Глава IV. Разум когда-нибудь победит 5 страница

Яна была первой, кому Женька рассказала, что на самом деле произошло.
-Иногда мне кажется, что вся наша боль, все сложности и проблемы на самом деле можно очень легко решить, - говорила Женя, сидя на Янкиной кухне и выкуривая одну сигарету за другой, - Нужно просто отстраниться от всех чувств и заставить сердце не биться больше. Думать головой, анализировать – и всё. Убери эмоции – и проблем не останется. Вот только как это сделать?
Яна молчала. Понимала, что Женьке обязательно нужно выговориться. Выплеснуть из себя горечь и боль.
-И знаешь… Когда ты понимаешь, что все твои беды от эмоциональности – становится так больно, что сердце как будто сковывается и сворачивается в клубок. Так сворачивается, что кровь течет медленно-медленно. И не хочется дышать, говорить, жить. Ничего не хочется. Вот есть люди… Любят друг друга. А потом приходит боль. И любовь никуда не девается, она остается, и с болью они идут рука об руку – и тоска их нагоняет. Когда так случается, ты по привычке еще пытаешься что-то делать. Ходишь на работу, ешь, спишь, пьешь, общаешься с кем-то. Но это только по инерции. Твоя оболочка живет. А всё, что внутри горит огнем и постепенно сжигается. Жизнь мимо течет, Янка. Уходит куда-то. И у меня нет сил пытаться её остановить. Как жаль, что от счастья до смерти и от любви до ненависти один шаг. Как жаль, что равенство не выполняется в обе стороны.
-Женечка… Малыш… Я понимаю тебя. Я знаю, что бывает с сердцем, когда его втаптывают в грязь кованым башмаком, словно говоря: "мразь". Когда все, что делаешь, становится не тем, что хотела, когда твоя улица кажется хмурой даже в ясный день. Руки опускаются, уже просто лень пытаться что-то сделать, что-то изменить. И ты не можешь ничего делать, и хочется выпить, залить горе, обиду, замутнить разум. И все проблемы решить одним махом. Пусть ненадолго, всего на пару часов избавить себя от невысказанных слов, снять гору с плеч, убрать блеск из глаз, стереть ошибку, которая вас разлучила, забыться, не позволяя забыть, влюбиться, не позволяя любить. Вот… Почти стихи получились.
-Моя жизнь уплывает в туман, Янка. Дай Бог, чтобы она вернулась. И я не могу понять – ну в чём я виновата? Пенять кроме как на саму себя не на кого, я прекрасно знаю, что ничего почти уже не осталось. Вопросы рвутся прозвучать в тишине, и ответы никогда уже не узнать. Ночь за окном превращается в утро, но я не сплю, сижу и думаю. Хмуро в клетке своих четырех стен, давят мысли о том, что я сделала не так, когда и зачем? Мы встречаемся, любим, проводим время вместе, но в один прекрасный момент мы понимаем, что всё это просто игра… Всегда и во всём.
Яна помолчала немного. Улыбнулась как-то жалко и натянуто, думая: а стоит ли продолжать этот разговор? Не станет ли хуже? И – продолжила…
-Жень, ты ведь поняла, да?
-Что поняла?
-То, что она просто играла с тобой.
-Да, - Женька усмехнулась как-то зло, - Она играла. Лёка играла. Илья играл. Сделали из меня какой-то предмет для удовлетворения собственных амбиций. А за что? Ну что я такого сделала?
-Ты ничего не сделала. Это жизнь. Такая, какая она есть.
-Надо что-то менять. Попытаться что-то изменить, понимаешь? Так нельзя.
-Жека, брoсь. Ни один человек не в состоянии в одиночку изменить мир. Так не бывает.
-Конечно, - процедила, - Все мы сидим и плачем о том, как всё плохо – но при этом, чёрт возьми, и не пытаемся ничего менять!
-А что делать? Какие пути ты видишь?
-А вариантов масса. Можно сесть и поплакать. Пореветь над собственной загубленной жизнью. Отстраниться - это лучше, чем плакать, но всё равно не очень. Лучше - определить, что тебе не нравится, и изменить это так, чтобы стало нравиться. Есть и другой путь, кастанедовский: убедить себя, что на самом деле это тебе нравится.
-Мда… Это уже философия…
-Да какая там философия? Это правда… Правда жизни…
Женька говорила как-то вяло, без эмоций. Как будто на автопилоте высказывала слова, выстраданные тёмными одинокими ночами. Без надежды высказывала – просто так.
