ГЛАВА 41

«При виде дружески склонившегося над нашим столиком профессора Йожефа я совершенно растерялся. Необходимо было, не откладывая, продолжить разговор с Хью Джеймсом, но в сутолоке банкетного зала, да еще при человеке, против которого меня предостерегала Элен – почему? – об этом нечего было и думать. Наконец я неуверенно пробормотал:

– Оказывается, нас объединяет страсть к старинным книгам. Впрочем, то же самое, наверно, может сказать о себе всякий историк.

Элен между тем успела протолкаться к нам, и в ее взгляде я уловил тревогу, смешанную с одобрением. Встав, я придвинул ей стул. Элен, видимо, почувствовала мою растерянность, потому что сейчас же перевела внимательный взгляд с меня на Хью. Гежа выглядел в нашей компании самым простодушным, но мне почудилось, будто его прекрасные глаза на мгновенье напряженно сощурились; так, подумалось мне, должно быть, щурились на западное солнце гунны сквозь прорези своих кожаных шлемов. Я поспешил отвести взгляд от его лица.

Вероятно, мы могли бы провести весь день, обмениваясь или сталкиваясь взглядами, но нас выручил профессор Шандор.

– Прекрасно, – протрубил он, – я вижу, ланч вам понравился. Вы закончили? А теперь, если вы будете так добры проследовать за мной, мы подготовимся к началу вашего доклада.

Я вздрогнул – на несколько минут ожидавшая меня пытка почти вылетела из головы, – однако покорно поднялся. Гежа почтительно отступил за спину профессору Шандору («Не слишком ли почтительно?» – спросил я себя) и тем подарил мне счастливую возможность переглянуться с Элен. Многозначительно округлив глаза, я чуть заметно кивнул на Хью Джеймса, вежливо вставшего навстречу Элен и до сих пор безмолвно стоявшего у стола. Она озадаченно нахмурилась, но тут Шандор, к моему великому облегчению, дружески хлопнул Гежу по плечу и увел его за собой. Мне показалось, что даже широкая спина молодого венгра выражает досаду, но, возможно, я просто заразился подозрительностью от Элен. Так или иначе, мы выиграли минуту свободы.

– У Хью тоже книга, – шепнул я, бесстыдно выдавая тайну, доверенную мне англичанином.

Элен округлила глаза, но в ее взгляде мелькнуло недоумение.

– У Хью?

Я поспешно кивнул на разглядывавшего нас англичанина. Теперь у Элен, а следом и у него отвисла челюсть. Молодой англичанин заговорил первым:

– У нее тоже?..

– Нет, – шепнул я, – она помогает мне. Это мисс Элен Росси, этнограф.

Хью горячо сжал ей руку, но глаза у него стали еще круглее. Однако профессор Шандор уже вернулся и стоял рядом, поджидая нас, так что мне пришлось уйти с ним. Элен с Хью жались ко мне, так что все мы немного напоминали испуганных овец.

Конференц-зал понемногу наполнялся, и я поспешно занял место в первом ряду, вытащил из портфеля конспект доклада и развернул его почти не дрожащими руками. Профессор Шандор с помощниками опять возились с микрофоном, и я с надеждой подумал, что, может быть, аудитория меня просто не услышит, а значит, и беспокоиться не о чем. Однако, к несчастью, технику успели наладить, и добрый профессор уже представлял меня, склоняя седую прическу в особенно важных пунктах. Он снова повторил основные моменты моей карьеры, упомянул, каким престижным считается в США мой университет, и поздравил собравшихся выслушать мое выступление с редкой удачей – все по-английски, словно нарочно, чтобы я ничего не упустил. Тут до меня дошло, что на кафедре не было переводчика, который переложил бы мои помятые записки на благородный немецкий. От этой мысли я преисполнился уверенности в себе и смело взошел на кафедру.

– Добрый день, коллеги-историки, – начал я и тут же, почувствовав, что смел не по чину, опустил конспект. – Выступить перед вами на этой конференции – большая честь для меня. Я хотел бы поговорить о некоторых моментах оттоманского вторжения в Трансильванию и Валахию – две исторические области, хорошо известные каждому из вас как части современной Румынии. – Мне показалось, что по морю обращенных ко мне лиц прошло легкое волнение. Трансильвания для венгерских историков, как и для большинства венгров, была темой щекотливой. – Как вы знаете, Оттоманская империя более пятисот лет владела территориями в Восточной Европе, управляя ими из захваченного в 1453 году Константинополя, утвердившегося как столица империи. Турецкая армия успешно покорила десятки стран, однако некоторые области до конца более или менее успешно сопротивлялись захватчикам, в том числе горные районы Восточной Европы, где сама природа помогала гордому и непокорному местному населению. Среди таких областей была и Трансильвания.

