Послесловие 4 страница

Станок для бритья одноразовый – 5 очков

Конверт/стержень – 5 очков

Ручка – 10 очков

Мыло хозяйственное – 10 очков

Мыло туалетное – 20 очков

Носки – 15-20 очков (по договоренности)

Трусы – 30 очков

Крема/зубная паста – 30 очков

Зубная щетка – 25 очков

Рубашка – 60-100 очков

Брюки – 60-100 очков

Спортивный костюм – 200 очков

Фуфайка – 250 очков

Одеяло – 250 очков

Сигареты и чай в расчет брать не полагается.

Зачастую в игру затягивали зеленых неопытных арестантов. Считалось, что во благо Общего не грех раздеть молодого. Вновь прибывшим разъясняли суть тюремной жизни, про пользу общака и разводили на игру. В итоге, благодаря шулерству прожженных игроков, человек становился должником и писал мамке письма с просьбой привезти передачу.

Если долг вовремя не отдавался, должник становился фуфлыжником и зачастую ломился с хаты. Фуфлом считалось невыполненное обещание о возврате долга в срок. В порядочной хате фуфлыжникам не было места, поэтому их выгоняли (ломили). На любой тюрьме есть ломовые хаты. Там сидят те, кто по какой-либо причине сбежал из своей камеры. Когда мусора открывали тормоза, человек выходил с вещами на продол и отказывался зайти обратно. Если проигравшего увозили на этап, то расплачиваться за него должны были семейники.

Я еще в Серпухове просек, что играть в тюрьме очень опасно. А так как я и по воле не любил карты, заманить в игру меня было непросто. Я занимался своим делом, на общак уделял внимание с полученных от мамки передач, и никто не мог меня упрекнуть в том, что я живу неправильно. В этом случае судьбы меня уберегла.

***

Спустя некоторое время меня вывезли на ознакомление с делом. Привезли в Облсуд, посадили в клетку в огромном зале заседаний, дали два тома уголовного дела и мусора, который должен за мной смотреть.

Я, как учил меня Малыш, стал выписывать все себе в тетрадь: все обстоятельства, все допросы, показания обвиняющих меня людей. Я даже нашел в материалах дела показания бабки-самогонщицы, которая указывала на то, что в тот злополучный день я покупал у нее самогон. Время покупки совпадало со временем убийства. «Чем не алиби?»

Просидел я, листая документы, часов, наверное, пять. Прервал меня человек, назвавшийся прокурором Савиновым:

- Подсудимый Соломин, ваше время ознакомления с делом вышло, так что закругляйтесь. Нечего тут уже читать. Лучше подумайте о своих родных и признайтесь в содеянном. Завтра у вас должен начаться судебный процесс. Обвинителем буду я. Поэтому мне надо ознакомиться с вашим делом. Но мой вам совет – признайтесь сами. Ведь по вашей статье можно получить пожизненное заключение.

- Мне не в чем признаваться.

- Ну это ваше дело. До завтра, - прокурор забрал у меня бумаги и удалился прочь.

«Хорошенькое дельце, - размышлял я обратной дорогой, сидя в автозаке, - признайте свою вину, говорит, а дело еще не читал. Эти прокуроры, похоже, так устроены, что им в любом случае надо посадить человека. И не важно, виноват он или нет. Охуеть. Во попал.»

Приехав в хату, я увидел Кольку, который встречал меня с кругалем ядреного чифира.

- Ну что там у тебя? Ознакомился?

- Суд завтра начинается.

- Ого! Ну так это же заебись! Раньше сядешь – раньше выйдешь. Шучу. Ты готов сражаться с ними?

- Хуй знает. Я смотрю, прожженные они там все, падлы. Один прокурор чего стоит.

- Бля, карабкайся, брат, до последнего. Это твой последний шанс, сам знаешь. Ладно, оставим пока. Давай-ка лучше тебя соберем. В чем на суд поедешь? Небось, знакомые приедут? Надо нормально выглядеть.

- Да я и не думал об этом.