-Жень, весь мир не переделать. Я знаю, что это паршиво – когда такие люди живут и здравствуют, продолжая причинять боль всем вокруг. Но что ты с ней сделаешь? Воспитать её не получится – ты уже поняла. А если не воспитать – тогда что? Изолировать от общества?
-Уничтожить, - прошептала, - Уничтожить в себе чувства к ней. И сразу станет наплевать.
-Ну да. Ты, допустим, уничтожишь – хотя это вряд ли быстро получится. А другие?
-А на других плевать. Каждый человек сам должен быть ответственен за свою судьбу.
-Тебе очень плохо, да, Женька? - спросила Яна, помолчав немного.
-Да нет… Как ни парадоксально, но если бы было очень плохо – было бы легче. Мне просто никак. Никак и ничто. Я – никак и ничто. Знаешь, если бы не Леся и малыш, я бы уже давно покончила с собой.
-Что ты такое говоришь? С ума сошла?
-Да нет… Я никогда не понимала людей, решающих свои проблемы с помощью суицида. А теперь поняла: когда человеку становится нечего терять – он убивает себя легко. Без страха, без сомнений – просто ради того, чтобы хоть что-то сделать.
-У тебя есть мы. Друзья.
-Друзья – это тоже понятие растяжимое… Да, вы есть. Вы рядом. Но от этого, чёрт возьми, не легче!
-Как же не легче? - удивилась Яна, - Ты думаешь, лучше было бы одной?
-Да, - твердо сказала, - Было бы лучше. Если бы не было друзей, Леси, ребенка – я бы могла творить со своей жизнью всё, что угодно. А так… Ответственность сдерживает.
-Жень, что ты такое говоришь? Человек не может быть один!
-Когда умирает душа – лучше быть одному.
Не спасали эти разговоры, приправленные горечью и психоанализом. Не спасали, но как-то притягивали к свету. Хоть немножечко, хоть чуть-чуть – притягивали.
***
Но постепенно накатывала усталость…
Хуже всего были вечера в офисе, когда работа заканчивалась и всё указывало на то, что пора идти домой. В такие моменты хотелось только одного: упасть на пол и выть, бесконечно, яростно…
В один из таких вечеров Женька не выдержала. Выбежала во двор, села в машину. И понеслась по ночному Питеру куда-то вдаль. Тормозила на светофорах, сигналила зазевавшимся прохожим. И только дрожащие губы выдавали внутреннее напряжение и боль.
Она просто не могла сейчас уехать домой. Там – радость, улыбки, милая домашняя Леся, пообещавший заглянуть Макс, перегоревшая лампочка на кухне, вкусный ужин – и безграничная тоска.
Вздохнув, Женька свернула в переулок и остановила машину около клуба. Вывеска «Эрос» блестела, переливалась неоновыми огнями. И всё было как всегда – тот же охранник на входе, тот же красный шелковый канат, ограничивающий пространство для парковки, те же радостные и красиво одетые люди, спешащие окунуться в ночную праздность и развлечения.
-Всё как всегда, - пробормотала девушка, смакуя эту фразу, почти наслаждаясь ею.
Конечно, она не стала заходить в клуб, даже смотреть на него долго не стала. Включила приёмник и поехала дальше – к заливу.

Прощай… Это значит, что мы – никогда.
Это значит, что нечем дышать.
Это значит веками не спать…
Стала слишком широкой кровать.
Для меня… одного.

Голос Газманова лился из колонок, заполняя собой тесные автомобильные внутренности и, заодно, Женькино сердце. Она смотрела на тихую водную гладь и вспоминала, как часто приходила сюда с Мариной, целовала её, розовую от холодного ветра и согревала дыханием замерзшие ладони.

Прощай… Будет долго твой запах витать.
И твой смех, отражаясь от стен
На бокалах звенеть и дрожать.
В зеркалах мою жизнь отражать…
Продолжать… Отражать…

Всё сознание словно разделилось на маленькие кусочки. Одни кричали о боли, другие пели о том, что нужно, нужно что-то делать. Но что именно – и сами не понимали.
С этих пор Женька стала каждый вечер после работы приезжать сюда. Насиловала магнитолу, прокручивая одни и те же, внезапно ставшие любимыми, старые песни.
Закрывала глаза и целиком погружалась в мир воспоминаний – туда, где Марина была рядом, где были её нежные руки, лучистые глаза и запах, запах, запах… Жене казалось, что всё вокруг пропитано этим запахом – сладкой смеси духов, ментоловых сигарет и шоколадных конфет.
