Глава 11 золотой покров

Вот такой была Франция, когда в 1367 году туда вернулся де Куси. Его собственный домен страдал от нехватки рабочей силы, впрочем, после эпидемии чумы это стало обычным явлением для всех землевладельцев. Пикардия, кроме того, пострадала не только от английского нашествия, но и от Жакерии, и от бесчинств англо-наваррцев. После поражения французов крестьяне, не желая снова платить налоги, ушли в соседние имперские земли – в Эно, на другой берег реки Мез.

Дабы удержать рабочую силу, де Куси применил запоздалое средство – освободил сервов, или несвободных крестьян. «Из ненависти к рабству, – признавал он в своей хартии, – они уходят с наших земель в другие места и освобождаются, когда пожелают, без нашего на то разрешения». (Если серв сбегал от хозяина и оставался в другом месте на протяжении года, он считался свободным.) Вообще крестьяне поздно стали разбегаться с земель Де Куси, причиной тому, возможно, являлось их былое процветание. Во Франции до чумы большинство крестьян были свободными. Отмена крепостного права стала результатом не столько морального осознания несправедливости этого явления, сколько из желания получать деньги за ренту земель. Хотя оплаченный труд свободных нанимателей обходился дороже бесплатного труда сервов, рента приносила большой доход; кроме того, арендаторов не надо было кормить, а питание требовало значительных расходов.

Хартия де Куси от августа 1368 года представляла собой вариант коллективного «дарения», освобождавшего двадцать два городских и сельских района в обмен на ренту и подати «в бессрочное владение наше и наших наследников». Арендная плата составляла от 18 ливров в Троли до 24 су во Френе (эти деревни существуют до сих пор) и 18 пенсов за очаг в Курсоне. Изложение документа, пусть и цветистое, дает ясную и четкую картину средневекового законодательства в отношении землевладения, в отличие от запутанного освещения этого вопроса в последующие годы.

«По обычаю и традиции», – говорится в документе, – все люди, живущие в феодальном владении де Куси, являются «нашими мужчинами и женщинами, обязанными отдавать нам наиболее ценное (morte-main), а перед свадьбой делать брачный взнос [ formarriage ]». Поскольку многие ушли, «земля наша осталась необработанной и превратилась в пустыню, а потому упомянутая земля сильно понизилась в цене». В прошлом местные жители в обмен за свободу предлагали отцу Ангеррана пожизненную ренту, а потому «наш дорогой, возлюбленный отец, да упокой Господь его душу, поразмыслил и счел, что ему выгоднее покончить с традицией и обычаем и воспользоваться предлагаемым доходом», однако он умер прежде, чем успел удовлетворить их просьбу. Достигнув совершеннолетия, сын получил в наследство земли отца и, выслушав ту же просьбу, более ему выгодную, нежели упомянутые morte-main и formarriage, которых еще надо было дождаться, рассудил, что, если он откажется от уз серважа, у него «и людей прибавится, и земля будет обработана и станет более ценной для нас и наших потомков». «Да будет известно, что после глубоких размышлений на сей предмет, понимая наши права и выгоды, мы навсегда отказываемся от morte-main и formarriage во всех наших имениях. Мы не сохраняем и не возобновляем серваж ни сейчас, ни в будущем. То же относится и к нашим потомкам и любым другим людям, если они будут иметь к этому отношение. Рента и сборы, получаемые от вышеупомянутых земель, будут присоединены к нашему наследству, к феоду и поместью, которые мы получили от короля, его мы и попросим о согласии и утверждении нашего прошения». Три месяца спустя де Куси получил королевское согласие.

Большинство землевладельцев, особенно бедных, со слишком маленькими наделами, не позволявшими получать стабильный доход, страдали от бедствий последних двадцати лет больше, чем крестьянство. Труд сервов, погибших во время чумы, не мог быть восполнен, поскольку нельзя поработить свободных людей. Мельницы, зернохранилища, пивоварни, амбары и другие сельскохозяйственные строения приходилось перестраивать за счет владельца. Траты на выкуп и содержание пленников за двадцать лет проигранных сражений, даже если цену эту платили города и крестьяне, тоже истощали доходы, хотя де Куси, которому всегда благоволила фортуна, в данном случае не слишком пострадал. Выкупа он не платил, кроме того, в июне 1368 года он получил от короля Франции Карла V тысячу франков в качестве возмещения затрат на пребывание в плену и исправления ущерба, нанесенного войной его поместьям.

