|
Читайте также: |
* I КЕТЕР*
0 И тут я увидел Маятник. Шар, висящий на долгой нити, опущенной с вольты хора, в изохронномвеличии описывал колебания. Я знал - но и всякий ощутил бы под чарами мерной пульсации - что периодколебаний определен отношением квадратного корня длины нити к числу p,которое, иррациональное для подлунных умов, пред лицом божественной Рационеукоснительно сопрягает окружности с диаметрами любых существующих кругов,как и время перемещения шара от одного полюса к противоположномупредставляет результат тайной соотнесенности наиболее вневременных мер:единственности точки крепления - двойственности абстрактного измерения -троичности числа p - скрытой четверичности квадратного корня - совершенствакруга. Еще я знал, что на конце отвесной линии, восстановленной от точкикрепления, находящийся под маятником магнитный стабилизатор воссылаеткоманды железному сердцу шара и обеспечивает вечность движения:это хитрая штука, имеющая целью перебороть сопротивление Материи, нокоторая не противоречит закону Фуко, напротив, помогает ему проявиться,потому что помещенный в пустоту любой точечный вес, приложенный к концунерастяжимой и невесомой нити, не встречающий ни сопротивления воздуха,ни трения в точке крепления, действительно будет совершать регулярныеи гармоничные колебания - вечно. Медный шар поигрывал бледными переливчатыми отблесками под последнимилучами, шедшими из витража. Если бы, как когда-то, он касался слоя мокрогопеска на плитах пола, при каждом из его касаний прочерчивался бы штрих, иэти штрихи, неуловимо изменяя каждый раз направление, расходились бы,открывая разломы, траншеи, рвы, и угадывалась бы радиальная симметричность,костяк мандалы1,невидимая схема пентакула2, звезды, мистической розы. Нет,нет. Это была бы не роза, это был бы рассказ, записанный на полотнах пустыниследами несосчитанных караванов. Повесть о тысячелетних скитаниях; наверное,этой дорогой шли атланты континента My, в угрюмой, упорной решительности, изТасмании в Гренландию, от тропика Козерога к тропику Рака, с острова ПринцаЭдуарда на Шпицберген. Касаниями шара утрамбовывалось в минутный рассказвсе, что они творили в промежутках от одного ледового периода до другого и,скорее всего, творят в наше время, сделавшись рабами Верховников; вероятно,перелетая от Самоа на Новую Землю, этот шар нацеливается, в апогее параболы,на Агарту, центр мира. Я чувствовал, как таинственным общим Планомобъединяется Авалон гипербореев с полуденной пустыней, оберегающей загадкуАйерс Рок. В данный миг, в четыре часа дня 23 июня, Маятник утрачивал скорость украя колебательной плоскости, безвольно отшатывался, снова начиналускоряться к центру и на разгоне, посередине рассекал с сабельным свистомтайный четвероугольник сил, определявших его судьбу. Если бы я пробыл там долго, неуязвимый для времени, наблюдая, как этаптичья голова, этот копейный наконечник, этот опрокинутый гребень шлемавычерчивает в пустоте свои диагонали от края до края астигматическойзамкнутой линии, я превратился бы в жертву обольщения чувств, и Маятникубедил бы меня, что колебательная плоскость совершила полный оборот ивозвратилась в первоначальное положение, описав за тридцать два часасплюснутый эллипс - эллипс, обращающийся вокруг собственного центра спостоянной угловой скоростью, пропорциональной синусу географической широты.Как вращался бы тот же эллипс, будь нить маятника прикреплена к венцу ХрамаСоломона? Вероятно, Рыцари испробовали и это. Может быть, их расчет, то естьконечный результат расчета, не изменялся. Может быть, собор аббатстваСен-Мартен-де-Шан - это действительно истинный Храм. Вообще чистыйэксперимент возможен только на полюсе. Это единственный случай, когда точкаподвешивания нити расположилась бы на продолжении земной оси, и Маятникзаключил бы свой видимый цикл ровно в двадцать четыре часа. Однако это отступление от Закона, к тому же предусмотренное самимЗаконом, эта погрешность против золотой нормы не отнимала чудесности у чуда.