Раздел VII. Земельное дело

1. В определении своего отношения к земельному вопросу, евразийцы исходят из исконных воззрений народов России-Евразии на землю как на объект, конечное распоряжение которым принадлежит всему общественному целому. Интересы же общественного целого, связанные с развитием производительных сил, требуют установления личной собственности на землю (в частности на полевые, луговые и усадебные угодья), в функциональном понимании этой собственности.

2. Евразийцы отстаивают обеспечение свободы хозяйственного самоопределения крестьян (земледельцев). Должны быть проведены без всяких ограничений, внесенных незаконной административной практикой, постановления в этой области земельного кодекса 1922 г.

3. Крестьянские хозяйства, самоопределяющиеся в пользу общинного порядка, остаются при существующем способе землепользования. Евразийцы считают необходимым проведение мероприятий по широкому распространению в их среде перечисленных в предыдущем кооперативно-агрономических улучшений.»

№ 13. Тезисы П.П. Сувчинского к Пражскому совещанию евразийцев [255]

[3 декабря 1927 г.]

1. Вся наша работа в М. [256] в связи с организацией Гарримана [257] показала полную несостоятельность конспиративного метода.

2. При современных условиях всякая подпольная организация немедленно перерождается в провокацию.

3. Нужно перейти к иному методу проникновения в М. Конспиративная работа должна сочетаться с полулегальной, т.е. с каким-то видом оппозиционерства.

4. Именно теперь, когда политический класс М. находится в процессе пересмотра своей доктрины, евразийство должно всеми средствами перейти к включению в советскую обстановку.

5. При современной дифференциации политического сознания есть все основания предполагать, что в М. уже имеются группировки, готовые прислушаться к евразийству.

6. Евразийство должно идти на временную «транскрипцию» своего учения в понятия, тяготения и термины советской среды и на то, чтобы временно иметь свое условное «представительство» в М. Это «представительство» не должно обозначать себя евразийским именем, но должно в той или иной мере действовать, координируясь с евразийским центром, который по-прежнему должен находиться за границей и не менять своего эмигрантского положения.

7. Если большевики пришли от идеи к власти, то евразийство может стать в центр политических событий исключительно в обратной последовательности: от власти к идее.

8. Если евразийство хочет строить идеократию, то оно должно закрепиться уже теперь в кадрах компартии, так как иного организованного политического корпуса не будет. Евразийству нужно ухватиться за процесс коммунистической демобилизации, подобно тому как фашизм ухватился за военную демобилизацию.

9. Нужно идти в М. под титулом государственности. Когда евразийство овладеет государственной пирамидой советской власти — можно будет перейти к «идеократизации». Впрочем, персональное включение евразийцев в советский правительственный аппарат и будет уже означать его принципиальное изменение.

10. Евразийство должно получить два наследства: а) новый политический тип России, с выражающим его новым политическим классом и б) ту движущую идею, которая произвела революцию, т.е. социализм в его марксистско-максималистической формулировке. Это второе наследие должно быть естественно целиком переобосновано и переработано. Нужно отделить в социализме историософскую и социальную силу марксизма, уяснить себе, какие интуиции положены в основу его ложных построений, увести его вместе с идеей интернационала в философскую и конкретную современность.

11. Без этого «наследия» у евразийства будут серьезные конкуренты в лице социалистов-меньшевиков и реформаторов. Если же будет пропущен момент для включения в советский политический процесс, то евразийству грозит опасность стать правым охранительным движением с явно несостоявшимся переходом к активной политической деятельности.

№ 14. Из статьи П.Н. Савицкого «Газета «Евразия» не есть евразийский орган» [258]

5/18 января 1929 г.

В № 7-м газеты «Евразия» напечатано письмо Н.С. Трубецкого. В этом письме Н.С. отмечает, что «газета «Евразия» в вышедших до сих пор номерах отражала почти исключительно только одно из течений евразийства, притом течение, склонное к замене ортодоксально-евразийских положений элементами других, ничего общего с евразийством не имеющих учений (марксизм, федоровство)» <...> В определении того, что в идеологическом плане есть и что не есть евразийство, Н.С. Трубецкой — судья компетентнейший. Ведь он — автор «Европы и человечества», «Туранских элементов русской культуры», идеократии и многого другого, имеющего основное значение в евразийской системе. И не анонимной редакции газеты «Евразия» утверждать, что заявление Н.С. Трубецкого «является сплошным недоразумением» <...> Для каждого, кто живет евразийством, заявление Н.С. Трубецкого и выход его из газеты «Евразия» подсказывает вывод, что газета «Евразия» не есть евразийский орган: что евразийство в ней не только и не столько проповедуется, сколько подменяется элементами других, ничего общего с евразийством не имеющих учений.

Содержание газеты «Евразия» (в пределах вышедших восьми номеров) полностью подтверждает этот вывод. В газете этой элементы подлинного евразийства (выраженные, например, в статьях В.Н. Ильина, П.Н. Малевского-Малевича, В.П. Никитина и др.) смешаны с элементами, совершенно чуждыми евразийству. «Руководящие статьи газеты в значительной части представляют собой апологию марксизма» <...> Делается попытка сочетать религиозное начало с такими, например, утверждениями:

«Надо... посмотреть, какой «дух» отрицается (марксизмом), может быть, — такой дух, что его не стоит и защищать» (№ 6 газ. «Евразия», статья «Социализм и Россия»). Для каждого изучавшего марксизма и знающего, что «реальностью» марксизм считает только производственные отношения, ясно, какой «дух», прежде всего и главнее всего, отрицается марксизмом: Дух Божий. Нужно признать, что хитросплетения газеты «Евразия» по поводу марксизма покажутся жалкими одинаково каждому марксисту и каждому евразийцу. Попутно подчеркнем неприемлемость, с евразийской точки зрения, формулы, что «марксизм необходим, но недостаточен». Марксизм именно монистическая система. И кто говорит: «Марксизм необходим», — тот утверждает, что в социальных явлениях и в идейных составах мы находим только отражение материально-экономических отношений. Идее Бога здесь не может отвечать никакая реальность. А если бытие Божие признается как реальность, — то это уже не марксизм. Здесь нет «монистической» системы. В таком случае не может быть речи о «необходимости марксизма». Иными словами, для религиозного человека марксизм не только недостаточен, но и сверх недостаточен, так как утверждает неприемлемые для религиозного сознания принципы. Или признание, что все «в конечном счете» сводится «к экономической базе», — или «признание Логоса, действующего в материи». Евразийство несовместимо с марксизмом, и попытки механически сопрячь эти системы суть попытки, не додуманные до конца. Марксизм нужно делать объектом анализа. Нужно исследовать причины его значения и успеха. Эти причины нужно учесть в самостоятельной евразийской конструкции. Вместо того газета «Евразия» сделала марксизм субъектом, идеологических построений. И тем отреклась от евразийской системы.

