Навек оставшиеся молодыми: Людмила Дубинина, Игорь Дятлов, Юрий Дорошенко, Николай Тибо-Бриньоль.

Однако, этот вариант его определённо не устроил. Можно не сомневаться, что у Александра был жизненный план получше. И этот план определённо предполагал получение звания офицера запаса.

Как известно после расправы над Берией и «бериевской бандой», Никита Сергеевич Хрущёв и его присные решились на полномасштабное реформирование системы государственной безопасности СССР. Ломка была кардинальной и осуществлялась в нескольких направлениях одновременно. КГБ СССР, созданный 13 марта 1954 г., сильно отличался от аппарата госбезопасности, созданного в послевоенные годы. Причём, в лучшую сторону. Методы работы стали намного более цивилизованными и гуманными, ещё в сентябре 1953 г. исчезло и никогда более не появлялось то самое Бюро № 2 по специальным операциям внутри страны, которое не раз упоминалось в этом очерке, впервые за всю историю советской госбезопасности секретно-оперативная работа была организационно объединена с контрразведывательной (в рамках Второго Главного управления) и т. п. Но особенно существенным оказалось изменение требований к личному составу спецслужбы. Хрущёва трудно назвать технократом, но при всей своей кажущейся простоте, он весьма уважительно относился к людям, имевшим техническое образование. Один из его сыновей был лётчиком, другой работал в ракетном КБ, что само по себе весьма красноречиво. После ареста Берии в органах госбезопасности была проведена большая чистка, большое число работников со стажем было либо отправлено на пенсию, либо переведено на работу в органы милиции, либо вообще лишилось партбилетов и воинских званий. Общее число уволенных достигло, по разным оценкам, 16 тыс. чел., среди них более 40 генералов. На смену им, начиная с 1954 г., стали приходить молодые сотрудники новой формации — не просто молодые, здоровые и преданные делу партии, а уже получившие высшее образование.

Для чекистов предшествующей поры было нормой, когда малокультурный сотрудник безо всякого специального образования долгое время занимался оперативной работой. Со второй половины 50-х общим стало требование наличия высшего образования, которое, кстати, сохранялось вплоть до распада СССР в 1991 г. Предпочтение отдавалось выпускникам технических ВУЗов (гражданских или военных), из гуманитариев к работе в КГБ в основном привлекались юристы. Большим плюсом для кандидатов являлось знание иностранных языков, а также спортивные достижения, прежде всего в силовых видах спорта (борьба, бокс, тяжёлая атлетика) и стрельбе. Логика хрущёвских реформ была понятна: для чего брать в органы неуча и на протяжении нескольких лет пытаться сделать из него грамотного человека, если можно изначально отбирать только грамотных людей? Многие сотрудники КГБ «хрущёвского набора» сделали в госбезопасности хорошую карьеру, дослужившись до самой Перестройки и даже краха СССР. Их человеческие качества на многие годы определили стиль работы, выгодно отличавшийся от того беспредела, который можно было видеть в сталинскую эпоху.

После окончания военного или гражданского ВУЗа зачисленный в Комитет молодой сотрудник, уже получивший офицерское звание, для получения специальной подготовки направлялся на годичные Высшие курсы подготовки оперативного состава, которые существовали в Ленинграде, Минске, Новосибирске, Свердловске, Ташкенте и Тбилиси (пограничники и разведчики имели имели свои учебные заведения). Высшая Краснознамённая школа КГБ им. Дзержинского в Москве была ориентирована на подготовку кадров Комитета из лиц, отслуживших действительную военную службу и не имевших офицерского звания (в т. ч. прапорщиков).

Московский НИИ, в котором Александр Колеватов работал старшим лаборантом, весь был пронизан сотрудниками КГБ, либо агентурой Комитета. Практика откомандирования штатных сотрудников госбезопасности в государственные учреждения и промышленные предприятия появилась ещё в конце 20-х гг. прошлого века, с окончанием НЭПа. В штатном расписании любой более-менее серьёзной организации имелись должности, предназначенные для замещения либо штатными сотрудниками госбезопасности, либо сотрудниками действующего резерва (для нас сейчас разница между ними не имеет никакого значения). В данном случае весь институт возглавлял полковник госбезопасности с более чем 30-летним стажем, можно сказать, ветеран ЧК. А кроме явных «гэбистов», на важных оборонных предприятиях, в НИИ и учреждениях стратегических отраслей существовали агентурные сети (т. н. «линии»), подобные тем, о которых рассказывалось выше. Только создавались и курировались они не секретно-оперативной частью местного управления ГБ, а контрразведывательным подразделением того же управления (хотя, напомним, что с 18 марта 1954 г. секретно-оперативное и контр-разведывательное обеспечение были организационно объединены в общих подразделениях). Можно не сомневаться, что Колеватов был отлично известен кураторам из службы режима предприятия и притом известен с наилучшей стороны (согласно характеристике).