Я знал, что Земля вращается, и что я вращаюсь вместе с нею, иСен-Мартен-де-Шан, и весь Париж со мною, и все мы вращались под Маятником,который, действительно, нисколько не изменял ориентации своего плана, потомучто наверху, где он к чему-то был привязан, на другом конце воображаемогобесконечного продолжения нити, в высоту и вдаль, за пределами отдаленныхгалактик, - находилась недвижимая и непреложная в своей вековечности МертваяТочка Земля двигалась, однако место, к которому прикреплялся канат, былоединственным неподвижным местом вселенной. Поэтому мой взгляд был прикован не столько к земле, сколько к небу,осиянному тайной Абсолютной Неподвижности. Маятник говорил мне, что хотявращается все - земной шар, солнечная система, туманности, черные дыры илюбые порождения грандиозной космической эманации, от первых эонов до самойлипучей материи, существует только одна точка, ось, некий шампур, ЗанебесныйШтырь, позволяющий остальному миру обращаться около себя. И теперь яучаствовал в этом верховном опыте, я, вращавшийся, как все на свете, сообщасо всем на свете, удостаивался видеть То, Недвижное, Крепость, Опору,светоносное явление, которое не телесно, и не имеет ни границы, ни формы, нивеса, ни количества, ни качества, и оно не видит, не слышит, не поддаетсячувственности, и не пребывает ни в месте, ни во времени, ни в пространстве,и оно не душа, не разум, не воображение, не мнение, не число, не порядок, немера, не сущность, не вечность, оно не тьма и не свет, оно не ложь и неистина. До меня долетел пасмурный обмен репликами между парнем в очках идевицей, увы, без очков. - Это маятник Фуко, - говорил ее милый. - Первый опыт проводили впогребе в 1851 году, потом в Обсерватории, потом под куполом Пантеона, длинаканата шестьдесят семь метров, вес гири двадцать восемь кило. Наконец, в1855-м подвешен тут, в уменьшенном масштабе. Канат протянут через нижнюючасть замка свода... - А зачем надо, чтобы он болтался? - Доказывается вращение земли. Поскольку точка крепления неподвижна... - А почему она неподвижна? - Потому что точка... Сейчас я тебе объясню... В центральной точке...любой точке, находящейся среди других видимых точек... В общем, это уже нефизическая точка, а как бы геометрическая, и ты ее не можешь видеть, потомучто у нее нет площади. А то, у чего нет площади, не может перекоситься нивлево, ни вправо, ни кверху, ни книзу. Поэтому она не вращается. Следишь?Если у точки нет площади, она не может поворачиваться вокруг себя. У нее нетэтого самого себя... - Но эта точка на Земле, а Земля вертится... - Земля вертится, а точка не вертится. Можешь не верить, если ненравится. Ясно? - Мне какое дело... Несчастная. Иметь над головой единственную стабильную частицу мира, тони с чем не сравнимое, что не подвержено проклятию общего бега, - panta rei- и считать, что это не ее, а Его дело! Вслед за этим чета пошла прочь, онобнимая свой справочник, отучивший его удивляться, она - волоча свойорганизм, глухой к сердцебиению бесконечности, и оба - никак не пытаясьзакрепить в памяти опыт этой встречи, их первой и их последней- с Единым, с Эн-Соф, с Невысказуемым. Они не пали на колени передалтарем истины. Я глядел с вниманием и страхом, и мне поверилось, что Якопо Бельбоправ. Всегдашние его дифирамбы Маятнику я привык списывать на бесплодноеэстетство, злокачественное, которое медленно разъедало его душу, и,бесформенное, перенимало форму его тела, незаметно перекодируя игру вреальность жизни. Однако если Бельбо был прав насчет Маятника, вероятно, онбыл прав и насчет всего прочего - и был План, и был Всеобщий Заговор, и былоправильно, что я оказался здесь сегодня, накануне летнего противостояния.Якопо Бельбо - не сумасшедший, ему просто привелось во время игры, черезигру, открыть истину. Дело в том, что сопричастность Божескому не может продолжаться долго,не потревожив рассудок. Тогда я постарался отвести взгляд, прослеживая дугу, которая откапителей расставленных полукругом колонн уходила, подпираемая гуртамисвода, к ключу, повторяя уловку стрельчатой арки, умеющей опереться напустоту - высшая степень лицемерия в статике, - и уговорить колонны, что ониобязаны пихать вверх ребра свода, а ребрам, распираемым давлением замка, -внушить, чтоб они прижимали к земле колонны; но свод еще хитрее, он являетсяи всем и ничем, и причиной и следствием в едином лице. Однако я моментальнопонял, что отворачиваться от Маятника, свисающего со свода, и размышлятьвместо этого о своде - то же самое, что зарекаться от родника, но пить изисточника. Хор собора Сен-Мартен-де-Шан существовал лишь благодаря тому, что имелсуществование, в прославление Закона, - Маятник; а Маятник существовалтолько потому, что существовал собор. Не сбежишь от бесконечности, подумаля, удирая к другой бесконечности, не убережешься от встречи с тождественным,пытаясь отыскать иное. По-прежнему не отводя глаз от ключа соборного свода, я стал пятиться,отступая шаг за шагом; за время, прошедшее с момента прихода, я детальнозаучил расположение зала, да и мощные металлические черепахи,патрулировавшие стены, постоянно маячили в углу поля зрения. Пропятившисьчерез весь неф, до входной двери, я снова оказался под сенью грозныхптеродактилей из проволоки и тряпок, зловещих стрекоз, неведомо чьейоккультной волей засланных под потолок нефа. Они выступали метафорамизнания, значительно более