Глава 10 сыны бесчинства

В те семь лет, что де Куси был в Англии, главным фактором европейских событий стали бесчинства наемников-бригандов, или «вольных отрядов», расползшихся по Франции, Савойе, Ломбардии и папским владениям. Это был не преходящий феномен, не вмешательство сторонних сил, нет – наемные отряды сделались образом жизни, стали частью общества, правители использовали их и присоединялись к ним, даже если порой и пытались от них избавиться. Бриганды объедали общество подобно Эрисихтону, «разрывателю земли». Сын Триопа вырубил священные деревья в роще Деметры и был наказан богиней вечным терзающим голодом. Не в силах утолить голод, Эрисихтон пожрал самого себя.

Дисциплина и организация сделали бригандов полезнее рыцарей: последние грезили о славе и не подчинялись командам. Правители нанимали бригандов: так, граф Савойский Амадей VI договорился с одним из самых отчаянных капитанов, чтобы тот в его собственном владении истребил отряд противника, не чураясь крайней жестокости. Либо по приказу, либо по собственной воле бриганды сделали грабежи своим ремеслом. Атмосфера XIV века пропиталась жестоким торжеством бандитов.

Во Франции происходил передел территорий. Несмотря на королевские указы, многие бриганды отказывались расформироваться и покинуть свои убежища. Лишившись постоянной службы, они, словно пчелы из разоренного улья, создавали новые маленькие ульи, группируясь вокруг какого-нибудь капитана и присоединялись к «воинству опоздавших» (Tard-Venus). Оказалось, что служба наемника вкупе с разбоем приносит неплохой доход, и потому занятие бригандов получило широкое распространение: они привлекали в свои ряды тех, кто, потеряв работу, быстро впадал в беззаконие. Низшие чины доставались выходцам из нищих городских районов и заброшенных деревень, а также людям, выкинутым из всех профессий, в том числе и Церковных. Военачальниками же становились представители высших слоев общества. Это были либо землевладельцы – их неудержимо влекла возможность добыть богатство с помощью оружия, – либо неудачники рыцарского сословия, этих отыскивали сами бандиты. Поскольку жить на разоренных землях было невозможно, они вступали в ряды наемников, предпочитая мирным занятиям подобный «лихой» образ жизни. «Готовые на любую жестокость», по словам папской буллы 1364 года, они казались беззащитным людям разновидностью чумы, снизошедшей с далеких планет; другие считали их божьей карой.

Во Франции бойцов из бриганд называли живодерами (ecorcheurs) и разбойниками с большой дороги (routiers), в Италии – кондотьерами, от слова condotta – контракт, который они заключали с хозяевами. Они взимали доход с беззащитных городов в форме appatis – дани за свободу, за ненападение, причем условия такого соглашения излагались в письменной форме. Для управления делами они привлекали обычных людей – нотариусов, юристов, а также писцов, кузнецов, кожевников, бондарей, мясников, врачей, священников, портных, прачек, проституток и, часто, собственных законных жен. Делами они заправляли через маклеров, продававших то, что награбили бриганды, за исключением редкого оружия или предметов роскоши, которые наемники хотели оставить себе – например, драгоценности, женское платье, сталь для мечей либо страусовые перья и касторовые шляпы. Постепенно они вписались в социальную структуру. Когда в 1364 году Бургундию захватил «протоиерей» Арно де Серволь, молодой герцог Филипп принял его уважительно, назвал своим советником и компаньоном, поселил в замке и даже предоставил, под видом «охраны», несколько благородных заложников. Серволь жил в замке, пока герцог не собрал две тысячи пятьсот золотых франков. С помощью этих денег Филипп купил уход де Серволя из страны. Для сбора необходимой суммы Филипп воспользовался испытанным средством – обложил налогом подданных, и это стало еще одной причиной озлобления людей против герцога.