Колеватов явно хотел делать карьеру в той области, в которой трудился — именно поэтому он поступил во Всесоюзный заочный «политех». Но затем ему поступило более заманчивое предложение — молодые, здоровые, спортивные комсомольцы были так нужны Комитету госбезопасности! Александр Колеватов — отличный спортсмен, турист, член комсомольского бюро подразделения, ведёт стрелковую секцию, имеет третий взрослый разряд по пулевой стрельбе. Ну, разряд, положим, не самый высокий, но в Комитете научат…! Что, так и будем до старости измерять твёрдость ванадиевых сплавов по Роквэллу и Бринелю или, может, есть желание заняться другим, более ответственным делом? — примерно так могли спросить Александра на зондажной беседе в кабинете заместителя директора по режиму. И Колеватов от сделанного предложения не отказался, потому что на его месте не отказался бы никто. Такое предложение было престижным, оно свидетельствовало о полном доверии руководства и сулило феерическую для уральского парня жизненную перспективу.

Но для такой карьеры не годился заочный «политех». Нужна была очная форма обучения — с военной кафедрой и погонами офицера запаса по окончании. Поэтому последовал весьма интересный перевод в Свердловск, в УПИ. Почему интересный? Да потому что в СССР не было принято переводить с заочного обучения на очное (наоборот — запросто, а вот с заочного — устанешь просить, проще было бросить и поступить заново). Почему? — спросит заинтригованный читатель, привыкший к товарно-денежным отношениям последних десятилетий и неспособный понять всех тонкостей администрирования высшей школы давно сгинувшего государства. Тому было две причины: во-первых, уже упомянутая разница в программах заочного и дневного обучения, та самая «халявность» заочников, о которой прекрасно знали преподаватели. А во-вторых, дневное обучение, в отличие от заочного, давало «бронь» от армии, отсрочку от призыва и на человека, желающего осуществить такой переход, все смотрели как на уклониста от призыва. Если в учебную часть института поступало заявление о подобном переводе, то реакция на него была примерно такой: «Ещё один умник хочет убежать от армии! Поступил на заочный, а когда пришло время нести “девятую” форму в военкомат, решил перевестись на дневное отделение! Нет уж, пойдёт служить на общих основаниях!»

Никогда бы Колеватов не перевёлся из Всесоюзного заочного на дневное отделение свердловского «Политеха» если бы кто-то влиятельный и очень скрытый не попросил за него. Но Колеватов перевёлся, значит, убедительная просьба была. В этом переводе есть очень интересный нюанс — он заключается в том, что программы разных институтов несколько различны. И хотя первый курс в любом техническом ВУЗе всегда базовый, призванный компенсировать огрехи школьного обучения, даже его программы в разных технических ВУЗах различаются. Не говоря уж о том, что даже в рамках одинакового курса требования преподавателей м.б. далеко неодинаковы. В общем, перевод из Всесоюзного заочного «политеха» на дневное отделение Свердловского УПИ был делом не то, чтобы запрещённым, но труднореализуемым на практике. Колеватову, однако, перевод удался.

Понятно, почему Александр переводился именно в УПИ. Во-первых, он возвращался в родные края, что облегчало бытовое обустройство, а во-вторых, свердловский «политех» готовил специалистов для работы на атомных объектах Урала и Сибири. Обучаясь в УПИ, Колеватов получал возможность познакомиться со многими своими будущими коллегами в неформальной обстановке, что повышало его ценность как будущего сотрудника контрразведки.

Есть ещё один очень интересный момент, на который следует обратить внимание. Александр Колеватов имел финский нож с чёрной рукоятью и кожаными ножнами. В принципе, такого рода ножами в те времена невозможно было кого-либо удивить, лагерные умельцы вовсю точили подобные изделия из пил и напильников, набирая из плексиглазовых или текстолитовых колец узнаваемые «наборные» ручки (такие ножи обессмертил Владимир Высоцкий, спевший «(…) Ни дерзнуть, ни рискнуть, но рискнули // Из напильников делать ножи! // Они воткнутся в лёгкие // От никотина чёрные, // По рукоятки — лёгкие // Трёхцветные наборные (…)»). Но у Колеватова финский нож был зарегистрирован в отделении милиции, и на его ношение было оформлено разрешение. По тем временам невиданное законопослушание! Особенно если принять во внимание, что у каждого второго учащегося ФЗУ в те годы в кармане ватника лежала либо отвёртка, либо шило, либо напильник, а молодёжные банды с наступлением сумерек контролировали целые городские районы. Объяснение тому может быть только одно — Колеватов не желал ни единого чёрного пятна в своей биографии, каковым мог стать даже банальный привод в милицию за незаконное хранение холодного оружия с оформлением соответствующего протокола. Подобное внимание к чистоте биографии может демонстhировать лишь человек, связывающий с формальной безукоризненностью анкеты большие жизненные перспективы. Привод в милицию не мог служить основанием для отчисления из института или с военной кафедры, другими словами, такого рода проблема не могла помешать инженерной карьере Алесандра Колеватова. В тюрьму бы его никто не посадил, свободы не лишил, ну «пропесочили» бы его на комсомольском собрании, пожурили, вынесли бы порицание (даже не выговор) — и всё! В принципе, ничего страшного. Однако единственного привода в милицию могло оказаться достаточно для отказа в зачислении в штаты КГБ. Если Александр в 1957 г. действительно попал в кадровый резерв Комитета и ему было обещано зачисление в спецслужбу после окончания «Политеха», то ему тогда же было указано на необходимость полностью исключить любые, даже самые незначительные, нарушения закона. Соблюдая это требование, Александр и отправился регистрировать свой нож в отделение милиции.

