Ноября 1964. Я продолжаю снова переживать позабытые аспекты этой жизни

Я продолжаю снова переживать позабытые аспекты этой жизни, выброшенные из природы, но возвращающиеся в форме оживших воспоминаний, как если бы кто-то, ты знаешь, искал «прорехи» (!) во всевозможных движениях, вызывавшихся в этом теле, чтобы не только подмести их, но и очистить, подправить и озарить — все воспоминания тела (я не говорю об уме или витале)… необычайно!

И в то же время приходит понимание всех тех людей, которых я встречала в своей жизни и с которыми я жила более или менее долгое время: по какой причине, с какой целью, с каким намерением они были там, какое действие они имели и как они делали работу Господа (не зная об этом, Бог знает!), чтобы нацеливать это тело на подготовку к трансформации… Это ошеломляюще совершенно в своем замысле! Это чудесно! И так «нечеловечно»! Противоположно всем моральным и ментальным представлениям человеческой мудрости — все вещи, которые казались самыми глупыми, самыми абсурдными, самыми иррациональными, самыми неразумными и самыми «враждебными», все это так чу-дес-но скомбинировалось, о!… чтобы вынудить это тело к трансформации.

И с таким ясным видением, почему — почему тело еще не трансформировано. О! Предстоит еще работа…

Но это не только индивидуальный вопрос.

Конечно, нет! О, есть внутренняя зависимость от такого большого числа вещей.

Да!

Это тело ПРЕДСТАВИТЕЛЬНО; в качестве индивида оно представляет моды земного бытия.

И я очень ясно видела: некоторое время тому назад (год или чуть больше) я полагала, что мышление, позиция и убеждения определенных людей [вокруг Матери] были вызваны, частично, определенными трудностями (особенно, что касается возраста), но это не так! То, что люди думают и что они чувствуют, является точно тем, что служит цели воздействовать на тело! Все это СЛУЖИТ тому, чтобы учить тело, что оно должно знать: где ему не хватает восприимчивости, где оно инертно, где… О! Порабощенность привычной вибрацией! Это ужасно, ужасно.

С точки зрения здоровья это ужасно. И «здоровья» не существует, оно ничего не значит; оно больше ничего не значит, и «болезнь» больше ничего не значит, действительно: это искажение вибрации и смещение вибрации и… (как сказать?) закоснелость — с точки зрения движения это как затор, с точки зрения клеток это как закоснелость: то, что остается от старой инерции, из которой мы выходим.

Но это двойное: с одной стороны, есть Инерция, с другой стороны, есть витальное извращение — НЕРВНОЕ извращение витального мира, витального влияния. Есть не только Инерция: есть нечто вроде злой извращенной воли. Ее можно легко (относительно легко) подавить и полностью устранить в сознательной ментальной и витальной жизни — эта работа считалась в прошлом, о! чрезвычайно трудным делом; изменить природу индивида относительно легко: все, что в природе зависит от витала и ментала, это относительно легко изменить, очень легко. Я не говорю, что это очень легко для обычного человека, но я говорю, что это очень легко по сравнению с работой в Материи, в клетках тела. Потому что, как я тебе сказала в прошлый раз, их добрая воля неоспорима, и их стремление к Божественному стало совершенно спонтанным: все, что сознательно и светло, таково — но беда в том, что не все еще сознательно! Есть масса всего, что еще не сознательно, и она раскачивается между двумя влияниями, одинаково отвратительными: между влиянием Инерции [жест отупевшего пресмыкательства] МАССЫ, мешающей двигаться вперед, и влиянием витального извращения и злой витальной воли — это то, что перекручивает и искажает все.