глубокими, чем, вероятно, замышлял дидакт,разместивший их в назидательной последовательности. Трепетание насекомых ирептилий мезозоя. Аллегория бессчетных миграций Маятника над поверхностьюземли. Архонты3, извращенные эманации, они пикировали на меня, целясьархеоптериксовыми клювами, аэропланы Бреге, Блерио, Эсно, геликоптер Дюфо. Посетитель Консерватория Науки и Техники в Париже, пройдя через дворвосемнадцатого века и после этого несколько коридоров, вступает в древнююаббатскую церковь, врезанную в более новый комплекс зданий, подобно тому какпрежде она была облеплена со всех сторон строениями приората. При входесразу перехватывает дух от странного союза горней запредельной стрельчатостис хтоническим миром пожирателей солярки и мазута. По низу тянется процессия самоходов, самокатов и паровых экипажей,сверху висят воздухоплавательные машины пионеров, одни предметы целы, другиеободраны, истрепаны временем, и все они вместе предстают под смешанным -естественным и электрическим - светом как будто в патине, в лакеколлекционной виолончели: иногда сохраняется только скелет, шасси, наворотприводов и рукоятей, и сулит неописуемые пытки, так и видишь себяприкрученным цепями к этому ложу откровенности, вот-вот оно шевельнется,пойдет копать твое мясо и рыться в жилах до полного и чистосердечногопризнания. А за этой вереницей старых движков, ныне безвредных, с заржавелоюдушою, символов технологической суетности, с левого фланга под надзоромстатуи Свободы, уменьшенного макета той, которую Бартольди спроектировал длядругого мира, а ежели повернуться направо - статуи Паскаля, - над всем этимвысится хор, и в пустоте хора вокруг метаний маятника кружит и бьется бредсумасшедшего энтомолога: клешни, челюсти, усы, членики, крылья, ножки -мавзолей механических мумий, способных просыпаться в какие-то секунды, -магниты, однофазные трансформаторы, турбины, преобразователи частот, паровыемашины, динамо; а в глубине за Маятником, в затененном трансепте -ассирийские, халдейские, карфагенские идолы, великие Ваалы, чье чревобеременно пламенем, Нюрнбергские девы, чье сердце усеяно гвоздями, оголено,- когда-то они были моторами самолетов, - хоровод моделей, распластавшихся врабском обожании Маятника: се детища Разума и Света, приговоренные вечнооберегать Воплощение Предания и Познания. Скучающие туристы, несущие девять франков в кассу, а по воскресеньямидушие бесплатно, таким образом могут подумать, что господа девятнадцатоговека с бородами, желтыми от никотина, с воротничком, засаленным и мятым, сбантом черного цвета, в рединготе, пропахшем понюшками, с руками,потемневшими от щелочей, с мозгами, окисленными в академических интригах,карикатурные существа, зовущие друг друга "cher maitre", разместили этипредметы под этим сводом из чистой любви выставляться, ради ублаготворениякак буржуазной, так и радикальной прослойки, во славу достижений знания ипрогресса? Нет, нет, Сен-Мартен-де-Шан был запланирован, и на этапеаббатства, и на этапе революционного музея, для хранения сверхсекретныхданных, и самолеты, самоходные машины и магнитные скелеты, согласно заданию,ведут условный диалог, к которому я до сих пор не имею ключа. Неужели предполагалось, что я поверю - как лицемерно подзуживал каталогмузея, - что замечательная идея принадлежала господам из Конвента, а цельюих было - приобщить массы к святилищу техники и искусств? При том что проектмузея во всех мельчайших деталях, даже и в терминологии, совпадает сописанием Соломонова Дома в "Новой Атлантиде" Фрэнсиса Бэкона? Может ли быть, что один только я - я и Якопо Бельбо, и Диоталлеви -распознали истину? Сегодня мне, вероятно, предстояло получить ответ. Дляэтого надо было остаться в музее после его закрытия и дождаться двенадцатичасов. Как войдут в собор Те - мне было неизвестно, но я знал, что коллекторыпарижской канализации - это катакомбы, значит, и музей сообщается с разнымиконцами города - войдешь тут, а вынырнешь у ворот Сен-Дени. Но если бысейчас вышел, то вряд ли сумел бы найти подземный ход обратно. Так что дляменя единственное решение - спрятаться и ожидать здесь. Я попробовал выпасть из романтического транса и проинспектироватьпомещение чисто практически, ища не откровения, а информации. Начнем с того,что в соседних залах еще труднее найти место, защищенное от вниманиясмотрителей (а в их обязанности входит, перед закрытием, проверять залы напредмет затаившихся воров). Но в этом нефе, заставленном машинами, что можетбыть естественнее, чем угнездиться пассажиром в какой-нибудь из них?Обжиться в мертвом панцире. Мы так много играли, что глупо не поиграть ещенемножко. Смелей, душа, сказал я, не думай больше о Знании и доверься Науке.