И казалось, что всё это – залив, машина и одиночество – ненастоящее. Всего лишь сон, который нужно просто пережить. А потом проснуться – и улыбаясь, рассказать за завтраком Маришке. А, может, даже не Маришке, а Лёке – и проснуться не в Питере, а в Таганроге, и осознать, что тебе всё еще девятнадцать, и в соседней комнате – такая смешная и родная Кристинка, и что нужно идти в институт, и сдавать зачёт по электротехнике, и занять полтинник до пятницы, и купить яиц и печеночный паштет… И жить… Жить, чёрт возьми! Жить…
Но всё заканчивалось, так и не успев начаться. Приходилось открывать глаза, прогревать мотор и ехать домой.
И снова видеть эти преданные глаза, ласковую улыбку, нежный взгляд. Слушать милое щебетание о том, как приезжал Серега и привёз синего медведя для будущего малыша. Что-то есть, что-то пить, на что-то отвечать и что-то рассказывать.
Вместе смотреть сериал по телевизору, и собираться в выходные в театр или на выставку. А потом включать душ и сидеть на дне ванной, ловя губами чуть тёплые капли, падающие из протекающего шланга. Пересчитать каждую из кафельных плиток на стене, обсохнуть, надеть пижаму – и в кровать.
А там через силу обнимать, прижиматься, шептать на ушко нежные, наизусть заученные слова и словечки, целовать теплую щеку, а потом прошептать устало: «Спокойной ночи, дорогая», обнять и долго лежать без сна, сжимая до крови губы и силясь закрыть глаза.
Закрыть, заснуть – а там, во сне, снова Марина. Подходит тихонько, берет за руку и уводит с собой в ночь. Ведёт по какому-то одному ей ведомому пути, молча, и так трогательно сжимает руку своей ладошкой. И улыбается, укутывая своими шелковыми волосами, целует куда-то в переносицу и языком ведет к кончику носа. А потом – только этим и разнились сны – или исчезает, оставляя за собой лишь шлейф из знакомого до судорог запаха, или каменеет, застывает словно изваяние, всем своим видом говоря: «Я не твоя, не твоя, не твоя…».
И приходится просыпаться, открывать глаза и разминать сведенные судорогой ноги, и выползать на кухню за сигаретами, и до утра смотреть на тлеющий за окном рассвет – без мыслей, без чувств, без эмоций.
Но обязательно наступал день, выглядывало солнце, вставала Леся, озабоченно трогающая свой живот, приезжала нарочито-веселая Яна, Сергей звонил и требовал немедленно мчаться на работу, а там – клиенты, переговоры, анализ рынка и ситуации, а потом – снова залив, ужин, ночь, Леся, сны, тоска, боль, ненависть, пустота...
-Хватит! - Олеся изо всех сил ударила ладонью по столу, ойкнула и подула на ушибленное место, - Я больше не могу смотреть, как ты себя изводишь. Не можешь без неё? Вот телефон, звони. Проси прощения, становись на колени, унижайся – она простит. Покуражится и простит. И ныряй снова в свой омут.
-Лесь, не сходи с ума, - вяло попросила Женька, ковыряя в тарелке что-то ярко-желтое. Яичницу, чтоли?
-Это ты сходишь с ума. Я бы вообще отвела тебя к психотерапевту. Твоя затяжная депрессия – это болезнь, Женя!
-Нет у меня депрессии, - отмахнулась, - Дай мне соль, пожалуйста.
-Ты старательно делаешь вид, что всё нормально! - Леся грохнула солонкой о стол и Женька начала мысленно считать крупинки, но сбилась где- то на семнадцатой.
-Ты меня слышишь или нет?
-Слышу. Не ори. Чего ты от меня хочешь?
-Я хочу, чтобы ты прекратила жить воспоминаниями. Твоя жизнь не кончилась с уходом Марины.
-Да. Не кончилась, - солгала, но что еще оставалось делать?
-Я тебя ненавижу, - Олеся устало прислонилась к подоконнику и заплакала, горько, некрасиво, - Ты убиваешь себя. Каждый день, каждую минуту.
Женя вздохнула тяжело, подошла, обняла девушку за талию и погладила круглый животик:
-Малышка, не плачь. Я ведь… я с тобой. Если бы не ты – меня бы вообще уже не было на свете. И это… так здорово, что ты есть.
Тяжело давались слова, не хотелось говорить, но было очень важно, чтобы Леся поверила. И она поверила. Обернулась, уткнулась носом в Женькину шею и обняла крепко-крепко.