Переход на оплачиваемые отношения ослабил связи землевладельца и крестьян, зато доход от ренты приносил значительные выгоды и свободу. Богатые люди стали строить в Париже роскошные особняки и постепенно обретали тягу к урбанистической жизни. Центром притяжения сделалась новая королевская резиденция Сен-Поль на восточной оконечности города, рядом с Бастилией. Стоявшие там несколько домов король превратил во дворец, окруженный семью парками и вишневым садом. Дома соединялись друг с другом посредством двенадцати галерей и дворов, деревья в садах были затейливо подстрижены, в зверинцах держали львов, а в птичниках – соловьев и горлиц.

Карл жил в неспокойную пору, но и в такие времена существуют нетронутые места, жизнь в которых наполнена красотой и играми, музыкой и танцами, любовью и работой. Облака дыма над головой и зарево костров по ночам свидетельствовали, что где-то пылают города, зато над соседней областью небо ясное; в одном месте стонут пленники, подвергающиеся пыткам, а в другом слышен тихий звон: это банкиры пересчитывают монеты; неподалеку, в полях, крестьяне идут за плугом, который тащат смирные быки. В ту пору смута не накрывала всех людей одновременно, и, хотя эффект ее накапливался, упадок, который она за собой влекла, ощущался далеко не сразу.

Мужчины и женщины во владениях де Куси охотились, куда бы ни шли – в церковь, в суд, на обед. На запястье у них сидел любимый сокол с колпачком на голове. Иногда в банкетном зале выпускали мелких птиц – устраивали соколиную охоту. На башне замка, возле флага феодала, стоял дозорный с горном и трубил при приближении незнакомцев. Трубил он также с наступлением рассвета, вместе с криком петуха, после чего о наступлении утра возвещал капеллан, и в церкви начиналась месса. По вечерам менестрели играли на лютнях, арфах, на тростниковых свирелях, волынках, трубах, литаврах и цимбалах. В XIV веке наступил расцвет классической музыки, и в обиход вошли 36 различных инструментов. Если после ужина не было концерта или представления, гости развлекали друг друга пением, разговорами, словесными играми, обсуждением событий дня, поднимались «галантные вопросы» о превратностях любви. В одной игре на маленьких пергаментных свитках участники писали более или менее дерзкие стихи, свитки передавали по кругу, зачитывали вслух и, вероятно, обнаруживали автора.

На таких вечерах аристократы не пользовались настенными светильниками, они предпочитали придерживаться старинного обычая – освещать помещение факелами, которые держали слуги. Такой обычай удовлетворял тщеславие господ. Феодалы устраивали «шутихи»; самыми замысловатыми механизмами в замке Эден прославился граф Робер Артуа. Статуи в его саду внезапно брызгали на прохожих водой, либо, словно попугаи, разражались потоком слов; под ногами вдруг опускался замаскированный люк, и человек падал на разложенную внизу перину. Не подозревавший подвоха гость отворял дверь, сверкала молния, и на человека обрушивался дождь либо снег. Под ногами женщин вскидывались из-под земли фонтаны, и дамы намокали по пояс. Когда замок перешел во владение Филиппа Бургундского, тот распорядился, чтобы все эти устройства поддерживались в рабочем состоянии.

В Пикардии развлечения устраивались для всего населения: в июле и августе проводились «лебединые праздники» – во всех трех поместьях охотились на молодых лебедей, которых выращивали в местных прудах и каналах: у птиц были подрезаны крылья, и они не могли улететь. Лодочную флотилию возглавляли священники, за ними следовали аристократы, зажиточные горожане и простолюдины, звучала музыка и сверкала иллюминация. Участникам празднеств запрещалось убивать добычу. Охота проводилась ради спорта и продолжалась несколько дней.

Поскольку жизнь была коллективной, то и отношения складывались чрезвычайно тесные; они опирались на этикет, большое значение придавали вежливости и чистым ногтям. Руки тщательно мыли как до, так и после еды, несмотря на то, что ножи и ложки, хотя и являлись редкостью, были уже известны. Возле места хозяина стояла индивидуальная ванночка с водой. При входе в банкетный зал гости заходили в специальную комнату, где одновременно несколько человек могли вымыть руки у маленьких умывальников и вытереться полотенцем. Господин и госпожа часто принимали ванну, горячую воду в спальню приносили в деревянной бадье, в нее и садился купальщик; один известный аристократ мылся в бадье в собственном саду и под заботливой опекой трех дам чувствовал себя на редкость комфортно. Для господ чином пониже устраивалось совместное купание, обычно в комнате рядом с кухней.