У нас есть странные и редкие часы, и часы идущие обратно, и вечные.... У нас есть и Каморы обмана чувств, где любые чудеса Фиглярства, и Мнимых видений, Мороков и Блазнов... Таковы, о сын, богатства Дома Соломонова. Фрэнсис Бэкон, Новая Атлантида Francis Bacon, New Allantis ed. Rawley, London, 1647, p.p.41-42 Я взял себя в руки. В эту игру следовало играть с тем же юмором, что идо сих пор, и не дать запутать себя. Я в музее, и я доиграю свою рольку повозможности остро, умно, хитро. В вышине самолеты зазывали влезть в кабину биплана и дожидаться ночи,паря над Ла-Маншем, предвкушая Почетный легион. Внизу имена машин напоминалипрадетство. Испано Сюиза 1932 года, само совершенство, удобство. Не годится,слишком близко к кассе. Хорошо бы, конечно, для обмана смотрителя напялитьбрюки гольф, застыть, придерживая дверцу автомобиля перед дамой в кремовоманглийском костюме, с длинным шарфом вокруг лебединой шеи, в шляпераструбом, со стрижкой под мальчика. Ситроен С-6G 31 года имелся только вразрезе, прекрасная учебная модель, но никудышное укрытие. О паровой машинеКюньо не шло речи - она целиком состояла не то из бака, не то из котла, богвесть как называется эта штука. Правая стена была заставлена велосипедами нафигурных колесах, дрезинами с плоскими рамами, самокатами, отрадой господ ввысоких цилиндрах, раскатывающих по Булонскому лесу, этих рыцарей прогресса. Перед велосипедами - солидные автомобили, бесподобные убежища. Необязательно первый попавшийся - непригоден Панар Динавия 1945 года, слишкомсквозной, приплюснутый, аэродинамический, точеный. А вот высоченная Пежо1909-го как раз вполне подошла бы: гарсоньерка, альков. В глубинах еекожаных диванов никто бы меня не нашел. Но трудно в нее забраться,смотритель уселся у дверцы, на скамеечке, спиною к бициклетам. Шагнуть бы наподножку, раздвигая полы шубы, и пусть он, в обтяжных по колено гетрах,почтительно сдернув кепку, подержит мне тяжелую дверь... Я рассмотрел кандидатуру Обеиссана 1873-го: первое французскоетранспортное средство на механическом ходу, дюжина пассажиров. Если Пежо мыпринимаем за шикарную квартиру, Обеиссан может считаться дворцом. Но как жев нем замаскироваться, если это центр всеобщего внимания? И вообще, какукрыться от сыщиков-разбойников посреди картинок с выставки? Я снова обошел залу. Статуя Свободы высилась, "озаряя весь мир", напочти двухметровом пьедестале - на мощном корабельном носу, оборудованномростром. Внутри было что-то вроде рубки, где через иллюминатор, выходящий накорму, можно было любоваться диорамой Нью-Йорка с залива. Прекрасныйнаблюдательный пункт для ночного времени: в полутьме мне будут видны весьхор слева и весь неф справа, с тыла меня прикроет огромный каменный памятникГрамму, вглядывающийся в дальние коридоры из своей ниши-трансепта. Но присвете дня внутренность рубки отлично просматривалась, и любой нормальныйсторож, выпроводив посетителей, перед тем как закрывать, должен броситьвзгляд сюда. Времени было немного, в полшестого закрывали. Я углубился вчасовенку-трансепт. Ни один из моторов не мог дать укрытия. Ни гигантскиетопки четырехпалубных суден - останки какой-нибудь "Лузитании", давноушедшей В пучину, - ни газовый двигатель Ленуара, весь в зубчатых передачах.Нет. Свет убывал и совсем водянисто сочился сквозь витражи, и опять, сильнеечем прежде, мне становилось страшно: спрятаться на ночь среди этих тварей ипотом наблюдать, как они оживают, в темноте, под лучом электрическогофонарика, слушать земнородное бульканье их утроб, видеть кости и требуху безкожи, скрипучие и склизкие от масляного пота. Меня поражала непристойностьэтой картины: гениталии дизелей, вагины турбин, глубокие глотки, готовыеизрыгать огни, дымы, шумы; чудища, надоедливо жужжащие, как майские жуки,стрекочущие, как цикады, а по другую руку - образцы чистейшей абстрактнойпрактичности, автоматы, мнущие, жнущие, толкущие, бьющие, нарезающие,ускоряющие, замедляющие, пожирающие, рыдающие всеми цилиндрами,развинчивающиеся на части, как кошмарные куклы, ворочающие барабанами,преобразующие частоты, Трансформирующие энергию, трясущие маховиками - какоемне было спасенье? Они напали бы на меня, науськиваемые Верховниками Мира,которые их используют для доказательства тезиса об ошибке творца, бедныебессмысленные механизмы, столь ценимые бедными повелителями нижнего мира,- о, мне-то как надеяться устоять, не дрогнув? Надо бежать, надо бежать, это сумасшествие, я ввязался в игру, черезкоторую Якопо Бельбо потерял разум, зачем же я,...