Бертука д’Альбре из того же семейства, что и отвергнутый жених Изабеллы, принадлежал к высшему сословию. Таких людей следовало бы называть бандитами, а не феодалами. Спустя много лет, в старости, д’Альбре вздыхал по прошлому: «Мы могли нападать на богатых купцов из Тулузы, из Ле Риоля или из Бержерака; с каждым днем мы становились богаче, нам доставалась знатная еда и отличная выпивка». Его друг и земляк, гасконец Сеген де Бадфоль, которого часто называли «королем компаний», пять фигур на щите отцовского герба заменил пятью медальонами, или золотыми монетами, отражавшими его главный интерес. Мериго Марше, тридцать лет занимавшийся разбоем и окончивший жизнь на эшафоте, хвастал шелками, добытыми в Брюсселе, шкурами, награбленными на ярмарках, специями из Брюгге, дорогими тканями из Дамаска и Александрии. «Все было нашим, все, чего только стоило пожелать или получить в качестве выкупа… Крестьяне из Оверни приходили в наш замок, приносили пшеницу, муку, свежий хлеб, сено для лошадей, хорошее вино, говядину и баранину, откормленных ягнят и птицу. Едой мы были обеспечены не хуже короля. А когда ехали по стране, все дрожали».

Каждое преступление бандитов разжигало ненависть в сердцах населения, будь то поедание мяса во время поста, изнасилование беременных женщин, что приводило к гибели плода или пусть и родившихся, но не дождавшихся крещения младенцев. Три четверти Франции оказались во власти банд, особенно области, богатые виноградниками, – Бургундия, Нормандия, Шампань и Лангедок. Укрепленные города могли организовать сопротивление, ответить жестокостью на наступление противника, от этого земля еще больше страдала, население превращалось в бродяг, крестьяне разорялись, ремесленники пускались в бега в поисках работы, священники теряли приходы.

Банды не щадили церквей. «Не страшась гнева Господня, – писал Иннокентий VI в пасторальном письме от 1360 года, – сыны бесчинства… рушат церкви, крадут священные книги, потиры, кресты, предметы церковного ритуала и делают их своей добычей». Храмы, в которых проливалась кровь, считались оскверненными, и их запрещалось использовать по прямому назначению, пока не проходил долгий бюрократический процесс очищения. Тем не менее налогов папа не отменял, и священники из разрушенных приходов, обнищав, нередко вступали в ряды бывших гонителей. «Вот до чего все дошло, – сокрушался Иннокентий в упомянутом письме, – люди, в обязанности которым вменено нести Божественную благодать… принимают участие в грабежах и хищениях и даже проливают кровь».

Если уж священнослужители и рыцари превращались в сынов бесчинства, то обычный человек чувствовал, что живет в разбойном веке и при этом, однако, бессилен что-либо изменить. «Если б сам Бог был солдатом, он бы тоже грабил», – сказал английский рыцарь по имени Тальбот.

Одно звено в цепи все еще держалось – необходимость отпущения грехов. Страх смерти без покаяния столь крепко внедрился в сознание, что люди верили: привидения – это души неисповедовавшихся, и они вернулись на землю получить отпущение грехов. Сколь далеко бандиты ни отступали бы при жизни от Божьих заповедей, даже они настаивали на соблюдении обряда, пусть тот и представлялся им формальностью. Теоретически, человек, встретивший смерть «в честном бою», шел прямиком на небо, если перед сражением покаялся в грехах; но рыцарь, виновный в грабеже, должен был доказать раскаяние возвратом похищенного добра. Не притворяясь в участии «в честной войне» и не собираясь отдать похищенную добычу, бандиты добивались отпущения грехов силой, добывали, словно кошелек с золотом. Обсуждая сумму выкупа или вознаграждения у пленников, даже у тех, кого они искалечили или пытали, условием освобождения своих жертв они ставили отпущение грехов, а в случае отказа требовали у папы отлучить несчастных от церкви.

Преемник Иннокентия, Урбан V, в 1364 году издал две буллы об отпущении грехов – «Cogit Nos» и «Miserabilis Nonullorum». Эти документы накладывали запрет на любое сотрудничество и пособничество бандам, папа даровал также полную индульгенцию тем, кто погиб в противоборстве бандитам. Если этот запрет и обеспокоил бандитов, то не остановил.