Подводя итог всему сказанному, хочется отметить: мы не можем с абсолютной уверенностью утверждать, что Александр был прочно связан с Комитетом, однако высокая вероятность таковой проглядывает из необычных обстоятельств его жизни.

Т. о. в составе погибшей группы мы видим по крайней мере двух человек, биографии которых позволяют предполагать существование прочных связей с Комитетом госбезопасности. Это Золотарёв, отлично подходящий на роль руководителя агентурной сети (резидента) и Колеватов, который мог быть участником этой сети с момента своего перевода из Москвы в Свердловск. В этой связи возникает обоснованный вопрос: какова же роль Георгия Кривонищенко и Рустема Слободина в операции «контролируемой поставки» и знали ли они вообще о происходившем?

Думается, Кривонищенко отводилась роль весьма важная, даже более важная, чем Золотарёву и Колеватову. Сейчас, когда опубликовано довольно много материалов о забросках НАТО-вских шпионов в СССР, можно составить довольно полное представление о том, как наши противники страховали себя от противодействия советской контрразведки. Американцы придавали огромное значение всевозможным неожиданным проверкам как своих агентов, так и источников информации. Так, например, в течение трёх часов с момента высадки агент должен был выйти на связь с условным сигналом, сообщающим о благополучном десантировании. Это требование появилось на основании разведывательного опыта: если агент не выходит на связь в первые часы, значит ему не до того — он либо отрывается от погони, либо уже схвачен. За три часа схваченного агента перевербовать невозможно, поэтому он, будучи задержан сразу по приземлении, скорее всего подаст сигнал «работы под контролем». Надо сказать, что об этом приёме (сеанс связи в течение трёх часов с момента десантирования) советское МГБ-КГБ прекрасно знало, поэтому парашютистов старались задерживать не в районе высадки, а на значительном удалении от него и спустя, как правило, несколько суток. Делалось это для того, чтобы заброшенный агент передал в разведцентр сигнал о благополучном прибытии и приступил ку выполнению задания.

Такого рода уловок в арсенале НАТО-вских разведок имелось множество, счёт шёл на многие десятки. Например, иногда во время сеанса связи агенту приказывали сообщить некоторые детали, связанные с вещами, которыми тот располагал. Это могла быть маркировка определённого патрона в магазине его пистолета, или количество звеньев браслета часов. На ответ отводилось минимальное время, считанные минуты, обычно 5–10, не больше. Логика проверяющих была понятна — агент в случае его ареста КГБ лишится своего оружия и часов, а потому не сможет быстро дать правильный ответ. Известен случай, когда во время сеанса связи от агента потребовали проверить имевшиеся в его распоряжения облигации внутренних займов и назвать номер одной из них — 200-рублёвой облигации с надорванным правым углом. Ответ надлежало дать в течение 10 мин. Расчёт, на котором строилась эта проверка, также был довольно прост — при аресте агента его деньги и облигации изымались, и во время сеанса радиосвязи он просто не имел их под рукою. Кстати, в случае с 200-рублёвой облигацией проверка цели своей достигла — сотрудники КГБ сдали облигации в финчасть и подсказать правильный номер работавшему под их контролем агенту не смогли (это случилось в 1954 г. и с той поры в спецслужбах СССР и России принято в обязательном порядке все изымаемые деньги и ценные бумаги фотографировать. До этого же их приходовали по списку номеров.).

Зная о том, что проверки агентов проводятся американцами постоянно, инициаторы «контролируемой поставки» со стороны КГБ, разумеется, допускали возможность того, что при встрече в тайге последует проверка. Какого рода могла быть такая проверка, никто заранее сказать не мог, но именно поэтому её приходилось особенно опасаться. Если по условиям операции «поставка» должна была происходить из Челябинска-40, то человек, знающий обстановку в этом городе, становился просто необходим. Ни Золотарёв, ни Колеватов на эту роль не годились. Даже если бы Комитет устроил им командировку на объект и соответствующий инструктаж, всё равно очень многие нюансы остались бы «за кадром». Степень осведомлённости противной стороны была неизвестна, а потому приходилось ожидать самых неожиданных и коварных контрольных вопросов, вплоть до имени-отчества того или иного руководителя или уточнения технических деталей. Американские разведчики вполне могли осведомиться о количестве окон или этажей в том или ином здании и постороннему человеку в этом случае было бы очень трудно не попасть в просак. Кривонищенко же, работавший в Челябинске-40 не один год, был готов к такого рода вопросам просто в силу своей производственной осведомлённости, и никакой спешно обученный оперативник не мог пройти возможную проверку лучше него. Поэтому Георгий, как кажется, в данной комбинации был просто необходим. Следует принять во внимание и его внешнее соответствие требуемому типажу безобидного интеллигента: с торчащими ушами, худенький, росточком всего лишь 169 см он производил впечатление безобидного мальчишки, только-только закончившего институт, но никак не «костолома из КГБ» (каковым и не являлся по сути). Ну, и кроме этого, Кривонищенко был выпускником УПИ, хорошо знал Игоря Дятлова; ему попасть в поход со студентами «Политеха» было куда проще, нежели совершенно чужому Семёну Золотарёву.

