Глава 4 война 2 страница

Солдаты, направлявшиеся в войска городами, содержались за счет самих горожан из расчета количества домов в городе и в зависимости от благосостояния города. В некоторых районах каждые сто домов были обязаны содержать одного солдата в течение года. В бедных районах одного солдата содержали от двухсот до трехсот домов. В 1337 году Руан отправил в войско двести пехотинцев, Нарбонна – сто пятьдесят лучников, Ним – девяносто пять тяжеловооруженных всадников. При определении количества рекрутов, направлявшихся в армию, французские города, земли и лены вели нескончаемые переговоры с властями, ссылаясь на свои привилегии и права. Герцоги, графы и бароны, подобные де Куси, содержали солдат за свой счет, хотя их расходы должен был возмещать король.

Жалование рыцарей и оруженосцев знатного происхождения, как и жалование солдат, во французской армии было строго определенным. В сороковых годах XIV столетия рыцарю-баннерету, рыцарю-вассалу и конному оруженосцу, платили соответственно 20,10 и 6–7 су в день. При выплате жалования и денег для поддержания войскового хозяйства принимались меры к тому, чтобы эти средства соответствовали реальному положению дел. Для этого периодически, обычно раз в месяц, назначенные королем чиновники производили проверки, следя, к примеру, затем, чтобы вместо припрятанных здоровых и выносливых лошадей не продемонстрировали кляч с целью получить деньги на их замену. Чиновники следили также за тем, чтобы жалование раздавали честно, наличными, а не натурой с армейских складов. Во французской армии с ее недостаточно оформившейся структурой командных должностей явно недоставало. Кроме короля, возглавлявшего армию, в командный состав входили коннетабль, своего рода глава военного управления, и два маршала с широкими полномочиями, а все значительные решения принимались военным советом.

Рыцари сражались в доспехах, защитном вооружении. Доспехи, снабженные многочисленными ремешками и пряжками, надевали в зависимости от сложившейся ситуации, чаще непосредственно перед боем. В начале XIV столетия вошли в употребление цельнометаллические доспехи, дополнившие кольчугу, проницаемую для стрел. Цельнометаллические доспехи состояли из кирасы (нагрудника), набедренника и лат, прикрывавших руки и ноги. Доспехи надевались поверх шерстяной рубахи и надетой на рубаху кольчуги. Поверх доспехов надевалась короткая кожаная куртка с гербом для отождествления рыцаря. Голову защищал от ударов шлем, снабженный подвижным забралом для защиты лица. Доспехи были тяжелыми (один только шлем весил от семи до одиннадцати фунтов), зато щит – небольшим и способствовал свободе маневра.

«Ужасный змей в железном коконе» – так неизвестный автор отозвался о рыцаре в одной средневековой поэме. Конный рыцарь в бою, хотя под ним и было высокое, предназначенное для боя седло, в действительности чаще всего стоял, опершись ногами на стремена, и старался своим оружием поразить окружавших его врагов. Рыцарь начинал сражаться копьем, чтобы сшибить противника с лошади, при этом с одного бока у него свисал меч, а с другого – восемнадцатидюймовый кинжал. У рыцаря было и другое оружие – применявшийся как копье длинный меч, пристегнутый к седлу или отданный на время оруженосцу, а также боевой топор и булава с шарообразным утолщением на конце (любимое оружие сопровождавших армию епископов и аббатов, ибо булава не подпадала под запретное для священнослужителей правило «разить острием меча»). Боевой конь, носивший всю эту тяжесть, был и сам защищен доспехами, прикрывавшими нос, грудь и крестец. Если лошадь падала, то упавшему вместе с ней рыцарю, облаченному в увесистые доспехи, требовалось немало усилий, чтобы подняться на ноги.

Тактика ведения боя на континенте была простой: конные рыцари шли в атаку, стремясь разгромить противника, при этом в отдельных случаях их поддерживали пехотинцы и лучники, к которым рыцари относились с пренебрежением. А вот в войне англичан с шотландцами обнаружилось, что пешим солдатам, вооруженным длинными луками и обученным держать строй, вполне по силам отбить наступление конных рыцарей, поражая их лошадей. Французское рыцарство не признавало серьезной роли в войне простого народа, хотя норманнам в XI столетии удалось завоевать Англию при содействии лучника, поразившего короля саксов Гарольда II в глаз.