Выдающимся командиром «опоздавших», тех, с кем предстояло сразиться де Куси, был сэр Джон Хоквуд, возглавивший один из отрядов, осаждавших Авиньон в 1361 году. Его происхождение мало чем отличалось от происхождения людей, вливавшихся в ряды бандитов. Он был вторым сыном мелкого землевладельца и дубильщика; из дома ушел, когда его старший брат унаследовал имение, шесть лошадей и повозку, а Джон остался безземельным, с двадцатью фунтами и десятью шиллингами в кармане. В 1350-х годах во Франции Хоквуд вступил в английскую армию. Он по-прежнему был «бедным рыцарем, не имевшим ничего, кроме шпор», когда после заключения мирного договора в Бретиньи присоединился к «опоздавшим». Тогда ему было около тридцати пяти лет. Хоквуда манило папское золото, и из Авиньона он переехал в Италию, где командовал «белым отрядом», состоявшим из 3500 всадников и 2000 пехотинцев. Это имя подарили отряду белые флаги, блузы и начищенные до блеска нагрудники. С первого же появления в Ломбардии отряд вызывал у населения ужас своей яростью и разнузданностью, со временем для людей «не было ничего ужаснее, чем услышать английское имя». Бойцы отряда заслужили репутацию «коварных и злобных» (perfidy е scelleratissimi), хотя все соглашались с тем, что «в отличие от мадьяр, англичане не сжигали и не калечили своих жертв».

Хоквуда нанимал то один, то другой итальянский город-государство, и вскоре он смог назначать за свои услуги самую высокую цену. Какими бы беспощадными ни были его методы – не зря ведь о нем говорили, что «это итальянский наемник, англичанин по происхождению, – исчадие ада», – но просто разбоем Хоквуд не занимался, он заключал договор с теми, кто ему платил за работу, и служил тем, кто давал более высокую цену. Он сражался за Пизу против Флоренции и за Флоренцию против Пизы, за папскую армию против Висконти и наоборот. Исполнив заказ Висконти, он честно передал Галеаццо замки, которые отвоевал «белый отряд». Война для Хоквуда была бизнесом, однако он ставил единственное условие: против короля Англии он не воевал. Когда спустя тридцать пять лет он умер в Италии знаменитым человеком, с землями и большими деньгами, его похоронили в соборе Флоренции и почтили его память фреской работы Паоло Уччелло: над дверью художник изобразил конный памятник кондотьеру. В год смерти Хоквуда национальная гордость потребовала вернуть кондотьера домой, и по личной просьбе Ричарда II тело сэра Хоквуда было перевезено в Англию, где его и похоронили в родном городе.

В Италии наемные отряды использовались в межгосударственных войнах фактически как официальные войска. Во Франции они действовали бесконтрольно. Единственной противодействующей силой могла бы стать постоянная армия, но о ней государство не задумывалось, вдобавок королевству это было бы не по карману. Легче заплатить наемникам, чтобы те убрались восвояси. Когда король Венгрии попросил о помощи в борьбе против турок, папа, император и король Франции объединили свои силы в крестовом походе, дабы устранить опасность.

Человек, которого предложил бывший регент, а ныне Карл V, в качестве командующего походом, был странным и грубым, как и его бретонское имя. Французы называли его Бертран де Клекен, или Кескен, или Клески, пока в конце концов не остановились на Дюгеклене. Низкорослый, нескладный, с плоским носом и темной кожей, «не найдешь никого безобразнее от Ренна и до Динана» – так начинается рифмованная эпическая поэма Кювелье, в которой автор создает образ французского героя, способный соперничать с образом Черного принца в панегирике герольда Чандоса. «Родители столь сильно его ненавидели, что часто в сердце своем желали ему смерти. Они называли его негодником, дураком или клоуном, полуголодного ребенка презирали, взрослые и слуги ни во что его не ставили». Родители Дюгеклена принадлежали к бедному рыцарскому сословию. Неотесанный сын, не принимавший участия в турнирах, выучился воевать на службе у бретонского герцога Шарля де Блуа. В партизанских войнах Бретани он постиг тактику засад, маскировался, прибегал к шпионажу, тайным гонцам, дымовым завесам, скрывавшим передвижение воинов, не гнушался подкупать деньгами и вином, пытал и убивал пленников, устраивал неожиданные нападения во время перемирия. Он был бесстрашным настолько же, насколько и беспринципным, отважно действовал мечом, однако всегда предпочитал применить хитрость, как любой живодер, был жесток, коварен и беспощаден.