В общем, в этом паззле-головоломке у Георгий Кривонищенко, как представляется, есть своё место. Ему предстояло осуществить передачу вещей с радиоактивной пылью непосредственно из рук в руки, с соблюдением всех тех требований, которые налагались условиями операции. Золотарёв выполнял роль руководителя, ему надлежало сфотографировать людей, вступивших в контакт с Кривонищенко и произнёсших заранее обусловленный пароль для связи. Колеватов выступал в роли помощника Золотарёва и возможно, исполнял функцию «запасного игрока» на случай заболевания Кривонищенко. КГБ, долгое время готовивший «контролируемую поставку», не мог поставить исход важной контрразведывательной операции в зависимость от состояния здоровья одного-единственного человека, так что возможность замены Кривонищенко другим человеком явно предусматривалась (хотя и считалась нежелательной в силу описанных выше причин).

В связи с обсуждением персонального состава возможных участников операции «контролируемой поставки» встаёт вопрос о причастности к ней Рустема Слободина. Последний, как и Георгий Кривонищенко, был связан с атомным производством в Челябинске-40 и в принципе мог выступать в той же роли, что и Георгий. Однако, ничего определённого об этом сказать нельзя. Уверенность в том, что Кривонищенко каким-то образом связан с радиоактивными вещами, базируется на том, что его труп был найден раздетым (без зимних штанов и свитера) и снятые с погибшего вещи использовали для своего утепления Тибо-Бриньоль и Дубинина (понятия не имевшие об их высокой радиоактивной загрязнённости). А связь же Рустема Слободина с радиоактивной одеждой не прослеживается ни в каком виде. Изучение фотографий, сделанных им в походе, не даёт повода подозревать, будто Рустем находился в состоянии напряжённого ожидания или дискомфорта (анализу походных фотографий посвящен отдельный раздел под названием «Поход глазами его участников», так что не станем сейчас углубляться в эту тему). В биографии Рустема Слободина нет никаких настораживающих моментов, заставляющих предполагать наличие прочных контактов с КГБ. Во всяком случае, на данном этапе можно констатировать только это…

23. Подготовка группы Игоря Дятлова к походу в контексте версии «контролируемой поставки»

Как же могла выглядеть последовательность событий, связанных с операцией «контролируемой поставки» радиоактивных вещей через Георгия Кривонищенко, в свете изложенной выше информации?

Сложная, многокомпонентная оперативная игра не могла задумываться и реализовываться на уровне территориального Управления КГБ по Свердловску и области. Замысел подобной комбинации должен был вызревать в Москве и притом на довольно высоком уровне, поскольку требовал согласования с разными инстанциями — от ЦК КПСС и Совмина СССР, до Академии наук.

Возможным толчком операции послужило обнаружение агентурного канала западной разведки в Челябинске-40, либо смежном ему производстве. Видимо был обнаружен некий шпион иностранной разведки, которого принудили стать «двойным агентом». Все его контакты, само собой, попали под полный контроль советской контрразведки.

Практическая работа по реализации дезинформирующей операции началась с подбора надлежащего человека на роль «внедренца». Перевербованный агент, как и всякий «двойник» не внушал полного доверия, иностранной разведке надо было подставить человека, изначально работавшего на отечественную госбезопасность, так сказать, «нашего до мозга костей». Вполне возможно, что первоначально на роль подставного планировался Александр Колеватов, однако затем была найден лучшая кандидатура — Георгий Кривонищенко. Колеватов всё-таки был студентом и его проникновение на атомный объект могло состояться только в будущем (а могло и не состояться вообще). Между тем, Георгий Кривонищенко уже работал в Челябинске-40, и что немаловажно, его отец являлся крупным управленцем. Он возглавлял строительный трест, возводивший объекты энергетики во всём Уральском регионе, а потому мог служить источником самой разнообразной секретной информации. Поэтому выбор был сделан в пользу Георгия, которому надлежало сыграть роль готового на предательство Родины молодого прощелыгу. Кстати, вполне возможно, что Колеватов всё время рассматривался КГБ как «запасной вариант» для развития операции на случай выбывания по неустранимой причине Кривонищенко. И в поход Колеватов мог идти именно в качестве «дублёра», готовый исполнить отведённую Кривонищено роль, если тот по какой-то причине не сможет этого сделать сам.