Апология марксизма, проводимая газетой «Евразия», делает религиозное начало как бы «реликтом» или остатком. О нем упоминается время от времени на газетных страницах, но оно не отвечает уже окружающей идеологической обстановке. И действительно, как может религиозное начало найти себе место и руководящее значение в том «мироделании», для которого «трагическое положение современной культуры заключается в основной внесогласованности массового обобществленного характера производственной культуры с отстающим от нее миросозерцательным индивидуализмом» (передовая № 3-го). Это — характерная марксистская формула, для которой миросозерцание есть «надстройка» над производственной базой. В рамках подобных взглядов нет места абсолютным началам, действующим и применяемым в жизни. Отсюда и вытекает, нужно думать, потребность как можно строже отделить религию от жизни, что и делается в ряде статей. «Руководящим практическим принципом должен здесь быть «дуализм» религии и «политики» или социологии» (статья «Социализм и Россия» в № 8-м газ. «Евразия»), «Наше понимание исторического процесса определяется основным первичнорелигиозным дуализмом, в силу которого область собственно религиозной и церковной жизни четко отделяется от проблем и потребностей социально-политической жизни» (передовая № 7-го). Нужно подчеркнуть, что идеология отделенной от жизни религии не является евразийским принципом. Дело идет не о том, чтобы догматизовать, с религиозной точки зрения, те или иные социальные формы; это было бы кощунственно и нелепо. Социальные формы должны быть применительны к потребностям времени. Утверждение «дуализма» противоборствует тому, чтобы религиозные начала стали действенны в «политике» и жизни. В контексте газеты названный «дуализм» приходится рассматривать как идеологию обессиленной или вынесенной из жизни религии. Газета «Евразия» в названных статьях, а также в других (ср. передовую № 8-го) является антагонисткой тех взглядов, которые привели к понятию «бытового исповедничества» (ср. «Евразийские временники»). Ибо в понятии этом олицетворяется проникнутость всей жизни религиозным началом.

Подобно марксизму, евразийство представляет собой монистическую систему, но только систему не материализма, но «Духа, действующего в материи» или — иначе — номогенеза, т.е. эволюции на основе закономерностей, предустановленных Божественной Волей. О номогенезе в биологии трактует превосходная статьяВ.Н. Ильина («Номогенез и мутация», № 6). В сопоставлении с остальным содержанием номера помещение этой статьи знаменует характерное для газеты сочетание евразийских тезисов с существенно не евразийскими утверждениями.

Газете «Евразия» чуждо представление о евразийстве как о цельной и в основных чертах последовательной системе. Отдельные положения представляются разрозненными, неизвестно почему привлеченными, противоречащими друг другу. В составе разнородных положений находим и пропаганду идей Н.Ф. Федорова. Можно приветствовать ознакомление с идеями этого интересного мыслителя. В газете «Евразия» ознакомление это ведется в тонах «федоровского сектантства». Это обстоятельство и побудило, вероятно, Н.С. Трубецкого назвать «федоровство» в числе тех учений, «не имеющих ничего общего с евразийством», которые отражает газета «Евразия». Федоровство проповедуется в ряде «руководящих» статей газеты. Примечательно, что именно федоровство никак не совместимо с тем «дуализмом» религии и «политики» или, иначе — «первично-религиозным дуализмом», который утверждается в других «руководящих» же статьях газеты (см. выше). Ведь именно федоровство утверждает религиозный смысл всякого социального и даже технического деланья: через это деланье оно думает указать путь к воскрешению мертвых. Об отделении «области собственно религиозной и церковной жизни... от проблем и потребностей социально-политической жизни» здесь просто не может быть и речи. Одновременное утверждение пресловутого «дуализма» и федоровского «общего дела» — это один из примеров той логической и теоретической беспомощности, в которой пребывает газета «Евразия». Другой подобный пример — это попытка сочетать апологию марксизма с каким-то (хотя бы и невразумительным) признанием религиозного начала.

Возвращаемся к вопросу о «федоровстве». Для того чтобы православным евразийцам были ясны основы собственного их «мироделанья», — не бесполезно подвергнуть критике те «федоровские» воззрения, которым дается место в газете «Евразия». В этом смысле особенно характерны «письма из России», помещенные в № 3-м «Евразии». Они снабжены «поощрительным» примечанием от редакции. Прежде всего нужно сказать, что православному евразийцу существенно чужд тот оттенок «хилиазма» или мысль об окончательном и последнем разрешении всех проблем еще в пределах земного существования, которое сказывается в названных письмах. «Самое существенное сейчас найти и дать эту стягивающую все стремления точку. И не тактическую только, какой является мысль о социальной революции и т.п., а окончательную и последнюю» (письмо первое). Евразийцы знают, что в пределах земной жизни такая «окончательная и последняя» точка не может быть найдена. Тем больший смысл для православного сознания приобретает уверенность, что бытие не ограничивается рамками земного существования. Если вспомнить, какое огромное религиозное содержание связано с этими вопросами, — странным и даже кощунственным покажется делаемое в том же письме обращение к коммунистической власти с настоянием «наметить разрешение последних и окончательных проблем». Двусмысленно понятие «диктатуры спасения», выдвинутое в письме втором. Спасение кого? душ? и какими средствами? внешнего принуждения и «большого строительства»? Если так, то православная евразийская мысль должна решительно указать на несообразность этой концепции. Самое представление о «диктатуре» противоречит христианскому пониманию спасения. Ибо здесь не может быть внешнего принуждения, на которое указывает «диктатура». И внешнее деланье является выражением и следствием деланья внутреннего. Наименьшие сомнения возбуждает письмо третье. «Я всегда помню слова Николая Федоровича, который говорил, что вражда против христианства есть «недоразумение», что христианство — общее всех, в том. числе и атеистов, дело, и надо думать, что вдумчивые и искренние атеисты лучше всех этих блудливых и слюноточных мистиков и всяких и всяких любителей тайны, пугающихся собственной темноты». Как бы ни относиться к «блудливым и слюноточивым мистикам», приходится признать, что эти слова не дают и отдаленного представления о силе и реальности этого начала в мире. Наоборот, в них видно стремление стушевать грани между Добром и злом, представить существующее в виде не поддающегося анализу месива. Это, впрочем, отвечает общему характеру газеты «Евразия». И то, что упомянутые «письма из России» появились в газете без оговорки о несогласиях, лишний раз показывает, что газета «Евразия» не есть евразийский орган. Ибо евразийству неискоренимо присуще ощущение реальности злого начала в мире.

Сказанное намечает те основные пункты, которые обнаруживают неевразийский характер газеты «Евразия». Но есть и много других показаний того же смысла, которые сами по себе весьма значительны. Отметим в особенности метод ведения в газете хроники СССР и экономической хроники в частности. Несмотря на частые выпады в газете «Евразия» по адресу «установки эмиграции», можно сказать, что в методе этом обнаруживается прямой «эмигрантоцентризм»: названная хроника — это как бы карикатура на такую же хронику в эмигрантских газетах: взято все то же, только наоборот; эмигрантские газеты перепечатывают отдельные факты, заимствованные из «самокритики»; газета «Евразия» повторяет данные коммунистической хозяйственной пропаганды. Истина во всей ее сложности столь же далека от перепечаток газеты «Евразия», как и от данных по «самокритике». Значение евразийства заключается, между прочим, в том, что в ряде вопросов оно преодолело «эмигрантскую» трактовку проблемы. В данном случае мы этого не находим. «Хроника» в газете «Евразия» — это просто изнанка эмигрантской позиции. Истинное положение дел в СССР гораздо соразмернее изображается любым серьезным советским изданием, чем «хроникой» газеты «Евразия». И, конечно же, с евразийством подобное ведение дела не имеет ни капли общего. Если отношение к марксизму в ряде «руководящих» статей газеты определяется, как «подцензурная» его апология (см. выше), то здесь мы находим наивную апологию существующего в СССР порядка.