Родился он где-то между 1315 и 1320 годами, а в рыцарское звание его возвели лишь после 35 лет; на местном уровне Дюгеклен прославился при обороне Ренна. Он захватил крепость у наваррцев, что засвидетельствовал дофин, с этого и началось продвижение Дюгеклена на службе короля. Хотя сам Карл V не был воином, дух у него был воинственный. Все эти годы, начиная с мирного договора в Бретиньи, единственной потаенной и всепоглощающей целью Карла было прекращение территориальных уступок, поскольку это сулило гибель королевству. Желания возглавить войско на поле боя у него не возникало, следовательно, нужно было найти достойного полководца, и король нашел его в «борове в доспехах» – первом успешном военачальнике, выступавшем на французской стороне и сопоставимом ратными подвигами с Черным принцем или сэром Джоном Чандосом.

В 1364 году, в первый год правления Карла, Дюгеклен привел французов к победе в первом сражении, но во втором его войско было разбито. В первом сражении при Кошереле против Карла Наваррского численность французской армии была небольшой, зато результат значительным, поскольку победа позволила устранить хроническую наваррскую угрозу Парижу. Эта битва была даже более значимой, поскольку в плен был взят капталь де Буш, кузен Карла Наваррского, которого впоследствии Карл V освободил, не спрашивая выкупа, в надежде завоевать его сердце, чтобы де Буш перешел на французскую сторону. Второе сражение произошло через пять месяцев при Орэ, на скалистом побережье Бретани. Шарль де Блуа, французский претендент на герцогство, был убит, а Дюгеклен оказался в плену. Это было последнее противостояние герцогов Бретани, оставившее во главе английского кандидата – Жана де Монфора, хотя по условиям договора в Бретиньи герцогство было французской вотчиной. Поражение Карл V фактически обратил в свою пользу. С помощью огромного пособия он уговорил вдову де Блуа отказаться от притязаний, покончил тем самым с войной и гибелью французских солдат. Если мог заплатить, Карл V предпочитал не воевать.

Дюгеклена выкупили из заточения, и он не утратил расположения короля. Его возвышение, предсказанное астрологами и пророчествами Мерлина, вероятно, было по душе Карлу, поскольку он, как и Дюгеклен, почитал астрологию. Бертран не только держал при себе астролога во всех своих кампаниях, но и был женат на женщине, глубоко изучившей этот предмет и прославившейся своими оккультными способностями. Король смотрел на астрологию, скорее, с научной точки зрения. Как и большинство правителей, он имел придворного астролога, который проводил с королем конфиденциальные беседы и советовал ему благоприятное время для совершения каких-то действий; кроме того, Карл заказывал переводы астрологических работ и основал астрологический колледж при Парижском университете, сформировал для него библиотеку, купил необходимые инструменты и назначил стипендии.

В 1363 году он пригласил ко двору Томаса Пизано, доктора астрологии из университета Болоньи, богатый дар воображения которого, хотя и при склонности к риску, должно быть, привлекал короля – недаром монарх платил ему сто франков в месяц. Не исключено, что постоянные хвори Карла вызваны были лекарством, содержавшим ртуть; это лекарство готовил для него Томас, за что врача сильно винили. Томаса критика не остановила, и он продолжил эксперимент, «уникальный и секретный», целью которого было изгнание англичан из Франции. Он отливал из свинца и олова полые фигурки нагих мужчин, набивал их землей, собранной из центра и из четырех углов французской территории; на лбах фигурок вырезал имя английского короля Эдуарда или одного из его придворных, а когда звезды на небе выстраивались так, как следовало, закапывал фигурки лицом вниз и читал заклинания, требуя изгнания, уничтожения и погребения упомянутого короля, английских придворных и всех приверженцев Эдуарда.