Правда, французы вовсе не отказывались от лучников и набирали в свои ряды генуэзцев, профессионально изготовлявших луки и арбалеты, но все же они считали, что бой должен происходить в непосредственной схватке между людьми, и потому метательные снаряды вызывали у них презрение. Первый лучник, согласно песне XII столетия, был «трусом, побоявшимся приблизиться к неприятелю». Тем не менее в 1328 году в сражении при Касселе французы прибегли к помощи арбалетчиков и одержали победу.

Арбалет, стальной лук, стянутый тетивой и прикрепленный перпендикулярно к деревянному ложу, стрелял снарядами огромной пробивной силы, но был увесистым и громоздким, и на марше арбалеты с запасом стрел – по пятьдесят на каждого арбалетчика – перевозились в повозках. Арбалеты обычно использовали при осаде вражеских городов для поражения защитников города, занимавших позиции на крепостных стенах. В открытом бою ряды арбалетчиков могли смять конные рыцари. Арбалеты обладали столь ужасной пробивной силой, что в 1139 году церковь запретила их применение, но этим оружием по-прежнему продолжали пользоваться.

Конные рыцари, закованные в цельнометаллические доспехи, считали себя непобедимой, внушающей ужас силой, а к пехотинцам, набранным из простого народа, относились с пренебрежением. Рыцари полагали, что в бою на простолюдинов положиться нельзя. Конечно, без них было не обойтись – куда же без конюхов, носильщиков, фуражиров? – но вот в бою простолюдины, вооруженные пиками, при первой опасности беспорядочно отступают. Такое суждение не являлось снобизмом, а отражало реальность: простых людей военному делу не обучали, и потому в схватке проявить себя с положительной стороны они не могли. В средневековье не было эквивалента римского легиона. В городах существовали отряды стражников, но защитить город от неприятеля самостоятельно они не могли. В любое время разница между армией и толпой заключается в боевой выучке первой, но в XIV веке простые люди военную подготовку не получали. Пехотинцев-простолюдинов презирали за неэффективность в бою, но они были неэффективны по причине того, что их презирали.

Двадцать шестого августа 1346 года между англичанами и французами произошло сражение при Креси, городке в Пикардии, находившемся в тридцати милях от побережья. Это сражение англичанами не планировалось. Узнав, что французский король в результате призыва в армию собрал крупное войско, Эдуард решил уклониться от сражения с неприятелем, по крайней мере, до той поры, пока не обеспечит себе путь к отступлению, если в том возникнет необходимость. Так и не дойдя до Парижа, Эдуард двинулся на северо-запад, к морю, чтобы предположительно добраться до Фландрии, где стояли английские корабли. Если его намерения были таковыми в действительности, то навряд ли они могли возвести его на французский престол.

Французская армия ускоренным маршем устремилась навстречу противнику, чтобы перехватить англичан, пока они не достигли моря. Заметив французов и придя к мысли, что боя не избежать, Эдуард занял позицию на широком холме вблизи городка Креси. Французские рыцари не сомневались в своей победе и еще перед битвой рассуждали о том, кого из известных английских рыцарей они возьмут в плен. Только Филипп VI, «мрачный и озабоченный», не разделял общей уверенности в победе.

Французы подошли к будущему полю сражения к четырем часам пополудни, попав на марше под дождь; это привело к тому, что тетива арбалетов, которыми были вооружены наемники-генуэзцы, намокла, что сказалось на готовности этого оружия к бою. Да и вся готовность французов к схватке оставляла желать много лучшего. Плана сражения французы не разработали, войско было неуправляемо, дисциплина отсутствовала, а французские рыцари отличились лишь своей бравадой и бесшабашностью.