Каждому вопросу, к которому подходило евразийство, оно давало новое освещение; будь это вопрос философский, культурно-исторический, государственно-правовой или даже лингвистический. Ничего подобного мы не видим в экономическом «подходе» газеты «Евразия». Здесь собственно и нет самостоятельного подхода. Подход газеты соотносителен эмигрантскому и, как сказано выше, представляет собой антиэмигрантский подход или «эмигрантство» наизнанку (см. «Экономический обзор» № 2, «Экономический отдел» № 5, «К вопросу о государственном начале в народном хозяйстве» № 8 и т.д.). Особую нарочитость видим в обзорах «строительства», помещенных в нескольких номерах. Нелегко разобраться в следующем абзаце «евразийского» автора: «Экономическое благосостояние современной с.-х. единицы — крестьянского двора, как бы высоко оно ни было, всегда будет играть роль только активной ячейки в общем хозяйственном процессе. Ибо как только крестьянский двор разрастался по тем или иным причинам в экономию прежнего типа, местные колхозы и совхозы должны включать такое хозяйство в сферу своего влияния, наконец, с.-х. кооперация имеет своей прямой задачей схватывание разрастающихся дворов в кооперативные товарищества» («Экономический отдел» № 5). Читателю предоставляется понять, какова же будет судьба разрастающихся крестьянских дворов, по предположениям автора. О реальных цифрах с.-х. продукции читатель газеты (в первых восьми номерах) не узнает ничего. Зато ему сообщается о плане весенней посевной кампании на 1929 г. (№ б): все цифры — «в будущем времени», и никакой критики осуществимости плана. Сказано только, что нужен «пересмотр размеров ставок, практики применения с.-х. налога и политики заготовительных цен... Последние два вопроса должны быть пересмотрены как можно скорей, чтобы крестьянин знал, что он получит, на каком основании ему следует развертывать свое хозяйство». Одним словом, чтобы крестьянин знал, «что прикажете». В таком тоне пишут не осведомленные, но пропагандистские коммунистические газеты. В газете некоммунистической такой тон, по справедливости, нужно признать рептильным. Нет конкретных данных об итогах озимого сева в СССР, зато отмечается ряд «успехов» в виде образования 2875 колхозов (№ 5 «СССР»). Общий вопрос о колхозах и совхозах никак не поставлен, отмечено только, что «значение совхозов и колхозов принципиально велико, и линию на зерновые фабрики и тракторные колонны отнюдь не следует утрачивать» (№ 5 «Экономический отдел»). Коммунистическая власть может поблагодарить газету «Евразия» за ценный совет. Верх наивности достигнут в № 8-м, где в заметке о десятилетии Белорусской республики дана сводка безоблачных успехов строительства. Серьезный советский орган никогда не допустил бы той меры апологетичности и несогласия, которая допущена в экономическом отделе газеты «Евразия». Отдел этот — не выражение евразийства, но прямая профанация имени.

В статье Л. П. Карсавина в № 1 «Евразии» («О смысле революции») говорится о процессе перерождения рабочего правящего слоя в рабоче-крестьянский. Это процесс, на который в социальной области евразийство делает одну из главных своих установок. Только этим путем правящий слой может стать выражением всего целого русских трудящихся масс. То новое, что должно быть принесено названным процессов, есть частичное превращение правящего слова в подлинно крестьянский. В связи с этим уясняется вся значительность для евразийства крестьянского вопроса. Нужно констатировать: крестьянский вопрос никак не поставлен в газете «Евразия». Нельзя же считать подобной постановкой несогласие, образцы которого приведены в предыдущем. Не дано в газете «Евразия» никакого соразмерного выражения и той установки на государственно-частную систему хозяйства, которая наметилась в развитии евразийства (ср. брошюру Н.Н. Алексеева «Собственность и социализм». Париж, 1928).

Приведем суждение газеты «Евразия» из внешнеполитической области: «Замена интернационалистической воинственности СССР новой мирной идеологией... замедляется, главным образом, причинами внешнего для России свойства» (передовая 2-го номера). Вот формулировка, достойная европейского и американского сторонника «признания советов», которому существенно чужд евразийский тезис о самодовлеющем протекании русского исторического процесса. Впрочем, вопросы «признания советов», по-видимому, особенно близки газете «Евразия» (см., например, «К вопросу о взаимоотношениях Великобритании и СССР» в № 6-м и др.). И трактуются в ней в связи с вопросами о расширении концессионной политики (ср., например, «Германо-советский торговый договор» в № 8-м и пр.). Соединение это характерно для европейского политико-экономического сознания, в его отношении к современной России. Во многих случаях газета «Евразия» могла бы по праву называться «Анти-Евразией».

Но не каждый антиевразиец одобрит газету «Евразия». Коммунист строго раскритикует такое, например, положение: русская революция «утверждает единственную реальную свободу — свободу распоряжения материальными благами, свободу — равенство» (передовая 8-го номера). Коммунист сказал бы: «Наивные люди! Они говорят в настоящем времени о том, что относится к будущему. Такая свобода утвердится, когда произойдет «прыжок из царства необходимости в царство свободы». А прыжок этот еще не произошел. И насколько мы от него далеки, видно хотя бы из сопоставления русского народного дохода в расчете на душу с таким же американским или европейским доходом (несколькократная разница уровня)»<...>

<...> Во избежание недоразумений, нужно подчеркнуть с полной определенностью: евразийцем является тот, кто признает положения большой евразийской литературы, созданной от 1921 по 1928 г. включительно. Бог даст, в дальнейшем культурно-конструктивная и политико-конструктивная работа евразийцев будет крепнуть и шириться. Газета «Евразия» в отношении этой работы занимает особое место. Газета эта знаменует попытку маскировать в цвета евразийства учения и блуждания, существенно чуждые евразийству: в частности, апологию марксизма и мировоззрение, которое можно назвать «салонным коммунизмом». Подчеркнем с полной силой, что евразийское отношение к русской действительности, прозревающее в ней огромные творческие процессы, принимающее ее социальную устремленность, — ни в коем случае не связано с апологией марксизма или «салонным коммунизмом». В отношении к евразийству как самостоятельной системе газета «Евразия» занимает позицию ликвидаторства. Все предыдущее дает тому достаточно иллюстраций. Отметим дополнительно статью «О евразийстве и опасностях евразийца» в № 8 газеты. Статья эта в значительной степени сводится к полемике против евразийских теорий. Делается попытка «дискредитировать» «теоретическое Россиеведенье». «Это россиеведенье, именно как отвлеченное, т.е. отвлеченное от полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни, неизбежно не действенно». Тут же рядом — три статьи по европоведению. В выступлении Отто Клемперера в Париже (с. 8) — в нем так много «полноты евразийства, полноты настоящего, полноты жизни»! Газета «Анти-Евразия» полностью заслужила свое антиевразийское имя.

Евразийство чуждо эксцессов догматизма. Но некоторый догматический костяк, в соответствии с основными положениями евразийской системы, обязательно присущ евразийству. И в этом смысле беспринципность и противоречивые шатания газеты «Евразия» нельзя назвать иначе как попыткой компрометировать идею.

К настоящему времени достаточно определилось, что огромная преобладающая часть евразийской среды, отдельные лица и целые группы ни в коем случае не признают газеты «Евразия» своей газетой <...> Хотим подчеркнуть, что двусмысленная и смесительная линия газеты «Евразия» не может остановить развития евразийства. Евразийство продолжается, какие бы извращения ни допускала газета «Евразия».