Таким образом я продолжал и дальше, то по памяти, то сверяясь с записками и волнуясь, как школьник, не выучивший урока, – несмотря на все старания Элен, я еще слишком слабо владел материалом. Закончив короткое введение, я поговорил о торговых путях, связывавших империю с названными областями, упомянул властителей и знатных особ, возглавлявших сопротивление. Имя Влада Дракулы я произнес непринужденно и бегло – мы с Элен сошлись во мнении, что, полностью исключив его из списка, могли возбудить подозрения в любом историке, осведомленном о его славе истребителя турецких полчищ. Я не догадывался, как трудно окажется выговорить его имя перед толпой незнакомцев – когда я заговорил о двадцати тысячах турецких солдат, посаженных на кол, рука у меня внезапно дрогнула и я опрокинул стоявший передо мной стакан с водой.

– О, простите! – воскликнул я, жалобно оглядывая зал, полный сочувственных лиц – сочувственных за двумя исключениями. Элен была бледна и настороженна, а Гежа Йожеф подался вперед, словно моя неловкость представляла для него огромный интерес. Студент в голубой рубашке и профессор Шандор одновременно поспешили ко мне на помощь, вооружившись носовыми платками, и через две секунды я получил возможность продолжать, собрав все оставшееся во мне мужество. Я указал, что, хотя турки совладали с Дракулой и многими его товарищами – мне показалось уместным хоть раз вставить в речь это слово, – сопротивление продолжалось из поколения в поколение, и в конце концов цепь непрерывных национально-освободительных восстаний опрокинула гигантскую империю. Ее могучая машина спасовала перед самой природой этих выступлений, где атакующие, получив отпор, немедленно растворялись в родных горах и лесах.

Я собирался закончить более красноречивым пассажем, однако аудитория, кажется, осталась довольна и горячо аплодировала. Я, против всяких ожиданий, добрался до конца, и ничего страшного не случилось. Элен, успокоившись, откинулась на спинку кресла, а сияющий профессор Шандор подошел, чтобы пожать мне руку. Оглядев зал, я заметил в заднем ряду Еву. Она звонко хлопала в ладоши и улыбалась очаровательной широкой улыбкой. Однако в зале не хватало чего-то знакомого, и только спустя минуту я понял, что исчезла гордая фигура Гежи. Я не заметил, когда он выскользнул из зала. Вероятно, окончание доклада показалось ему слишком скучным.

Едва я закончил, все встали с мест и в зале поднялось вавилонское столпотворение языков. Еще несколько венгерских историков подошли пожать мне руку и поздравить. Профессор Шандор был в восторге.

– Превосходно, – восклицал он, – я полон удовольствия узнать, как прекрасно в Америке понимают историю нашей Трансильвании!

Я задумался, что сказал бы он, узнав, что весь доклад выучен мной со слов одной из его сотрудниц за столиком стамбульского ресторана.

Ева тоже подошла и протянула мне руку. Я не мог решиться, поцеловать ее или пожать, и выбрал второе, хотя она выглядела еще более величественно и царственно среди множества мужчин в потертых костюмах. Сегодня на ней было темно-зеленое платье, золотые серьги, а волосы, пышными кудрями ниспадающие из-под маленькой шляпки, за ночь изменили цвет с пурпурного на черный.

Элен тоже заговорила с ней, и я заметил, как официально они держатся друг с другом в этом собрании: трудно было поверить, что только вчера Элен с разбегу повисла у нее на шее. Для меня Элен перевела поздравления тетушки.

– Очень мило сделано, молодой человек. По лицам слушателей я видела, что вы умудрились никого не задеть, так что, вероятно, не сказали ничего нового. Но вы уверенно держитесь на кафедре и смотрите в глаза слушателям – далеко пойдете. – Свой комментарий тетя Ева смягчила ослепительной белозубой улыбкой. – А теперь меня ждут домашние хлопоты, но мы с вами еще увидимся завтра за ужином. Встретимся в вашей гостинице.

Известие о еще одном ужине с ней оказалось для меня неожиданностью, но неожиданностью приятной.

– Простите, что не приглашаю домой, – продолжала Ева. – Мне бы хотелось вас по-настоящему угостить, но моя квартира, как и весь Будапешт, перестраивается, и невозможно принимать гостя при таком беспорядке в столовой.

Как ни слепила меня ее улыбка, в этой короткой речи я сумел высмотреть два обрывка информации: во-первых, и городе крошечных (по слухам) квартир у нее имеется отдельная комната для столовой и, во-вторых, порядок там или беспорядок, но тетушка слишком предусмотрительна, чтобы приглашать к себе незнакомого американца.