И это стало очень тонким, очень скрытным, труднообнаруживаемым. Когда почти все было так, оно было видно, было легко его увидеть; но то состояние менялось очень быстро: трудность в том, что прячется внизу и не достаточно «объемно», чтобы привлечь к себе внимание. И, о! привычки, привычки… Например (увеличим ее, чтобы она была лучше видна), привычка предвидеть катастрофы…

И все, что расстраивает Инерцию, катастрофично для нее. В мире, земном мире (это единственный мир, о котором я могу компетентно говорить; что касается других миров, то я имею только общее их видение), в земном мире, для Инерции (которая является базой творения и которая была необходима, чтобы зафиксировать, конкретизировать вещи) катастрофично все, что раскачивает ее. То есть, появление Жизни было для нее чудовищной катастрофой; появление разума в Жизни — это следующая чудовищная катастрофа, а сейчас появление Сверхразума — это последняя катастрофа! Например, я знаю случаи заболевших людей: если они по привычке идут к доктору, получают и принимают лекарства, тогда все в порядке; если же, к несчастью (!), они призывают Силу, и я прикладываю ее, то чем больше я ее прикладываю, тем больше они ужасаются! Они переживают совершенно неожиданные явления и ужасаются: «Что со мной происходит! что со мной происходит!», как если бы это было совершенно катастрофично. Как только приходит Сила, и они чувствуют только капельку ее, так они напрягаются, сопротивляются, паникуют, становятся совершенно беспокойными. Это так: они становятся такими беспокойными, такими беспокойными! Вся система проводит свое время в том, что отвергает все, что к ней приходит.

И я также заметила, что сначала и с телом было так же: как только появляется любая неожиданная вибрация, более мощная, более глубокая, более сильная, более ИСТИННАЯ, чем индивидуальная вибрация, так сразу же в клетках возникает смятение: «А! Что со мной произойдет!…» Сейчас, слава Богу, этот период прошел, но было время, когда было так.

Так что, ты понимаешь, предстоящий путь… Все, что происходит на ментальном уровне, — детская игра по сравнению с этим; все ментальные трудности, это… это производит на меня впечатление театра — пьесы, ты знаешь, пьесы на потребу публике.

Нет, я не знаю, но предстоит еще долгий-долгий путь — долгий — чтобы превратить это в субстанцию, достаточно пластичную, достаточно восприимчивую, достаточно сильную, чтобы выразить всевышнюю Мощь. Еще много надо сделать, много.

(молчание)

И популярное умонастроение — упрощенческое: оно видит окончательный результат как естественное и почти спонтанное выражение; тогда ты не так уверен, ты говоришь себе: «В конце концов…». Но и это [Мать улыбается], это способ действия Всевышнего — я хорошо вижу это.

*

* *

(Немного позднее, относительно музыки Сунила на тему «Час Бога»:)

Это начинается с чего-то, что он называет «стремлением», о! это прекрасно… Я редко слышала что-либо такое чистое и такое красивое как вдохновение. Вдруг приходит «звук», в точности такой, как звук, слышимый высоко вверху. И это не слишком смешано (в чем я упрекаю классическую музыку, так это во всем аккомпанементе с целью «придать плоть», что портит чистоту вдохновения, для меня это «вода»), что же у Сунила нет «воды». У него нет претензии на то, что он сочиняет музыку, конечно же, и «воды» там нет, так что это действительно прекрасно.

В этом году я решила не играть на первое января. Еще в прошлом году я немного колебалась, стоит ли играть, потому что я совершенно сознавала недостаточность — бедноту и недостаточность — физического инструмента; но было нечто вроде разумной мудрости, которая знала, как будет интерпретироваться [учениками] отказ играть, так что я играла — без удовольствия, это было средненько. Но эта музыка, которую я слушала вчера, это было ТО! до такой степени, что я сказала себе: «Что же, сейчас будет неразумным хотеть сохранить в личной манифестации что-то, что имеет гораздо лучшее средство выражения [Сунил].» Поэтому я решила сказать «нет» на первое января. Но я посмотрю, сможет ли Сунил подготовить что-то на тему послания, на следующий год, что-то, что можно записать и проиграть для всех, анонимным образом — нет нужды говорить: «Это написал тот-то или тот-то», это просто музыка, и все.