Основные черты описанного положения стали ясны для нижеподписавшегося в ноябре месяце 1928 г. В то время он познакомился с идеологической обстановкой, в которой происходила подготовка к газете.

21-22 ноября 1928 г., за несколько дней до выхода в свет первого номера, он прекратил участие в редактировании газеты, письменно известив об этом членов евразийской редакционной коллегии. В тот момент об этом не было сделано публикации, так как можно было надеяться, что ошибки и уловки окажутся временными, и газета «Евразия» вернется в евразийское русло. С выходом газеты указания на ее неевразийский характер стали поступать со всех концов евразийской среды. В настоящее время совокупность приведенных фактов делает невозможным дальнейшее выжидание. Свое значение имеет здесь и выход Н.С. Трубецкого, председателя Евразийского Совета и старшего члена евразийской редакционной коллегии. В нынешнем ее виде газета «Евразия» каждым евразийцем должна рассматриваться как неевразийский и антиевразийский орган.

5/18 января 1929 г.

№ 15. П.Н. Савицкий. «Пятилетний план и хозяйственное развитие страны» [259]

1932 г.

Ход экономической эволюции Росси в последние десятилетия отмечен своеобразной ритмикой, сводящейся к чередованию семилетних периодов подъема с десятилетними периодами депрессии. Эпохи подъемов представляют собою время усиленного развития тяжелой промышленности (т.е. производящей средства производства). Оно особенно наглядно прослеживается по истории выплавки чугуна. Меньше внимания уделяется в эти эпохи развитию легкой промышленности (т.е. производящей средства потребления). Наоборот, периоды депрессии представляют собою время застоя или даже прямого упадка (иногда весьма значительного) тяжелой промышленности. Если есть в эти периоды движение вперед в промышленной области, то сказывается оно, по преимуществу, в отраслях легкой промышленности.

Переход от подъема к депрессии бывает иногда очень резким. Наоборот, депрессии всегда изживаются постепенно. В пределах народного хозяйства, потрясенного депрессией и связанным с нею кризисом, мало-помалу скопляются силы и средства для нового подъема. Согласно формуле, общепринятой в политической экономии, его можно считать наступившим в тот момент, когда в основных показателях, относящихся к тяжелой промышленности, максимальной величины, характеризовавшие предыдущий период подъема, оказываются превзойденными.

Наиболее замечательной чертой новейших русских конъюнктур является та, что Революция уложилась в их рамки, но не нарушила их хода. В новейшей русской истории революционные события приурочены к периодам депрессии. Связь аграрных волнений 1902-1905 гг. на юге России с экономическим кризисом начала века — очевидна. Инициаторами волнений явились «шахтеры», т.е. рабочие, вернувшиеся в свои места с пораженных кризисом предприятий Донецкого бассейна и южной металлургии. Сложной связью спаяны с изменениями конъюнктуры и революционные события 1917 г. Тот промышленный подъем, который коренная Россия переживала в годы войны, прошел через свой апогей в ноябре 1916 г. Февральская революция произошла в начальной фазе депрессии. С своей стороны революционные события в огромной степени способствовали тому, что депрессия эта приобрела катастрофические размеры. Нет сомнения, что депрессия, которой предстоит разразиться в ближайшие годы, а может быть и в ближайшие месяцы в Советской России, тоже будет сопровождаться революционными событиями того или иного рода.

Общая ритмика развертывания русских конъюнктур не была нарушена социальным переворотом, происшедшим в 1917 г. Даже сроки не оказались смещенными. Депрессия, начавшаяся почти одновременно с первыми революционными событиями, продолжалась десять лет, т.е. столько же, как и русская депрессия начала века. На грани 1926 и 1927 гг., по основным промышленным показателям, был превзойдет уровень 1916 г. 1927 г. можно считать первым годом нового промышленного подъема. Иными словами, к настоящему моменту (сентябрь 1932 г.) истекает шестой год очередного русского промышленного расцвета. И множатся признаки, что поворот к депрессии уже недалек. Есть основания думать, что с большей или меньшей точностью окажется соблюденной и та правильность, которая указывает на семилетнюю длительность русских промышленных подъемов.

Мы отнюдь не хотим увековечить этих наблюдений. Мы вовсе не думаем, что России навеки суждено переживать чередование семилетних периодов «расцвета» с десятилетними периодами депрессии. Мы не выходим за пределы предлежащего нам материала.

Поскольку дело идет о прогнозах, стремлениях и чувствах, мы предвидим, что наступающая в СССР депрессия окажется изжитой в срок, который будет короче десяти лет. И мы желаем скорейшего ее изживания.

В конкретном виде чередование в новейшей истории России конъюнктур разного характера определяется следующим образом:

Характер периода	Годы	Длительность
Подъем	1893-1899	7 лет
Депрессия	1900-1909	10 лет
Подъем	1910-1916	7 лет
Депрессия	1917-1926	10 лет
Подъем		...

Можно считать, что «плановое хозяйство», в той форме, в какой оно существовало до сих пор и существует в настоящее время, не отменило явления конъюнктуры. В частности, внимательное изучение истории пятилетнего плана управомачивает к заключению, что план этот представляет собою не что иное, как организацию промышленного подъема, наметившегося без связи с ним. Не подъем был создан планом, но самый план стал реальностью потому, что с очевидностью обнаружились признаки подъема. Плановые наметки на 1927-28 операционный год были превзойдены. К моменту составления пятилетнего плана для всех хозяйственников сделалось несомненным наличие в экономике СССР резервов, о существовании которых они и не подозревали перед тем. В порядке констатирования факта нужно установить следующее: пятилетний план еще не знаменует собою преодоление стихийных начал хозяйства. Он сам в значительной степени порожден стихией.

Это не значит, что плановое хозяйство вообще бессильно воздействовать на стихию. Нет, оно может на него воздействовать. Но чтобы воздействие это было действительным, руководители планового хозяйства должны в полной мере отдать себе отчет в том, что конъюнктура отнюдь не отменена провозглашением «планового хозяйства». В ней есть некоторые непреходящие элементы. С нею нужно считаться, и задача заключается в том, чтобы влиять на нее. Руководители же нынешнего советского планового хозяйства очередной русский промышленный подъем приняли за переход в царство социализма, которому не будет конца. Страна дорого заплатит за эту ошибку.

Представители «генеральной линии», в своем увлечении волною подъема, уже сейчас бросили в дело все хозяйственные резервы, включая и ресурс инфляции, и тем самым обезоружили себя и страну перед лицом надвигающейся депрессии. Но из всего этого можно вывести и положительный урок. Разумно поставленное плановое хозяйство, способствуя промышленному подъему в момент стихийного его нарастания, должно, в то же время, сохранять в руках государства такие резервы, введение которых в дело в момент перехода к депрессии могло бы ослабить остроту этой последней.

Нельзя отрицать значения речи Сталина, произнесенной 23 июня 1931 г. с ее известными 6-ю пунктами, как попытки упорядочить стихийные явления промышленного подъема, в том виде, как они развертывались в этот момент в стране. Факты бесхозяйственности, полного забвения начал экономии и учета, безудержного оптимизма, которые описывал Сталин, отличительны и для капиталистических периодов подъема. Описание, данное Сталиным, лишний раз свидетельствует, насколько много общего в эпохах подъема, без отношения к тому, в капиталистических или социалистических формах они протекают. В такой момент «капитаны» государственной промышленности проявили, в условиях СССР, те же свойства, которые до них, в подобных обстоятельствах, проявляли капитаны промышленности капиталистической. И та же речь Сталина ярко свидетельствует о том, что руководители советского хозяйства начинают ощущать ограниченность ресурсов инвестиции, которыми они располагают. Депрессия в СССР наступит в тот момент, когда они дойдут до предела этих ресурсов.