В день полагались две трапезы, обед подавали в десять утра, а ужин – на закате. Понятия завтрака не существовало, разве только кусок хлеба и стакан вина, но даже и это считалось роскошью. Желание хорошо одеться подавить не могли, несмотря на новые законы, ограничивавшие расходы; особенно старались запретить туфли с узкими длинными носами. Носы туфель набивали, чтобы они загибались кверху, или привязывали к колену золотыми и серебряными цепочками; новички (poulaines) двигались неуклюже, что вызывало насмешки и обвинения в испорченности нравов. Аристократия осталась приверженной легкомысленной моде, обувь становилась все элегантнее: иногда ее делали из бархата, расшитого жемчугом, или из кожи с золотым тиснением, иногда туфли на ногах были разного цвета. Женские костюмы для охоты обвешивали колокольчиками, колокольчики свисали и с пояса, к которому привязывали также кошелек, ключи, молитвенник, четки, шкатулки, перчатки, футляры с ароматическими шариками, ножницы и наборы для шитья. Всадницы надевали сорочки и панталоны из тонкого полотна; непременной составляющей костюма были меха, чтобы не замерзнуть. Приданое несчастливой Бланки де Бурбон, неосмотрительно выданной замуж за Педро Жестокого, насчитывало 11 794 беличьи шкурки, привезенных, по большей части, из Скандинавии.

Аристократы частенько покидали храм до окончания мессы, едва произнеся «Отче наш». Другие, более религиозные, во время путешествия имели при себе переносные алтари и делали пожертвования духовникам, хотя подаяния эти бывали куда меньше того, что сами высокородные господа тратили на одежду или на охоту. Все люди без исключения, религиозные и не слишком, не расставались с часословом, модной богослужебной книгой XIV века. В ней содержались молитвы, которые следовало произносить в течение дня, имелись покаянные псалмы, библейские притчи и жития святых; книги эти замечательно иллюстрировались. Поля часословов украшали цветочные орнаменты, присутствовали и сценки из народной жизни, отражавшие чувство юмора, фантазию и сатиру средневековья. Посреди вьющихся растений кривлялись бесы и шуты-буффоны; кролики сражались с солдатами; демонстрировали свои трюки дрессированные собаки; в толпе длиннохвостых фантастических созданий едва можно было разглядеть священные тексты; на башни карабкались голозадые монахи, тела драконов венчали головы с тонзурами. Священники с козлиными ногами, обезьяны, менестрели, цветы, птицы, замки, похотливые демоны и фантастические животные вступали в экзотическое соседство с текстом молитв.

Религия часто мешалась с богохульством. Во время мессы, как жаловался некий священник, паства «предавалась иным занятиям, не обращала внимания на службу и не произносила молитв». В момент церковного причащения верующий, вкушая тело и кровь Христа, участвует в искупительной жертве сына Божьего на кресте; этот ритуал – главный обряд христианства и предпосылка к спасению. Затемненный метафизикой пресуществления, обряд этот слабо понимался простым мирянином, который верил лишь в магическую силу, заключенную в освященной облатке. Крестьянин клал ее на капустные листья в огороде, чтобы отогнать насекомых, и засовывал в улей, надеясь на то, что святой кусочек, управляя пчелиным роем, вынудит набожных пчел выстраивать вокруг себя восковую часовню с окошками, арками, колокольней и алтарем.

Даже и в этом случае причастие и приобщение святых тайн, которые по правилам должны были проводиться каждое воскресенье и в каждый религиозный праздник, в среднем совершались раз в год, на Пасху. Когда одного простого рыцаря спросили, почему он не посещает мессу, столь важную для спасения души, он ответил: «Этого я не знал, я-то думал, что попы устраивают мессу ради пожертвований». Согласно подсчетам, истинными верующими в Северной Франции было около 10 процентов населения, 10 процентов в Бога не верили, а остальные посещали храм от случая к случаю.

Перед смертью, однако, люди не колебались: они исповедовались, молились за свою душу и часто лишали семьи наследства, завещая накопления храмам, часовням, монастырям, отшельникам и паломникам.

Согласно преданному биографу Карла, Кристине Пизанской, дочери астролога Томмазо, король был на редкость набожным человеком. Проснувшись, он тотчас осенял себя крестом и первые слова обращал к Богу. Причесанному и одетому королю приносили бревиарий, сборник проповедей, и вместе со священником он часами читал священные тексты, в восемь часов утра во время торжественной мессы распевал в церкви молитвы, а на малой мессе молился в собственной часовне. Потом он давал аудиенцию «всем людям – богатым и бедным, дамам и девицам, вдовам и прочим». В установленные дни Карл председательствовал на заседаниях королевского совета, решая дела государственного значения. Он жил с сознанием того, что достоинство короны подчиняется строгим законам. В полдень после обеда он слушал пение менестрелей и «воспарял духом», а затем два часа принимал послов, принцев и рыцарей, часто в «больших залах собирались такие толпы, что было не повернуться». Он слушал доклады о сражениях и приключениях, новости из других стран, подписывал письма и документы, раздавал поручения и принимал подарки. После часового отдыха Карл проводил время с королевой и детьми – с сыном-наследником, родившимся в 1368 году, с младшим сыном и двумя дочерьми. Летом король гулял в саду, зимой читал, занимался, беседовал с придворными, а после ужина и вечернего развлечения отходил ко сну. Постился он один раз в неделю и постоянно читал Библию.