- Ну и зря. Пойми, Юрок, ты должен предстать перед законом чистым, опрятным, серьезным молодым человеком. Смотри им в глаза. Покажи им, что тюрьма тебя не сломала. Они ведь хотят увидеть замученного в хате доходягу. А ты им – наоборот. Надо тебя хорошо одеть, чтобы видели они, что в тюрьме тоже люди.

Колек подорвался искать мне барахло. Через полчаса, обойдя всю хату, он принес мне новенькие спортивные брюки, рубашку и кроссовки. Сашка Цыган, наш парикмахер камерный, аккуратненько меня постриг, я побрился, помылся и даже сам себя не узнал.

- Ну вот, - радовался Колян, - теперь иди отдыхай, а то завтра тебя рано вывозить будут.

IX

Меня разбудили в пять часов утра. Не успел я толком чифирнуть, как раскоцали тормоза, и меня попросили на выход. На продоле уже стояло несколько арестантов, которые, как и я, ехали в суд. Нас всех погрузили в автозак, и повезли. Выгрузили нас к черному ходу Мособлсуда и раскидали по боксам. Так как я был тут в третий раз, меня ничего уже не удивляло.

Часов в одиннадцать меня повели в зал. Конвой состоял из четырех вооруженных автоматами мусоров. Сам же я был в наручниках. Коридоры, по которым меня вели, были пусты. Позже я узнал, что когда ведут преступника, всех людей выпроваживают на лестничные клетки.

Когда меня завели в клетку, зал суда был еще пуст. Вскоре появился судья и дал распоряжение заводить кандидатов для отбора присяжных. Зал постепенно наполнялся людьми, на груди каждого из которых были кружочки с цифрами. Мне же дали листок с фамилиями кандидатов. Глядя на кого-либо из кандидатов, я мог прочесть в своем листочке, кто он такой. Таким образом, я сидел и разглядывал будущих вершителей судьбы.

Отбор присяжных происходил следующим образом: сначала судья попросил самоотводы у тех лиц, кто по каким-либо причинам не может участвовать в процессе, потом стали покидать зал те, у кого кто-либо из родственников был судим или работал в органах, далее ушли те, кто не мог участвовать в процессе в силу неприязни к лицам кавказской национальности. Так из сорока с лишним человек осталось двадцать четыре. На столе у судьи стояла коробка с карточками. Отобрав карточки оставшихся кандидатов, он положил их в барабан по принципу лототрона и наугад вынул оттуда шесть штук. Эти шесть человек были так же удалены. Оставшиеся карточки были переданы прокурору. По закону, он мог дать отвод еще двоим. А когда осталось шестнадцать кандидатов, право отвода двоих было передано мне. Я вычеркнул оттуда двух старых училок. Те, кто остались, стали коллегией заседателей.

После перерыва начался суд. Ко мне сразу подбежал шустрый мужичок и заявил мне, что он мой адвокат.

- Поздравляю, - сказал я.

- Юрий, вам лучше признаться. Я, как адвокат, советую вам раскаяться. Тогда мы сможем ходатайствовать о смягчении наказания.

- Сядь на место и не дергайся. Защищать себя я буду сам.

Я не знаю, откуда взялся этот адвокат. Все следствие у меня прошло без защиты, так как у матери не было денег. Пацаны говорили, что на суд специально приглашают государственного адвоката, потому что без его участия судебное расследование проходить не может. Эти горе-защитники нужны были только для галочки. Сами же они всегда принимали сторону обвинения. Хер с ним, пусть сидит. Все рано, я на его помощь не рассчитывал.

Первым для дачи показаний вызвали Пашу. За год этот крендель сильно изменился, сделал себе прическу (раньше он был лысым), напялил на себя строгий костюм. Зашел он неуверенно и все время боялся посмотреть в мою сторону. Выступая как свидетель, Паша давал показания в мою пользу. А на вопрос о скинхедстве сказал, что это была глупая бравада перед следователем, и ничем таким мы не увлекались. Суд, исходя из его показаний, сделал вывод, что Паша пиздит.