-Ты ведь нас не бросишь, да? - прошептала обреченно.
-Не брошу. Вы… Ты и малыш – это единственное, что есть у меня. Я вас люблю. Обоих. Что бы там ни было, я никогда вас не предам.
Женька отдавала себе отчёт в том, что говорила. Этим обещанием она привязывала себя к Лесе до конца жизни. Но она была готова к этому.
И Олеся поверила – сразу, безоговорочно. Она ведь знала, как много для Жени значат слова «честь» и «достоинство». И сразу стало легче дышать, ушли мрачные мысли последних месяцев. И предлагая Женьке пойти погулять, Леся уже улыбалась открыто и радостно.
В этот вечер они были вместе. Долго сидели в любимой кафешке в парке, потом бродили по аллеям, держась за руки и разговаривая о будущем. В эти часы, казалось, Женька ожила – улыбалась, разговаривала, даже смеялась.
-А как мы его назовем, Жень? - спрашивала Леся чуточку смущенно.
-Не знаю. А ты как хочешь?
-Я бы назвала Мишей, если мальчик. А если девочка – Леной.
-Нет, Леной не надо.
-Почему? В честь Лёки…
-Я не хочу, чтобы наш ребенок был таким же, как Ленка. Пусть у него будет своя судьба. Такая, какую он выберет…
Женька замолкала, а Олеся судорожно старалась контролировать собственные фразы, боясь напомнить… боясь ранить… боясь снова увидеть стенку, которая сегодня лишь немножко уменьшилась.
-Ты счастлива со мной, Олеська? - Женя первая задала вопрос, который тревожил обеих.
-Да, - ответила, не задумываясь, - Я очень тебя люблю. И надеюсь, что смогу в итоге растопить лёд в твоем сердце.
-На это понадобится очень много времени.
-Я буду ждать. Я буду ждать целую жизнь, если понадобится. Потому что без тебя эта жизнь мне уже не нужна.
Женя застыла – словно окаменела. Сжались в тонкую ниточку губы, задрожали веки и вдруг из глаз потекли слёзы, разделяя лицо на три дорожки. Она привлекла к себе Олесю, покрывая её лицо солеными поцелуями, но в глубине души держала в объятиях Марину, которой целую вечность назад говорила те же слова…

***
В свой тридцать первый день рождения Женька не поехала на работу. Пробормотала что-то по поводу важной встречи и, оставив Лесю готовить праздничный стол, понеслась к заливу. Хотелось просто побыть одной – хоть час, минуту, мгновение.
Женя знала, что вечером снова закрутят дела – придётся пить, улыбаться, принимать поздравления, и шутить, и делать вид, что понимаешь чужие шутки. А сил уже почти не было.

И бессонными ночами…
Рядом с женщиной чужой
Вспомнить птиц, что так кричали
Унося мою любовь.
И бессонными ночами
Боль накроет, как прибой
Унесет река печали…
За собой.

-И как тебе спится рядом с чужой женщиной, котенок? - чей-то голос раздался совсем рядом, над самым ухом. Вздрогнув, Женька открыла глаза. Повернула голову. И – дернулась, одновременно пытаясь открыть дверь и выскочить из машины. Но руки запутались в кнопках, глаза закрыла какая-то пелена и сердце… сердце отказалось работать в привычном ритме – колотилось, колотилось, как бешеное, тыкаясь из одной стороны грудной клетки в другую.
А она… Она всё та же, в светло-бежевых брюках и блузке с глубоким разрезом, в босоножках на шпильке, накрашенная, яркая, красивая, своя, родная, чужая…
-Исчезни, - прошептала Женька сквозь слёзы. Она уже не рвалась выйти из машины, сидела, сжав обеими руками руль и закрыв глаза, - Умоляю тебя, исчезни.
-Ты боишься даже посмотреть на меня, котенок? - Марина прикурила сигарету и поднесла к Женькиным губам, - Успокойся, я не буду на тебя накидываться.
Сигарета выпала из онемевшего рта прямо на колени, прожигая брюки. Боль помогла вернуть самообладание. Женя глубоко затянулась и почувствовала, как отпускают тиски, сковавшие голову.
-Что тебе нужно? - спросила, не поворачивая головы.
-Поговорить, - улыбнулась Марина. Ей было приятно видеть, что она всё так же действует на Женьку.
-Ну, говори.
-Как твои дела?