Когда понадобилось рассеять отряды наемников, прибегли к более практичному способу – объявили крестовый поход на Венгрию. Император Карл IV, желавший изгнать турок, сам приехал в Авиньон с предложением оплатить поход и поручился, что Богемия в течение трех лет будет платить наемникам жалование. Император появился на мессе в день празднования Троицы и уселся рядом с Урбаном V. Впервые за долгое время в сердцах людей затеплилась надежда. Урбан объявил, что налоги, собранные с французского духовенства, будут переданы королю Франции с тем, чтобы он профинансировал участие в походе. Несмотря на обещанные деньги и рай в придачу – ведь папа заявил, что крестоносцы получат отпущение грехов, – бриганды восприняли поход в Венгрию с большим неодобрением и спрашивали: «К чему нам воевать так далеко от дома?». Тем не менее их прижали к стенке посулами, а в качестве предводителя дали человека из их рядов – Арно Серволя, призванного сменить Дюгеклена. Некоторых наемников это убедило. Летом 1365 года в Лотарингию подтянулись отряды из разных районов империи.

Все закончилось фиаско. Ужасная репутация наемников всколыхнула население Эльзаса, и люди оказали отчаянное сопротивление. Несмотря на заверения Арно, что злого умысла против населения у него нет и он хочет всего лишь напоить лошадей в Рейне, жители Страсбура не позволили отрядам перейти через мост и заставили императора явиться вместе с армией и преградить дорогу пришельцам. Через месяц наемники повернули назад, и сделать это их вынудило не столько сопротивление людей, сколько собственное нежелание идти в поход. Тем временем новое предприятие потребовало их присутствия в Испании.

Англо-французская война в Бретиньи не закончилась, а перекинулась в Испанию, где соперники поддерживали разных претендентов на корону. Педро Жестокий, король Кастилии, притеснения которого вызвали в стране мятеж, соперничал со своим братом, доном Энрике Трастамарой, старшим из десяти бастардов отца и лидером оппозиции. Основные события происходили вокруг Лангедока, Аквитании и Наварры. Англичане поддерживали Педро. Король, по слухам, убил свою жену, сестру королевы Франции, и дон Энрике стал протеже французов; к тому же восшествие Трастамары на престол добавило бы Франции важного союзника. В самой Испании усилилось противостояние прежних антагонистов. Дон Педро был к тому же врагом папы. Святой отец отлучил его за отказ прибыть на суд в Авиньон, где папа намеревался обвинить короля в недостойном поведении.

Испанская территория, на которую наемники пришли под прикрытием крестового похода, объявленного против мавров Гранады, представляла собой идеальное место и, возможно, могилу для отрядов. Дюгеклен, как назначенный военачальник, убедил двадцать пять капитанов самых опасных отрядов, включая Хью Калвли, Эсташа д’Обресикура и других, кто был его противниками в Оре, последовать за ним в Испанию. Им пообещали высокое жалование, однако люди из отрядов не хотели переходить через Пиренеи, не имея на руках настоящих денег. Конфронтация, с помощью которой цель была достигнута и в которой, по большому счету, выразилась суть XIV столетия, ядовито описана в эпической поэме Жана Кювелье «Песнь о Бернаре Дюгеклене», хотя о поэте и говорили, что «тирания рифмы дает ему мало свободы для точности».