Фома недоверчивый... Не знаю, правильно ли я поступил вчера, оставшись в этом зале. Если быне остался, сегодня я знал бы начало истории, Но не знал бы конца. И несидел бы здесь, один, в домике на взгорье, не вслушивался в тявканье псоввнизу под горою, не решал бы вопрос: так знаю я конец этой сказки или концуеще предстоит случиться - случиться со мною? Итак, я решил остаться. Я вышел из капеллы, из церкви и за памятникомГрамму двинулся налево, в галерею. В галерее была выставка паровозов,разноцветные модели локомотивов и вагонов стояли жизнерадостные, как игрушки: уголок Диснейленда, Страны Дураков, луна-парка. Я, похоже, привыкалк смене собственных настроений. Ужас, эйфория, тоска, снова облегчение...подозрительно похоже на известный синдром... МДП. Я втолковывал себе, чтостоль острая реакция на зрелище машин в церкви объясняется тем, что яначитался записей Бельбо, которые удалось расшифровать с огромным трудом, икоторые, невзирая на мой труд, - бред. Здесь музей техники, бормотал я, я вмузее техники, самое нормальное место, немножко занудное, но не более того;коллекция безобиднейших трупов, ты же знаешь, что такое музеи, никого еще несъела Джоконда, эта уродина-гермафродит, хотя для снобов она и Медуза. И ещеменьше шансов, что тебя съест паровоз Ватта, его боялись толькооссианические, неоготические аристократы, и поэтому у машины такоймежеумочный вид: функциональность с коринфским шиком, рычаги с капителями,котлы с колоннадой, колеса с порталами. Якопо Бельбо из своего непрекрасногодалека норовил затащить меня в мышеловку, погубившую его самого. Надо,сказал я себе, действовать по науке. Вулканологи не сгорают, как Эмпедокл.Фрэзер не заблудился в Немейском лесу. Ладно, приятель, значит, недаром тебязовут Сэм Спейд4! Маленькая прогулка по притонам, такая уж у нас работенка.Женщина, с которой ты славно провел время, должна умереть, и прикончишь ееты. Прощай, Эмили, детка, это было прекрасно, но тебе незнакомо слово"любить". Однако за паровозной галереей следовал зал Лавуазье, после которогопарадная лестница уводила на следующие этажи. И все витрины по стенам, и алхимический алтарь по центру, изысканнаямакумба5 Века Просвещения - все здесь стояло не случайно, все былорезультатом специальной символической стратагемы. Во-первых, засилье зеркал. Если имеется зеркало, это уж просто, поЛакану6: вам хочется посмотреться в него. Но ничего на выходит. Вы меняетеположение, ищете такого положения в пространстве, при котором зеркало васотобразит, скажет: "вот ты, ты тут". И совершенно невозможно примириться стем, что зеркала Лавуазье, выпуклые, вогнутые и еще бог весть какие,отказываются вести себя нормально, издеваются над вами; отступите на шаг - ивы в поле зрения, шагнете хоть чуть-чуть - и теряете себя. Этоткатоптрический театрик создавался специально для разрушения вашей личности,то есть вашего самоощущения в пространстве. Вам как будто внушают: вы нетолько не Маятник, вы и не там, где Маятник. Появляется неуверенность нетолько в себе, но и во всем прочем. Исчезают вполне реальные вещи, которыевы видите рядом с собою. Разумеется, физика способна объяснить, чтопроисходит: вогнутое зеркало фокусирует лучи, исходящие от предмета - сейчасэтот предмет перегонный куб на медном чане, - а нормальное зеркало отражаетполучаемые из вогнутого лучи таким образом, что собственно предмета,очертаний его, в зеркале не видно, а ощущается нечто призрачное, мимолетноеи к тому же перевернутое вверх ногами, где-то в воздухе, вне зеркала.Разумеется, стоит пошевелиться, и эффект пропадет. Взамен эффекта я увиделсебя во втором зеркале - вниз головой. Невыносимо. Что имел в виду Лавуазье, чего требовали от него основатели музея? Современ арабского средневековья, с трактатов Альхацена изучена магия зеркал.