Уже к настоящему моменту трудности, на которые наталкивается коммунистическая власть, огромны. Но строительство еще не приостановлено. Депрессия не началась. Промышленный подъем продолжается.

И возникает вопрос, как могло случиться, что эпоха широчайшего русского промышленного строительства развернулась как раз в то время, когда на всем романо-германском Западе возобладал жесточайший кризис. И он же явился начальным моментом кризиса в Европе и Америке.

Если до сих пор у того или иного беспристрастного наблюдателя еще могли быть сомнения в истинности основного Евразийского тезиса, характеризующего Россию, как особый экономический мир, то ныне сомнения эти рассеяны полностью. Совпадение глубокой депрессии на Западе со временем усиленного строительства в России даже не говорит, а кричит о том, что пути России (на этот раз пути движения ее экономических конъюнктур) пролегают по своей, особой линии. В этом совпадении с небывалой четкостью кристаллизуются обстоятельства, которые и ранее не могли не остановить на себе внимания экономиста. И до эпохи пятилетнего плана русские конъюнктуры проявляли некоторые черты независимости от конъюнктур Запада. Еще в условиях капиталистического хозяйства, европейский денежный кризис 1909 г. совсем не отразился в России. Перед тем Россия не знала подъема, отвечающего европейско-американской эпохе расцвета 1904-1907 гг. Почти не отозвался в ней и закончивший эту эпоху кризис 1907 г. Наоборот, сказавшийся в России в 1895-1896 гг. денежный (не общепромышленный) кризис не имел соответствия на Западе. Число примеров можно было бы умножить. Существенно подчеркнуть тот факт, что именно в эпоху пятилетки независимость русских конъюнктур от западных выступила на поверхность с особой ясностью. Давно намеченная Евразийцами характеристика России, как особого экономического мира, обогатилась новой и важной составной частью.

Русский промышленный подъем эпохи пятилетки куплен дорогою ценою. Промышленные расцветы, во многих случаях, обходятся не дешево тем странам, в которых они происходят. Иногда этой ценой является закабаление страны иностранным капиталом. Элемент поставления русской промышленности в финансовую зависимость от заграницы несомненно присутствовал в русском промышленном подъеме 1893-1899 гг. В меньшей степени он чувствовался в расцвете 1910-1916 гг. Ценой осуществления пятилетнего плана является сильнейшее сокращение народного потребления. В масштабах нашего времени, тот миллиард — другой золотых рублей, которые коммунистическая власть получила для осуществления своих целей в виде заграничных кредитов, не могут быть признаны решающими. Гораздо существеннее тот нажим на народное потребление, с которым связан финансовый план пятилетки, и о котором, в некоторых случаях, весьма откровенно говорят официальные документы. Величие строительства в стране и грандиозность лишений, ею переживаемых — эти факты не противоречат друг другу, но, наоборот, обусловливают друг друга. Средства для строительства небывалых в России размеров получены путем возложения на страну такого же масштаба лишений. Здесь действуют и рычаги налогового пресса, и принудительные займы, и политика высоких цен на промышленные изделия, диктуемые стране государством, выступающим в качестве производителя-монополиста.

Положительную цель пятилетки с максимальною точностью можно определить, как строительство особого мира России — Евразии. Коммунизм окрасил по-своему осуществление этого замысла. Им создано то обстоятельство, что строительство протекает в формах исключительно государственной промышленности. Он связал развертывание его со «сплошной коллективизацией» деревни и «ликвидацией кулачества, как класса». Эта политика вызвала огромные потрясения в русской деревне. В смысле опустошений, причиненных русскому животноводству, она стоила хорошей войны. Всем этим, лишения, выпавшие на долю страны, усугублены до чрезвычайной степени. Но коренная магистраль, по которой идут события, вырисовывается четко: СССР оборудывается, как самодовлеющее государство, слова о России, как особом экономическом мире, наполняются реальным, жизненным содержанием.

Автор этих строк много лет проработал над проблемой русской автаркии. В предреволюционный период названный вопрос был центральным в научном моем мировоззрении. Ему были посвящены мои статьи, как 1916, так и 1921 гг. («Проблема промышленности в хозяйстве имперской России» и «Континент — океан»). На этом вопросе складывались евразийские мои убеждения. Он и сейчас кажется мне одним из существеннейших в построении русской экономической системы. Тем живее я ощущаю безмерность той страсти, которая обращена к этим вопросам некоторыми группами людей в современной России. Под псевдонимом «социалистического строительства» обосновывается русская автаркия. И именно ее пафосом живут кадры «строителей социализма». В этом заключается знаменательная уловка истории. Она заставляет коммунистов делать евразийское дело.

Строительство России, как самодовлеющего мира, гораздо непосредственнее и прямее связывается с евразийской, чем с коммунистической миросозерцательной системой. Для коммунизма-интернационализма постановка такой задачи случайна. В чисто экономической сфере, осуществление лозунга «догнать и перегнать Европу и Америку» привело бы к многостороннему превосходству России над романо-германским Западом. Коммунисты с настойчивостью, граничащей с одержимостью, повторяют этот лозунг. Но только что намеченный результат, как таковой, собственно говоря, не может входить в их цели. Если бы они теоретически его признали своим, тем самым они перешли бы от интернационализма к крайнему экономическому национализму, к особого рода «самобытничеству» в хозяйственной области. Между тем, практически, они ему служат. Другой вопрос — успешно ли это служение, не покупаются ли достижения слишком дорогой ценой, правильны ли применяемые методы. В частности, методы коммунистического действия решительно отвергаются евразийцами. Но самый факт служения коммунистов задаче достижения Россией автаркии, т.е. задаче своеобразно националистической, остается вне сомнений. В коммунистической практике обнаруживается значительный Евразийский элемент, т.е. такой, который легче и проще всего связывается с системой общеевразийского национализма.

В духовной обстановке СССР эпохи пятилетки слышатся мотивы, созвучные установкам 1916 г. И в тот момент страна была охвачена идеей автаркии. Деятели русского капиталистического хозяйства с таким же увлечением служили ей, как сейчас ей служат «строители социализма». Ни в один, ни в другой момент личная и материальная заинтересованность не являлась и не является определяющим фактором. И в том, и в другом случае ей можно приписать всего лишь подсобное значение. Увлекала и увлекает организационная идея, капиталистически-националистическая в первом случае, коммунистически-националистическая во втором.

Тот факт, что руководители «генеральной линии» зарвались, создали ситуацию, возникновения которой они не предполагали и со многими трудностями которой они бессильны бороться, заключает в себе большую национальную опасность. Срывом ряда начатых мероприятий ставится под угрозу не только чисто коммунистическая сторона замысла, но и многие моменты, существенные в плане строительства особого мира России-Евразии. В неудачах может поблекнуть пафос утверждения русской автаркии.

