Глава 31. Инга отказалась идти в город

Инга отказалась идти в город. Она слонялась по яхте мрачной тенью, ни с кем не разговаривала и, как успел заметить Натан Ефимович, периодически прикладывалась к бутылке.

Уже стемнело, а Карла все не было.

– Мне пора, – сказал Подосинский, – странно, что он до сих пор не вернулся. Я не могу улететь, пока его не увижу.

Было заметно, что он нервничает.

– Ничем не могу помочь, – пожал плечами Бренер.

– Да, я понимаю, – рассеянно кивнул Подосинский и в десятый раз взглянул на часы. – Скажите, когда она орала, что он ее бросил, это была просто истерика? Или у них действительно произошел какой-то конфликт?

– Геннадий Ильич, – покачал головой Бренер, – мне еще не хватало разбираться в их конфликтах.

– Нет, ну это ерунда какая-то. Я просто очень устал. У меня дела стоят, пробормотал Подосинский и вышел на палубу.

– А что вы так беспокоитесь? – произнес ему вслед Бренер. – Основная часть их работы уже выполнена.

– Он должен довезти вас до Берна, – ответил Подосинский, оглянувшись.

– Разве Инги и трех арабов не достаточно? – удивился Бренер.

– Нет.

«А ведь Карл говорил мне ночью, что сегодня мы расстанемся, – вдруг вспомнил Натан Ефимович, – стало быть, он действительно не вернется. И правильно. Он не дурак. Он просчитал ваш хитрый план, уважаемый Геннадий Ильич».

План был действительно хитрый. Подосинский выложил его Натану Ефимовичу очень тихим шепотом, хотя, кроме верного Эдика, никто на яхте по-русски не понимал.

По прибытии в Швейцарию террористы будут арестованы местной полицией, и освобожденный профессор должен обратиться к швейцарским властям с официальной просьбой созвать пресс-конференцию. Разумеется, ни Карл, ни Инга, ни арабы этого знать не должны. Для них все выглядит иначе. И профессор, естественно, ни слова им не скажет. Он ведь не сочувствует террористам, которые его так жестоко похитили. Но он должен знать, что произойдет в действительности, и быть готовым.

Террористы уверены, что в Берне просто передадут Натана Ефимовича из рук в руки людям Подосинского, получат свои деньги и исчезнут куда им угодно.

«У Подосинского есть какая-то договоренность со швейцарскими спецслужбами или с Интерполом, – догадался Бренер, – исчезновение Карла путает ему всю игру. Он не мог предположить такое. Он не сомневался, что бандиты доведут дело до конца, ведь с ними должны расплатиться те люди, которым они якобы передадут меня в Берне. И у них нет оснований подозревать подвох… Впрочем, это уже мои домыслы. Неужели Кард действительно просто зял и смотался без денег? Но как сумел он просчитать все заранее? И зачем тогда вообще взялся за эту операцию? Или он заподозрил неладное сегодня утром, когда Подосин-ский сообщил, что обстоятельства изменились и меня надо переправлять в Швейцарию, а вовсе не в Россию?»

Бренер вышел на палубу, поднял воротник куртки, закурил.

– Скажите, Геннадий Ильич, они работают исключительно за деньги? Или есть еще что-то идеологическое?

– Бандиты? Да, в основном за деньги. Что касается арабов, они работают еще и против Израиля. Это их идеология. Но тоже, разумеется, не бесплатно. На одной идеологии далеко не уедешь.

– А Майнхофф и его фрейлейн?

– Только деньги.

– Ну, тогда он непременно вернется, ведь вы, как я понял, еще не расплатились с ними?

– Смешно, в самом деле, – хмыкнул Подосинский, – вы меня утешаете.

– А я вообще сострадательный человек. Мне даже эту бандитку Ингу жалко. Кстати, вот и она. Почти трезвая.

Инга появилась на палубе причесанная, слегка подкрашенная. Спиртным от нее не пахло. Вероятно, она успела принять душ, привести себя в порядок и выпить какую-нибудь антиалкогольную таблетку.

– Думаю, больше нет смысла ждать, – спокойно произнесла она по-английски, – мы завершим операцию без Карла.

– Может, его просто арестовала полиция? – предположил Бренер.

