ГЛАВА 66

«Я рано проснулся на своей койке в мужской спальне Рильского монастыря: солнечный свет только что начал пробиваться в маленькие окна, выходившие на монастырский двор, а другие туристы еще крепко спали. Я слышал первый звон церковного колокола еще в темноте, а теперь снова звонили колокола. Первая моя мысль была о том, что Элен согласилась выйти за меня. Хотелось поскорее снова увидеть ее, улучить минуту и спросить, не приснился ли мне вчерашний день. Солнце, заливавшее двор, было бледнее моего счастья, а утренний воздух казался невероятно свежим, сохранившим века свежести.

Но за завтраком Элен не было. Ранов был тут как тут и как всегда уныло курил, пока один из монахов не попросил его выйти с сигаретой на улицу. Как только завтрак кончился, я поспешил по коридору к женской спальне, у дверей которой мы накануне расстались с Элен. Дверь была открыта. Остальные женщины, чешки и немки, ушли, оставив опрятно застеленные постели. Элен, казалось, спала: я видел очертания ее тела под одеялом на койке у окна. Она лежала, отвернувшись к стене, и я тихонько вошел, рассудив, что она теперь – моя невеста и я даже в монастыре имею право разбудить ее поцелуем. Я закрыл за собой дверь, понадеявшись, что монахи нас не застанут.

Элен лежала на девственно белых простынях, спиной к комнате. Когда я подошел ближе, она чуть повернулась ко мне, словно ощутив мое присутствие. Ее голова запрокинулась назад, глаза были закрыты, а темные кудри рассыпались по подушке. Она крепко спала, и с ее губ срывались шумные, затрудненные вздохи. Мне подумалось, что она утомлена поездкой и волнениями вчерашнего дня, но было в ее облике что-то, заставившее меня в тревоге склониться над ней. Мне хотелось поцеловать ее, спящую, и только тогда я с ужасом увидел зеленоватую бледность ее лица и свежую кровь на шее. Там, где во впадинке горла была почти зажившая ранка, теперь сочились красным два рваных пореза. Немного крови стекло на простыню и на рукав ее дешевенькой белой ночной рубашки на закинутой под голову руке. Вырез рубахи был сбит на сторону и надорван, так что одна грудь открывалась почти до темного соска. Все это я, обомлев, разглядел в одно мгновение, и сердце у меня замерло в груди. Потом я бережно подтянул простыню, прикрыв наготу, будто укутывал спящего ребенка. Ничего другого тогда не пришло мне в голову. В горле застряло сдавленное рыдание, крик ярости, которой я еще не прочувствовал до конца.

– Элен! – Я мягко встряхнул ее за плечо, но лицо ее не дрогнуло. Теперь я видел, как оно осунулось, словно даже во сне ее мучила боль. Но где же распятие? Вдруг вспомнив о нем, я внимательно огляделся и нашел его под ногами: тонкая цепочка порвалась. Сорвал ее кто-то нарочно или она сама неловко повернулась во сне? Я снова встряхнул Элен:

– Элен, проснись!

Теперь она шевельнулась, чуть заметно, и я испугался, что поврежу ей, разбудив слишком внезапно. Однако через секунду Элен открыла глаза, нахмурилась. Я видел слабость во всех ее движениях. Сколько крови она потеряла за ночь, пока я спокойно спал в соседней спальне? И зачем я оставил ее, хотя бы на одну ночь?

– Пол? – проговорила она озадаченно. – Что ты здесь делаешь? – Она попыталась сесть и тут обнаружила беспорядок в одежде. Я с мучительной болью смотрел, как ее рука потянулась к горлу и медленно отстранилась. На пальцах осталась густая липкая кровь. Элен уставилась на них, потом снова на меня.

– О, господи!

Она села прямо, и я впервые за эти минуты почувствовал тень облегчения. Хотя на ее лице был ужас, но она потеряла не слишком много крови, раз оказалась в силах приподняться.

– О, Пол, – прошептала она.

Я сел на краешек кровати и крепко сжал ее руки в своих.

– Ты совсем проснулась? – спросил я. Она кивнула.

– И помнишь, где ты находишься?

– Да, – отозвалась она, но ее голова склонилась на окровавленную руку, и Элен разразилась хриплыми тихими рыданиями: душераздирающие звуки.

Я никогда еще не слышал ее плача. Эти всхлипывания пронзили меня ледяными иглами.

Я поцеловал ее руку – ту, которая осталась чистой.

– Я с тобой.

Она, не переставая плакать, стиснула мои пальцы, потом с усилием овладела собой.

– Нам надо подумать, что… это мой крестик?

– Да. – Я поднял распятие, вглядываясь в ее лицо, и, к своему бесконечному облегчению, не увидел в нем и тени отвращения. – Ты его снимала?

– Нет, конечно же, нет. – Элен покачала головой, и последние слезы покатились по ее щекам. – И не помню, как порвала цепочку. Не думаю, чтобы они… он… осмелился.

Если легенды не лгут… – Она вытерла лицо, избегая касаться ранки на горле. – Должно быть, она порвалась во сне.

– Я тоже так решил, судя по тому, где нашел. – Я показал ей место на полу. – А ты не чувствуешь… неудобства от его близости?