-Нормально, - пробормотала Женя. А что еще она могла ответить? - Ты спрашиваешь для того, чтобы просто спросить, да?
-Нет. Я никогда не спрашиваю о том, что меня не интересует.
-Ах, да. Я забыла.
Женька молча смотрела вперед и вслушивалась в звучащие в глубине головы звуки.
-Ты забыла меня, да? - в голосе Марины зазвенели тщательно скрываемые слёзы.
-Нет.
-Женька, я не могу жить без тебя. Возвращайся, а?
Сжала кулаки. Задышала глубоко, боясь, что не хватит воздуха. Молчала, потому что говорить было нечего. Но Марина так не считала.
-Знаешь, а я же целую речь приготовила. Когда узнала, что ты сюда каждый день ездишь. Репетировала даже, готовилась как буду тебя убеждать. А увидела – и слов не нахожу. Глупо, да?
-Да.
Снова замолчали. Мыслей не было. Зато чувств – хоть объешься.
-Женька… Прости меня, - Марина положила ладонь на Женину коленку и погладила, чувствуя, как напрягаются под брюками мышцы, - Я уже два месяца ни с кем не встречаюсь. Не могу просто. Они звонят, приходят – а я не могу. Что-то ты со мной сделала, изменила. Я же тоже сюда часто приезжала. От воспоминаний отделаться не могу, сердце давит и душит. Я поняла, наконец, что мне только ты нужна. Ты – со своей нежностью, верностью, со своей силой воли и духа. Ты… Только ты. Это… Поздно? Скажи.
-Да.
Сказала, как кулаком припечатала. Помолчала, собираясь с мыслями и вдруг почувствовала вкус шоколада на своих губах. Не поняла даже сразу, что произошло, а когда поняла – охнула и всем телом вжалась в эту пьянящую теплоту, целовала исступленно, напористо, впитывая в себя вкус, цвет, запах, любовь, тепло – всё то, ради чего стоит жить.
Сквозь пелену ощущала руки, скользящие по щекам, плечам, забирающиеся под майку. Рычала что-то сквозь зубы, но не могла, не могла оторваться от этого тела, языка, губ…
-Прекрати! - смогла. Оттолкнула, одергивая майку и опустила взгляд вниз, - Хватит!
-Ты хочешь меня, - Маринкины губы где-то в районе шеи, шептали что-то, уговаривая, - Ты сама понимаешь, что любишь меня…
-Да. Люблю, - Женя рукой отодвинула Марину и достала из бардачка сигареты. Заговорила, старательно сдерживая внутри вонючую противную боль, грозящую вырваться наружу, - Люблю. Любила. Буду любить… Наверное. Но уже поздно.
-Не поздно! - воскликнула Маринка, - Не поздно, Жень! Я изменилась. Никаких измен больше не будет. Я буду только с тобой. Мы будем жить вместе, я рожу тебе сына, и летом мы втроем поедем на море, и будем купаться в ласковых волнах, валяться на песке, а потом побежим в гостиницу, уложим сынишку спать и будем долго, до изнеможения заниматься любовью. А ночью будем гулять по пляжу, и ты будешь читать мне стихи, а я говорить о том, как сильно я тебя люблю…
Голос Марины ласкал, обволакивал сознание, и в глазах возникали картинки такого желанного, такого возможного счастья.
-Да, - прошептала Женя, - Будет море. Будет сын. Будут стихи и ночные прогулки по пляжу.
-Котенок…
-Да. Всё это будет. У меня, у Леси и у нашего ребенка.
Марина застыла, пораженная. Не такого ответа она ждала, не на такой ответ надеялась.
-Жень, ты понимаешь, что говоришь? Ты собираешься связать свою жизнь с нелюбимым человеком и мучиться, зная, что могла бы быть со мной.
-Да.
-Почему? Ну, почему? Ты ведь любишь меня.
-Потому что она меня любит. Я хочу, чтобы она была счастлива. И в моих силах это сделать.
-И ты добровольно отказываешься от собственного счастья ради чужого?
-Да.
-Ты просто дура, Женя. Была дурой и осталась. Тебе следовало бы родиться в семнадцатом веке – там с такими принципами можно было бы жить.
-Да.
Они помолчали еще немного. А потом Марина вышла из машины, а Женя опустила голову на руль и заплакала – горько, отчаянно.
Она чётко понимала, что только что сделала: добровольно отказалась воскреснуть. Добровольно отказалась от мечты, от счастья.
-Я сделала то, что должна была, - улыбнулась сквозь слёзы Женька, - Я не могу быть счастливой, но Леся заслужила своё счастье.