– Исключено, – покачала головой Инга, – вы не знаете Карла. Его невозможно арестовать. Здесь, на Кипре, у него надежные связи, он воспользовался ими, чтобы улететь в Москву. Он уже наверняка в самолете.

– Зачем ему в Москву? – чеканя каждое слово, произнес Подосинский.

По голосу было слышно, что новость эта для него более чем неприятна.

– Какая разница – зачем? – пожала плечами Инга. – Мы завершим операцию, вы расплатитесь со мной. Я получу его долю. Что вас не устраивает?

Подосинский промолчал. Он не мог сказать ей, что его не устраивает.

В спецслужбе любой страны найдется человек, который захочет получить лавры за арест знаменитого Майнхоффа. Подосинский через подставных лиц вышел на таких людей в Швейцарии.

Суета вокруг биохимика Натана Бренера должна быть тщательно продумана и организована. Без содействия местных властей не обойтись, возможны всякие неприятные сюрпризы, прежде всего со стороны вездесущего МОССАДа.

Безопасность профессора, быстрый и правильный подбор представителей средств массовой информации, частичная закрытость предстоящего судебного процесса над террористами и прочие необходимые условия гарантировались в том случае, если Карл Майнхофф попадет в руки конкретных людей из Бернской тайной полиции и Интерпола.

Зная, что у международного террориста есть серьезные связи в Швейцарии, опасаясь, что каким-нибудь невероятным, причудливым образом слухи о готовящейся в Берне ловушке могут просочиться, Геннадий Ильич подстраховался. О том, что конечный пункт операции вовсе не Москва, а Берн, Карл узнал от него только сегодня утром. Неужели все-таки хитрый террорист заподозрил что-то и решил исчезнуть?

Разумеется, арабы с Ингой запросто могли доставить профессора к месту назначения. Самая трудная часть операции уже позади. Но швейцарцам и Интерполу нужен был Майнхофф. Именно Майнхофф был им обещан в качестве награды за содействие. Геннадий Ильич крайне редко давал твердые, определенные обещания, но если уж давал, то выполнял. Малейший изъян в репутации мог осложнить жизнь и поломать планы.

Планы Геннадия Ильича простирались в необъятную, ему одному ведомую даль. Он строил умопомрачительные конструкции, создавал хитрые сложные механизмы вроде бы из воздуха, потому что руками ведь не пощупаешь, не заглянешь внутрь, не подглядишь через щелочку, одним глазком, как тйм все крутится, вертится, как цепляются друг за друга колесики и шестеренки, каким образом приводятся в движение государства со своими деловитыми важными чиновниками, банки и концерны, нефтяные месторождения и бандформирования.

Хмуро уставившись во мрак холодной кипрской ночи, Геннадий Ильич нервничал всерьез.

– Инга, вы можете дать моему человеку кипрские связи Карла? – быстро спросил он.

– Пожалуйста, – равнодушно кивнула немка, – но там тоже скажут, что он полетел в Москву. Вы напрасно потеряете время и деньги.

– А в чем, собственно, дело? Почему именно в Москву? – Он закурил и стал расхаживать по палубе. – Нет, мне просто любопытно… Конечно, операция будет завершена без него, вы все получите сполна, в том числе и долю Майнхоффа, однако я хотел бы знать…

Инга долго, напряженно молчала. Бренер искоса взглянул на ее сосредоточенное лицо и понял, что сейчас она решает для себя очень важный вопрос: сказать ли заказчику об истинной причине исчезновения Карла или выдумать нечто нейтральное.

Любопытно, что она ни секунды не сомневалась: Майнхофф полетел в Москву, чтобы встретиться со своим сыном. Значит, есть у нее основания, значит, верит она в свое острое, болезненное чутье. Ревнует страшно. Сделала над собой усилие, прекратила пить, взбодрилась, замыслила что-то. Ясно что. Убьет. Всех троих.

– Я не говорю по-русски, – вдруг произнесла она тихо и задумчиво, как бы размышляя вслух, – я совсем не знаю эту страну. Я скажу вам, почему он туда полетел, но есть одно условие.

– Слушаю вас, – встрепенулся Подосинский.

– Вы поможете мне их найти.

– Кого?

– Женщину и мальчика.