Ты знаешь, они печатают два календаря, один здесь, а другой – в Калькутте; на календаре из Калькутты я выгляжу счастливой и приветствую со сложенными руками; так что я написала внизу: «Салют Тебе, Истина». По-английски (ты знаешь, они немного медлительны!) они хотели бы чего-то более «явного», так что я написала: “The salute to the advent of the Truth” [«Приветствие приходу Истины»]. Я дала эту тему Сунилу: «Сделай музыку на эту тему.»

Но все же жаль, что ты оставляешь музыку.

Мой мальчик, мне надо играть перед двумя-тремя людьми, имеющими стремление — сознательное и доверительное стремление — к Звуку. Например, когда я играла для тебя и Суджаты, было гораздо лучше. Если бы я была совершенно одна, это могло бы быть хорошо… хотя, если я совсем одна, я рискую куда-нибудь унестись (что со мной легко происходит)! Но если я с кем-то, кто не имеет никакого доверия или умирает со скуки (допуская, что можно умереть со скуки!) или гадает, когда же будет конец, либо начинает критиковать: «Что значит вся эта музыка? Она непонятна», тогда…

Да, это неблагоприятно.

Атмосфера неблагоприятная, и ничто не приходит. Вот и все.

Или же я начинаю думать: «Сколько времени я играю? Не пора ли закончить?…»

Как что-либо придет в таких условиях?

Но будет жалко, если ты вообще оставишь это.

У меня нет удобного случая играть. Время от времени это меня бы развлекало, но я не могу. Я хотела бы, да, хотела бы иметь возможность, время от времени, быть там и позволить своим рукам идти… быть ведомыми чем-то иным, отличным от обычного сознания. Но для этого мне надо бы иметь время. Нужно время. И не быть схваченной шестеренками отрегулированной жизни.

Но, очевидно, музыка на заказ — это не очень-то подходящая вещь!

Но НИЧТО не должно быть по заказу, мой мальчик!

Это как те послания, которые люди просят у меня время от времени: «Пришлите мне послание.» Как будто вы кидаете пару монеток в автомат, и оттуда должно что-то выйти! «У меня нет ничего для первой страницы моего журнала, пришлите мне напутствие», или же: «Моя дочь выходит замуж, пришлите мне послание», или же: «Сегодня годовщина открытия моей школы, пришлите мне послание.» Три-четрые такие просьбы за день… Однажды я вдруг сделала запись по этому поводу; я увидела образ тех музыкальных автоматов, ты знаешь: бросаешь в них две монеты, и из них раздается музыка; так что я сказала: «Для обычных людей мудрец представляется музыкальным автоматом Мудрости: достаточно опустить в него две монетки вопроса, и автоматически выйдет ответ.» Потому что, действительно, это стало смешно: «Мы переезжаем в новый дом, пришлите мне послание»…

Но зачем ты позволяешь им заваливать себя? Ты не обязана писать послания!

Но я отвечаю только тогда, когда приходит ответ. Когда нет ответа, я ничего не говорю.

Но таково их умонастроение.

И я обязана следовать расписанию, потому что от этого зависит вся жизнь других людей. Вот почему люди стремились уединиться — в этом есть преимущество и неудобство; преимущество в том, что я пытаюсь, чтобы это шло совсем автоматически, то есть, вне сознательной воли: чтобы вещи делались сами. С ментальной точки зрения это очень легко, можно полностью оторвать себя, и ничто не будет иметь значения; но, что касается тела, это трудно, потому что его ритм… Весь ритм обычной жизни ментализирован; люди, живущие в витальной свободе, конфликтуют со всей социальной организацией — это ментализированная жизнь: часы отбивают свое время, и понятно, что это должно быть так… Ментально можно быть совершенно свободным: оставляешь свое тело в «шестеренках» ментализированного механизма жизни и больше не заботишься о нем; но когда это бедное тело само должно найти собственный ритм, как это трудно!… Как это трудно. Иногда вдруг оно чувствует недомогание; тогда я смотрю и вижу, что что-то было бы переживанием, но для этого требуются определенные необходимые условия изоляции, спокойствия и независимости, и это невозможно. Так что, что же… насколько я могу, я вхожу внутрь и делаю минимум (максимум из того, что возможно, но это минимум по сравнению с тем, что могло бы быть сделано).