– Нет, – задумчиво проговорила она, – пока не чувствую От этого холодного словечка у меня перехватило дыхание Она протянула руку, коснулась распятия, сперва нерешительно, потом взяла его. Я перевел дух. Элен тоже вздохнула.

– Я заснула, думая о матери и о статье, которую хотела бы написать по элементам трансильванских орнаментов – знаешь, местные народные вышивки славятся на весь мир, – а проснулась только теперь. – Она нахмурилась. – Мне снилось что-то плохое, но во сне была моя мать и она… она отгоняла от меня большую черную птицу. А когда отогнала, наклонилась и поцеловала меня в лоб, как целовала на ночь, когда я была маленькой, и я увидела отметину… – Она помолчала, как будто эта мысль причинила ей боль. – Я увидела метку дракона на ее голом плече, но метка не казалась чем-то ужасным – просто как родинка на теле. И после ее поцелуя мне стало не так страшно.

Меня охватила странная дрожь: вспомнилась ночь, когда я пытался сохранить трезвость рассудка от ужаса перед существом, сгубившим моего кота, мыслями о голландских купцах, которых успел полюбить. Что-то подобное защитило и Элен, хотя бы отчасти: она жестоко изранена, но потеряла не слишком много крови. Мы молча смотрели друг на друга.

– Могло быть хуже, – сказала она.

Я обнял ее и ощутил, как дрожат ее всегда твердые плечи. Меня и самого трясло.

– Да, – прошептал я. – Но мы должны защитить тебя от худшего.

Она вдруг покачала головой, словно удивляясь чему-то.

– Но ведьмы в монастыре! Не понимаю. He-умершие чураются таких мест. – Она кивнула на крест над дверью, на икону с лампадкой, висевшую в углу. – Это ведь лик Девы?

– Я и сам не понимаю, – медленно проговорил я, поворачивая ее ладонь в своих. – Но ведь мы знаем, что монахи путешествовали с останками Дракулы, да и похоронен он, скорей всего, в монастыре. Это само по себе странно. Элен… – Я сжал ее пальцы. – Мне еще вот что пришло в голову. Тот наш библиотекарь – он ведь последовал за нами в Стамбул, а потом в Будапешт. Не мог ли он оказаться и здесь? Не он ли напал на тебя этой ночью?

Она поморщилась.

– Понимаю. Он попробовал моей крови однажды и может захотеть еще, да? Правда, во сне я чувствовало что-то другое – гораздо более могущественное. Но как сумел один из них попасть внутрь, даже если они не боятся монастырей?

– Это проще всего, – ответил я, указывая на приоткрытое окно над койкой Элен. – О господи, зачем я оставил тебя здесь одну!

– Я была не одна, – возразила она. – В одной комнате со мной спали еще десять женщин. Но ты прав: он способен менять облик, как говорила моя мать… Летучая мышь, туман…

– Или большая черная птица, – вспомнился мне ее сон.

– Теперь я укушена дважды, можно считать, – чуть ли не мечтательно протянула она.

– Элен, – я встряхнул ее, – я ни за что больше не оставлю тебя одну, даже на час.

– Ни на час не остаться одной? – К ней снова вернулась на минуту прежняя улыбка, саркастическая и любовная.

– И я прошу тебя, обещай… если почувствуешь что-то, чего не чувствую я, почувствуешь, что кто-то ищет тебя…

– Если я почувствую что-нибудь такое, обязательно скажу тебе, Пол, – горячо сказала она, и данное обещание словно подтолкнуло ее к действию. – Идем, пожалуйста. Мне нужно хоть выпить чего-нибудь: красного вина или бренди, если удастся достать. И дай мне полотенце – вот оно – и газик, я вымою и перевяжу горло. – Ее страстная практичность была заразительна, и я с готовностью повиновался.

– Потом зайдем в церковь, незаметно обмоем рану святой водой. Если я смогу это вытерпеть, то еще есть надежда. Как странно, – снова та же циничная усмешка, – я всегда считала церковные обряды чепухой и вот сама исполняю.

– Он, по-видимому, не считает их чепухой, – трезво заметил я.

Я помог ей смыть кровь с горла, не коснувшись открытых ран, и сторожил у двери, пока она одевалась. Вблизи раны были так ужасны, что мне пришлось выскочить на минуту за дверь, чтобы выплакаться. Но Элен, хотя пошатывалась на ходу, держалась твердо. Она повязала свой обычный шарфик и отыскала в сумочке шнурок, взамен цепочки крестика. Я надеялся, что шнурок окажется крепче цепочки. Простыня была безнадежно испачкана пятнышками крови.

– Предоставим монахам думать… ну, в этой спальне и раньше бывали женщины, – прямолинейно заявила Элен. – Им наверняка не впервой отстирывать кровь.

Ко времени, когда мы вышли из церкви, Ранов уже томился во дворе. Он, прищурившись, взглянул на Элен.

– Долго же вы спите, – произнес он тоном обвинителя.

Я пристально разглядывал его глазные зубы, но они выглядели не длиннее, чем прежде: неочищенные, сточенные зубы, оскаленные в неприятной усмешке».

Дата добавления: 2015-07-26