* * *

В гостиную, шаркая тапками, вошла докторша Елена Петровна, зевнула, прикрыв ладошкой рот, и сообщила:

– Работали с ним, Азамат Мирзоевич, очень профессионально. Лошадиная доза барбамила плюс гипноз. Поддается моментально. Вот, посмотрите на досуге. – Она положила на журнальный стол видеокассету.

– Спасибо, дорогая. Что бы я без вас делал? – улыбнулся Азамат. – Да вы присаживайтесь. Коньячку?

– Не откажусь, Азамат Мирзоевич, – докторша села в кресло, – я не могу гарантировать, что восстановила точно все, о чем он говорил с теми людьми. Но думаю, всю информацию, какую знал, выложил. Они профессионалы и выпотрошили его до донышка.

– А сейчас он помнит что-нибудь? – спросил Мирзоев, наливая даме коньяк.

– Память я ему подчистила, все лишнее убрала. Вы таких указаний не давали, но я сделала. На всякий случай. Мне ведь не трудно, а человеку такое облегчение. – Она вздохнула и поджала тонкие оранжевые губы. – А вообще, ему пора лечиться. Давно пора. Нервное истощение у него, на грани патологии. Пограничное состояние. Может сорваться.

– Он что, псих, что ли? – хмыкнул Мальков. – Ну, точно, я давно догадывался.

– Нет, он не псих, – покачала головой докторша, – я сказала: на грани. На такой грани, Петька, ты тоже балансируешь. На одной ножке.

Мальков презрительно фыркнул и отвернулся. Он знал, придворная докторша его не жалует, и отвечал взаимностью.

Психиатра Елену Петровну Терехову приближенные Мирзова называли между собой Торчила. Кличка эта возникла от смешения имени черепахи Тортиллы и глагола «торчать». Елена Петровна была мудра и флегматична, как героиня известной сказки, но при этом торчала везде, где ее не просили, словно гвоздь в ботинке.

Докторша на глазок подмечала малейшую слабину в человеке и сообщала хозяину: у Ивана возникла слишком серьезная тяга к алкоголю, Хамзат балуется наркотиками, у него зрачки нехорошие, Петр перестает контролировать себя при виде крови, шалеет, есть признаки скрытого садизма, Руслан может наболтать лишнего в постели и подцепить венерическое заболевание, очень несдержан в связях. И так далее.

Иногда к ее помощи прибегали при допросах, с ней консультировались по поводу скрытых неврозов и психической прочности чиновников и бизнесменов, которых надо было купить, продать, припугнуть, подставить или скомпрометировать. В общем, она была специалистом широкого профиля.

Она повидала многое, знала еще больше, никогда не наговаривала на человека напрасно, считала, что убийство – мера крайняя, нежелательная и существует множество иных способов нейтрализовать того, кто мешает.

– Так он в принципе больной или здоровый? – поинтересовался Азамат.

– У него есть признаки мании величия, почти патологические. Очевидные сексуальные расстройства, гебоидный синдром. В период полового созревания злоупотреблял мастурбацией, страдает мазохизмом в скрытой форме. В общем, пограничная личность, ярко выраженный параноидальный тип.

– Елена Петровна, дорогая, можно по-простому? – взмолился Азамат. – Я ваши медицинские термины не очень понимаю.

– Так вас что именно интересует?

– Болтать он будет еще?

– Я же сказала – память подчистила ему. Но вообще, вы зря с ним имеете дело, Азамат Мирзоевич. Очень неустойчивый тип. От таких лучше держаться подальше. – Докторша отхлебнула коньяку, еще раз зевнула, тяжело поднялась. Неустойчивый, но в общем не опасный. Вы сами кассетку-то поглядите, а потом, если будут еще вопросы, пусть кто-нибудь из ребят разбудит меня. Спать хочу, не могу.

– Спасибо, Елена Петровна. Идите, дорогая, отсыпайтесь. А ты, Петька, поставь-ка мне кассету.

Цитрус на пленке был похож на живого мертвеца. Он говорил сначала совсем вяло, бессвязно, бормотал, всхлипывал. Веки плотно сжаты, лицо серое, впалые щеки в седоватой щетине.

– Яхта будет ждать в Порт-Саиде… Карл, как мужик мужика, пойми меня… выйди на минутку… Алиса живет в Стране Чудес…

Нет, он не повторил на сеансе у Елены Петровны дословно все, что сумел вытянуть из него предыдущий гипнотизер. Имя Подосинского испарилось из его больной, истерзанной памяти.