Перед началом сражения французскому королю посоветовали отложить бой на день, ибо войско устало за время долгого перехода. Филипп VI приказал авангарду немедленно отступить, но его приказ не был выполнен. В авангарде французского войска находились арбалетчики-генуэзцы, и предполагалось, что они первыми вступят в бой, чтобы обрушить град стрел на позиции неприятеля и тем самым нарушить его боевой порядок. Однако этого не случилось. Не дав арбалетчикам вступить в бой, французские рыцари устремились на вершину холма. И тогда за дело взялись английские лучники. Не выдержав града стрел, генуэзцы повернули назад, бросая оружие и мешая своим рыцарям наступать. Увидев, что генуэзцы бегут, то ли Филипп, то ли его брат граф Алансонский вскричал: «Убейте этих мошенников, что на нашем пути!» Французы предпринимали одну атаку за другой, но все их усилия были тщетными: английские стрелки, вооруженные длинными луками, стойко держали строй, сея смерть среди нападавших. Отбив атаки французов, англичане сами перешли в наступление силами лучников, рыцарей и вооруженных палками пехотинцев. Англичан поддерживали валлийцы, которые добивали ножами врагов, получивших ранения и неспособных выйти из боя. Сражением, находясь на холме, руководил Эдуард, а принц Уэльский сражался во главе рыцарей. Сражение продолжалось до позднего вечера. В конце боя Филипп VI получил ранение, и граф д’Эно, взяв его коня под уздцы, увел короля с поля боя, попытавшись его утешить: «Сир, не падайте духом!» В сопровождении свиты из пяти человек король доскакал до ближайшего замка. На стук в замковые ворота отозвался дворецкий, поинтересовавшийся, кто стучит. «Немедленно открывай! – ответил король. – От этого зависит судьба Франции».

Французы в сражении при Креси потерпели жестокое поражение, потеряв убитыми четыре тысячи человек. Вероятно, среди погибших был и Ангерран де Куси VI, а вот с полной определенностью можно сказать, что в этом сражении погибли брат короля граф Алансонский, граф Фландрии Людовик Неверский, граф де Сен-Поль, граф де Сансерр, герцог Лотарингский, король Майорки и наиболее известный из всех павших на поле боя король Богемии Иоанн Слепой, чей шлем с тремя страусиными перьями и девизом «Я служу» (Ich dien) принц Уэльский забрал себе. Карл, сын Иоанна, менее опрометчивый, чем отец, вовремя оценив обстановку, покинул поле брани до окончания боя.

Французы проиграли сражение при Креси не потому, что проявили меньшую храбрость, чем неприятель. Они уступили англичанам в организованности. Англичане – рыцари, стрелки излука и пехотинцы – действовали в бою слаженно, согласованно, сообразно разработанной ими тактике.

В средневековье преследование разгромленного противника в стратегические планы победителей не входило, и потому, вероятно, немного ошеломленный своей победой, Эдуард даже не попытался развить успех. После сражения англичане весь день подсчитывали и опознавали убитых, хоронили с почетом погибших аристократов и определяли выкуп за знатных пленников. После этого Эдуард, несмотря на то, что объявил себя законным королем Франции, потерял интерес к Филиппу, укрывшемуся в Амьене. Держась побережья, Эдуард повел свое войско к Кале, французскому порту на берегу пролива Па-де-Кале. Встретив упорное сопротивление неприятеля, англичане осадили Кале и увязли в этой осаде на целый год.

Поражение французского рыцарства при Креси постепенно привело к серьезным последствиям. Хотя поражение это не обернулось крушением французской монархии, оно подорвало доверие к государственной власти, а когда король в очередной раз увеличил налоги, и вовсе вызвало народное возмущение. С этого времени также началось умаление веры в способность аристократов управлять государством.

Филипп VI не обладал твердым характером и не был таким предприимчивым и толковым правителем, как Филипп Красивый и Людовик Святой, а его советники были не в состоянии провести военные и финансовые реформы для предотвращения надвигавшегося кризиса в экономике. Провинциальные штаты (собрания трех сословий), чье согласие требовалось для установления в стране новых налогов, сопротивлялись нововведениям и не смогли выявить финансовый кризис до его наступления.

Получив в наследство несовершенную и устаревшую государственную систему, король был вынужден самолично ввести в стране новые и, разумеется, вызвавшие недовольство налоги, такие как соляной и налог с продаж, названные в народе meltote (поборами). Однако в связи с расстройством финансов, упадком банковского и кредитного дела и ростом розничных цен, меры, предпринятые Филиппом, лишь ухудшили финансовое положение государства, и в 1343 году Филиппу пришлось согласиться на девальвацию – уменьшение государством металлического содержания денежной единицы; но это привело лишь к новому росту цен. «То, что раньше стоило три денье, теперь стоит пятнадцать», – писал некий хронист.