– Но мне нужно провести небольшую конференцию с племянницей. Вы отпустите Элен вечером ко мне? – Элен смутилась, но переводила дословно.

– Ну конечно, – отозвался я, возвращая тете Еве ее улыбку. – Наверняка вам о многом нужно поговорить после долгой разлуки. А я и сам собирался пригласить коллегу на ужин.

Взглядом я уже отыскал в толпе твидовый пиджак Хью Джеймса.

– Прекрасно.

Она снова протянула руку, и на сей раз я поцеловал ее, как истинный венгр, – мне впервые приходилось целовать руку женщине, – после чего тетушка Ева удалилась.

После перерыва последовал доклад на французском о крестьянских восстаниях во Франции в начале ново-исторического периода и еще два выступления на немецком и венгерском. Я снова устроился в последнем ряду вместе с Элен и наслаждался тем, что никто на меня не смотрит. Когда с кафедры сошел русский историк, занимавшийся прибалтийскими государствами, Элен тихонько сообщила мне, что наш долг исполнен и можно сбежать из зала.

– Библиотека через час закрывается. Выходим.

– Одну минуту, – отозвался я, – только договорюсь об ужине.

Я без малейшего труда нашел Хью Джеймса – англичанин, видимо, тоже искал меня. Мы договорились встретиться в семь часов в вестибюле университетской гостиницы. Элен собиралась на автобусе добраться к тете, и по ее лицу было ясно, что она всю дорогу будет гадать, что я услышал от Джеймса. Стены библиотеки сияли гладкой свежей охрой, и я в который раз подивился, как быстро отстраивается Будапешт, стирая следы, оставленные войной. Вспомнив намеки тети Евы, я подумал, что подобного результата помогает добиться не только коммунистический задор, но и жар венгерского патриотизма.

– О чем задумался? – спросила Элен.

Она снова натянула перчатки и придерживала перекинутый через плечо ремешок сумочки.

– О твоей тете.

– Если она тебя так очаровала, возможно, мама окажется не вполне в твоем стиле, – она лукаво улыбнулась, – но завтра увидим. А пока нам надо кое-что поискать здесь.

– Что именно? Что за таинственность?

Она не отозвалась, и мы вместе прошли в широкую резную дверь.

– Ренессанс? – шепнул я Элен, но она покачала головой.

– Стилизация девятнадцатого века. Первоначальное собрание только в восемнадцатом веке перенесли в Пешт – оно хранилось в Буде, да и университет находился там же. Мне один библиотекарь рассказывал, что большая часть старинных книг попала в библиотеку из семей, спасавшихся в шестнадцатом веке от оттоманского нашествия. Как видишь, и мы кое-чем обязаны туркам. Кто знает, где были бы теперь эти книги, если бы не они.

Приятно было снова войти в библиотеку, почувствовать родной домашний запах. В этой псевдоклассической сокровищнице повсюду виднелись темные резные панели, галереи, балкончики, фрески. Но мой взгляд манили книги – ряды книг, сотни и тысячи книг, выстроившихся вдоль стен от пола до потолка: красные, коричневые, позолоченные корешки, мраморная гладкость переплетов и форзацев, темная от времени шероховатость обрезов. Я задумался, где прятали их во время войны и сколько труда ушло, чтобы снова расставить их по порядку. За кипами книг на длинных столах еще скрывались несколько студентов, а молодой библиотекарь за столиком дежурного разбирал стопки возврата. Элен заговорила с ним, и он кивнул, жестом направив нас в большой читальный зал, видный в приоткрытую дверь. Туда он принес нам толстый фолиант, положил на стол и оставил нас одних. Элен села, стянула перчатки.

– Да, – пробормотала она себе под нос, – кажется, тот самый. Я просматривала его перед отъездом из Будапешта, но тогда он показался мне малоинтересным.

Она открыла титульный лист, и я снова увидел незнакомый язык. Слова казались смутно знакомыми, но понять было невозможно.

– Что это? – Я ткнул пальцем в строку, в которой заподозрил название.

Буквы, отпечатанные на плотной гладкой бумаге, отливали коричневым.

– Румынский, – пояснила Элен.

– Ты на нем читаешь?

– Ну конечно… – Она положила ладонь на страницу рядом с моей, и я заметил, что руки у нее немногим меньше моих, хотя ладонь уже и пальцы тоньше. – Вот, – продолжала она, – ты латынь учил?

– Очень мало, – сознался я, но все же попробовал перевести заглавие: – «Поэзия Трансильванских… чего-то там… 1690».