– Это ж надо так раскиснуть, смотреть противно! – презрительно фыркнул Мальков. – Может, пристрелить, чтоб не мучился?

– Кровожадный ты человек, Петька, – проворчал Азамат, – не жалко тебе старого приятеля? За что же его мочить? Нажали на человека, лишили воли. Неизвестно, как бы ты, дорогой, выглядел на его месте.

– Нет, я просто спросил, – смутился Мальков, – я как раз наоборот, хотел сказать, что мочить его не надо.

– Вот спасибо, дорогой, – усмехнулся Азамат, – я бы никак без твоего умного совета не обошелся.

– Нет, ну я в том смысле, что, если они с ним работали, а потом труп найдут, это нехорошо, это сразу может насторожить их, – Мальков совсем запутался в словах, даже вспотел от волнения. – Я просто хотел сказать, что Цитрус хоть и дурак, а фигура заметная.

– Дураки часто бывают заметней умных, – глубокомысленно заметил Азамат, Аллах с ним, пусть живет. Ты вот лучше соберись с мыслями и подумай, есть ли у тебя знакомые, которые учились в Институте Международных отношений с восемьдесят второго по восемьдесят четвертый. Желательно в аспирантуре.

– Есть. А что? – не задумываясь, выпалил Мальков.

– Узнай для меня, дорогой, что это за Алиса такая, мне стало интересно, кого любил в те годы Карл Майнхофф. Я хочу знать, как у нее теперь дела. Где живет, где работает. Только очень быстро и совсем тихо узнай. Чтобы никто не понял, почему ты вдруг интересуешься.

* * *

Алиса была по-своему права, заметив, что Валерий Павлович Харитонов ступил на чужую территорию, когда принялся рассуждать о высоких чувствах. Но тут необходимо уточнить: не на чужую, а на ту, которой нет вовсе. Пустота; вакуум. Потому что нет никаких высоких чувств. Если и дано их испытывать человеку, то исключительно к себе самому, ни к кому другому.

Человек все и всегда в этой жизни делает исключительно ради себя. Каждый сам себе драгоценен, а другие могут быть полезны, либо опасны, либо безразличны.

Валерий Павлович считал себя достаточно тонким психологом, чтобы понимать не только явные, но и скрытые мотивы, которые движут людьми. Все вполне примитивно: материальная корысть, инстинкт самосохранения, тщеславие. Вот три кита, на которых держится жизнь. Анализируя самые странные, бескорыстные на первый взгляд и вроде бы необъяснимые поступки совершенно разных людей, всегда рано или поздно приходишь к одной из этих отправных точек: корысть, инстинкт самосохранения, тщеславие. Ничего иного человеку не дано. Всегда утыкаешься носом в рыхлое дерьмо человеческих страстей и страстишек, подернутое тонким слоем так называемой морали. И вот в этом дерьме Валерий Павлович чувствовал себя как дома. Это была его родная, обжитая и знакомая территория. Он понимал людей, он их видел насквозь и знал, чего от них ждать.

Он всегда довольно точно мог прогнозировать чужие действия. Однако сейчас, как ни напрягал свои умные многоопытные мозги, не мог ответить на единственный вопрос: явится Карл Майнхофф в Москву, чтобы увидеть своего единственного сына, о существовании которого только что узнал, или не явится?

Ну в самом деле, зачем ему это надо? Жил же он одиннадцать лет без этого белобрысого мальчишки, делал свои дела, прятался, водил за нос разведки всех стран, имел при себе Ингу Циммер, и этого было ему вполне достаточно.

Собственная железная логика подсказывала Валерию Павловичу, что напрасно он ждет Майнхоффа здесь, возле женщины с ребенком. Однако объективная информация совершенно противоречила его собственной логике. И это противоречие терзало душу.

Почему Карл, который никогда не рисковал и умел проскользнуть сквозь игольное ушко, вдруг так неуклюже, так идиотски засветился перед ЦРУ и перед МОССАДом? Из-за ребенка. Полковник не находил иных объяснений, а это, единственное, его совершенно не устраивало. Плавать в пустоте, в вакууме, который иные именуют областью высоких чувств, отставной полковник не умел. А учиться в его возрасте поздновато.