Любящий отец тем не менее унаследовал страсть Валуа к приобретениям и роскоши. Карл занялся перестройкой Венсеннского замка, намереваясь превратить его в летний дворец; вскоре он построит или приобретет еще три или четыре дворца. Король нанял знаменитого шеф-повара Гийома Тиреля, который подавал Карлу жареных лебедей и фазанов, являвшихся на стол в перьях, с позолоченными клювами и лапами: птицы покоились на свойственных им природных ландшафтах, выполненных из сахарных волокон и раскрашенной выпечки. Карл собирал уникальные предметы: в инкрустированных драгоценными камнями раках хранились священные реликвии – обломок посоха Моисея, частица головы Иоанна Крестителя, различные фрагменты, имевшие отношение к распятию, в том числе шипы тернового венца Спасителя; все это хранилось в королевской часовне. К концу жизни у Карла имелось 47 золотых корон, инкрустированных драгоценными камнями, и 63 полных комплекта церковной утвари, в том числе запрестольные образа, потиры, богослужебные книги, облачения и золотые распятия.

Король был на два года старше Ангеррана де Куси, и в 1368 году ему исполнилось тридцать лет. Карл был бледным, худым и серьезным, с рыжеватыми волосами, длинным, выступающим вперед носом, проницательными глазами и тонкими, плотно сжатыми губами. Король отличался сдержанными манерами, жизнь научила его держать мысли при себе, а потому Карла считали коварным и скрытным. Король оправился от мигреней, зубной боли, расстройства пищеварения и других недугов, однако все еще страдал от боли то в правой кисти, то в лучезапястном суставе – возможно, это была подагра – и от таинственной фистулы и воспаления в левой руке (быть может, туберкулез). Предполагали, что все хвори проистекают из попытки Карла Наваррского отравить его в 1358 году. Дядя-император прислал к нему знаменитого врача из Праги, тот лечил короля от отравления, однако сказал, что свищ не исчезнет, и Карл умрет через пятнадцать дней – мол, за это время ему надо привести свои дела в порядок и подумать о душе. Неудивительно, что король жил в ожидании скорой кончины.

Человеком он был любознательным, Карла интересовали причины и следствия, он увлекался философией, наукой, литературой и собрал одну из самых больших библиотек своего времени, которую поместил в Лувре – в своей второй резиденции. Стены библиотеки были облицованы панелями из кипариса, окна из цветного стекла забраны железными решетками «супротив птиц и других животных», серебряная лампа горела всю ночь, чтобы король мог читать в любое время. Короля интересовала не только наука, но и распространение знаний. Он пригласил известного ученого Николая Орезмского и попросил того объяснить простым языком теорию обращения денег. Государственная деятельность короля и дала ему прозвище – Карл Мудрый. Он перевел на французский язык труды Ливия, Аристотеля и работу Августина Блаженного «О граде Божием» «для общественного блага всего христианского мира»; у короля было много других работ классиков, трудов отцов церкви и арабские научные трактаты во французском переводе. Подбор книг в библиотеке был эклектичным, у короля хранились сочинения Евклида, Овидия, Сенеки, Иосифа Флавия, Иоанна Солсберийского, «Роман о Розе» и знаменитая книга путешествий XIV века «Приключения сэра Джона Маадевиля». В библиотеке имелась энциклопедия XIII столетия, собрание работ о крестовых походах, книги по астрологии и астрономии, 47 романов артуровского цикла и другие романы, своды законов, комментарии, грамматики, работы по философии, теологии, современная поэзия, сатира… Если верить инвентарному списку 1373 года, библиотека насчитывала свыше тысячи томов, фактически все самое ценное национальной библиотеки Франции. Когда короля попрекали за то, что он слишком много времени тратит на книги, Карл отвечал: «Пока в стране ценятся знания, она процветает».