Она не сразу поехала домой – покружила еще по радостно-весеннему Питеру, остановилась у ларька, купила мороженое и тут же подарила его пробегающему мимо мальчишке.
Боль успокоилась, как будто убаюкалась в груди и стала не такой колючей, как раньше.
-Всё равно это не продлилось бы долго, - успокаивала себя Женя, подъезжая к Лесиному дому, - Она бы обязательно взялась за старое… Пусть не сразу, но рано или поздно мы бы всё равно расстались. А мне пришлось бы жить с грузом Лесиной боли и слёз. Олеська доверилась мне, и я не имею права обмануть её надежды и веру. Не могу стать такой же, как Марина. Даже если бы хотела – не смогла бы.
Зайдя в квартиру, Женька сразу, не разуваясь, метнулась на кухню. Воровато оглядываясь, выудила бутылку водки, налила полстакана и задумчиво посмотрела на переливающуюся в солнечном свете жидкость.
-Ну что, за упокой любви моей и надежды? - улыбнулась жалко, - Не чокаясь…
Тремя глотками осушила стакан и закашлялась. Взгляд упал на листок бумаги, прикрепленный к холодильнику.
-Кстати, а куда все делись? - подумалось вдруг, - За продуктами уехали, чтоли?
Женя развернула и прочитала записку. Помотала головой. Еще раз прочитала. Посмотрела на маленькое зеркальце у холодильника.
-Что за бред? - удивленно спросила у своего отражения и выудила телефон из кармана.
Три раза выслушав «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети», Женька пожала плечами и, прихватив куртку, пошла вниз к машине.
-Сюрприз они, чтоли, решили устроить? Или это просто шутка такая?
На Невском она попала в пробку. Пришлось около получаса слушать радио, медленно продвигаясь вперед в потоке машин. Даже выйти было невозможно – настолько плотно стояли автомобили.
Когда окончательно измотанная Женя, наконец, вышла из машины, Питер уже укрылся серым покрывалом сумерек.
И сердце охватила непонятная грусть-печаль, какая-то новая, незнакомая раньше.
-Где тебя черти носят? - Максим кинулся по коридору навстречу Женьке и она вдруг ощутила страх.
-Что случилось?
-Леся в операционной. Язва открылась. Кровотечение, - Макс как будто выплевывал слова, тщетно пытаясь скрыть своё волнение.
-О, Господи… Как она? Что врачи говорят?
-Говорят, что всё будет нормально… Операция уже три часа длится.
-Почему это случилось? - Женька буквально накинулась на друга, - Может, нужны лекарства? Да рассказывай ты толком, чёрт возьми!
-Успокойся, я сам не знаю ничего – с ней был Серега, он мне уже отсюда позвонил.
-И где он?
-Этажом выше, там операционная.
-Пошли туда, - рванулась, и тут же застыла, обхваченная сильными Максовыми руками.
-Жень, не дури. Нас всё равно не пустят. Его пустили потому что он тут кого-то из врачей знает.
-Блин... - Женька вырвалась и присела, прислонившись спиной к стене. Закрыла глаза. Ей было стыдно признаться, но в глубине души она понимала, что чувствует лишь волнение за жизнь друга и ничего больше. Никакого особенного страха. И вдруг она поняла.
-Макс, всё будет нормально, - улыбнулась, - Я даже страха не чувствую. А ты же знаешь, как это всегда бывает… Значит, всё обойдется.
-Дай Бог, чтобы так и было, - Максим присел рядом, - Ты знала, что у неё язва?
-Знала, конечно. Эта болячка появилась после нашего лета на море. Желудок не выдержал голодовок и тяжелой пищи.
-Ясно… А я не знал. Значит, ей нельзя было волноваться?
-Да.
Они просидели в коридоре больше часа. За это время на улице совсем потемнело и, выходя курить, ребята с тоской смотрели на белые звезды и думали каждый о своем.
Женька – о том, что её день рождения стоило бы объявить днем стихийных бедствий – настолько много несчастий случается в этот день. А Максим – о том, как придёт домой, примет душ и завалится на диван с бутылочкой пива.
За этими мыслями, они не заметили Сергея, который молча остановился позади и закурил сигарету. Лицо его было уставшее и какое-то серое, наверное, от больничного пейзажа.
-Серый, ну что там? - первым оглянулся Макс.
-Она умерла.