На Карла Майнхоффа у полковника Харитонова имелся собственный богатейший архив, который, вопреки всем правилам, хранился у него дома, теперь уже не в обычной канцелярской папке, а в компьютере, в специальном засекреченном файле.

Пятнадцать лет назад, когда Харитонову поручили разработку агента Штази, аспиранта МГИМО, он почти сразу почувствовал, что этот молодой человек очень далеко пойдет.

За Штази вообще и за молодым перспективным агентом Майнхоффом в частности стояло много всего. Западная группа войск, расположенная на территории ГДР, представляла собой совершенно особую структуру. Внутри этой прогнившей, развращенной структуры происходили сложные процессы. Дерьмо бродило и переваливалось через край, словно кто-то кинул палочку дрожжей в отхожее место. Бойкая торговля оружием, поставки наркотиков в воинские части, секретные базы, на которых осуществлялась подготовка арабских террористов, чтобы потом с их помощью контролировать ситуацию на Ближнем Востоке.

Оружием торговали, как помидорами на рынке. Часто посредниками при продаже крупных партий становились агенты Штази. Таким образом они не только зарабатывали деньги, но получали нечто большее – компромат на высоких чинов Советской Армии, ГРУ и КГБ.

Сотни новеньких автоматов Калашникова, противотанковых и противопехотных мин и прочего добра нелегально, при посредничестве Штази, переходили из рук доблестных советских воинов в руки крупных террористических группировок.

По непроверенным данным, Майнхофф был связан с западногерманскими и французскими неофашистами, с Ирландской революционной армией (ИРА), с турецкой неофашистской организацией «Серые волки», с исламскими фундаменталйстами, с арабским «Черным сентябрем», даже с «Красной армией Японии».

Список был длинным. Казалось, весь террористический «бомонд» планеты окутан сетью связей этого молодого немца. Харитонов не сомневался, что по крайней мере три четверти информации – блеф. С Майнхоффом произошло вот что: он был агентом, но так глубоко внедрился в бандитские круги, что застрял там надолго и всерьез. Он как бы вошел в роль, а выйти из нее уже не удалось.

У Майнхоффа имелась черта, совершенно лишняя для человека его профессии. Он был яркой независимой личностью. А агент должен всегда оставаться серым пятном. Агент должен быть скромным и обязан подчиняться.

Однако свой врожденный «изъян» Карл с лихвой компенсировал высоким интеллектом. Он не желал никому подчиняться и давно бы погиб, если бы не был таким умным и хитрым. В результате вокруг него, как снежный ком, накручивались самые невероятные слухи и мифы. Некоторые из них он сам распространял, то ли забавляясь, то ли издеваясь над кем-то.

В далеком восемьдесят третьем году майор Харитонов работал в так называемом «жидовском» секторе.

Он занимался израильской организацией Сахнут, которая развернула на территории СССР весьма активную нелегальную деятельность.

Агенты Сахнут не только помогали советским евреям, пожелавшим выехать на историческую родину, но и всячески подогревали это желание в тех, кто еще колебался. Они переманивали крупных ученых, в том числе и засекреченных, устраивали нелегальные побеги из страны, подделывали документы, выкрадывали печати и штамповали их на паспорта. В ход шли не только деньги и обещания светлого будущего на земле обетованной, но и запугивание, разжигание антисемитизма, распространение слухов о предстоящих еврейских погромах. Именно Сахнут стоял в качестве одной из добрых фей-крестных у колыбели национально-патриотического общества «Память».

Казалось бы, КГБ не должен был препятствовать еврейской эмиграции. «Да пусть хоть все уедут, воздух чище станет», – говорили в кабинетах, в курилках и в столовых. Говорили вполголоса, интимным шепотком, однако так, чтобы другие слышали. Антисемитизм считался хорошим тоном. Он не выходил из моды. Сами по себе цели сионистской организации Сахнут вовсе не противоречили внутренним убеждениям большинства сотрудников КГБ вообще и «жидовского» сектора в частности. Проблема состояла в другом. Уезжать или не уезжать советские евреи должны были не по собственной прихоти, не по воле некоей израильской организации, а с высочайшего соизволения главных органов советской страны.