Но и это уже бывало. В первые революционные годы звучали горькой иронией слова о достижении самодостаточности русского мира, столь популярные в 1916 г. Это не помешало им, на несколько лет позже, возродиться к новой власти и силе. Есть, видимо, у этой идеи способность внедряться в историю. Социалистическими и тяготеющими к социализму формами жизни она способна овладевать ни как не в меньшей степени, чем формами капиталистическими. Даже крупные неудачи, как и временные провалы, не могут предотвратить жизненного ее воплощения. Рано или поздно, под одним лозунгом или под другим, Россия станет самодовлеющим миром, гармонической полнотой, во всей совокупности отраслей, определительных для человеческого хозяйства.

На организационную идею, намечающую строительство этого мира, евразийство может претендовать, как на специфически свою, неотъемлемо принадлежащую к утверждаемому им кругу представлений. Конечно, дело идет не об авторском приоритете. Здесь евразийство имеет множество предшественников. Вопрос касается внутренней связи понятий. Именно в евразийской системе русская автаркия целиком обосновывается внутренне, именно в ней она существенна и необходима. Она вытекает из учения о России-Евразии, как особого рода «симфонической личности», она полностью соответствует евразийскому тезису о России, как особом географическом, историческом, этнографическом, лингвистическом и т.п. мире. Евразийство имело мужество провозглашать эту идею и тогда, когда внешние обстоятельства максимально, казалось, ей противоречили (мы разумеем начало 1920-х годов). Евразийство показывает, почему идея автаркии применима к русскому миру в такой степени, в какой она не применима ни к какому другому географическому и историческому миру нашей планеты (исключительная трудность широких сношений с мировым океанским хозяйством, указывающая на необходимость экономической самостоятельности; предельная многогранность природного одарения по промышленной, а отчасти и сельскохозяйственной отрасли и т.д.). В евразийстве, и только в нем, идея русской автаркии находит достойное ее окружение.

Но идея эта, в евразийской системе, отнюдь не направлена на изоляцию России от мира. Наоборот, ей присущи в этой системе вселенские элементы. Евразийцы уверены, что именно в качестве самоутвержденной экономической личности Россия-Евразия, в хозяйственной области, способна дать наибольшее остальному миру. Ведь идея самодостаточности отнюдь не противоречит возможности и факту значительной внешней торговли. Но торговля эта направляется здесь на такие пути, на которых и отпадение ее, по той или иной причине, не могло бы угрожать гибелью евразийскому государству. Не об изоляции, но о внутренней самостоятельности идет речь. Евразийцы не сомневаются, что Россия, как самодовлеющий мир, представит собою для остального человечества гораздо более интересного контрагента, чем представляла бы в виде «задворков» мирового хозяйства. Между тем на такую роль она была бы обречена в том случае, если бы не удалась ее попытка прорваться к автаркии.

Способствует ли удаче этой попытки осуществление пятилетнего плана? В некоторых отношениях, несомненно, способствует. Здесь можно назвать расширение ранее существовавших производств, постановку новых, промышленное включение новых районов (переоборудование Урала, развитие Кузбасса, приступ к использованию естественно-промышленных богатств Хибинских гор и т.д.). Но на всем этом лежит тень неустойчивости, в силу тех перенапряжений, которыми куплены названные достижения. Коммунисты не отдали себе отчета в том, что в условиях нашей эпохи прочное экономическое строительство возможно исключительно в формах государственно-частной системы. Этим термином мы обозначаем организационную идею, которая во главу угла ставит общее дело, но на служение ему привлекает также и частные интересы хозяйственных лиц. В своем порыве к интегральному обобществлению авторы «генеральной линии» далеко отошли от норм и формул государственно-частной системы. Они думали, что, собрав крестьянство в колхозы, они могут заставить его работать одним принуждением. Они отбирали и отбирают колхозный хлеб по ценам, эквивалентным отдаче его даром. Они полагали, что, при наличии технической базы, принуждения достаточно и для организации других (помимо зерновой) отраслей сельского хозяйства. Они слишком понадеялись на себя. Они забыли, что и для планового хозяйства необходим свободный, хотя бы до известной степени, рынок. Мощно вооруженное государство может влиять на этот рынок, но оно должно и проверять чрез него свои наметки. Они упустили из виду, что и вольный рынок труда необходим в интересах самого же планового хозяйства. Он давал бы государству-монополисту указания на то, какой уровень заработной платы может обеспечить нормальное состояние рабочего снабжения, а следовательно, и бесперебойную жизнь предприятий. Иными словами, также и в области промышленности, в интересах самого же государственного сектора, нельзя обойтись и без некоторого сектора частного.

Всем этим пренебрегли вожди «генеральной линии». Экономическая действительность продовольственными трудностями и расстройство жизни предприятий мстит им за это пренебрежение. Вожди бросаются если не к лозунгам, то к практике государственно-частной системы. В сельскохозяйственной области, вместо прежних единоличников, основным субъектом ее они стремятся сделать колхозы; но на этот раз колхозы понимаются не только как форма повинности, но и как особый частно-хозяйственный субъект, как приобретательная единица, хозяйствующая в интересах своих сочленов. Пока что это не более как теория, еще жива инерция предшествующего периода, власть еще требует от крестьянства из урожая 1932 г. более, чем миллиард пудов хлеба — по существу, бесплатно. Но, несомненно, этой теории предстоит, с течением времени, все более осязательно воплощаться в жизни. В виде «добавочного» (усадебного) хозяйства колхозников возрождается и нечто подобное прежнему хозяйству единоличников. В форме артелей промысловой кооперации, обладающих хозяйственной автономией, восстанавливается частный сектор и в промышленной области. И что всего важнее — реабилитирован вольный рынок, цена, на нем складывающаяся. Пока что реабилитирован частично, робко. Твердые цены, заготовки и распределение «в централизованном порядке» еще сохраняют за собой обширное поле. Но брешь уже сделана. По этому поводу можно печалиться, можно радоваться, нужно констатировать факт. Через эту брешь элементы вольной цены сначала постепенно, затем быстрее хлынут в советское хозяйство. Уже сейчас часть рабочего снабжения официально отдана в удел вольному рынку. Это обстоятельство, рано или поздно, вызовет стихийное повышение заработных плат. В промышленности наметится острейшая нужда в деньгах. Лишь до известного момента можно будет покрывать ее расширением выпуска бумажных денег. Ведь есть предел, на котором это средство перестает действовать. Вновь выпускаемые деньги теряют покупательную способность. Всем предприятиям, для которых это доступно, придется разрешить продажу своей продукции по вольным ценам. На больший или меньший срок восстановится плановое хозяйство, основанное на существовании рынка.

Евразийцы утверждают, что только такое плановое хозяйство и возможно в нашу эпоху, в качестве устойчивого и длительного порядка. Они вовсе не обольщают себя мечтами о том, что русское народное хозяйство уже сейчас находится на путях к такому порядку. Они ясно понимают, что коммунисты способны еще много раз бросаться и в одну, и в другую сторону. Развертывающийся на наших глазах пример они рассматривают, как яркое доказательство необходимости применять в народном хозяйстве автоматический контрольный аппарат, в виде рынка, и автоматически действующие силы, в форме частно-хозяйственных импульсов. В то же время грандиозность сделанного в СССР по строительству автаркии так же, как и весь опыт капиталистических стран (в качестве доказательства «от обратного»), свидетельствуют им в значении планового хозяйства и государственного сектора, как руководящих и господствующих принципов экономической жизни. Евразийская государственно-частная система и есть организационная идея, которая учитывает факты и одного и другого порядка.