В 1347 году (после потери Кале) Филипп VI для получения средств, необходимых для дальнейшей войны с англичанами, созвал Генеральные Штаты (сословно-представительное учреждение из депутатов от духовенства, дворянства и горожан, впервые созванное в 1302 году Филиппом IV). Королю было необходимо усилить войско и флот в связи с угрозой нового английского наступления. Генеральные Штаты, припомнив королю все поражения, заявили, что его королевский совет совершенно некомпетентен в вопросах войны и мира, что и привело к ужасным последствиям. Если бы королевский совет состоял из рассудительных и толковых людей, то ни одному иноземцу не удалось бы унизить Францию. Королю также напомнили, что он потратил огромные деньги на войну с англичанами, а в результате французы потерпели страшное поражение при Креси и потеряли Кале, а сам король настаивал на заключении с англичанами перемирия, хотя в это время противник находился на территории Франции и не думал ретироваться. После такой нелицеприятной оценки деятельности Филиппа и его военных советников Генеральные Штаты все же согласились предоставить короне субсидии на укрепление армии, но на определенных условиях.

Пока шла осада Кале, Эдуард решил укрепить союз с Фландрией выдав замуж свою дочь Изабеллу за Людовика Мальского. Однако пятнадцатилетний Людовик отказался пойти под венец с дочерью человека, виновного в смерти его отца, заявив, что ничто не склонит его к ненавистному браку, «даже если ему посулят половину английского королевства». Когда фламандцы осознали, что их господин держит сторону французского короля, они посадили его в тюрьму, пообещав выпустить на свободу, как только он согласится жениться на Изабелле. Пробыв в тюрьме несколько месяцев, Людовик согласился на брак. Его освободили и даже разрешили охотиться, но под таким строгим надзором, что «он даже не мог помочиться без присмотра».

В начале марта 1347 года Эдуард вместе с женой и дочерью Изабеллой прибыл во Фландрию. Состоялась помолвка, был подписан брачный контракт и назначен день свадьбы. Людовик теперь всем своим видом показывал, что рад жениться на Изабелле, и фламандцы ослабили надзор, упустив из вида то обстоятельство, что Людовик «в душе был французом». За несколько дней до свадьбы Людовик, как обычно, отправился на охоту. Когда его сокол устремился за цаплей, он поспешил вслед за птицей и скакал до тех пор, пока не оказался во Франции. Встретившись с Филиппом VI, Людовик рассказал ему, как «хитро поступил», чтобы избежать брака с английской принцессой. Французский король возрадовался и поспешил женить Людовика Мальского на дочери герцога Брабантского Маргарите.

Бегство Людовика нанесло сильный удар по устремлениям Эдуарда, но еще больше расстроило его пятнадцатилетнюю дочь. Французский поэт Жан де Венет написал по этому поводу песню, в которой рассказал о поруганной любви Изабеллы и о ее навеки разбитом сердце. Четыре года спустя Изабелла взяла своего рода реванш, оставив нового жениха почти на пороге церкви. Возможно, из-за этих двух неудач, а может, из-за своего своенравного, неуступчивого характера Изабелла так и не побывала замужем, когда спустя еще несколько лет встретилась с Ангерраном VII.

Тем временем осада Кале англичанами продолжалась, и Филипп VI, собрав войско, решил помочь защитникам города. Однако ему не хватило денег на выплату жалования солдатам и на сопутствующие расходы, и Филипп, не дойдя до Кале, повернул обратно. В Кале начался голод, и, когда горожане съели всю городскую живность, включая крыс и мышей, защитники города решили капитулировать. Комендант Кале капитан Жан де Вьен, с непокрытой головой и держа меч рукояткой вперед в знак покорности, направился к англичанам, чтобы вручить Эдуарду ключи от города. За де Вьеном шли босиком шесть наиболее состоятельных горожан с веревками на шеях, смиренно соглашаясь с тем, что их могут повесить. Раздраженный длительным сопротивлением защитников города, в результате чего осада Кале непозволительно затянулась, Эдуард повесил бы пленников, но за них заступилась его жена королева Филиппа.

Длительная осада Кале, завершившаяся в августе 1347 года, утомила людей и истощила ресурсы английской армии. Английские экспедиционные силы испытывали острую нужду в подкреплениях, лошадях, вооружении, продовольствии, а реквизиции скота и зерна вызывали дома, в Англии, немалые трудности. К тому же мобилизация кораблей на военные нужды подрывала торговлю, что негативно сказывалось на размере налогов, поступавших в государственную казну от экспорта шерсти. В военной кампании англичан, кульминациями которой стали сражение при Креси и осада Кале, принимали участие от шестидесяти до восьмидесяти тысяч солдат (включая вспомогательные войска), и содержать дальше такую большую армию у Эдуарда не было средств – военная добыча и другие поступления в государственную казну будущих расходов не покрывали. Взятие Кале, который англичане превратили в опорный пункт для дальнейшего потенциального наступления, привело лишь к заключению перемирия, длившегося до апреля 1351 года.