Все три его брата были невероятно склонны к стяжательству: Людовик Анжуйский, старший из троих, был охоч до денег и до королевства, Жан Беррийский – до искусства, а Филипп Бургундский – до власти. Высокий, крепкий и светловолосый, как и его отец, герцог Анжуйский был упрям, тщеславен и ненасытно амбициозен. Герцог Беррийский, чувственный любитель удовольствий, был замечательным коллекционером, квадратное, простоватое лицо с приплюснутым носом и толстая фигура резко контрастировали с его любовью к искусству. У Филиппа Бургундского были грубые, тяжелые черты лица, но он отличался большим умом и непомерной гордыней. Каждый из них ставил собственные интересы выше интересов королевства, каждого одолевало желание возвысить и продемонстрировать свой престиж, и каждый, пользуясь своим влиянием, восхвалял предметы искусства, непревзойденные в своем роде: герцог Анжуйский – гобелены на тему Апокалипсиса; герцог Беррийский – часословы («Великолепный» – Trus Riches Heures и «Прекрасный» – Belles Heures), иллюминированные для него братьями Лимбур, а герцог Бургундский – скульптуры Клауса Слютера «Колодец Моисея» и «Плакальщики».

Заметнее всего великолепие принцев выразилось в двух событиях 1368–1369 годов, де Куси в них тоже принял участие. Шурин де Куси – Лайонел, герцог Кларенс, овдовевший в двадцать девять лет, – в апреле 1368 года заехал в Париж по пути в Милан, где он должен был жениться на Виоланте, тринадцатилетней дочери Галеаццо Висконти. Лайонела сопровождала свита в 457 человек и 1280 лошадей (вероятно, часть лошадей везла подарки). Герцога разместили в Лувре, в специально отделанных покоях. Сестра – госпожа де Куси – и Ангерран приехали в Париж встретить его, и двухдневные пиры, которые король и его братья дали в честь Кларенса, потрясли своей роскошью бывшего врага.

Еще одним заметным гостем был кузен Ангеррана и дядя невесты – Амадей VI Савойский, прозванный «зеленым графом», так как в пору его рыцарства, в возрасте девятнадцати лет, он появился в нескольких турнирах в шляпе с зеленым плюмажем, в зеленой шелковой блузе, и даже конь графа щеголял в зеленой попоне. За Амадеем следовали одиннадцать рыцарей, все, как один, в зеленых одеждах, каждый пригласил на арену даму в зеленом платье, дамы вели лошадей за зеленые поводья. Амадей никому не уступал в хвастовстве. По случаю торжества парижские магазины выставили лучшие товары, и «зеленый граф» выказал изрядную страсть к покупкам – он скупал драгоценные ожерелья, столовые ножи, ботинки, туфли, плюмажи, шпоры и соломенные шляпы. Амадей подарил королю «часовню» из рубинов и крупных жемчужин, стоившую ему 1000 флоринов; за подаренный роман он пожаловал поэту Гийому де Машо три золотых франка. Своей жене он привез четыре отреза реймсской ткани, стоившей 60 франков, и плащ, подбитый беличьими шкурками.

В честь Кларенса давали балы, обеды и ужины, устраивали игры в Сен-Поле и в Лувре. Тщательно подготовленный банкет обошелся герцогу Бургундскому в 1556 ливров. Стол поражал обилием разнообразной дичи, рыбы и птицы, обитавшей в ту пору в лесах и реках, мясо за обедом было от специально откормленных домашних животных. В сборниках рецептов приводится описание сорока видов рыбы и тридцати жарких. Провожая гостя, король подарил ему и его свите подарки на сумму в двадцать тысяч флоринов. Существовал обычай вручения подарков, демонстрировавший статус дарителя; одариваемый тоже извлекал пользу: он всегда мог отдать подарки в заклад и получить за них живые деньги.

В Милане герцога ожидала кульминация хвастовства. Галеаццо Висконти уже купил своему сыну дочь короля Франции, постарался и для дочери: нашел для нее английского принца. Висконти сознавал, что одержал двойной триумф, – еще одно чудо Бисциона. Такое прозвище получил семейный герб Висконти, на котором изображен змей, глотающий человека, предположительно сарацина. В Ломбардии правили совместно два Висконти – Галеаццо и его страшный брат Бернабо. Убийства, жестокость, алчность, удачное правление, сочетавшееся с диким деспотизмом, уважение к знаниям, поощрение искусства и похоть, доходившая до сексуальной мании, – все это характеризовало как одного, так и другого брата. Их предшественник Лукино был убит собственной женой, случилось это на речной барке после оргии, во время которой она развлекалась одновременно с несколькими любовниками, включая дожа Венеции и родного племянника Галеаццо. Жена решила убить мужа, прежде чем он исполнил то же намерение в отношении нее самой. Бесчинства Маттео, старшего брата Бернабо и Галеаццо, были таковы, что стали угрожать существованию государства, а потому в 1355 году братья убили его через год после вступления на престол, и тот «умер, как собака, без покаяния».