Итак, через «двойного агента» в глазах иностранных разведчиков Георгию была создана необходимая легенда: он из богатой семьи номенклатурного работника, глубоко разочарован советской действительностью, мечтает «дышать воздухом свободы» и уехать на Запад, чтобы слушать там «буги-вуги» и водить роскошную автомашину с кожаным салоном. О таких машинах советская молодёжь уже знала, так что не надо воспринимать слова автора как гиперболу. После Всемирного фестиваля молодёжи и студентов 1957 г. в Москве таких молодых людей в СССР становилось всё больше, о чём на Западе, разумеется, знали. Вместе с тем, Георгия Кривонищенко можно было представить как очень толкового специалиста, который при содействии отца в ближайшие годы может сделать отличную карьеру в отрасли, представляющей огромный интерес для западных разведок. В общем, разработанная в КГБ «легенда» выглядела не только достоверной, но и чрезвычайно привлекательной в глазах вероятного противника. Западная разведка поверила информации своего агента, работавшего под контролем Комитета, и дала «добро» на вербовочный подход к Георгию. «Двойной агент» благополучно его «завербовал», о чём и сообщил своим руководителям по ту сторону границы. Оттуда пришло поручение новому агенту — подготовить образцы пыли с определённых площадок на закрытой территории Кыштымского комплекса (так на Западе именовали производство в Челябинске-40). И быть готовым к его передаче. Разумеется, полученное поручение сопровождалось и инструкцией как лучше его выполнить, не привлекая внимания контрразведки. Вынести необходимые образцы на одежде — самое простое, рациональное и безопасное решение, ведь появление радиоактивности на свитере и штанах в случае провала можно объяснить обычной небрежностью, в то время как любой пакетик с грунтом сразу наводит на мысль о целенаправленном его сборе.

Кстати, не исключено, что Комитет госбезопасности мог принять решение передать настоящие образцы из интересовавших иностранную разведку мест для того, чтобы убедить её в надёжности нового агентурного канала и достоверности добываемой им информации.

После того, как Кривонищенко «выполнил» это поручение, соответствующее сообщение было передано через «двойного агента» на Запад. И тут же встал вопрос о переправке ценного груза в разведывательный центр потенциального противника. Встреча в Свердловске, городе «закрытом» для иностранцев (да и для советских граждан тоже), отпадала по определению. Тут самое время напомнить историю полковника ГРУ Попова, работавшего на американское ЦРУ в те самые годы. Завербован был Попов в Вене в 1953 г., но возвратившись через год в Москву, он категорически отказался от всяческих контактов с американской разведкой. Он прекрасно понимал, что личные встречи и связь через тайники будут отслежены советской контрразведкой. Даже выехав в Шверин (ГДР) летом 1954 г., он не шёл на контакты с американцами и восстановил их только тогда, когда был командирован в Восточный Берлин (поскольку Берлинской стены ещё не существовало, он мог спокойно переходить в западную часть города и встречаться с сотрудниками ЦРУ на конспиративных квартирах). Потом, правда, Попов дал себя уговорить американцам и согласился допустить личную встречу со связником ЦРУ в Москве, но это-то его в конечном итоге и погубило. Для нас важно то, что полковник Попов, будучи профессиональным разведчиком, прекрасно объяснил американцам сколь всеохватна и опасна советская контрразведка, чей контроль за поведением и перемещениями по СССР иностранцев носил в 50-е годы прошлого столетия тотальный характер.

В начале февраля 1959 г. в Свердловске должны были пройти международные соревнования по конькобежному спорту — исключительное событие для такой закрытой страны, как Советский Союз. Не подлежало сомнению, что задолго до этого времени Свердловск окажется в самом эпицентре внимания советских спецслужб, которые постараются максимально использовать в своих интересах возможности неформального общения советских граждан с иностранцами. Кроме того, на время «показных» мероприятий всегда активизировалась работа органов внутренних дел: облавы на БОМЖей, ужесточение паспортного режима, контроль порядка в местах массового скопления людей и т. п. В этой обстановке организовывать личную встречу Кривонищенко со связником западной разведки в Свердловске было сущим безумием. Тем более выводить на такую встречу агента разведки, работающего под крышей посольства.

Между тем, встреча была нужна не только для получения радиоактивных вещей, но и для личного знакомства и оценки человеческих качеств Кривонищенко с точки зрения возможности его использования в интересах западной разведки в дальнейшем. Именно поэтому бесконтактная передача вещей, путём закладки тайника, не устраивала противную сторону.

Так возникла идея встречи в туристическом походе. Подобная встреча имела в глазах западных разведчиков много плюсов — прежде всего тот, что удалённость от обжитых мест давала возможность скрытно проконтролировать продвижение группы туристов и своевременно обнаружить группы захвата, если КГБ пошлёт таковые. Кроме того, встреча «группа на группу» уравнивала шансы на успех в случае провала операции и силового её разрешения. В общем, подобная встреча значительно повышала выживаемость посланного в СССР связника и его сопровождения.