Во время этого перемирия воевавшие до того стороны могли сделать трезвые выводы из проведенной ими кампании. Десять лет войны должны были показать англичанам, насколько незначительны их успехи. Одержав победу на море в бою при Слюйсе, разгромив противника при Креси и наконец взяв Кале, англичане были тем не менее далеки от завоевания Франции. Однако возможность обогатиться за счет военной добычи и славословие герольдов, оповещавших народ о блистательной небывалой победе в сражении при Креси, будоражили англичан, побуждая к новым свершениям. Что касается французов, то они были озабочены мыслью вернуть Кале. Эсташ Дешан, французский поэт, страстно провозгласил: «Ни слова о мире, пока мы не вернем Кале». Настроения французов и англичан свидетельствовали о том, что война вот-вот вспыхнет снова. Но случилось так, что в 1347 году Европа столкнулась с самой губительной катастрофой за обозримый период в истории человечества.

ГЛАВА 5
«ЭТО КОНЕЦ СВЕТА»: «ЧЕРНАЯ СМЕРТЬ»

В сентябре 1347 года в Мессину, порт на Сицилии, пришли генуэзские торговые корабли с уже умершими или умирающими матросами. Генуэзцы приплыли из Каффы (нынешней Феодосии), где у них находился опорный торговый пункт. У умирающих моряков под мышками и в паху были странные опухоли (бубоны) размером с яйцо, из которых сочилась кровь с гноем, а их кожа была покрыта фурункулами и темными пятнами. Вскоре от этой болезни слегли и другие люди. Они испытывали невыносимую боль и умирали спустя пять дней после появления первых симптомов страшной болезни. Когда болезнь распространилась, у некоторых больных вместо бубонов началась лихорадка с сопутствовавшим кровохарканьем. Эти люди вдобавок ужасно кашляли, сильно потели, а умирали даже быстрее пораженных бубонами. Физические мучения заболевших сопровождались душевными муками, чувством полной безысходности, и одного взгляда на больного было достаточно, чтобы понять, что он на пороге смерти.

Болезнь оказалась чумой, имевшей две формы: бубонную и легочную. Бубонная чума, передававшаяся здоровому человеку при контакте с больным, поражала кровеносную систему, вызывала бубоны и внутренние кровоизлияния. Легочная чума (наиболее опасная) передавалась здоровому человеку с мельчайшими капельками мокроты, выделявшимися больным, и вызывала тяжелое воспаление легких. Обе формы чумы имели высокую скорость распространения и отличались высокой смертностью. Бывали случаи, когда человек, казалось, ложился спать здоровым и умирал в течение ночи. Болезнь так быстро распространялась, что французский врач Симон де Ковино говорил, что один больной чумой человек «может заразить все человечество». Положение осложнялось тем, что в те времена люди не имели понятия ни о мерах предупреждения этой страшной болезни, ни о средствах ее лечения.

Физические страдания при чуме и ее «мистическое происхождение» описаны в странной валлийской погребальной песне, в которой рассказывается о том, что «чума застилает нас черным дымом, она – немилосердный дух, что косит людей, не жалея даже молодых и прекрасных… О горе мне! У меня под мышкой бубон величиной с шиллинг цвета пепла… Голова болит нестерпимо, она полна раскаленных углей… По всему телу сыпь, как россыпь мелких монет или черной смородины».

Чума, как предполагали в XIV столетии, зародилась в Китае, а затем через Центральную Азию распространилась в Индии, Персии, Месопотамии, Сирии и Малой Азии. По сведениям, дошедшим до нашего времени, болезнь была настолько опустошительной, что в Индии погибло большинство населения. Во многих ее районах земля была усеяна трупами, а в некоторых районах в живых не осталось ни одного человека. По оценке папы Климента VI, от чумы погибли 23 840 000 человек. Европе болезнь не угрожала до той поры, покуда в Мессину не пришли корабли с заболевшими моряками, а другие суда, также с заболевшими матросами на борту, не пришли из Леванта в Геную и Венецию.