Далее шли еще свидетели: Серега, Вася и мама Паши. Все, что они мямлили перед присяжными, никакой пользы не принесло. Вася, когда его завел в тупик прокурор своими вопросами, вообще сделал вид, что ему плохо, и пошел дышать воздухом к окну.

«Надо было тебя за собой потащить, гандон». Вася этот был малолетним панком. В свои 16 лет он ходил с ярко-красным ирокезом, а его ухо украшали штук десять разнокалиберных колец. Попади он тогда со мной на ИВС, из него сразу бы сделали петуха. Малолетки с этим не церемонятся. А сейчас этот пидор стоит у окна и дышит воздухом. «Сука, ты же дал против меня показания. Скажи им, бля, что не было ничего! Нет, стоит, гандон, в стороне и об очке своем петушином печется. Хуй с тобой, гнида. Рано или поздно я покину эти стены. Тогда и поговорим».

Ваня-француз не явился вообще. Я заявил, что без него отказываюсь в дальнейшем участвовать в процессе. Мне пообещали его найти и привести. Последней в этот день вызвали маму. Как она похудела. Встретившись с ней взглядом, я увидел уставшие от слез глаза и страшную тоску. Ей задали несколько вопросов, но не учли показания в мою пользу, так как она моя мать. А значит, не может быть объективной. Поговорить мне с ней не дали. Единственное, что я мог, это обмениваться с ней жестами.

«Я скоро приеду», - объясняла мама.

«Все будет хорошо», - жестикулировал я.

Попытку обмена информацией пресек сидящий рядом мусор:

- Еще один жест – пизды получишь после суда.

Вскоре заседание перенесли на следующий день. Меня увезли обратно на СИЗО.

На следующий день в суде появился француз.

- Значит, вы утверждаете, что Соломин не совершал преступления?

- Да, Ваша честь.

- А почему в первых ваших показаниях вы говорите, что вы не только видели, как Соломин избивал потерпевшего Солдатова, но даже пытались остановить Соломина, а позже помогали нести Солдатова на стройку.

- Нет, этого не было. Я просто испугался, что меня тоже посадят. Поэтому и наговорил на Юру.

- А теперь вы не боитесь, что против вас могут возобновить дело?

- Боюсь.

- Ваши показания слишком запутаны. Следствие все-таки признает ваши первые показания за доказательство вины подсудимого Соломина. Вам есть, что сказать?

- Нет.

«Во гад! Был целый год, чтоб подготовиться к суду. Вот ведь тварь! Ладно, я-то свое отсижу, а вот ты и проживешь всю свою жизнь конченой гнидой».

- Подсудимый Соломин, у вас есть опросы к свидетелю Науменко?

- Ваня, посмотри мне, пожалуйста, в глаза… Все, спасибо, вопросов больше нет.

Весь судебный процесс длился две недели. Я делал упор на присяжных, пытаясь доказать свою невиновность. Собрав все факты невозможности совершения мной этого преступления, я давил на них. Прокурор, конечно, постоянно меня перебивал и практически не давал сказать слова. Он тоже делал упор на присяжных и старался выставить меня в их глазах страшным зверем, а не человеком.

- Вы только посмотрите на него – это же фашист. Он убил человека за его кавказскую внешность. И еще неизвестно – может, это и не первое его убийство. У всех у вас есть дети. И вот из-за таких, как он, их страшно отпускать на улицу. Ведь на месте потерпевшего Солдатова мог быть любой из ваших родных или близких. Я думаю, что таким монстрам, как подсудимый Соломин, не место в нашем обществе. Его место в тюрьме.

Адвокат, которому я велел не высовываться, все-таки двинул речь в мою защиту, рассказав о том, что от решения присяжных зависит моя судьба и что мне по этой статье могут дать пожизненное заключение.

- Ну, это, конечно, слишком, - был ответ прокурора. - Пожизненное заключение в этом деле очень строгое наказание. Но вот лет 16-18 я подсудимому гарантирую.

- Да ты че, гандон?! – не выдержал я. – Ты хоть день отсидел в тюрьме?

- Не сидел и не буду!