Когда стало ясно, что планируется встреча с представителем иностранной разведки в туристическом походе, кураторы операции из КГБ стали готовить такую встречу. Как уже неоднократно упоминалось в этом очерке, Комитет госбезопасности в те годы не располагал подразделениями спецназа в нынешнем понимании этого термина. В оперативных подразделениях имелись сотрудники, прошедшие особую подготовку для решения специализированных задач (задержаний в квартирах, лестничных клетках, на улице, обысков, скрытого проникновения в помещения и т. п.), но ничего подобного группе «А» тогда не существовало. Лыжный многодневный поход по малонаселённой местности в условиях уральской зимы выходил далеко за пределы обычной для оперативных сотрудников КГБ деятельности. Только в рядах пограничных войск служили офицеры, которые могли бы справиться с такой задачей без особых затруднений, поскольку длительные лыжные переходы, зимние засады и ночёвки являлись неотъемлемым элементом их боевой подготовки. Поэтому логичным представлялось сформировать «группу туристов» именно из молодых офицеров-пограничников, проверенных уже в деле и доказавших свою способность «решать поставленные задачи инициативно и в срок».

Однако этого не случилось, решение укомплектовать группу из офицеров-пограничников принято не было. Можно только гадать, почему так сложилось, но думается, причины на то имелись довольно веские. Как ни крути, но лучше всех туристов-студентов изобразят именно туристы-студенты, а потому в их пользу и был сделан в конечном итоге выбор. Тем более, что в группу попадали девушки. Ну кто, скажите на милость, заподозрит, что в компании с девушками в поход может отправиться один или несколько сотрудников КГБ, решающих в этом походе свои служебные задачи? Спустя полвека Ракитин предположил такое и какой же идиотский смех вызвал у недалёких умом «исследователей трагедии»! Смех этот очень показателен — он демонстрирует обывательское восприятие работы госбезопасности. Даже спустя полвека, даже после разрушения СССР и исчезновения КГБ, открытия архивов и издания множества документальных работ по истории отечественных спецслужб, подавляющая масса наших обывателей представляет себе настоящую оперативную работу очень и очень смутно, в самых общих чертах и рассуждает о ней, как говорится, с кондачка, чрезвычайно наивно, по-дилетантски. Почитайте тематические форумы и убедитесь сами — на одно разумное суждение с десяток, а то и больше, совершенно детских по своей сути комментариев. Это оттого, что люди совершенно не ориентируются в теме, которую пытаются обсуждать.

Именно в силу кажущейся невероятности отправки негласных сотрудников КГБ в составе группы студентов, такой выбор представляется самым оптимальным для решения той задачи, которую им предстояло решить в походе.

Разумеется, Кривонищенко нельзя было отпускать в подобное путешествие в одиночку. Требовался человек, толковый чекистский работник с опытом туристических походов, доказавший личное мужество в деле, способный при необходимости помочь Георгию в трудную минуту словом и делом, подстраховать его, если потребуется — личным примером показать, как надлежит действовать. Так в разрабатываемой комбинации возник Семён Золотарёв, человек, как минимум, с четырьмя боевыми наградами. Как уже было сказано в этом очерке, четыре награды за годы войны для простого солдата или сержанта — это очень много! Поэтому сомнений в личном мужестве Семёна Золотарёва быть просто не может — он доказал его ещё в годы войны. Семён идеально подходил на ту роль, которую ему предстояло сыграть в походе — опытный турист, старше остальных участников, холост, обаятелен, фронтовик. Фронтовики в те годы вызывали к себе неизменное уважение и интерес, так что позитивное отношение к нему со стороны студентов в каком-то смысле было запрограммировано.

Итак, к концу 1958 г. года постепенно сложилась группа, которой предстояло отправиться на задание — Кривонищенко, Золотарёв, Колеватов. Последний, по нашему мнению, был совершенно необходим в роли «дублёра» Георгия, чтобы никакое неблагоприятное стечение обстоятельств (заболевание, дорожно-транспортное происшествие, ЧП с родными и близкими) не поставило под угрозу срыва всю операцию. Другими словами, Георгий Кривонищенко мог по каким-то причинам выпасть из обоймы участников, но это не отразилось бы на сроках реализации операции и её общей стратегии.

В конце 1958 г. Золотарёв «подводится» к студентам УПИ, происходит его постепенное внедрение в студенческую среду. Если Семён руководил студенческой резидентурой, то ему и так полагалось знать контингент, среди которого предстояло работать. Так что установление доверительных отношений со студентами УПИ для него — совершенно необходимый элемент оперативной маскировки. Внедрение это происходит через Согрина, возможно, в силу того, что Дятлов первоначально вообще не рассматривался как участник затеянной КГБ комбинации. Возможно, впрочем, прямо противоположное предположение — именно Игорь Дятлов и его группа изначально рассматривались как участники комбинации, но присоединение Золотарёва к группе должно было выглядеть как случайное, невольное, или даже вынужденное. Это нормальный приём оперативной маскировки когда демонстрируется подход к одному объекту, а на самом деле преследуется цель установления связи с другим. Главное — попасть в нужный круг общения, в «тусовку», как говорили тогда (да и сейчас).