Агенты Сахнут тщательно отлавливались и судились за шпионаж и подрывную деятельность. Из материалов, поступивших к Харитонову, следовало, что агент Штази Карл Майнхофф связан с агентурой Сахнут в Москве. Цепочка была сложной и непостижимой для постороннего понимания.

Контакты Штази и Сахнут проходили через Организацию освобождения Палестины. Действовали все те же правила игры: крайне правые тесно контачили с крайне левыми, сионисты сотрудничали с антисемитами. Крайним, зарабатывающим деньги на этой своей кровавой «крайности», всегда по пути друг с другом.

Их интересы совпадают. Чем круче конфликт, чем больше страха и крови, тем им всем интересней.

Задача Харитонова в разработке Карла Майнхоффа прежде всего сводилась к тому, чтобы через него выйти на нескольких серьезных агентов Сахнут в Москве.

Но получалось черт знает что. То и дело вылезали совсем другие связи хитрого немца: чеченская и азербайджанская мафия, украинские националисты, русские национал-патриоты, прибалтийские неофашисты. К работе Харитонова это отношения не имело. А делиться с другими отделами он не желал. Да в общем, если честно, ничем конкретным поделиться не мог. Фиксировался, к примеру, какой-нибудь любопытный контакт, но тут же ускользал, не подтверждался.

Харитонов держал немца в плотном кольце осведомителей. Кроме постоянной московской любовницы, Алисы Воротынцевой, ему удалось завербовать еще нескольких друзей и приятелей общительного аспиранта Майнхоффа. Велось постоянное наружное наблюдение. Однако ни один контакт с агентурой Сахнут не всплывал. А начальство торопило, трепало нервы, требовало конкретных результатов.

И тут случилось невероятное. Майнхофф примитивно и нагло вышел на самого Харитонова, встретился с ним лично и предложил сделку. Он сдает майору всю известную ему агентуру Сахнут, а майор помогает оформить выездные документы Воротынцевой.

– Я хочу на ней жениться, – сказал он, – мне надо, чтобы вы ее выпустили.

Харитонов сначала слегка опешил, потом потребовал, чтобы Карл назвал ему имя расколовшегося осведомителя. Ведь только таким образом немец мог узнать о существовании майора Харитонова. И Карл тут же назвал имя. Это был его сокурсник по аспирантуре, хороший, добросовестный парень, который стучал на Майнхоффа лучше всех, можно сказать, от души, не из страха, а ради будущей карьеры.

– Он мне признался по пьяни, что завербован, и рассказал о вас, простодушно заявил немец.

Харитонов спокойно обмозговал ситуацию и пришел к выводу, что она для него выгодна со всех сторон.

Он наконец раскрывает нескольких крупных агентов Сахнут и докладывает об этом начальству. Воротынцева уезжает в Германию, но из-под контроля не выходит. Уж она-то никогда не расколется и будет продолжать работать на Харитонова как миленькая. В этом майор не сомневался. Он ведь был тонким психологом.

В общем, все складывалось отлично. Сделка была заключена к обоюдному удовольствию. Вопрос о том, согласна ли сама Воротынцева стать женой Майнхоффа и уехать с ним в ГДР, даже не поднимался. Смешно об этом говорить. Ну какая нормальная советская девушка откажется выйти замуж за иностранца?

Агенты Сахнут, которых сдал Майнхофф, оказались настоящими, не липовыми. Впоследствии Харитонов получил за эту удачную операцию звание подполковника. Неожиданный отказ Воротынцевой выйти замуж за Майнхоффа явился глупым неприятным сюрпризом для Харитонова, но не более. В общем он был вполне доволен итогами своей работы. И все-таки что-то свербило в душе, не давало покоя.

Только теперь, через многие годы, он понял, что именно. Все поступки Майнхоффа и Воротынцевой не укладывались в обычные харитоновские схемы. Эти двое жили и действовали по какой-то своей идиотской логике, которую многоопытный Валерий Павлович совершенно не понимал.

Ну разве стоила Алиса Воротынцева такого риска, таких жертв? Майнхофф ловко лавировал, талантливо ускользал со всеми своими связями и вдруг взял и сам выдал агентуру, за которой так долго и безуспешно охотился Харитонов. Сломался на девчонке. Ну спрашивается, чем она лучше других? Да, красивая, неглупая. Но их ведь полно – красивых, неглупых. Бери – не хочу. Почему Майнхофф так сильно захотел именно эту, единственную?

