором я говорил, – он оказался хозяином этого самого дома, – с помощью еще какого-то молодого человека выбросил из окна поджигателей, кликнул из толпы мушкетеров, выпрыгнул сам из окна на площадь и принялся так работать шпагой, что стрелки взяли верх, Менвиль пал на месте, осужденных отбили и в три минуты казнили.

Несмотря на свое самообладание, Фуке не мог сдержать глухого стона.

– А как зовут хозяина этого дома? – спросил аббат.

– Не знаю, я его не видал; я все время оставался на страже в саду и знаю обо всем с чужих слов. Мне было приказано, как только все будет кончено, скакать к вам, чтобы рассказать, как было дело. И вот я здесь.

– Хорошо, больше нам ничего не нужно от вас, – сказал аббат, все более и более падавший духом при мысли, что он сейчас останется с глазу на глаз с братом.

– Вот вам двадцать пистолей, – сказал Гурвиль. – Ступайте и старайтесь впредь так же, как в этот раз, защищать подлинные интересы короля…

– Слушаю, сударь, – сказал гонец, кланяясь и пряча деньги в карманы.

Не успел он выйти из комнаты, как Фуке очутился между аббатом и Гурвилем.

Оба одновременно раскрыли рот, чтобы заговорить.

– Нет, не оправдывайтесь, – вскричал Фуке, – и не сваливайте вину на других! Если бы я был истинным другом д'Эмери и Лиодо, я никому не доверил бы заботы об их спасении. Виноват я один, и лишь я должен сносить все упреки и угрызения совести. Оставьте меня, аббат.

– Но, надеюсь, вы не помешаете мне разыскать негодяя, который, в угоду Кольберу, расстроил весь наш превосходно задуманный план? Благое дело – любить своих друзей, но не дурно, мне кажется, и преследовать врагов.

– Довольно, аббат, уйдите, прошу вас, и не являйтесь до новых приказаний. Я считаю, что мы должны вести себя крайне осторожно. У вас перед глазами ужасный пример. Господа, я запрещаю вам обоим всякие насилия.

– Никакие запрещения, – проворчал аббат, – не могут помешать мне отомстить врагу за оскорбление нашей фамильной чести.

– А я, – произнес Фуке тоном, не терпящим возражений, – при малейшем нарушении моей воли немедленно брошу вас в Бастилию. Примите это к сведению, аббат.

Аббат поклонился, покраснев.

Фуке сделал знак Гурвилю следовать за ним и направился к своему кабинету. Но в эту минуту, лакей громко доложил:

– Господин д'Артаньян.

– Это кто такой? – небрежно спросил министр у Гурвиля.

– Отставной лейтенант мушкетеров его величества, – тем же тоном ответил Гурвиль.

Не придав значения словам Гурвиля, Фуке двинулся дальше.

– Виноват, монсеньер, – сказал Гурвиль. – Я полагаю, что этот мушкетер, оставивший королевскую службу, пришел за получением пенсии.

– Черт с ним! – возразил министр. – Он явился совсем не вовремя.

– Позвольте, монсеньер, передать ему ваш отказ: я с ним знаком. Это такой человек, в лице которого нам при нынешних обстоятельствах лучше иметь не врага, а друга.

– Передавайте что хотите, – сказал Фуке.

– Передайте ему, – произнес аббат со злобой, присущей служителям церкви, – что денег нет, особенно для мушкетеров.

Но не успел он вымолвить эти слова, как полуоткрытая дверь распахнулась, и в комнату вошел д'Артаньян.

– О господин Фуке, я наперед знал, что для мушкетеров у вас нет денег. Я шел сюда с тем, чтобы получить не деньги, а отказ. Считаю, что уже получил его, благодарю и желаю вам всего доброго. Пойду теперь за деньгами к господину Кольберу.

И, довольно небрежно поклонившись, он вышел.

– Гурвиль, верните этого человека, – приказал Фуке.

Гурвиль догнал д'Артаньяна на лестнице. Услыхав за спиною шаги, д'Артаньян обернулся и узнал Гурвиля.

– Хороши порядки, сударь, у ваших господ финансистов, – сказал мушкетер. – Я прихожу к господину Фуке получить сумму, назначенную мне его величеством, а он встречает меня так, словно я нищий, явившийся просить милостыню, или жулик, готовый стянуть что-нибудь из серебра.

– Но вы, кажется, произнесли имя Кольбера, дорогой господин д'Артаньян? Вы сказали, что идете к нему?

– Да, я иду к нему, хотя бы для того, чтобы получить сведения о людях, которые поджигают чужие дома, крича: «Да здравствует Кольбер!»

Гурвиль насторожился.

– Ах, вы намекаете на то, что произошло на Гревской площади?

– Ну конечно.

– Но разве эти события как-нибудь коснулись вас?

– Кольбер превращает мой дом в костер, и это, по-вашему, не касается меня!

– Ваш дом… Ваш дом хотели сжечь?

– Ну да.

– Значит, это вы владелец кабачка под вывеской «Нотр-Дам»?

– Да, я стал им с неделю тому назад.

– Уж не вы ли тот отважный военный, который рассеял бунтовщиков, собиравшихся сжечь живьем осужденных?