Золотарёв успешно попадает в «тусовку» студентов Политеха после встречи ими Нового 1959 г. на Коуровской турбазе, где Семён был оформлен старшим инструктором по туризму. После этого Семён несколько раз приезжает в общежитие своих новых знакомых и даже оставляет в комнате Сергея Согрина личные вещи. И собирается в поход с последним, по крайней мере, в этом уверены все окружающие.

В это время московские кураторы операции согласовывают с западной разведкой время и место предстоящей встречи для передачи радиоактивных образцов и личного знакомства с агентом, который останется на территории СССР для длительного оседания при помощи Георгия Кривонищенко (и возможно, его отца. На самом деле, конечно, длительное оседание ему должно будет организовать КГБ). Кривонищенко идёт в поход с группой Игоря Дятлова, маршрут и сроки которого известны и определены ещё в ноябре-декабре 1958 г., так что западная разведка может назначить рандеву в определённом месте. Точка рандеву выбрана вполне логично, с толком — это первая уральская гора на пути группы, лишённая лесного покрова, позволяющая контролировать подходы со всех сторон. Она находится примерно на равном удалении от самых разных населённых пунктов — до Ивделя и Оуса (в Свердловской области) примерно 130 км, а до Троицко-Печёрска (по другую сторону Уральского хребта, в Коми АССР) чуть более 150 км. Самостоятельный выход хорошо подготовленной разведывательной группы в районы указанных населённых пунктов за 3–4 дня проблем не составляет. Расчёт противной стороны понятен: разведчики выйдут на «Большую землю» даже раньше, чем группа Дятлова вернётся из похода. Но на это КГБ приходится согласиться, ставить противника в откровенно невыгодное положение нельзя, ведь это лишь разбудит лишние подозрения. Датой рандеву назначен первый день последнего зимнего месяца — не перепутаешь даже спьяну.

В январе 1959 г. в Свердловске появляется представитель центрального аппарата КГБ, курирующий подготовку операции на месте. Как и во всяком деле, где присутствует человеческий фактор, разного рода проблемы и проблемочки возникали постоянно и для их скорейшего разрешения требовалось присутствие лица, наделённого соответствующими властными полномочиями. Этот куратор должен был проводить группу в поход и дождаться её возращения с отчётом о проделанной работе. Присутствие этого неизвестного человека, его невидимой руки, направляющей события так или иначе связанные с походом группы Дятлова, ощущается явственно во множестве мелких деталей, хотя нигде и никогда имя этого человека не было зафиксировано. Поэтому для нас он останется просто «Куратором».

На этом — уже заключительном этапе подготовки — возникает, видимо, вопрос с походной радиостанцией. Из заявления Риммы Колеватовой, имеющегося в уголовном деле, нам известно, что в турклубе имелась радиостанция, которую группа могла с собою взять. Нас сейчас даже не интересуют её характеристики — вес, размер, устойчивая дальность приёма-передачи — это в контексте затронутого вопроса несущественно. Важно другое — Игорь Дятлов был опытным радиолюбителем, имел собственные зарегистрированные позывные, более того, известно, что с этой самой злосчастной радиостанцией он уже имел дело — Игорь брал её с собою на встречу Нового года, которую большая группа студентов свердловского «Политеха» организовала в ночь с 31 декабря 1958 г. на 1 января 1959 г. в лесу между железнодорожными станциями Коуровка и Бойцы примерно в 70 км от Свердловска. Тогда Игорь лично носил радиостанцию на себе и сам же с нею работал. Приноравливался к скорому походу на Отортен.

Однако, он её не получил. Можно ли представить, чтобы КГБ не оснастил посылаемых на рискованную операцию сотрудников средствами связи? Этот вопрос сразу же рождает встречный: а для чего это делать? Прежде всего, необходимо определиться с тем, что же именно участники операции должны были передать на «Большую Землю».

Просто условной фразой оповестить о факте встречи и успехе мероприятия? Отстучать на специально зарезервированной частоте условное сообщение, типа, «солнце светит, а помидор красный»? Хорошо, допустим, что они это сделали и на следующее утро Председателю Комитета госбезопасности сообщили бы о получении условной радиограммы, сообщающей о штатном развитии ситуации. И что? Да ничего — группа Дятлова бредёт по своему маршруту дальше, а иностранные разведчики бодренькой рысцой двигаются по своему.