– Гор, – подсказала Элен. – Нет, точнее будет нагорий. «Поэзия Трансильванских нагорий». Очень неплохо.

– Я думал, ты не говоришь на румынском, – заметил я.

– Почти не говорю, но читать с грехом пополам могу. Я ведь десять лет учила латынь в школе, и тетя часто заставляла меня читать и писать по-румынски. Мать, конечно, была против, но тетя очень упряма. Она никогда не говорит о Трансильвании, но в душе никогда не забывает о ней.

– А что это за книга?

Элен бережно перевернула первую страницу. Я увидел длинные колонки текста, в которых с первого взгляда не нашел ни одного знакомого слова, к тому же взгляд терялся во множестве крестиков, ударений, апострофов и других значков над знакомыми латинскими буквами. Может, язык и принадлежал к романской группе, но больше напоминал колдовские заклинания.

– Я наткнулась на это издание, когда в последний раз просматривала литературу перед поездкой в Англию. Честно говоря, у нас в библиотеке материалов почти не нашлось. Я отыскала несколько документов, относящихся к вампирам вообще – Матьяш Корвинус, наш король-библиофил, ими весьма интересовался.

– Да, Хью говорил, – пробормотал я.

– Что?

– Потом объясню. Продолжай.

– Ну, я решила перевернуть каждый камешек, поэтому пришлось перечитать массу материалов по Валахии и Трансильвании. Потратила несколько месяцев и заставила себя прочесть даже книги на румынском. Конечно, большая часть исторических сведений написана на венгерском, как-никак, земли веками принадлежали Венгрии, но и на румынском кое-что попадалось. То, что ты видишь, это собрание народных песен Валахии и Трансильвании, собранных анонимным автором. Здесь не только песни – встречаются настоящие эпические поэмы.

Я разочарованно вздохнул, прощаясь с надеждой увидеть редкий исторический источник, относящийся к Дракуле.

– И здесь упоминается имя нашего друга?

– Боюсь, что нет. Но одна песня застряла у меня в памяти, и я вспомнила ее, когда ты рассказывал о находке Селима Аксоя в стамбульском архиве – помнишь, тот отрывок о вступлении в город карпатских монахов с телегой и мулами? Теперь я жалею, что не попросила Тургута записать нам перевод.

Она начала осторожно листать страницы. Изредка вверху страниц попадались иллюстрации: гравюры, в основном копирующие орнамент народных вышивок, хотя встречались и грубые наброски деревьев, домов и животных. Печать была отчетливой и аккуратной, но сама книга немного напоминала примитивную рукопись, сшитую и переплетенную вручную. Элен пробежала пальцем первые строки какой-то песни, пошевелила губами, покачала головой.

– Некоторые такие грустные, – сказала она вслух. – Знаешь, мы, румыны, в душе совсем не похожи на венгров.

– Чем же?

– Ну, знаешь, есть венгерская пословица, которая говорит: «Мадьяр и радуется грустя». И это верно – Венгрия полна грустных песен, а в селах много жестокости, пьянства, самоубийств. Но румыны еще печальнее. Наша печаль, мне кажется, идет не от тягостей жизни, а кроется в нас самих. – Она склонила голову над старинной книгой, тень густых ресниц легла ей на щеки. – Вот послушай – очень типичная песня.

Она, запинаясь, перевела, и я услышал нечто в этом роде – хотя здесь привожу другую песню из собственного маленького сборника переводов девятнадцатого века:

Как улыбалось мертвое дитя, теперь его сестричка улыбнулась, И говорит: «Ах, мамочка моя, сестричка умерла, сказала мне, не бойся. Непрожитую жизнь она мне отдала, чтоб я тебя подольше радовать могла». Но мать не поднимает головы, над опустевшей колыбелькою грустит.

– Господи, – я содрогнулся, – неудивительно, что народ, поющий такие песни, верит в вампиров – и даже создает их.

– Да, – кивнула Элен, но рука ее уже перевернула следующую страницу. – Погоди… вот, кажется, здесь.

Она показала на короткое стихотворение, под которым виднелась гравированная заставка: кажется, густая чаща, в которой с трудом различались домики и какие-то животные.

Я долгие минуты просидел в напряженном ожидании, пока Элен молча разбирала текст. Наконец она подняла на меня просветлевший взгляд.

– Вот послушай, попробую перевести.

Ниже я привожу точную запись двадцатилетней давности, сохранившуюся среди моих бумаг:

Они подъехали к воротам, подъехали к великому городу. Подъехали к великому городу из страны смерти. Мы люди божьи, люди карпатские, мы монахи, люди святые, да несем вести дурные. Несем в город великий о чуме вести.