А Воротынцева? Ну с чего это вдруг она взяла и отказалась от такого выгодного замужества? Конечно, ГДР – не совсем заграница, но все-таки. Любая на eе месте вцепилась бы в немца мертвой хваткой.

Ну ладно, предположим, вожжа под хвост попала. Поссорились и расстались. Бывает. Но тогда с какой стати она не сделала аборт, родила ребенка от Майнхоффа, за которого отказалась выйти замуж? Ради чего рискнула стать матерью-одиночкой в нашей-то счастливой советской стране?

И почему сейчас, через многие годы, Майнхофф опять рискует, уже ради ребенка, о котором совсем недавно и понятия не имел?

Ну где здесь логика, спрашивается? Где здесь нормальные, понятные человеческие мотивы – материальная корысть, тщеславие, инстинкт самосохранения?

Харитонов злился и мучился, чувствуя себя на чужой территории. Здесь не пахло знакомым, родным дерьмом низких страстей и страстишек. Пахло чем-то совсем другим, чего Харитонов не желал понимать и принимать.

Все это было неприятно, но, разумеется, отступать он не собирался. Валерию Павловичу необходимо было взять живого Майнхоффа. Так вышло, что на этого немца была поставлена вся его дальнейшая карьера. А возможно, даже жизнь.

Формально задание своего шефа, президента акционерного общества «Шанс», он выполнил, коварные планы Подосинского раскрыл, шефу все подробно изложил. Однако за этим заданием немедленно последовало другое. Выслушав доклад, шеф занервничав, даже вытянул сигарету из пачки Харитонова, хотя был некурящим, и стал ходить по кабинету из угла в угол.

– Возьми мне его, Валера, – сказал он, – очень тебя прошу.

– Кого? – сделав простодушное лицо, поинтересовался Харитонов.

Но президент акционерного общества «Шанс» не счел нужным ответить кого. Он знал, что начальник охраны его прекрасно понимает.

– Это же гениальный ход, – бормотал президент, продолжая метаться по своему просторному кабинету, – это же эксклюзив, Валера. Ты представляешь, что будет, если немец станет свидетельствовать против Подосинского? Как поступит Генаша Подосинский, когда узнает, что немец у меня, живой и готовый все рассказать?

«Генаша выцарапает у тебя немца когтями, а потом ты сам погибнешь при загадочных обстоятельствах», – усмехнулся про себя Харитонов, а вслух произнес, печально покачав головой:

– Это невозможно. Это действительно гениально, но совершенно невозможно.

– Что именно? – Президент остановился, резко развернулся к Харитонову всем корпусом. – Что именно невозможно, Валера?

– И то, и другое, – невозмутимо глядя ему в глаза, ответил Харитонов. Во-первых, никому еще не удавалось поймать Майнхоффа. Даже убить его не удалось, а это куда проще, чем взять живым. Но если предположить невероятное, если все-таки вдруг повезет, он не станет свидетельствовать против Подосинского.

– Ну есть ведь способы заставить, – не унимался президент, – деньги, страх, боль, шантаж… ну я не знаю. Ты специалист, Валера.

– Сначала надо взять, а это невозможно.

– Ну, тогда грош тебе цена, полковник Харитонов, – процедил президент сквозь зубы, – мне не нужен такой начальник охраны. Мне не нужен такой человек.

Последнее прозвучало откровенной угрозой. Подумав несколько секунд, президент смягчил тон:

– Валера, это не только мой шанс. Это наш с тобой шанс. Ты понимаешь, дурья башка? Ну что ты уперся: невозможно, невозможно! – Последние слова он произнес противным жалобным голосом, как бы передразнивая Харитонова. Захочешь – сумеешь. Наверняка у тебя есть какие-нибудь хорошие крючки для этого немца. Ведь есть?

– Я так сразу сказать не могу. Мне надо подумать.

– Ну и отлично. Думай. Действуй. Сконцентрируйся только на этом. Все остальное побоку.

Харитонов не стал рассказывать шефу, какие у него имеются крючки. Зачем такому занятому, такому нервному человеку, как президент акционерного общества «Шанс», лишняя информация?

Дата добавления: 2015-08-05