Может быть, участникам операции надлежало дать на «Большую Землю» более развёрнутую информацию, скажем, сообщить словесные портреты явившихся лиц? Но как это можно сделать втайне от Дятлова, который, будучи руководителем похода, отвечал за все выходы в эфир? Тут мы упираемся в неизбежную потерю конспирации, недопустимую в глазах любого руководителя подразделением КГБ. А кроме того, и немотивированную, ибо никакой серьёзной мотивации для подобного выхода в радиоэфир не существует. Какая срочность в том, чтобы сообщить приметы иностранных разведчиков именно 1 февраля со склона Холат-Сяхыл, а не 14 февраля с почтамта в Ивделе? Проследить движение нелегалов по стране, вскрыть «явки», «пароли», «вербовочные подходы»? Так это вполне можно было сделать после телефонного звонка Золотарёва из Ивделя — уже через час органы госбезопасности всего Урала были бы информированы о том, каких именно парней надо высматривать на вокзалах, в вагонах поездов, в кабинах машин дальнобойщиков. Даже если и была у иностранных агентов некоторая фора времени (а она, конечно, была) то как далеко бы она их увела, принимая во внимание масштабы Уральского региона и всей страны?

Ловить иностранных агентов КГБ не собирался вовсе, напротив, цель операции заключалась в том, чтобы доказать иностранной разведке, что теперь у неё есть безопасный «выход» на человека из Челябинска-40. Да, заброшенных нелегалов надо будет опознать, но Золотарёв, Кривонищенко и Колеватов спокойно занялись бы этим по возвращении. Возможно, даже выехали бы для этого в Москву на недельку-другую, «пошерстить» архивы контрразведки. Но сидя в палатке на склоне Холат-Сяхыл они никак не могли этим заняться, даже имея под боком радиостанцию Игоря Дятлова. Так для чего же она им могла вообще понадобиться?

В КГБ прекрасно понимали, что радиостанция может оказаться причиной беспокойства явившихся на встречу иностранных разведчиков. Никак не облегчая решение основной задачи, радиостанция лишь создаст трудности, разбудит лишние подозрения, которые никакими объяснениями невозможно будет снять. Поэтому обстоятельства сложились так, что группа эту радиостанцию не получила. Это произошло как бы само-собой, хотя, остаётся сильное подозрение, что события в нужном русле подтолкнул именно «Куратор». Позже никто толком не сможет объяснить, почему же группа осталась без радиостанции, на которую не без оснований рассчитывал Дятлов. Но самое интересное даже не это! Интересно то, что прокуратура при проведении расследования даже не озаботилась этим вопросом, хотя он напрямую связан с организацией похода. В этом отсутствии любопытства также ощущается невидимая рука «Куратора», рекомендовавшего не «педалировать тему» отсутствия связи. Следователь Иванов её просто обошёл молчанием, как несущественную…

Тогда же, в январе 1959 г., перед группой встали и иные проблемы. Например, выяснилось, что Дятлов может не пойти в поход, поскольку его не отпускают с кафедры, на которую он только недавно устроился работать. Однако невыход в группы в поход — это срыв давно подготавливаемой операции Комитета, подобный результат недопустим, а значит поход должен состояться при любых условиях. Из письма Тибо-Бриньоля нам известно, что на встрече «стариков» (старшего состава группы — Дятлов, Тибо-Бриньоль, Кривонищенко, Слободин, Аксельрод) этот вопрос обсуждался и было принято решение идти в поход без Дятлова. Тибо даже упомянул фамилию нового кандидата в руководителя группы — по взаимному согласию участников обсуждения им стал молодой инженер Юрий Евгеньевич Верхотуров из Лысьвы, создавший туристический клуб при Лысьвенском турбогенераторном заводе (ТГЗ). Но новый руководитель не нужен Комитету госбезопасности прежде всего потому, что он не знаком с Золотарёвым. Кроме того, вполне возможно, что КГБ располагал какой-то негативной информацией конкретно по этому человеку и не желал его видеть в числе участников похода. Во всяком случае, следует маленький фокус и Игоря Дятлова вдруг спокойно отпускают с кафедры в поход. Напомним, что Дятлову предстояло отсутствовать на работе по крайней мере 3 недели — это полноценный отпуск! Любой, кто сталкивался с советским трудовым правом не понаслышке, знает, что кадровики очень не любили предоставлять отпуск «в счёт будущего отпускного периода», т. е. за невыработанный год. Первый после трудоустройства отпуск предоставлялся обычно после 11 календарных месяцев работы, а второй — через 6. Отпуска «за свой счёт» (без оплаты) крайне не приветствовались и прибегать к ним было чревато для репутации — коллеги по работе могли расценить их как замаскированное тунеядство. Но в данном случае, как мы видим, советская административная система допустила странный сбой, скорее даже милость — на Дятлова оформили командировочное предписание! Нормальная такая командировка… с друзьями в турпоход по горам, долам и весям… Даже если допустить, что в УПИ трудовая дисциплина была «на нуле» и преподавательский состав гулял кто как и когда хотел, всё равно, оформление командировки на время турпохода выглядит фантастически. Но, видимо, нашлись некие аргументы, которые оказались вполне весомыми и достаточными для принятия нужного решения. Ещё одна кем-то хорошо продуманная и организованная случайность…

Дата добавления: 2015-07-20