Вместо того чтобы сразу пойти в Испанию, наемники разбили лагерь напротив папского дворца, стоявшего в Вильневе на берегу Роны. Папа отправил к ним дрожавшего от страха кардинала и приказал сообщить бандитам, «что он, обладающий властью Бога, всех святых, ангелов и архангелов, отлучит от церкви всю вашу компанию, если вы тотчас не уйдете отсюда». Дюгеклен и «ученый, мудрый и скромный рыцарь» маршал д’Одрем, ветеран битвы при Пуатье, вежливо приняли кардинала и спросили, принес ли он деньги; кардинал тактично ответил, что его послали узнать, какова цель их прихода в Авиньон.

«Монсеньор, – ответил д’Одрем, – вы видите перед собой людей, которые за десять лет совершили у вас множество злодеяний, но сейчас они идут в Гранаду на борьбу с еретиками, правители направляют их туда, чтобы они никогда более не вернулись во Францию». Перед выступлением каждый надеялся на прощение, а потому просил святого отца отпустить им все грехи и не наказывать за тяжкие преступления, которые они совершали с самого детства – а еще молил его святейшество выдать им в дорогу двести тысяч франков.

Изменившись в лице, кардинал ответил: несмотря на то, что численность войска велика, он думает, что может отпустить всем грехи, но не деньги. «Монсеньор, – быстро вмешался Бертран, – мы должны получить все, о чем попросил маршал, потому что многих мало тревожит отпущение грехов, они скорее предпочтут деньги. Мы ведем их туда, где они с полным правом смогут грабить, не нанося вреда христианам». Дюгеклен подчеркнул: пока их требования не будут исполнены, люди не тронутся с места, и чем дольше они прождут, тем хуже будет для Вильнева.

Кардинал поспешно вернулся обратно и рассказал папе о желании наемников получить отпущение грехов: он, мол, уже выслушал перечисление их преступлений. «Они совершили… все самое ужасное, что может совершить человек, и более того, о чем можно поведать, а потому они просят о Божьем прощении и ждут от вас полного помилования».

«Они его получат, – тотчас промолвил папа, – при условии, что покинут страну». И тут кардинал изложил дополнительную просьбу наемников ценою в двести тысяч франков. Урбан видел из своего окна, как вооруженные люди хватают скот, кур, гусей, хороший белый хлеб и все, что только можно было унести. Папа собрал совет, на котором стали решать, как собрать деньги. Урбан предложил обложить налогом богачей Авиньона, «чтобы богатства Господа не уменьшились». Так были собраны деньги, и прево Авиньона принес их Дюгеклену вместе с документом об отпущении грехов, подписанным и заверенным печатью. Дюгеклен спросил, откуда деньги, из папской ли казны. Узнав, что деньги пожертвовала община Авиньона, он в «самых непочтительных выражениях» осудил алчность святой церкви и поклялся, что не возьмет от населения и самой мелкой монеты: деньги должны поступить от церкви, а все собранные ею средства необходимо вернуть людям, которые их отдали. «Монсеньор, – сказал прево, – да дарует Господь вам счастливую жизнь; бедные люди будут счастливы». Деньги должным образом вернули, а из папской казны изъяли двести тысяч франков, впрочем, Урбан быстро возместил ущерб, обложив дополнительным налогом французских священнослужителей.

Англичане тоже заботились о собственной репутации, к примеру, герольд Чандоса, воспевавший правление Черного принца Аквитанского, прославлял это время как «семь лет радости, мира и удовольствий», хотя все было ровно наоборот. Заносчивость и экстравагантность принца возбуждали в гасконцах гнев, горечь и заставляли смотреть в сторону Франции. Вдохновляемый идеалами величия и считавший, что в банкротстве есть нечто благородное, принц не обращал внимания на разницу между доходами и расходами. Он заполнял эту брешь налогами, что подрывало лояльность подданных, которой ему следовало ожидать как наместнику короля. «С тех пор, как родился Бог, не было дома столь красивого и благородного». Он кормил «более восьмидесяти рыцарей, а сквайров и вчетверо больше того», каждый день за его столом сиживали около четырехсот человек, он держал огромную свиту, состоявшую из оруженосцев, пажей, лакеев, управляющих, писарей, сокольников и егерей; закатывал банкеты, устраивал охоты и турниры, а ухаживать за собой допускал лишь рыцаря с золотыми шпорами. Его жена, прекрасная Джоанна, превосходила свою невестку Изабеллу по части роскошных тканей, мехов, драгоценных камней, золота и финифти. Правление принца – восторженно умилялся герольд Чандоса – было отмечено «свободой, высокими устремлениями, здравомыслием, умеренностью, благочестием, справедливостью и сдержанностью». За исключением первых двух характеристик, принц не обладал ни одним из перечисленных качеств.