Стоило ли городить огород - Энциклопедия, Век Просвещения, Революция, - чтобпродемонстрировать: любое изогнутое стекло способно спровадить вас вВоображаемость. Да и нормальное зеркало наводит дурной глаз - каждое утро забритьем мы глядим в глаза Двойнику, обреченному пожизненному левше. Стоилоли оборудовать зал для такого скромного сообщения, или нам что-тонедоговаривают, и следует в новом свете рассмотреть все попутное - витринки,инструменты, приуроченные к зачаточной физике, к химии просветительства? Кожаная маска для защиты лица во время опытов по известкованию. Даправо? Неужто великий повелитель подколпачных свеч напяливал эту баутту иглядел помойною крысой из-под скафандра: инопланетянин боится повредитьглаза? Oh, how delicate, doctor Lavoisier7. Если вы хотите разработатькинетическую теорию газа, зачем так тщательно воссоздаете эолипилу - краникна шарике, который от нагрева вертится и выбрасывает пар? Вы знаете, чтопервая эолипила была изобретена Героном8 во времена Гнозиса и что онанаходится в основе говорящих статуй и прочих хитроумий египетских жрецов? А прибор для наблюдения гнилостного брожения, 1789, напоминание озловонных выблядках Демиурга? Переплетение стеклянных трубок, восходящих изпузыревидного лона к перепутанным сосудам и сочленениям, - семенные пути наузких вилочках-подпорах между двумя колбами, из одной в другую держит путьпризрачная жидкость, тонкие дренажи расширяются в пустоту... Гнилостноеброжение? Balneum Mariae9, сублимация меркурия, таинство совокупления,сотворение Эликсира! Вот еще один прибор для брожения, на этот раз винного. Игра хрустальныхрадуг, переброшенных от атанора к атанору, выходящих из одного перегонногокуба и в другой куб впадающих. А крошечные очки, миниатюрная клепсидра,малюсенький электроскоп, линза, лабораторный ножик, похожий на клинописнуюлитеру, лопаточка с рычагом-выхлопом, стеклянное лезвие, тигелек в трисантиметра из огнеупорной глины, чтоб плодить в нем гомункулов росточком сгнома, неразличимых размеров матка для микроклонирования, ларцы красногодерева, полные белых пакетиков, похожих на облатки в деревенской аптеке,завернутых в линованный пергамент с неразборчивыми надписями, и в этихпакетиках - минералогические образчики, так обычно говорится, а на самомделе - обрывок Василидовой плащаницы, ковчежец с крайней плотью ГермесаТрисмегиста, длинный, тонкий молоточек мебельного обойщика, которомуназначено отстучать сигнал к стремительному дню Страшного Суда, аукционквинтэссенций для публики Малого Народа Эльфов Авалона, замысловатейшийприборчик для опытов по сгоранию масел: стеклянные шары, сращенные, каклепестки четырехлистника, и соединенные с другими четырехлистниками,связанными между собой золотыми трубками, и четырехлистники с трубками изхрусталя и с медными цилиндрами, под которыми - очень далеко внизу - ещедругой цилиндр из стекла и золота, и новые трубки, опять свисающие вниз, иот них отростки, железы, мошонки, гланды, гребни... И это химия новоговремени? И за это надо было гильотинировать изобретателя, притом что вродебы материя не образуется и не исчезает? Или все-таки его убили, чтоб он немог никому рассказать то, что старался высказать в завуалированном виде,подобно быстрому разумом Невтону, который в свою очередь больше всегоинтересовался каббалой и ее качественными эссенциями? Зала Лавуазье Консерватория Науки и Техники - это исповедь, шифровка,это резюме остального музея, насмешка над самоуверенной и жесткойрациональностью нового времени, шепоток иных тайн. Якопо Бельбо был прав,Разум был крив. Я торопился, время поджимало. Вот метр, килограмм и меры, иллюзиягарантированных гарантий. Но я помнил из лекций Алье, что тайна пирамидраскрывается, только если вести расчеты не в метрах, а в локтях. Вотарифметические машины, по виду - триумфы количественности, на самом же деле- прославление оккультной качественности цифр, возврат к принципамНотарикона, к учению раввинов, рассеянных по городам и весям Европы.Астрономические приборы, часы, автоматы; беда - вдумываться в эти новыеоткровения. Я проникал в сердцевину тайного текста, представленного в формеТеатра Разума, хорошо, успеется, я еще обследую от закрытия до полуночи этиэкспонаты, которые в мутных заходящих лучах восстанавливают свой подлинныйоблик - образов, а не орудий. Так, теперь скорее через залы разных видов техники, энергии,электричества, все равно за их витринами не удалось бы мне укрыться. Чемлучше я постигал или угадывал смысл этих вещей, тем большая тоска меня охватывала, поскольку я не успевал найти укрытие, чтобы ночьюприсутствовать при проявлении их таинственных характеров. Теперь я мчался,как загнанный - вслед за мною, как зверь, летела стрелка часов, чудовищнорос счет; земля неотвратимо обращалась, время перло вперед, и меня вот-вотдолжны были отсюда выгнать. Наконец, миновав галерею электрических устройств, я попал в зал стекла.