Время не остановилось. Всё вокруг было таким же, как секунду назад. Женька обалдело похлопала глазами и потерла рукой внезапно ставший холодным лоб.
-Как умерла?
-Так, - Сергей с остервенением затянулся и тут же выбросил сигарету.
-Серега, ты так не шути, - с угрозой пробормотал Максим, - Что за приколы?
-Это не шутка.
Женя перевела взгляд с одного парня на другого.
-Вы что? Это вы нарочно всё придумали, чтобы меня к жизни вернуть, да? Чтобы я поняла, что теряю?
Женькины глаза бегали туда-сюда и в какой-то момент пересеклись с Серегиным взглядом. И тогда он сделал шаг вперед, схватил Женю на одежду и заорал громко, яростно, с содроганием:
-Твою мать, ты что, не поняла? Она умерла! Умерла! Всё! Леси нету больше! Она лежит там, вся разрезанная! И ребенок тоже умер! Ясно тебе?
Она не вырывалась. Болталась, как тряпка, в сильных руках и силилась что-то сказать сквозь сжатые губы.
-Серый, подожди! Да отпусти ты её! - Максим с трудом оторвал Сергея от Жени и оттолкнул его в сторону, - Говори!
-Это из-за тебя! - кричал Сергей, не затихая ни на секунду, - Твоя сука позвонила Олеське и сказала, что из-за неё вы не можете быть вместе! Сказала, что вы любите друг друга! И Леська решила тебя отпустить. Шмотки твои собирать начала! А потом скрутилась вся от боли – и всё! Умерла. Из-за тебя! Из-за твоей сучки! Умерла! Они не спасли её! Не смогли!
Он бросал эти жестокие, больные слова в лицо Женьке, но они натыкались на стену и не проникали внутрь. Перед лицом стояла какая-то пелена. Не слёз – нет… Отчаяния.
-Ты всё спрашивала, что может быть хуже, чем то, что она тебя бросила? Да? Вот что может быть хуже! Смерть! Ты несешь всем только несчастья! Только боль! Слышишь ты или нет? Только о себе думала. Доигралась? Доигралась, мать твою?
Женя не выдержала. Задохнулась от невысказанных слов и затравленно посмотрев на друзей, бросилась бежать. Чувство вины и боли давило, окружало со всех сторон. А хуже всего было то, что Сергей был прав. Она виновата. Она и… Марина. Они убили Олесю.
Когда впервые в голове пронеслось это слово, Женька остановилась. Оглянулась. Посмотрела на согнувшихся где-то вдалеке ребят. И чётко осознала: Леси больше нет. Ребенка нет. И никогда не будет. Всё кончено.
Максим со слезами на глазах смотрел то на мечущуюся по улице Женю, то на ревущего взахлеб Сергея. Он хотел, но не мог помочь… Не мог… Ничего нельзя уже было исправить.
Словно в трансе, Женька быстро бежала по улице. Боль и ярость требовали выхода. Попадись ей в этот момент кто-нибудь на пути, она бы, наверное, убила. Сразу, не задумываясь. Просто ради того, чтобы выплеснуть из себя желчь и горечь.
Не было смысла пить. Не было смысла кричать. Не было смысла что-то делать и о чём-то думать. В голове осколками сердца пульсировало только одно слово: «никогда». Никогда не улыбнется, никогда не заговорит, никогда не закричит, никогда не начнёт ругать за разбросанную одежду… Никогда… Никогда… Никогда…
И сотни миллионов лет не смогут ничего изменить. Люди не воскресают. Люди уходят молча. В никуда.
Женька сама не поняла, как оказалась на набережной. Хотя нет, что уж там… Прекрасно она поняла. И знала, куда бежала. Куда стремилась. Туда, где всё должно было закончиться.
Она аккуратно сложила одежду на берегу и обнаженная вошла в воду. Ледяные струи заставили кожу сжаться, а мышцы напрячься в бессмысленной попытке согреть усталое тело.
В глазах чёрным флагом мелькала ночь.
-И мы войдем рука об руку в реку забвения, - пронеслась в голове неизвестно откуда взятая фраза и вдруг Женька засмеялась.
Хохоча, плескалась в воде, ныряя и пытаясь достать кончиками пальцев до дна. Кричала что-то небу, возмущаясь, почему с него не убрали звезды. Ведь траур не может быть звездным! Ведь не может, правда же?
Ладонями, Женя поднимала тучи брызг и смеялась, подставляя под них лицо и ловя губами грязные капли воды.
Волосы как будто съежились в комочки, и кожа покрылась фиолетовым отблеском.