Следующее обстоятельство имеет здесь чрезвычайную важность. В целях обезврежения и регулирования стихийных начал, менее всего целесообразно их игнорировать. Учет и сознательное воздействие на них являются здесь единственно правильным методом. Это общее положение может быть специально применено к отношению планового хозяйства к конъюнктуре. Пятилетний план, в его осуществлении «генеральной линией», вместо того, чтобы поставить конъюнктурные факторы в определенные рамки, поплыл по течению конъюнктуры. Тем самым стала, для определенного момента, неизбежной и его авария на подводных камнях конъюнктуры. Цикличность экономической жизни нужно осознать, как весьма существенный ее элемент. Корни его заложены в отличительных чертах социальной психологии, знающей, подобно психологии отдельного человека, свои особые приливы и отливы. Здесь мы встречаемся со столь же общим началом, как то, о котором в физике рассказывает теория квант. Отмахнуться от него невозможно. Социальная революция и переход к обобществлению — конъюнктуры, как таковой, не отменяют. Только сознательным усилием можно преодолеть конъюнктуру. Лишь собирая в руках государства средства, достаточные для выравнивания ее провалов, можно с успехом бороться с ее опасностями.

Преодоление конъюнктуры составляет неотъемлемую часть Евразийской государственно-частной системы. Оно существенно для нее, как организационной идеи.

Нужно подчеркнуть, что идея эта осуществима только при некоторых политических предусловиях. Теоретически вопрос ставится так. Преодоление конъюнктуры невозможно без устойчивого действия направленной на такое преодоление организационной идеи. Устойчивость экономической системы не возможна без устойчивости политической. Это означает, что в условиях современности обязательной предпосылкой преодоления конъюнктуры является введение ид сократического строя. В нем константа политической жизни преобладает над ее переменными, а тем самым действие организационной идеи обеспечено на длительный срок. Только в этих условиях, собирая заблаговременно силы и маневрируя ими, можно добиться действительной победы над бедствиями кризиса и депрессии.

№ 16. П.Н. Савицкий. Доклад «О национал-социалистической партии» [260]

август 1933 г.

Тему доклада лектор, по собственному его заявлению, старается осветить с точки зрения той идеологии, которую он представляет, а именно евразийства. Он находит чудесной ту легкость, с которой национал-социалисты справились со всеми другими партиями и свели их на нет. Их успех равнозначен отмене партийного режима вообще. Германские партии проявили очень мало устойчивости в борьбе за свои убеждения. В сравнении с тем, что происходит в Германии, нужно признать героическим сопротивление, оказанное в свое время коммунистам старыми русскими партиями. Успех, одержанный в этом отношении Гитлером, евразийцы признают отнюдь не случайным. В современности сказывается мощная тенденция к радикальному видоизменению или даже полной ликвидации прежнего партийного режима, свойственного политической жизни XIX и начала XX века. Все сильнее ощущается стремление к своеобразной «консолидации общественного мнения», к возникновению мощных лиг государственного и национального действия, «единой и единственной» партии. В своем политическом учении евразийцы всегда указывали на эту тенденцию. В этом отношении опыт германского национал-социализма представляет собою весьма показательный знак времени. Но чем является он в его целом? Докладчик указывает, что в России существовал свой «ранний национал-социализм». Это — Союз русского народа. Организация эта еще не оценена в настоящем своем значении. Она являлась ответом на неудавшуюся революцию 1905 г. и в этом смысле выступала в качестве попытки «превентивной контрреволюции». Но и национал-социализм представляет собой нечто подобное. Подобно ему, Союз русского народа опирался на определенную часть мелкобуржуазных масс. Сходно также отношение к евреям и кое-что другое. Только Союз русского народа не нашел себе вождей того масштаба, какой мы видим в национал-социализме. К тому же в тогдашней России не было и того чувства национальной обиды, которое очень помогло успеху национал-социализма в Германии. Сопоставление облегчается и тем обстоятельством, что в социально-экономическом отношении национал-социализм оказывается реакционным явлением. К настоящему моменту это можно утверждать с достаточной определенностью. Были моменты, когда казалось, что он призван осуществить плановую государственно-частную систему хозяйства, в которой, по убеждению евразийцев, так остро нуждается современность. Но к настоящему времени это ожидание рассеялось. Национал-социализм, в социально-экономической области, стоит просто на консервативных позициях. Реакционен он и в других вопросах. Женщину, по сути, он желает вернуть к четырем «К» (Кюхе, Киндер, Клайдунг, Кирхе) [261]. Его понимание крестьянства проникнуто средневековым духом. Реакционна и его романтика. В своей глубинной основе, несмотря на революционность некоторых своих приемов, национал-социализм составляет реакционный полюс современности. В этом смысле, нынешняя Россия представляет собою полную ему противоположность. Она желает все строить наново. Россия — революционный полюс современного мира. Лектор отмечает своеобразность положения той страны, гостеприимством которой он в настоящий момент пользуется. Польша соприкасается бок о бок с двумя социальными полюсами нашей эпохи. Это — положение трудное, но в своем роде и плодотворное. В социально-экономическом смысле (в противоположность собственно политическому) германский опыт не дает ничего или почти ничего нового. Больше обещает тот эксперимент, который производится теперь в Америке (президент Рузвельт). Трудно сказать, увенчается ли он успехом. Но несомненно — опыт этот — шаг по пути мира к плановой государственно-частной системе будущего. В нем учтен частично и опыт русской революции.

Какова же связь всего сказанного с происходящим на Дальнем Востоке? А связь та, что Япония пользуется событиями в Германии, Америке и России для того, чтобы беспрепятственно расширять свои завоевания. Европе не до нее, так как ее внимание сосредоточено на германском национал-социализме и том, что он несет для будущего. России не до нее, так как она все еще в конвульсиях революции («новый революционный период»). Но и Америке не до нее, так как она ищет новых путей устройства своей социально-экономической жизни. Успехи Японии в ближайшие годы могут оказаться весьма значительными. Но едва ли они будут устойчивы. В смысле внутреннего уклада, Япония находится в стадии «конца старого режима». Новые территориальные приобретения только усложняют ее внутреннее положение — подобно тому, как нахождение в составе Российской империи Прибалтики и польских областей только осложняло положение русского старого режима в последние годы его существования.

Докладчик заканчивает призывом к творчеству. Наше время призвано найти выход из тупиков как капитализма, так и коммунизма. Мировой опыт показывает, в каком именно направлении нужно искать пути. Духовное творчество русского народа, оплодотворенное страданиями революции, должно приобрести здесь основополагающее значение.