Какая странная логика потребовала, чтобы в дополнение к самым дорогостоящими сложным чудесам современной техники там находилась и выставка примитивногостекла, известного еще финикийцам? Зала подходила под определение "с миру понитке": китайский фарфор и вазы-андрогины Лалика, керамика, майолика, фаянс,муранское стекло, а в глубине, в гигантских размеров витрине, в натуральнуювеличину и в трех измерениях, лев, убивающий змею. Формально присутствиеэтого экспоната оправдывалось, скорее всего, тем, что группа целиком былавыполнена из стеклянной пасты, но эмблематический смысл коренился, надодумать, в ином... Я попытался вспомнить, где я уже видел эти фигуры. Потом явспомнил. Демиург, отвратительное порождение Софии, первый из архонтов,Ильдабаот, ответственный за этот мир и за его основные недостатки, имелименно этот облик - змеи и льва, - и очи его испускали огненный свет. Можнопредположить, что и весь Консерваторий является символический отображениеммерзкого процесса, при котором от полноты первопринципа - Маятника - и отсиятельности Плеромы10, от эона к эону, по мере расщепления Огдоада, всепереходит к космическому царству, в котором торжествует Зло. Однако в этомслучае и змея и лев свидетельствовали, что мое хождение по музею - инициация- к сожалению, a rebours11 - было окончено, и вскоре мне предстояло увидетьмир не каким он должен быть, а какой он есть. И действительно я заметил, что в правом углу, напротив окон,открывается вход в будку Перископа. Я поднялся в нее и увидел большуюстеклянную пластину, как бы экран командного пульта, на котором расплывалосьизображение, крайне нечеткое, города с высоты. Вслед за этим я понял, чтоизображение передается с другого экрана, расположенного у меня над головой,куда оно поступает в зеркальном виде, и этот второй экран - окулярдопотопного перископа, слаженного, в сущности говоря, из двух кожухов,совмещенных под прямым углом, из которых более длинный вытягивался, кактруба, из будки и продолжался у меня над головой и за спиною, доходя доверхнего окошка, из которого, за счет внутренней игры линз, позволявшейочень широкоугольный обзор, и ловились картины внешней жизни. Я прикинул, насколько метров мне пришлось подниматься в будку, и пришел к выводу, что припомощи перископа мы смотрим как бы сквозь верхние витражи абсиды Сен-Мартена- как бы вися на маятнике: мир глазами повешенного. Я постаралсяприспособить глаз к размытому изображению. Теперь можно было различить улицуВокансон, куда выходил хор, и улицу Конте, в идеальном смысле продолжавшуюнеф. Улица Конте пересекалась с улицей Монгольфьер слева и с улицей деТюрбиго справа, на том и на другом углу по кафе, "Уик-энд" и "Ротонда", анапротив - вывеска, бросавшаяся в глаза на фасаде дома, "Ателье Жаксам", струдом прочитал я справа налево. Перископ. Не совсем очевидно, почему ондолжен был быть в стекольном зале, а не, скажем, в зале оптических приборов,значит, для кого-то имело значение, чтобы образы внешнего мира приходилиименно сюда, в это помещение, именно с этой ориентацией, но кому изачем - я не мог догадаться. Кому понадобилась эта каютка, позитивистская,жюльверновская, напротив многозначительной эмблемы - змеи и льва? В любом случае, если мне хватит силы и смелости просидеть здесь ещедвадцать-тридцать минут, может быть, смотритель уйдет, а я останусь. Я провел в своей субмарине полчаса, показавшиеся веком. Слышались шагипоследних посетителей, шаги последних сторожей. Велико было искушениезалезть под лавку, чтоб избежать случайного обнаружения, но я сказал себе:нельзя. Если меня заметут в стоячем положении, я смогу сойти зазаглазевшегося растяпу. Вскоре погасили свет и воцарилась полутьма. В будке сделалось светлее,потому что с потолка отсвечивал экран, мой последний канал связи с миром.Осторожности ради я должен был оставаться на месте стоя, а если заболят ноги- сидя, по меньшей мере два часа. Время закрытия музея, конечно, не означаетконца работы служащих. Меня взял страх: что, если придут мести залы,перетирать каждый экспонат? Потом я подумал, что, так как музей открываетсяне самым ранним утром, скорее всего его убирают в утренние, а не в ночныечасы. Видимо, так и было, по крайней мере на верхних этажах больше никто неходил. Только какие-то дальние шорохи, сухие щелчки, вероятно -захлопываемые двери. Надо было ждать. В церковь я успею перейти междудесятью и одиннадцатью или даже позже, поскольку Верховники соберутся толькок полуночи. Тем временем компания молодежи вышла из кафе "Ротонда". Одна из девушекнаправилась по улице Конте, повернула на Монгольфьер. Место было не слишкоможивленное, и предстояло довольно нудное времяпрепровождение: час за часомсозерцать безлюдный мир у себя за спиной. Но все-таки перископ был зачем-тоустановлен здесь. Какое же зашифрованное сообщение мог он передавать? Мненачинало хотеться в уборную, разумеется от нервов, не надо об этом думать. Чего только не лезет в голову, когда вы один, нелегально, в перископе.