К январю 1348 года чума через Марсель проникла во Францию, а через Тунис – в Северную Африку. Из Марселя через порты Лангедока зараза морем добралась до Испании, а по Роне – до Авиньона, где она появилась в марте. В то же время чума распространилась в Нарбонне, Монпелье, Тулузе и Каркассоне, Риме и Флоренции. Летом чума проникла в Бордо, Лион и Париж, распространилась в Бургундии и Нормандии и наконец через Английский канал пришла в Англию. В то же лето губительная болезнь, перевалив через Альпы, оказалась в Швейцарии, а затем добралась до Венгрии.

Чума, как правило, свирепствовала от четырех до шести месяцев, но в городах с большим населением, взяв передышку на зиму, давала о себе знать еще в течение полугола. В 1349 году страшная болезнь возобновилась в Париже, откуда проникла в Пикардию, Фландрию и Нидерланды. В то же время из Англии чума попала в Шотландию, Ирландию и наконец в Норвегию, после того как в Берген прибило корабль с английской шерстью, весь экипаж которого погиб в пути от чумы. Из Норвегии чума пришла в Швецию, Данию, Пруссию, Исландию и даже в Гренландию. В середине 1350 года чума охватила почти все европейские страны, за исключением Богемии и России, где она появилась в 1351 году. Смертность от чумы различалась – от одной пятой до девяти десятых населения, но в некоторых районах умерли почти все. Общая смертность, по оценке современных демографов, на территории от Индии до Исландии составила примерно треть всего населения. Это же число приводит в своем труде Фруассар. Правда, его оценка заимствована из Откровения святого Иоанна Богослова, утверждавшего, что «от язв… умерла третья часть людей».

В XIV веке треть европейского населения составляла приблизительно 20 миллионов человек. Но на самом деле никто точно не знал, сколько людей умерли во время чумы – точного подсчета в те времена, разумеется, не велось. По свидетельству одного из хронистов, в Авиньоне ежедневно умирали 400 человек, а по данным другого, на единственном кладбище каждые шесть недель хоронили 11 000 скончавшихся от чумы жителей города. К тому же хронисты допускали явные преувеличения. Так, по сведениям одного очевидца, в Авиньоне от чумы умерли 62 000 человек, а по данным другого, в два раза больше, хотя все население Авиньона, вероятно, составляло менее 50 000 человек. Когда в Авиньоне мест на кладбище не осталось, трупы бросали в Рону, пока не стали рыть ямы для общих могил. В Лондоне трупы укладывали в ямы рядами, почти до самого верха. Во Флоренции мертвых хоронило Общество милосердия (основанное в 1244 году для ухода за больными и сирыми), члены которого носили красные мантии и капюшоны с прорезями для глаз. Когда они перестали справляться со своими обязанностями, мертвые лежали на улицах, распространяя ужасный запах. Когда кончались гробы, мертвых хоронили на досках на кладбищах или укладывали в общую яму. Неглубокие ямы раскапывали собаки и пожирали покойников.

Перед смертью больные, кроме физических, испытывали и душевные муки, ибо не имели возможности исповедаться – священников не хватало, да и сами священнослужители умирали. Выход из положения нашел английский епископ: он разрешил мирянам исповедоваться друг другу – «и даже женщине, если нет рядом мужчины». Климент VI, оценив обстановку, отпустил грехи всем заболевшим чумой. «И не слышался колокольный звон, – писал хронист из Сиены, – и никто не оплакивал умерших, ибо каждый ожидал смерти сам. И люди говорили: „Наступил конец света“». Как сообщают хронисты, в Париже, где чума свирепствовала весь 1346 год, ежедневно умирали 800 человек, в Пизе – 500, в Вене – от 500 до 600 человек. Флорентийцы, обессиленные голодом 1347 года, потеряли от шестнадцати до восьмидесяти процентов населения. Две трети жителей умерли в Гамбурге, Бремене и Венеции. В городах, в связи с приездом иногородних, смертность от чумы была выше, чем в сельской местности, но и в некоторых деревнях смертность была высокой. В Живри, богатой бургундской деревне с населением от 1200 до 1500 человек, за четырнадцать недель умерли более шестисот жителей. В трех деревнях Кембриджшира умерло сорок семь, пятьдесят семь и семьдесят процентов населения соответственно. Когда оставшиеся в живых в деревне, наиболее пострадавшей от мора, ушли из нее, она перестала существовать.