Но, конечно, Шри Ауробиндо всегда говорил: «Чтобы работа была полной, она должна быть общей» — нельзя бросать ее. Индивидуальная попытка — это только совсем частная попытка. Но тот факт, что работа является общей, значительно отдаляет результаты — что же, с этим ничего не поделаешь. Вот так.

(молчание)

Если действие было индивидуальным, оно обязательно крайне бедное и ограниченное; даже если индивид очень широк, и его сознание большое, как земля, то переживание все же ограничено. Это все же агломерат клеток, который может иметь только ограниченную совокупность переживаний (может быть, это не так в ходе времени, но в пространстве это бесспорно). Но с той минуты, когда происходит отождествление с остальным, возникают и последствия: приходят трудности остальных, и они поглощаются и должны быть трансформированы. Так что мы возвращаемся к тому же самому. Именно это сейчас и происходит: я не выхожу, я насколько можно ограничила свои активности (я встречаюсь с множеством людей, но все же с несравненно меньшим их числом, чем прежде — раньше я встречалась с тысячами людей), но это уменьшение в большой степени компенсируется расширением физического, материального сознания, до такой степени, что все время, все время, все время я имею ощущения, кажущиеся индивидуальными, но я сразу же вижу, что это ощущения других индивидов, приходящие из-за того, что сознание распростерлось и воспринимает все это в своем движении: в том движении, как если бы все собиралось, а затем отдавалось Господу.

(молчание)

Десять минут двенадцатого! О, ты видишь [смеясь], часы зовут нас.

А ты?… Я спрашиваю, но я знаю — это не так, что я не знаю, но я хотела бы, чтобы ты мне сказал.

Физически?… Неприятности снова начались. Тело явно не блестяще.

Эти новые дантисты скоро устроятся, и ты сможешь к ним сходить. Конечно, это относится еще к старым средствам, но не надо задаваться, ты знаешь! Не надо думать, что мы достигли, пока мы не дойдем до конца. Людям, которые пишут мне: «О! Я полагаюсь только на вашу Силу, я не хочу медицины», я отвечаю: «Вы неправы». Ведь я тоже принимаю лекарства — и я в них не верю! Но все же я их принимаю, потому что есть все эти старые внушения и старые привычки, и я хочу предоставить своему телу наилучшие условия… Но это очень забавно: пока я даю телу лекарства, оно держится очень спокойно, но стоит мне ему их не дать, как оно начинает спрашивать: «В чем дело? Что происходит?». Однако, прием лекарства не имеет никакого эффекта, оно не вмешивается; это просто… просто привычка.

Не считая случаев, когда становится хуже. Например, как раз от зубной боли доктор хотел мне дать пенициллиновые таблетки, которые надо растворить во рту, чтобы препятствовать воспалению; когда я приняла одну такую таблетку [смеясь], в моих зубах поднялась острая боль! Как если бы взбесились все атакованные элементы: «Зачем ты нас беспокоишь? Нам было так спокойно, мы не беспокоили тебя!» И все начало бешено распухать.

Забавно следить за этим сознательно, очень забавно! И ты видишь: болезнь, лекарства — все это еще часть старой комедии.

Но надо продолжать играть, потому что есть люди, воспринимающие это серьезно! Они ХОТЯТ (это привычка), они хотят, чтобы мы продолжали играть: «Продолжайте играть, не задавайтесь, вы еще не знаете — вы еще не знаете, как лечить или трансформировать нас.» Это верно, я не могу сказать, я еще не знаю, как их трансформировать, следовательно… нечем гордиться, это очень плохо.

Увидим.^[148]

Дата добавления: 2015-07-26