-Ну что вы там? - заорала Женька, поднимая лицо к небу, - Вы довольны? Добили? Да? Добили? Долго же у вас это не получалось… Крепкий орешек оказался, правда?
Она снова засмеялась, уже ногами поднимая со дна водорослевую зеленую жижу.
-Да, долго же я сопротивлялась! Еще в Таганроге должна была сдаться, правда же? А вот хрен вам! Слышите меня, вы? Я еще жива! И вы не выиграли! И эта сука не выиграла! Я больше никому не позволю играть со мной! Играть с людьми! Я изменю этот чертов мир, я положу свою жизнь ради этого! Ясно вам? Вы не выиграли! Не выиграли!
Женя уже захлебывалась, то ли водой, то ли собственными словами. Задыхаясь, выползла на берег, коснулась губами холодной земли и шептала, плача: «Не выиграли… Не выиграли…»
Много времени прошло прежде чем она встала и, покачиваясь, нашла свою одежду. Еще больше – прежде чем добралась до знакомой десятиэтажки.
Пешком поднялась по лестнице и, отступив на шаг, ударила ногой в дверь. Постояла, как будто пытаясь понять, почему дверь выдержала и ударила еще раз. И еще. И еще. На пятом ударе дверь открылась и Женька с размаха залетела в квартиру. Упала на колени. Подняла голову. И уткнулась взглядом в Марину и Шурика, изумленно смотрящих на неё с прохода.
-Ты что здесь делаешь? - первой подала голос Марина, - Совсем с ума сошла?
Никто не осудил бы Марину за эти слова. Вид полубезумной мокрой женщины, стоящей на коленях в прихожей удивил бы любого. Но Женьке было уже всё равно. Медленно, рывками она поднялась на ноги, уперлась рукой об стенку и впервые за долгое время посмотрела в Маринины глаза.
Женщина отшатнулась от этого взгляда – столько ненависти, боли и… любви скользило в нём.
-Я могла бы убить тебя, - прошептала Женя, не отрывая глаз, - Тебя… А потом себя… Но я не Бог, чтобы судить нас. Пусть Он судит…
Помолчала, физически ощущая страх и недоумение Марины, а потом сделала шаг вперед, провела ладонью по её щеке и ушла, раздвигая плечами весеннюю ночь.
***
На похороны собралось очень много людей. Даже мужчины плакали, не скрывая слёз. Только Жени не было.
Спустя неделю после поминок её начали искать. Но квартира оказалась продана, автомобиль – тоже, а из офиса исчезли все следы Женькиного пребывания в нём.
Максим бесился, Яна с трудом утешала окончательно растоптанного Сергея, и все вместе они продолжали ставшие уже бесполезными поиски.
Был человек – нет человека.
Марина на звонок Яны ответила, что не видела Женю со дня её рождения и не нашла нужным объяснить что-то еще.
Было подано заявление в милицию, но дело так и спустили на тормозах.
Сергей винил себя, убивался. Он не помнил ни слова из того, что выкрикивал Женьке в лицо на ступеньках больницы, но знал, как был несправедлив.
Фирма «М&S» продолжала работать, но уже в другом офисе и с другими сотрудниками – весь старый персонал был уволен без объяснений.
Спустя полгода Максим женился. В тот же день Сергей поставил Яне ультиматум и она решила остаться с мужем. Парень вернулся к жене и сыну.
Поиски Жени прекратились. По привычке, ребята еще периодически звонили в милицию с вопросами, однажды даже отправили письмо в программу «Жди меня», но надежды ни у кого не было.
И только двадцать первого апреля, в годовщину Лесиной смерти, придя на кладбище, Максим и Сергей увидели новый обелиск. Белый, с золотой надписью.
Они кинулись в похоронное бюро, с кем-то разговаривали, куда-то ездили. И выяснилось, что обелиск заказала год назад женщина, представившаяся как Евгения Ковалева. Оплатила вперед, но попросила установить не сразу, а в определенный день – 14 марта. Других данных о женщине не сохранилось.
Вернувшись на кладбище, Максим и Сергей долго сидели у могилки, молча, а потом поднялись и пошли, не сговариваясь, в разные стороны.
А за их спинами на ярко-белый обелиск упал лучик весеннего солнца и заиграли золотом буквы на надписи:

Твоя беда – моя беда.
Твоя боль – моя боль.
Твоя душа – моя душа.
Что бы ни было.
Навсегда.
Вместе.

Конец.

Дата добавления: 2015-07-20