В закрытых учреждениях, таких как, к примеру, монастыри, стоило заболеть одному человеку, как вслед за ним умирали и другие члены сообщества. В Монпелье из ста сорока доминиканцев выжили только семь человек. Брат Петрарки Герардо, картезианец, похоронил настоятеля монастыря и тридцать четыре монаха, иногда предавая земле трех умерших в день, пока не остался один с собакой, после чего отправился на поиски иного жилища. Хронист францисканец Джон Клин из Килкенни, Ирландия, писал, что «весь мир во власти сил зла», но полагал, что мор со временем кончится, а затем и «испарится из памяти тех, кто придет после нас». Он считал, что вскоре и сам умрет, и просил продолжить его работу. Следующая запись в его труде сделана другим человеком. Джон Клин умер, но его имя осталось в истории.

В XIV веке самыми крупными европейскими городами с населением около ста тысяч человек были Париж, Флоренция, Генуя и Венеция. Более пятидесяти тысяч жителей насчитывали Гент и Брюгге (во Фландрии), а также Милан, Болонья, Рим, Неаполь, Палермо и Кельн. Население Лондона составляло менее пятидесяти тысяч человек, и он был единственным городом в Англии, за исключением Йорка, где проживали более десяти тысяч жителей. От двадцати до пятидесяти тысяч жителей насчитывали французские Бордо, Тулуза, Монпелье, Марсель и Лион, испанские Толедо и Барселона, итальянские Сиена и Пиза, а также торговые города Ганзы. Все эти густонаселенные города жестоко пострадали от мора, чума унесла в них от трети до двух третей населения. А вот из всех европейских стран более всего от чумы, видимо, пострадала Италия. Если весь мир действительно находился «во власти сил зла», то они наиболее проявили себя в этой стране. В 1343–1344 годах обанкротились флорентийские банки, в 1347 году во Флоренции и Сиене вспыхнул ужасный голод, причиной которого послужил неурожай зерновых, затем началось восстание под предводительством Кола да Риенци, породившее анархию в Риме, а в январе 1348 года случилось разрушительное землетрясение, от которого пострадали итальянские земли от Неаполя до Венеции. И на пике всех этих бедствий разразилась чумная эпидемия. Ужас, вызванный мором, привел, как отмечали хронисты, к заторможенности и умалению чувств. («В эти дни хоронили без сожаления и предавались любви без страсти».)

В Сиене, где от чумы умерло больше половины жителей, прекратили возводить огромный собор, который своими размерами должен был превзойти все прочие соборы мира. Строительные работы так и не возобновились из-за нехватки рабочих и «скорби и уныния» выживших. Недостроенный неф этого готического собора стоит до сих пор как свидетельство страшной трагедии прошлого. Аньоло ди Тура, хронист из Сиены, писал, что страх заразиться смертельной болезнью подавлял все другие чувства. «Отец избегал детей, жена – мужа, брат – брата, ибо чума, казалось, передается дыханием и даже взглядом больного. Но и осторожность не помогала, все умирали. Я сам похоронил пятерых детей». Смерть от чумы не объединяла людей в общем горе, а, наоборот, разобщала. «Нотариусы отказывались приходить к умирающим, чтобы составить завещание, – писал францисканский монах с Сицилии, – и даже священники не приходили исповедовать умирающих». Священник Кентерберийского архиепископства сообщал, что некоторые священнослужители «отказывались выполнять свои непосредственные обязанности, страшась заразиться». О подобном отчуждении людей друг от друга писал и Боккаччо, описывая чуму во Флоренции в «Первом дне» «Декамерона»: «Бедствие вселило в сердца мужчин и женщин столь великий страх, что брат покидал брата, дядя – племянника, сестра – брата, а бывали случаи, что и жена – мужа, и, что может показаться совсем невероятным, родители избегали навещать детей своих и ходить за ними, как если б то не были родные их дети». Преувеличение и пессимизм литературных произведений были характерны для XIV столетия, но Ги де Шольяк, врач папы римского, был здравомыслящим человеком, наблюдавшим за ужасным феноменом; однако и он писал: «Отец не подходил к сыну, а сын к отцу. Милосердие исчезло».

Дата добавления: 2015-07-20