- Не зарекайтесь! Вы сначала в деле разберитесь, а потом людей сажайте. Ведь у вас многие показания с фактами не сходятся. Кто сказал, что потерпевший был похож на кавказца? Лично я об этом в материалах дела ничего не нашел. Каким образом, по-вашему, я в состоянии алкогольного опьянения мог пронести на себе бездыханное тело человека на расстояние 700 метров? Вы ведь считаете правдивыми показания Науменко, что он помогал мне нести тело? Тогда почему он проходит по делу свидетелем, а не соучастником преступления. Откуда на вещах, которые я не носил, и которые пролежали у меня дома в шкафу около года, вы обнаружили кровь потерпевшего? Почему в суде не выступает эксперт, который якобы обнаружил эту кровь?

- Я считаю, что вопросы подсудимого здесь не уместны, так как в деле есть все доказательства, подтвержденные документально. Посмотрите на него – он морочит вам голову, господа присяжные. Тем самым он пытается уйти от ответственности. Например, на вопрос о кавказской внешности нам может ответить жена потерпевшего. Гражданка Солдатова, ответьте нам, пожалуйста, ваш муж был похож на кавказца?

- Да нет. Он был славянской внешности.

- Как же так? Но ведь его путали иногда, в армии, например, за то, что у него был нос с горбинкой.

- У моего мужа был нормальный нос!

- Но ведь вы говорили, что у него была травма переносицы, - никак не успокаивался прокурор.

- Да, у него была травма в детстве – он упал с качели и сломал переносицу. Но внешне это никак не отразилось.

- Ну это вам кажется, что не отразилось. Потому что для каждой женщины ее муж самый красивый. А вот люди со стороны замечали горбинку. И Соломин заметил. И принял его за кавказца.

- Господа присяжные, вам не кажется, что прокурор несет полный бред? – продолжал атаковать я.

- Подсудимый, вам не давали слова, - заметил судья. – Вот когда сторона обвинения закончит свою речь, вы сможете сказать свое последнее слово, так как судебное разбирательство подошло к концу.

«Во как, бля. Уже закончено. Им-то что оттого, что я сяду в тюрьму? Они даже не хотят подойти к делу с моей стороны. Им бы только побыстрее отстреляться и пойти домой трахать своих толстожопых, разожравшихся на взятках, жен. А то, что человек покидает этот вольный мир по их вине, им глубоко насрать».

Прокурор еще долго напрягал присяжных своими тирадами о том, что перед ними стоит очень серьезный выбор, и что он им советует признать меня виновным. А если они меня оправдают, то будут жалеть всю оставшуюся жизнь, потому что я буду убивать их детей за их горбатые носы.

Вскоре пришло время моего последнего слова:

-Ваша Честь! Господа Присяжные! Вы видели, как неаккуратно состряпано обвинение против меня. Все это из-за того, что нашим правоохранительным органам нужна раскрываемость преступлений. Так как они не хотят напрягаться и ловить подлинных преступников, им приходится лепить вот такие дела. Но поймите, каждая галочка в их карьере стоит многих лет заключения невинных людей. Я не буду просить у вас пощады, потому что я ничего не совершал. Если у вас есть совесть, вы сделаете правильное решение. Единственное, что я хочу сказать, что как бы меня не поливали грязью в этом зале, я чист. Я чист перед законом, чист перед потерпевшим, а самое главное – я чист перед господом Богом! А он всем нам судья, в отличие от тех, кто по очереди восседает в этом зале. Будьте объективны до конца.

После моих слов присяжные удалились для вынесения вердикта. По закону на это решение им давалось не менее трех часов. О Боже, как долго длились эти три часа! Ведь когда ты знаешь, что сейчас решится твоя судьба, то места себе не находишь. У меня кончились сигареты. Я сидел в боксике, в котором невозможно было даже шагнуть, покачиваясь из стороны, как душевнобольной, и ждал.