Война с папством, в результате которой братья Висконти захватили Болонью и другие феоды Ватикана, являлась их главной заботой. Когда легат привез Бернабо папскую буллу об отлучении от церкви, Бернабо заставил посланника съесть этот декрет вместе с шелковым шнурком и свинцовыми печатями. По слухам, он сжег на костре в железной клетке четверых монахинь и монаха-августинца. Причина неизвестна, возможно, это была месть церкви.

Жадный, коварный, жестокий и свирепый, часто впадавший в немотивированный гнев, Бернабо был воплощением разнузданного аристократа. Если какая-нибудь из его пятисот охотничьих собак была не в лучшей форме, он, не раздумывая, вешал всех псарей. Четыредесятница – quaresima – программа пыток, приписываемая Бернабо и его брату, вероятно созданная после вступления во власть, – была настолько страшной, что целью ее было скорее запугивание, чем применение на практике. В этой программе говорилось о дыбе [ strappado ], о пыточном колесе, о сдирании кожи, выдавливании глаз, срезании носа и губ, отрубании конечностей – по одной за раз; за днем пыток следовал день отдыха, а заканчиваться все должно было смертью «предателей» и сознавшихся врагов.

Бернабо был на удивление похотлив, так что дом у него больше напоминал султанский сераль, нежели жилище христианского аристократа. От жены Регины у него было семнадцать детей – ходили слухи, что только она могла приближаться к нему, когда Бернабо пребывал в дурном расположении духа; еще больше детей, незаконнорожденных разумеется, было у него от многочисленных любовниц. Когда Бернабо ехал по улицам, все жители обязаны были опускаться на колени; он часто заявлял, что у себя он – Бог, папа и император.

Бернабо правил в Милане, а его брат Галеаццо – в древнем городе Павия, в двадцати милях от Милана. Более ста башен, затемнявших узкие улочки Павии, свидетельствовали о бесконечных распрях итальянских городов. Большой квадратный замок Галеаццо, законченный в 1361 году, был встроен в северную крепостную стену города; замок выходил на сады и фруктовые деревья. Хронист Корио с патриотической гордостью называл его «первым дворцом вселенной», а более поздний воздыхатель – «самым красивым местом в Европе». Замок был построен из розового кирпича, изготовленного из ломбардской глины, сто окон здания смотрели на величественный двор. Петрарка, бывший в течение восьми лет украшением двора Висконти, описал корону из башен, «поднимающихся к облакам», где «с одной стороны можно увидеть заснеженные вершины Альп, а с другой – лесистые Апеннины». На балконе, выходившем на ров, семья властителя могла летом обедать, глядя на воду, сады и богатый дичью лесопарк.

Галеаццо, не такой тиран, как его брат, был умерен и в личной жизни и привязан к жене, «доброй и нежной» Бьянке Савойской. Ее рыжевато-золотистые волосы – распущенные или заплетенные в косы – он перекидывал «себе на плечи, убирал их в шелковую сетку или украшал цветами». Галеаццо сильно страдал от подагры – «болезни богачей», как называл ее граф Фландрский, мучившийся той же болезнью.

Бракосочетание Лайонела Английского и Виоланты Висконти должно было состояться в Милане, главном городе Ломбардии, сопернике Генуи и Венеции. Удаленный от моря город был центром торговли и тысячу лет доминировал над Северной Италией. Чудеса Милана, описанные монахом предыдущего столетия, включали в себя шесть тысяч фонтанов с питьевой водой, триста печей общественного пользования, десять больниц, самая большая из которых вмещала тысячу пациентов, по два человека на кровать; в городе трудились полторы тысячи юристов, сорок переписчиков документов, десять тысяч монахов всех орденов и сто оружейников, изготавливавших знаменитое миланское оружие. В середине XIV века все осуждали падение нравов и грустили о старых добрых временах. Мужчин упрекали за экстравагантную моду, особенно за иностранную узкую одежду, как у испанцев, за чудовищные шпоры, как у татар, за украшения из жемчуга, как у французов. Женщин осуждали за завитые волосы и за обнажавшие грудь платья. В Милане было так много проституток, что Бернабо облагал их налогом, а на вырученные деньги укреплял крепостные стены.

Когда Лайонел прибыл в Милан, то в дополнение к собственной свите он прихватил тысячу пятьсот наемников «белого отряда»: покинув папскую службу, они перешли к Висконти. Следом за Галеаццо гостя приветствовали восемьдесят одинаково одетых женщин: так было принято для придания торжественности в особо важные моменты. На дамах были расшитые золотом алые платья с белыми рукавами и золотыми поясами, еще гостя встретили шестьдесят рыцарей на конях и шестьдесят оруженосцев, также в одинаковой форме. В дополнение к приданому дочери, такому огромному, что на обсуждение его ушло два года переговоров, Галеаццо заплатил жениху и его свите за полгода вперед по 10 000 флоринов в месяц.

