Опоздал на четверть часа

Уезжая вторично в этот день из дому, Фуке чувствовал себя легче и спокойнее, чем можно было ожидать.

Он повернулся к Пелисону, который, забившись в угол кареты, обдумывал средства борьбы с Кольбером.

– Дорогой Пелисон, – сказал Фуке, – как жаль, что вы не женщина!

– Напротив, я считаю это большим счастьем, – возразил тот, – ведь я чрезвычайно безобразен.

– Пелисон! Пелисон! – сказал министр, смеясь. – Вы так часто говорите о своем безобразии, будто страдаете от него.

– И очень, монсеньер. Нет человека несчастнее меня. Я был красив, но оспа обезобразила мое лицо, я лишился верного средства очаровывать людей, а ведь я ваш главный доверенный и должен заботиться о вашей пользе; если б я был сейчас красивой женщиной, то оказал бы вам огромную услугу.

– Какую?

– Я отправился бы к коменданту тюрьмы, который слывет галантным кавалером и волокитой, постарался бы его очаровать и вернулся бы к вам с обоими узниками.

– Ах! – воскликнул Фуке, охваченный сладостным воспоминанием. – Я знаю одну женщину, которая могла бы сыграть именно такую роль перед смотрителем тюремного замка!

– А я, монсеньер, знаю пятьдесят таких женщин, которые разгласят по всему свету о вашем великодушии и преданности друзьям; губя себя, они рано или поздно погубят и вас.

– Я говорю не об этих женщинах, Пелисон, я говорю о прекрасном, благородном существе, соединяющем чисто женский ум с храбростью и хладнокровием мужчины; я говорю о женщине такой прекрасной, что самые стены тюрьмы склонятся перед нею, и такой сдержанной, что никто не догадается, кем она послана.

– Настоящее сокровище, – сказал Пелисон. – Вы как нельзя более угодите коменданту тюрьмы. Может случиться, что ему отрубят голову, зато на его долю выпадет небывалое счастье.

– Ему не отрубят головы, – сказал Фуке, – я дам ему лошадей, чтобы он мог бежать, и пятьсот тысяч ливров, с которыми он сможет прилично жить в Англии. Притом от этой женщины, моего друга, он не получит ничего, кроме лошадей и денег. Едем к ней, Пелисон.

Министр протянул руку к шелковому шнуру, висевшему внутри кареты. Пелисон остановил его.

– Монсеньер, – сказал он, – вы потратите на розыски этой женщины столько же времени, сколько Колумб – на поиски Нового Света. А между тем в нашем распоряжении всего два часа. Если смотритель ляжет спать, трудно будет проникнуть к нему без шума. А когда рассветет, нам уже ничего нельзя будет сделать. Идите, монсеньер, к нему сами и не ищите этой ночью ни ангела, ни женщины.

– Дорогой Пелисон, мы у ее дверей.

– У дверей ангела?

– Да.

– Но ведь это особняк госпожи де Бельер?

– Тише!

– О боже! – воскликнул Пелисон.

– Вы как будто имеете что-то против нее? – спросил Фуке.

– Увы, ровно ничего! Это-то и приводит меня в отчаяние… Ах, отчего я не могу наговорить о ней столько дурного, чтобы помешать вам войти в ее дом!

Фуке приказал кучеру остановить карету.

– Помешать? – повторил он. – Ничто в мире не может мне помешать пожелать доброго вечера госпоже дю Плесси-Бельер. И, может быть, нам еще понадобится ее помощь. Вы войдете со мною?

– Нет, монсеньер, я останусь здесь.

– Но я не хочу вас заставлять дожидаться меня, – возразил Фуке с присущей ему любезностью.

– Лишняя причина, чтобы я остался: зная, что я жду вас, вы скорее вернетесь… Но будьте осторожны: во дворе экипаж, – значит, у нее кто-то в гостях.

Фуке уже опустил ногу на подножку экипажа, когда Пелисон вдруг воскликнул:

– Умоляю вас, не ходите к этой даме, пока не побываете в тюрьме.

– Я только на пять минут, – отвечал Фуке, взбегая по ступенькам подъезда.

Пелисон, насупившись, забился в угол кареты.

Поднявшись по лестнице, Фуке приказал доложить о себе лакею; его имя вызвало почтительную суету, доказывавшую, что оно пользовалось почетом в доме маркизы.

– Ах, господин министр! – воскликнула, сильно побледнев, маркиза, выходя к нему. – Какая неожиданная честь!.. Осторожнее: у меня Маргарита Ванель, – шепнула она ему.

– Маркиза, – ответил смущенный Фуке, – я по делу… Всего два слова.

И он вошел в гостиную.

Сидевшая там госпожа Ванель поднялась с места.

На ее помертвевшем лице ясно читалась обуревавшая ее зависть. Напрасно Фуке обратился к ней с самым любезным приветствием; в ответ она только бросила убийственный взгляд на него и на маркизу, острый взгляд ревнивой женщины, как стилет пронзающий самую прочную броню. Она поклонилась своей приятельнице, еще ниже министру и удалилась, сославшись на необходимость побывать еще где-то в этот вечер; ни смущенная маркиза, ни охваченный беспокойством Фуке не успели удержать ее.

Оставшись с маркизой, Фуке молча опустился перед ней на колени.

– Я ждала вас, – с нежной улыбкой проговорила маркиза.

– Нет, – возразил Фуке, – если бы вы меня ждали, вы постарались бы удалить эту женщину.