Воины Дюгеклена отправились в Испанию, где они воевали столь успешно, что дон Педро пустился в бега, дона Энрике короновали, а наемники, которые понесли очень мало потерь, быстро вернулись во Францию. Интересы Англии, однако, потребовали возобновления войны. Дон Педро обратился к Черному принцу, и тот, жаждая войны и славы, с готовностью откликнулся. Ему необходимо было также разрушить франко-кастильский альянс, который, благодаря сильному испанскому флоту, угрожал английским связям с Аквитанией и увеличивал страх Англии перед иноземным вторжением. Финансы, как и всегда, находились в критическом состоянии. Дон Педро поклялся оплатить все расходы после возвращения на трон, и, хотя Черному принцу советовали не доверять человеку, известному своим коварством, он решил ввязаться в войну. Дюгеклен и французские кондотьеры снова выступили на стороне дона Энрике, в 1367 году война возобновилась, но триумф на сей раз праздновала другая сторона.

В апреле 1367 года в битве при Нахере англичане одержали победу, прославленную в средневековых анналах, а французы потерпели еще одно поражение, которое не только подкосило значение предыдущих побед, но и поставило под удар их военное превосходство. Дюгеклен и маршал д’Одрем советовали дону Энрике не рисковать – не вступать в сражение с принцем и «лучшими на свете воинами» и «отрезать пути поступления продовольствия и без единого удара уморить их голодом». Тот же совет был дан французам при Пуатье, они его тогда проигнорировали. По разным причинам – рельеф местности, погода, ложное чувство стыда у нового короля Испании – и этот совет не был принят. Результат оказался катастрофическим. Дон Энрике бежал, дона Педро восстановили на троне, а Бертрана Дюгеклена во второй раз взяли в плен. Принц предпочел бы не отпускать его, однако, будучи задет словами Бертрана, что он, дескать, держит его «из страха», он согласился выпустить Дюгеклена за крупную сумму в сто тысяч франков.

Если в Нахере французы потерпели бесславное поражение, то неудача в Оре обернулась некоторыми преимуществами, потому что во Францию вернулись жалкие остатки отрядов кондотьеров. На радостях Дюгеклену выдали кредит, и, по словам Дешана, простой народ за него молился. Еще большее облегчение вызвали смерти капитана отряда наемников Сегена де Бадфоля и «протоиерея» де Серволя: первого бандита Карл Наваррский отравил на обеде, чтобы ему не платить, а второго убили его же соратники. Передышка, однако, была короткой. Когда дон Педро, как и предсказывали, не заплатил свои долги, Черный принц под нажимом разгневанных солдат «подстрекнул их проникнуть во Францию» и обеспечить себя, как и всегда, с помощью силы. Малочисленные, но закаленные в войне и потому грозные англо-гасконские банды вошли в Шампань и Пикардию, «где нанесли немало вреда и свершили много злодеяний».

Битва при Нахере быстро забылась; для принца победа стала пиком славы, на который его вознесла Фортуна, но затем колесо судьбы неумолимо пошло вниз. Гордыня принца вызывала у гасконцев отторжение, ибо «он ни во что не ставил ни рыцаря, ни горожанина, ни жену горожанина и ни единого простого человека». Когда в 1367–1368 годах принц свалил на народ Гиени груз долгов дона Педро в виде ежегодного подымного налога, знать возмутилась и начала переговоры с Карлом V о возвращении во французское подданство. У французского короля появился повод и инструмент к отмене договора в Бретиньи.

Дата добавления: 2015-07-20