Застолье, устроенное в июне на свежем воздухе, потрясало воображение. Необходимо было уверить всех «в широте души герцога Галеаса, в одобрении им этого брака и в богатстве казны». Тридцать перемен мясных и рыбных блюд сопровождались подарками после каждой подачи. Под руководством брата невесты, Джан-Галеаццо младшего, семнадцатилетнего отца двухлетней дочери, подарки раздавались свите Лайонела в соответствии с чином. Гостей одаривали дорогими кольчугами, шлемами с плюмажем, защитным облачением для лошадей, верхним платьем, расшитым драгоценными камнями, борзыми в бархатных ошейниках, соколами в серебряных колпачках, отборным вином в глазурованных бутылях, алыми и золотыми тканями, одеждой, отороченной горностаем и жемчугом. В число подарков вошло семьдесят шесть лошадей, в том числе шесть красивых маленьких лошадок, накрытых чепраком из зеленого бархата с алыми кистями, шесть больших боевых коней, облаченных в алый бархат с золотыми розами, и два породистых скакуна по имени Лайон и Эббот. Гостям подарили также шесть свирепых и сильных служебных собак-алантов, их использовали иногда для переноски горящей смолы – привязывали котелки к собачьим спинам. В число даров вошли и двенадцать великолепных откормленных быков.

Позолоченные шафраново-яичной пастой блюда подавали парами – молочные поросята с крабами, зайцы со щукой, целый теленок с форелью, перепела и куропатки тоже с форелью, утки и цапли с карпами, говядина и каплуны с осетрами; к телятине и каплунам подавали карпа в лимонном соусе. Мясные пироги и сыр шли в компании с пирогами с угрем, а заливное из мяса – с заливным из рыбы. В число непарных блюд входили жареная козлятина, оленина, павлин с капустой, фасоль, маринованный бычий язык, сладкий сыр с мускатным орехом и сливками, сыр, вишня и другие фрукты и ягоды. Оставшуюся еду обычно приканчивали слуги, говорят, что ею можно было накормить тысячу человек. Среди людей, приглашенных к обеду, был Петрарка, он занимал за столом почетное место; среди присутствующих были Фруассар и Чосер, хотя сомнительно, чтобы двух молодых незнакомцев представили знаменитому итальянскому лауреату.

Никогда еще колесо Фортуны не опускалось вниз с таким треском, и тщеславие никогда так не наказывалось. Спустя четыре месяца в Италии герцог Кларенс скончался от неизвестной «лихорадки»; естественно, что сразу заговорили о яде, поскольку эта смерть разрушила выгодный альянс, купленный Галеаццо за немыслимую цену. Впрочем, причиной смерти был, вероятно, отложенный эффект позолоченного мяса, поданного в жаркое ломбардское лето. Судьба Виоланты оказалась не более счастливой. Ее выдали замуж за полусумасшедшего садиста, семнадцатилетнего маркиза Монферра, которому нравилось душить мальчиков-слуг собственными руками. После смерти маркиза Виоланта вышла за двоюродного брата, одного из сыновей Бернабо, однако его убил один из родных братьев Виоланты. Трижды овдовев, Виоланта умерла в 31 год.

Через год после бракосочетания Висконти Ангерран де Куси присутствовал на не менее грандиозной свадьбе, имевшей еще большее политическое значение. Карл V перехитрил английского короля и сумел женить своего брата Филиппа Бургундского на невесте, которую король Эдуард присмотрел для своего сына Эдмунда. Это была Маргарита Фландрская, дочь и наследница Людовика Мальского, графа Фландрии, того, кто однажды избежал союза с Изабеллой. Эдуард пять лет вел переговоры, возлагая большие надежды на этот брак, и даже готов был заложить Кале и отдать отцу Маргариты 170 000 ливров. Но поскольку жених и невеста состояли в четвертой степени родства, хотя в Европе вряд ли можно было найти двух отпрысков королевского рода, не связанных родственными узами, требовалось разрешение папы. Карл вознамерился отдалить Фландрию от Англии и воспользовался тем, что папа по национальности француз. Урбан V отказал в браке Эдмунду и Маргарите и, выждав для приличия какое-то время, разрешил Филиппу брак с Маргаритой, хотя они находились в той же степени родства. Карл праздновал успех, однако союз Бургундии и Фландрии породил чудовищное государство, которое стало сражаться с родителем, а в следующем столетии в самой темной стадии войны отомстило Англии.