Примерно то же переживали подпольные эмигранты в трюме парохода. Мне, как иим, предстояло пробиться к статуе Свободы с диорамой Нью-Йорка. Одолеваладремота. Может быть, и вправду немного поспать. Нет, лучше не надо, просплювсе на свете. Еще опаснее было предощущение нервного срыва, то есть когда вот-вотзавопишь как резаный. Перископ, подлодка, залегшая на дно, а слева и справапроскальзывают страшные глубоководные рыбы, черней черноты, а их не видно, авоздуха не хватает... Я несколько раз глубоко вдохнул и выдохнул. Надо собраться.Единственное, что не подводит никогда, - список обязательств. Чем необходимозаняться. Вспомнить мелкие дела, составить перечень, со всеми подробностями,со всеми последствиями. Я пришел к необходимости таких-то действий наосновании таких-то и сяких-то предпосылок... Навалились воспоминания, детальные, четкие, упорядоченные. Воспоминанияпоследних диких трех дней, потом - последних двух лет, потом -предшествовавших сорока лет, в том виде, в каком они открылись, когда явломился в электронный мозг Якопо Бельбо. Я вспоминаю (вспоминал вчера) для того, чтобы ввести какой-то смысл внеразбериху нашего поспешного сотворения. Сейчас, как и вчера в перископе, яустанавливаю себя в некоей отдаленной точке сознания и раскручиваю из неерассказ. Точно как с Маятником. Диоталлеви говорил мне, что первая сефира12 -это Кетер, Венец, первопричина, первоначальная пустота. Сначала Он сотворилточку, которая стала Мыслью, где Он начертал все фигуры... Он был и Он небыл, заточенный в имени и убежавший имени, не имел иного имени, кроме"Кто?", - одно только желание прозываться именем... В начале Он начерталзнаки на воздухе, темный свет вышел из Его потаенной глуби, как бесцветныйтуман, дарующий форму бесформенному, и как только Он начал распространяться,в Его середине забили источники пламен, и пламена разлились и озарили нижниесефирот вплоть до самой нижней - сефиры Царства. Однако, может быть, и в том tsimtsum, в том уединении, водиночестве уже содержалось, как утверждал Диоталлеви, обещание возврата. 0И видно: в то время, как свет Бесконечности (Эн-Соф) прежде простирался ввиде прямой линии посреди бесконечной пустоты, ныне же не тем образом Оновниз направилось и устремилось. Оно распространялось очень медленно. Дабудет так сказано: сперва Оно распространялось как луч света, но затемтаинственно возвратилось в самое начало своего распространения и сделалоськак колесо круглым кругло.- Изложение мысли равви Исаака Бен-Соломона Ашкенази Лурия (1536-1572),учившего под именем Ари, отца новейшей каббалы, принадлежащее его ученикуХаиму Виталю ("Древо жизни", 1,4).1Мандала - круг, диск, шар - один из основных сакральных символов вбуддийской мифологии(Здесь и далее - примечания редакции).2пятиконечная звезда (лат.). 3Враждебные Богу и человеку духи - мироправители, слуги дьявола {христ. мифол.) 4Имя детектива в романе "Мальтийский сокол" американского писателяДэшила Хэммета (1894-1961).5Колдовское ритуальное действо (Браз.)6Жак Лакан (1901-1981)- французский философ, теоретик структурного психоанализа.7О, деликатный доктор Лавуазье (англ.)8Герон Александрийский (около II в. д.н.э) - древнегреческий математик.9Морские ванны (лат.)10Плерома (греч. - полнота) - в доктрине гностицизма - совокупностьэонов, каждый из которых являет собой персонификацию одного из аспектовабсолютного божества.11В обратном порядке (франц.).Также, название романа Ж. К. Гюисмаиса, 1884, герой которого скрываетсяот реальности в сон.12Сефира (мн. ч. сефирот) - ключевое понятие каббалы, каждое из десятимистических слов, объединяемых по схеме дерева, человеческого тела,семисвечника и пр., послуживших сотворению мира. По смыслу близко греческому"Логос" (см. рисунок в начале романа). * II ХОХМА *
Дата добавления: 2015-07-24; просмотров: 70 | Нарушение авторских прав
| <== предыдущая страница | | | следующая страница ==> |
| Вольфрам фон Эшенбах, Парцифаль, XVI, 819 (старонемецк.). | | | Классификация АСР. |