По окончании доклада, лектору был задан ряд вопросов. Отвечая Л.Л. Белевскому, он отметил, что причина победы движения, подобного национал-социализму, именно в Германии, лежит отчасти в том чувстве национальной обиды, которое весьма сильно выражено в Германии. В других странах (например, Финляндии) этот фактор отсутствовал, и там аналогичное движение — во всяком случае до сих пор — не пришло к власти. На его же вопрос о роли в современности демократии и парламентаризма докладчик заметил, что задачей нашего времени является: сочетать новую организацию власти с сохранением «гарантийного режима», представляющего известный простор для самодеятельности личности, т.е. режима, создавшегося как раз при господстве демократии парламентаризма. Вероятность объединения под эгидой германского национал-социализма других народов кажется докладчику ничтожной, ввиду недостаточно внимательного отношения национал-социалистов к нуждам и особенностям других наций. П.Н. Савицкий соглашается с Д.Д. Боханом, что потенции национал-социалистов к социально-экономическому творчеству не могут считаться раз навсегда исчерпанными. Но указания Д.Д. Бохана на отношение Гитлера к финансовому капиталу и на попытки приступить к земельной реформе не кажутся ему убедительными, так как в этом случае дело идет о весьма частичных мероприятиях. На вопрос А.Ф. Воронина, докладчик отвечает, что противником христианства однозначно национал-социализм считать нельзя; и что едва ли ему может грозить опасность со стороны христианских церквей Германии. В противоположность мнению Н.А. Голубева, лектор отказался считать Дальний Восток потерянным для России. В северных его частях и более континентальных (хотя бы и южных) русские лучше приспособлены к местным условиям, чем японцы, а это дает шансы на победу. После ответа еще на несколько вопросов, П.Н. Савицкий, по просьбе Ф.Ф. Шинкевича, вкратце излагает сущность евразийства, как попытки творческого реагирования русской национальной мысли на факт революции и как попытку синтеза, которая сняла бы противоположность между капитализмом и коммунизмом, диктатурой и демократией.

№ 17. Н.С. Трубецкой. «Об идее-правительнице идеократического государства» [262]

1935 г.

Одною из основ евразийства является утверждение, что демократический строй современности должен смениться строем ид сократическим. Под демократией разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку популярности в известных кругах населения, причем основными формами отбора являются в плане политическом — избирательная кампания, в плане экономическом — конкуренция. Под идеократией же разумеется строй, в котором правящий слой отбирается по признаку преданности одной общей идее-правительнице. Демократическое государство, не имея своих собственных убеждений (т<ак> к<ак> правящий слой ее состоит из людей разных партий), не может само руководить культурной и хозяйственной жизнью населения, а потому старается как можно меньше вмешиваться в эту жизнь («свобода торговли», «свобода печати», «свобода искусства» и т.д.), предоставляя руководство ею безответственным факторам (частному капиталу и прессе). Наоборот, ид сократическое государство имеет свою систему убеждений, свою идею-правительницу (носителем которой является объединенный в одну-единственную государственно-идеологическую организацию правящий слой) и в силу этого непременно должно само активно организовать все стороны жизни и руководить ими. Оно не может допустить вмешательства каких-либо не подчиненных ему, неподконтрольных и безответственных факторов — прежде всего частного капитала — в свою политическую, хозяйственную и культурную жизнь и потому неизбежно является до известной степени социалистическим.

II

Возникает вопрос: всякая ли идея может стать идеей-правительницей, и если нет, то каким требованиям должна отвечать идея-правительница подлинного идеократического государства? На этот вопрос в евразийской литературе до сих пор не было дано вполне ясного и исчерпывающего ответа.

Селекционным признаком идеократического отбора должно быть не только общее мировоззрение, но и готовность принести себя в жертву идее-правительнице. Этот элемент жертвенности, постоянной мобилизованности, тяжелой нагрузки, связанной с принадлежностью к правящему отбору, необходим для уравновешения тех привилегий, которые неизбежно тоже связаны с этой принадлежностью. В глазах своих сограждан, члены правящего отбора должны иметь моральный престиж. Известный моральный престиж принадлежит правящему отбору и при всяком другом строе, но при идеократическом строе он особенно силен именно ввиду того, что готовность жертвовать собой ради идеи-правительницы здесь является одним из основных селекционных признаков правящего слоя. Отсюда следует, что идея-правительница должна быть такова, чтобы, во-первых, ради нее стоило жертвовать собой и, во-вторых, чтобы жертва ради нее расценивалась всеми гражданами как морально ценный поступок.

Т<ак> к<ак> всякий эгоизм и всякое своекорыстие всегда расцениваются как безнравственные или, в лучшем случае, нравственно невысокие установки, то ясно, что эгоизм и своекорыстие не могут лежать в основе идеи-правительницы. Но по существу дело не меняется, и при том или ином виде «расширенного» эгоизма или своекорыстия — желаю ли я благополучия и наживы только себе или не только себе, но и моей семье или моим товарищам по хозяйству — эгоизм остается эгоизмом и своекорыстие — своекорыстием, а моральной ценности тут нет. Принесение в жертву моего личного эгоизма ради эгоизма биологической или социальной группы, к которой я лично принадлежу, либо бессмысленно, либо животно-низменно: так поступают животные. Человек на известной степени развития не может считать такого рода жертвенность морально ценной. Он считает ценной лишь жертву во имя какого-то «общего дела», т.е. жертву, оправдываемую благом целого, а не какой-либо его части, к которой принадлежит пожертвовавший собой.

Что же является тем целым, ради блага которого можно жертвовать собой так, чтобы эта жертва была морально ценной? Ясно прежде всего, что класс таким целым быть не может, ибо по самому своему определению класс есть всегда только часть целого; притом, поскольку принадлежность к известному классу определяется общностью материальных интересов, всякая деятельность, направленная в пользу своего класса в ущерб другим классам, основана на расширенном своекорыстии. Но, с другой стороны, народ также не может рассматриваться как целое в вышеупомянутом смысле слова. Народ есть этнологическая, а следовательно, в конечном счете биологическая особь. Различие между народом и семьей — не в принципе, а только в степени. И если забота только о своей семье в ущерб всем другим людям расценивается как безнравственный расширенный эгоизм, то точно так же должна расцениваться служба (хотя бы и самоотверженная) интересам одного лишь своего народа в ущерб всем прочим народам.

Итак, ни благо определенного класса, ни благо определенного народа не могут служить содержанием идеи-правительницы идеократического государства. И если современные идеократии избирают себе идеями-правительницами классовую диктатуру или национализм, то происходит это потому, что в этих государствах имеется лишь внешняя форма, но не внутреннее содержание подлинной идеократии и что вследствие этого они это внутреннее содержание вынуждены заменять идеологиями, уместными при другом строе, именно при строе демократическом. В самом деле, при демократическом строе с его установкой на индивидуализм, на борьбу эгоизмов во внутренней и во внешней политике лозунги «все для моего класса» и «все для моего народа» вполне уместны. При идеократическом же строе такие лозунги являются анахронизмами. Попытки их «обоснования» наивны и обречены на неудачу. Доказать, что тот или иной народ, та или иная раса лучше других, — невозможно. Но так же нелепы и доказательства преимущества пролетариата над другими классами — особенно когда добрая половина людей, настаивающих на этом преимуществе, сами не принадлежат к пролетариату. Даже если бы пролетариат действительно был носителем идеи социализма, это еще ровно ничего не доказывало бы, ибо социализм сам по себе не есть ни абсолютное благо, ни содержание или задача идеократии, а только логическое следствие идеократии.

III

Но если ни класс, ни народ не являются тем целым, ради которого можно призывать жертвовать собой, то о «человечестве» приходится сказать то же самое. Всякое существо познается в своем противопоставлении другим существам того же порядка. Класс имеет определенное очертание, определенную индивидуальность, поскольку он противопоставлен другим классам, народ — поскольку он противопоставлен другим народам. Чему же противопоставлено человечество? Неужели другим видам млекопитающих? Но в таком случае это есть зоологическая единица, ради которой жертвовать собой можно лишь в порядке «сохранения вида», т.е. в порядке рудиментарного, животного инстинкта, а не морального долга. Если же человечество ничему не противопоставлено, то оно не имеет основных признаков живой личности, не имеет индивидуального бытия и никак не может служить стимулом морального поведения.

Дата добавления: 2015-08-05