Чтобы удовлетворить страсть Маргариты к драгоценностям, герцог Бургундии обшарил Европу в поисках бриллиантов, рубинов и изумрудов, и лучшим его приобретением стало жемчужное ожерелье, купленное у Ангеррана де Куси за одиннадцать тысяч ливров.

В Гент прибыли три огромных сундука с драгоценностями еще до того, как туда приехал жених. Герцог старался произвести впечатление на фламандцев – закатывал в их честь пиры, засыпал подарками аристократов и бюргеров, устраивал процессии и турниры, встречал гостей на границах государства. Эта демонстрация имела для Филиппа политическое значение, таким путем он создавал престиж государству. Сам он всегда был великолепно одет, носил шляпы с плюмажем из перьев страуса, фазана и «индийской птицы» (павлина), а также привезенные из Италии шляпы из дамаста с золотой тесьмой. Этот энергичный человек целые дни проводил на охоте, часто ночевал в лесу, играл в теннис и был неутомимым путешественником, переезжая с места на место до ста раз в году. Многие его путешествия являлись паломничествами. Куда бы ни ездил герцог, он не расставался с четками и ракой. Филипп посещал мессу почти столь же усердно, как и король, и молился, как Карл, в одиночестве в собственной часовне, никогда не забывая совершить пожертвования на церковь. После женитьбы он подарил собору Турне статую девы Марии, а священникам – золотое облачение, подбитое горностаем и расшитое собственными гербами и гербами молодой жены.

Аристократия въехала в Гент в роскошных одеждах на богато убранных лошадях. «В особенности, – сообщает Фруассар, – хорош был господин де Куси, он лучше других знал, как следует себя вести, для того его туда король и отправил». Вот так, понемногу, складывался образ человека, выделявшегося манерами и наружностью среди равных ему людей.

Пышность подобных мероприятий во времена постоянных бедствий кажется необъяснимой не столько в связи с мотивом, сколько с источником затрачиваемых средств. Откуда брались все эти деньги посреди разрушений, упадка и снижения дохода от обезлюдевших имений и городов, откуда эта роскошь? Во-первых, деньги не подвержены чуме, в отличие от людей, они не исчезали, и даже если их и похищали бандиты, то монеты снова пускались в оборот. При уменьшившемся населении количество твердой валюты становилось пропорционально больше. Возможно также, что, несмотря на большую смертность от чумы, способность производить товары и оказывать услуги не уменьшилась, так как в начале века численность населения была избыточной. Пропорционально к выжившим товаров и услуг стало больше.

У правителей в обычае были пышные церемонии, их целью являлось поднятие собственного авторитета и пробуждение страха в сердцах подданных. Однако во второй половине XIV века правители стали доходить до крайностей, словно пытались не обращать внимания на неуверенность в будущем. Потребление достигло бешеной неумеренности, а золотой покров, наброшенный на чуму, прозванную «Черной смертью», и на проигранные сражения, отражал отчаянное желание показаться успешными во времена наступающего бедствия.

Смысл жизни в скорбные времена выразился в искусстве, запечатлевшем человеческую драму. Дева Мария еще сильнее горюет о мертвом сыне; на расписанном в эти годы в Нарбонне алтарном покрывале мадонна лежит без чувств на руках своих почитателей. В версии мастера часослова Рогана, все страдания человечества сосредоточены в лице апостола Иоанна. Поддерживая бесчувственную мать у подножия креста, он обращает горестные глаза к Богу, словно спрашивая: «Как Ты допустил это?».

Боккаччо почувствовал, что тучи сгущаются, и от добродушного, жизнелюбивого «Декамерона» перешел к жесткой сатире на женщин в едком памфлете «Корбаччо». Прелестная женщина из прежних его рассказов превращается в жадную гарпию, интересующуюся только тряпками и любовниками, она готова вступить в греховную связь со слугой или с черным эфиопом. Затем Боккаччо выбрал еще одну унылую тему – как после великих исторических побед из-за собственной гордыни и глупости люди лишаются счастья и богатства и впадают в нищету.

«Таковы времена, мой друг, в которые мы пали», – согласился Петрарка в письме к Боккаччо от 1366 года. Земля, писал он, «возможно, лишилась настоящих людей, но никогда еще не было на ней столько порока и столько порочных существ».

Пессимизм был нормальным настроением средневековья, поскольку человеку внушали, что он греховен с рождения и ему необходимо спасение, но во второй половине столетия эта тема звучала все настойчивее, и разговоры о приходе антихриста затевались все чаще. Все верили, что существуют спекуляторы, или разведчики, они отыскивают признаки, которые свидетельствуют о приближении конца света. Этого события ожидали со страхом и с надеждой, так как антихрист в конце концов должен быть повержен. Армагеддон принесет царство Христа и новую эру.

Дата добавления: 2015-07-20