Своему владыке служим, пришли смерть его оплакать. Едут они к воротам, и плачет с ними весь город, когда в город они въезжают.

Жуть пронизала меня от диких слов стишка, но я должен был возразить:

– Это слишком обще. Упоминаются Карпаты, да, но упоминание о них можно найти в десятках, если не сотнях текстов. И «великий город» точно не назван. Возможно, подразумевается Град Господень, царствие небесное?

Элен покачала головой:

– Не думаю. Для жителей Балкан и Центральной Европы – и христиан, и мусульман – великим городом всегда был Константинополь, если сбросить со счета тех, кто веками совершал паломничества в Иерусалим или в Мекку. И упоминание чумы и монахов тоже привязывает отрывок к тексту Селима Аксоя. Не сам ли Влад Цепеш – тот «владыка»?

– Возможно, – с сомнением признал я, – но все это только догадки. Как ты считаешь, к какому времени относится песня?

– Датировка народного творчества почти всегда неопределенна, – задумчиво проговорила Элен. – Издание 1690 года, как видишь, хотя ни имени издателя, ни места издания не указано. Но народные песни часто живут по три, а то и четыре века, так что они могут быть на столетия старше книги. Если песня старше пятнадцатого века, то к нашим поискам она отношения не имеет.

– Забавная гравюра… – Я присмотрелся внимательней.

– Гравюр здесь много, – пробормотала Элен. – Поначалу они меня тоже поразили. Эта, кажется, совсем не подходит к содержанию песни: скорее ожидаешь увидеть коленопреклоненного монаха или высокие городские стены…

– Да, – сказал я, – но присмотрись-ка получше. Тебе не кажется, что в лесу – или в чаще, вернее сказать, – что-то скрывается? Не то чтобы великий город, но, если присмотреться, здание напоминает церковь, с крестом над куполом, а рядом…

– Какое-то маленькое животное. – Элен прищурилась и тут же вскрикнула: – Господи! Это дракон.

Я кивнул, и мы едва не столкнулись головами над страницей. Очертания крошечной фигуры оказались ужасающе знакомыми: распростертые крылья, загнутый едва различимой петелькой хвост. Мне не пришлось даже доставать из портфеля книгу.

– Что же это значит?

От вида дракона, каким бы миниатюрным он ни был, у меня тяжело забилось сердце.

– Погоди… – Элен приблизила глаза к самой странице. – Проклятье. Не могу разобрать, но там что-то написано – буквы по одной разбросаны между деревьев. Очень мелко, но я уверена, буквы.

– Дракулиа? – ровным голосом предположил я. Она мотнула головой:

– Нет. Но может быть, тоже имя: Иви… Ивиреану. Не знаю, что это может означать. Никогда не встречала такого, но в румынских именах "у" – обычное окончание. Что же это значит, ради всего святого?

Я вздохнул:

– Не знаю, но, кажется, чутье тебя не подвело – страница каким-то образом связана с Дракулой, иначе откуда здесь дракон? Тем более, этот дракон.

Мы беспомощно уставились друг на друга. Зал, полчаса назад казавшийся таким приятным и гостеприимным, теперь словно сдвинул вокруг нас стены, представившись темным мавзолеем запретных знаний.

– Библиотекарь ничего не знает, – сказала Элен. – Я помню, расспрашивала, ведь издание выглядит очень редким.

– Ну, тогда нам здесь больше ничего не решить, – сказал я. – Давай захватим с собой перевод и срисуем, чтоб не забыть.

Я под ее диктовку переписал слова и сделал на том же листке поспешную копию гравюры. Элен смотрела на часы.

– Мне пора возвращаться в гостиницу.

– И мне тоже, а то я упущу Хью Джеймса.

Мы собрали свои вещи и благоговейно вернули книгу на полку.

Сказалось ли взбудораженное новой находкой воображение, или волнение первого самостоятельного выступления, или еще не прошла усталость от перелета, усиленная поздним ужином накануне, но мне понадобилось очень много времени, чтобы осознать то, что я увидел, вернувшись в свой номер, и еще больше – чтобы догадаться, что Элен, ушедшей к себе наверх, могло представиться такое же зрелище. Только тогда я испугался за нее и бросился к лестнице, не задержавшись, чтобы рассматривать подробности. Я и так видел, что комнату обыскали насквозь, перерыв и шкаф, и тумбочку, и постельное белье, и все мои вещи валялись на полу, измятые и разорванные в клочья. В этом разгроме чувствовалась не спешка, а сознательная ненависть».

Дата добавления: 2015-07-26