– Поставьте себя на мое место, господин Гурвиль. Я – военный и в то же время домовладелец. Как военный, я должен содействовать исполнению приказа короля, как собственник – охранять свой дом от огня. Я и выполнил разом обе обязанности, отдав господ Лиодо и д'Эмери в руки стрелков.

– Так это вы выбросили кого-то из окна?

– Да, я, – скромно отвечал д'Артаньян.

– И убили Менвиля!

– Пришлось, к сожалению, – заявил мушкетер с поклоном, точно принимая поздравления.

– Словом, это вы были причиной того, что осужденные повешены?

– Да, вместо того чтобы быть заживо сожженными. И я горжусь этим, сударь. Я избавил этих несчастных от ужаснейших мучений. Понимаете ли, господин Гурвиль, их хотели сжечь заживо! Ведь это превосходит всякое воображение.

– Не стану вас больше задерживать, господин д'Артаньян, – сказал Гурвиль, желая избавить министра от встречи с человеком, нанесшим ему такой тяжелый удар.

– Нет, нет, – вмешался Фуке, стоявший все время за дверью и слышавший весь разговор. – Напротив, прошу вас войти, господин д'Артаньян.

– Простите, господин министр, – заговорил д'Артаньян, – но мне время дорого. Я должен еще побывать у господина Кольбера, чтобы переговорить с ним и получить следуемые мне деньги.

– Вы можете получить их здесь, сударь, – сказал Фуке.

Д'Артаньян с удивлением взглянул на министра.

– Вам дали здесь необдуманный ответ, я слыхал его, – продолжал Фуке.

– А между тем человек ваших достоинств должен быть известен всем.

Д'Артаньян поклонился.

– У вас есть ордер? – спросил Фуке.

– Да, господин министр.

– Я сам выдам вам деньги. Пройдите со мною.

Сделав Гурвилю и аббату знак остаться в комнате, он увел д'Артаньяна в свой кабинет.

– Сколько вам следует получить, сударь? – спросил он.

– Что-то вроде пяти тысяч ливров, монсеньер.

– Это, вероятно, оставшееся за казною жалованье?

– Нет, это жалованье за четверть года вперед.

– Вы получаете за четверть года пять тысяч ливров? – спросил министр, внимательно всматриваясь в мушкетера. – Значит, король назначил вам двадцать тысяч ливров в год?

– Да, монсеньер, я получаю в год двадцать тысяч ливров. Вы находите, что это слишком много?

– Я? – с горькой улыбкой возразил Фуке. – Если б я умел распознавать людей, если б во мне было побольше осторожности и рассудительности вместо легкомыслия я ветрености, – словом, если бы я, подобно иным людям, умел устраивать свою жизнь, вы получали бы не двадцать, а сто тысяч ливров в год и служили бы не королю, а мне.

Д'Артаньян слегка покраснел. В похвалах, в самом тоне льстеца всегда заключается тонкий яд, действующий даже на самых сильных духом людей.

Министр выдвинул ящик стола, достал четыре свертка монет и положил их перед мушкетером.

Гасконец развернул один из них.

– Здесь золото, – сказал он.

– Да, оно меньше обременит вас, сударь.

– Но ведь в этих свертках двадцать тысяч ливров, монсеньер, а мне нужно только пять.

– Я хочу избавить вас от труда являться в главное казначейство четыре раза в год.

– Монсеньер, вы подавляете меня своей любезностью.

– Я только исполняю свой долг, шевалье. Надеюсь, вы не сохраните дурного чувства ко мне под влиянием необдуманных слов моего брата. Это человек с очень вспыльчивым, своенравным характером.

– Монсеньер, – возразил д'Артаньян, – поверьте, меня огорчают только ваши извинения.

– Так я не буду больше извиняться, попрошу вас только оказать мне любезность.

– Любезность? О, монсеньер!

Фуке снял с пальца брильянтовый перстень, стоимостью, по крайней мере, в тысячу пистолей.

– Сударь, – обратился он к д'Артаньяну, – этот брильянт был подарен мне другом детства, человеком, которому вы оказали огромную услугу.

Голос его заметно дрогнул.

– Услугу? – с удивлением произнес д'Артаньян. – Я оказал услугу одному из ваших друзей?

– Да, и вы не могли еще позабыть о ней, так как сделали это не далее как сегодня.

– Как же звали вашего друга?

– Д'Эмери.

– Но ведь это один из казненных!

– Да, одна из жертв… Итак, господин д'Артаньян, в память услуги, оказанной вами Д'Эмери, прошу принять от меня этот перстень. Сделайте это из чувства расположения ко мне.

– Но, монсеньер…

– Примите, примите его, прошу вас. Сегодня у меня день глубокой печали… Позже, быть может, вы все узнаете. Сегодня я потерял друга и стараюсь найти нового.

– Но, господин Фуке…

– Прощайте, господин д'Артаньян, или, лучше сказать, до свиданья! воскликнул Фуке, чувствуя, что его сердце разрывается от скорби.

С этими словами министр вышел из кабинета, оставив д'Артаньяна с двадцатью тысячами ливров и с перстнем в руке.

– Гм! – в мрачном раздумье произнес мушкетер. – Ничего не могу понять… Одно могу сказать: это благородный человек… Пойду-ка теперь к Кольберу… Может быть, он объяснит мне что-нибудь.

И он направился к выходу.

Дата добавления: 2015-08-03