– Она явилась всего четверть часа тому назад.

– Любите ли вы меня хоть немножко, маркиза?

– Не в этом теперь дело, господин Фуке. Нужно Думать об опасности, нависшей над вами. Что вы намерены предпринять?

– Я хочу вырвать сегодня моих друзей из тюрьмы.

– Каким образом?

– Подкупив коменданта тюрьмы.

– Он мой друг: не могу ли я помочь осужденным, не повредив вам?

– О маркиза, это была бы огромная услуга! Но как вы окажете ее, не скомпрометировав себя! Нет, я не допущу, чтобы моя жизнь, власть или свобода были куплены ценой хотя бы одной вашей слезы, хотя бы одного облачка на вашем лице.

– Монсеньер, не говорите таких слов, – они опьяняют меня. Я готова помочь вам, не думая о последствиях. Я действительно люблю вас, люблю, как нежный друг, и, как друг, признательна за вашу деликатность, но, увы… я никогда не буду вашей любовницей.

– Но почему, почему, маркиза? – воскликнул Фуке с отчаянием в голосе.

– Потому, что вы слишком любимы, – тихо сказала молодая женщина, – и слишком многими… потому, что блеск славы и богатства оскорбляет мой взор, а печаль и страдание привлекают его; потому, что, когда вы находились на вершине могущества, я отталкивала вас, и готова, как потерянная, броситься в ваши объятия, заметив грозящую вам беду… Теперь вы поняли меня, монсеньер… Будьте вновь счастливы, чтобы я могла остаться чистой сердцем и мыслью: ваше несчастье погубит меня.

– О маркиза! – произнес Фуке с волнением, какого еще никогда не испытывал. – Если бы я изведал до дна все человеческие горести и услышал из ваших уст то слово, в котором вы отказывали мне, слово люблю, – оно сделало бы меня самым великим, самым знаменитым, самым счастливым из людей!

Он еще стоял на коленях, осыпая поцелуями ее руки, когда в комнату стремительно вбежал Пелисон.

– Монсеньер, маркиза, – произнес он с беспокойством, – простите меня, ради бога. Но, монсеньер, вот уже полчаса, как вы здесь… О, не смотрите на меня оба так укоризненно… Сударыня, скажите, прошу вас, кто та дама, которая вышла отсюда после прихода монсеньера?

– Это госпожа Ванель, – сказал Фуке.

– Я так и знал! – вскричал Пелисон.

– А что случилось?

– Она села в экипаж совершенно бледная.

– Что нам до этого? – спросил Фуке.

– Да, но важно то, что она сказала кучеру.

– Боже мой! Что же? – вскричала маркиза.

– «К Кольберу», – ответил Пелисон хриплым голосом.

– Великий боже! Уезжайте, уезжайте, монсеньер, – воскликнула маркиза, толкая Фуке к двери, в то время как Пелисон тащил его за руку.

– Да что я, ребенок, что ли, которого пугают тенью? – протестовал министр.

– Нет, – отвечала маркиза, – вы исполин, которого ехидна хочет укусить в ногу.

Пелисон продолжал тащить Фуке к экипажу.

– В замок… во весь дух! – крикнул Пелисон кучеру.

Лошади понеслись с быстротою молнии, не встречая на своем пути никаких препятствий. Только под аркадами Сен-Жан у въезда на Гревскую площадь карете министра преградил дорогу конный отряд. Пробиться сквозь него не было никакой возможности. Пришлось переждать, пока проехали конные стражники вместе с конвоируемой ими тяжелой повозкой, направлявшейся к площади Бодуайе.

Фуке и его спутник не обратили на отряд внимания.

Пять минут спустя они входили к смотрителю замка. Последний прохаживался взад и вперед по двору.

При имени Фуке, которое ему шепнул на ухо Пелисон, смотритель поспешно подошел к экипажу со шляпой в руке и с низким поклоном произнес:

– Какая честь для меня, монсеньер!

– Я должен просить вас об услуге, сударь, – сказал Фуке.

– Приказывайте, монсеньер.

– Эта услуга сопряжена с известным риском, зато она гарантирует вам навсегда мое расположение и покровительство.

– В чем она заключается, монсеньер?

– Вы должны проводить меня в камеры господ Лиодо и д'Эмери.

– Позволите ли вас спросить, монсеньер, зачем?

– Я объясню вам это в их присутствии, сударь, и предоставлю в ваше распоряжение все средства облегчить им бегство.

– Бегство! Но разве монсеньеру не известно…

– Что? Говорите!

– Что господ Лиодо и д'Эмери здесь нет.

– С каких пор? – вздрогнув, спросил Фуке.

– Уже четверть часа.

– Где же они?

– Сейчас они в башне Венсенского замка.

– Почему их перевезли отсюда?

– По приказу короля.

– Какое несчастье! – вскричал Фуке, хватаясь за голову.

Он не произнес более ни слова, вернулся в карету с отчаянием в душе и с помертвевшим взором.

– Наши друзья погибли, – сказал он Пелисону. – Кольбер отправил их в Венсенскую башню. Это их мы встретили под аркадами Сен-Жан.

Пелисон, словно пораженный громом, молчал: он знал, что упреком убил бы своего патрона.

– Куда прикажете ехать, монсеньер? – спросил лакей, открывая дверцы кареты.

– В мой городской дом. А вы, Пелисон, возвращайтесь в Сен-Манде и тотчас же привезите мне аббата Фуке. Вперед!

Дата добавления: 2015-08-03