«Каким будет вердикт? Вот если сейчас оправдают, я прямо отсюда поеду домой с матерью, обниму ее, она расплачется, да и я, наверное, тоже. Приедем домой и заживем заново. Я больше не вернусь в тюрьму. Даже не верится. А если признают виновным… Тогда все. Тогда можно считать, что я живой труп. Ведь мне только 23 года. Дадут лет 18, как хочет прокурор. И кем я выйду? Сорокалетним уркой? И все! Жизни уже не будет. Кому я буду нужен такой? Какая баба станет со мной жить? Останется только опять заезжать на тюрьму раз за разом, пока не подохну. Разве об этом мечтала моя мать, когда растила меня? Разве этого добивался в жизни я? Нет, я хочу жить. Я нормальный человек, я не убийца. Но как же вы не можете понять этого? Сволочи, гандоны! Что же это творится такое? Господи, в чем я провинился? За что понес такое наказание?»

По истечении трех часов меня опять подняли в зал суда. Вердикт коллегии был следующим:

1. Присяжные посчитали доказанным то, что я избил гражданина Солдатова.

2. Не доказанным то, что я принимал участие в эпизоде с железобетонной плитой.

3. Я заслуживаю снисхождения.

Такого поворота событий я не ожидал. У меня все плыло перед глазами, и я не мог понять, что значит сие решение. Единственное, что я смог сделать, это выдавить из себя вопрос адвокату:

- Ну и сколько мне теперь дадут?

- Юра, ты выиграл, - передо мной мелькала довольная рожа. – Ты теперь будешь осужден по 111-й статье. Завтра будем ходатайствовать, чтобы тебя судили по первой части. Ты молодец. Это небывалый случай в моей адвокатской практике.

«Не в твоей, мудак, а в моей, - думал я, сидя в автозаке, который снова вез меня обратно. – 111-я – это тяжкие телесные повреждения, а первая часть, если мне не изменяет память, от нуля до четырех лет. Неужели получится? Год я уже отсидел, останется три. Освобожусь в 26 лет, и все девки будут мои. Только бы все срослось».

Я не заметил того, как сам стал радоваться предстоящему сроку, хотя он должен был быть ни за что. А что делать? Сидеть 18 или 3? Пускай 4. Разница огромная. Вот так в нашей стране, радуешься тому, что тебя не посадили на всю жизнь, хотя ты ничего не совершил.

На следующий день адвокат запросил первую часть, а прокурор вторую. Все-таки прокурор настаивал на том, что я скинхед и хулиган, и что избивал Солдатова с особой жестокостью. Общими стараниями приговорили меня за нанесение тяжких телесных повреждений с особой жестокостью из хулиганских побуждений на почве национальной неприязни на срок шесть лет и шесть месяцев в колонии общего режима по статье 111-й части второй.

Сука прокурор все-таки выжал из всего этого последнее, так как по вердикту о снисхождении мне нельзя было дать больше шести лет восьми месяцев. Он, кстати, этот срок и запрашивал. Только режим еще строгий просил.

«Да и хер с ним! Осталось пять с половиной, еще вся жизнь впереди. Придется сидеть. И как бы вы, твари Мусорские, надо мной не издевались, я останусь человеком. И через эти пять с половиной лет все равно устрою свою жизнь. А вы сдохнете в своей мусарне. А если случится государственный переворот, а он случится, то вас за ваши поступки повесят на фонарных столбах, властелины херовы. Ебал я вас всех в рот!»

«Теперь я настоящий зек, - думал я по пути на тюрьму, - никогда не представлял, что я стану зеком. Вот ведь угораздило! Может касатку написать? И что изменится? Нет, наверное, не стоит. Лучше уехать на зону и как можно быстрее взять этот срок. Что мне даст кассационная жалоба? С одной стороны, дело могут пересмотреть, и есть шанс вернуться домой. С другой – могут замутить так, что другая коллегия присяжных признает меня виновным в убийстве, и тогда кранты! Так что лучше не рисковать».

Вообще на СИЗО многие писали касатки после приговора. Писали, в основном, не из-за надежды на смягчение приговора, а для того, чтобы потянуть время. Ведь, пока рассмотрят жалобу, уходит несколько месяцев, и есть возможность как можно дольше продержаться на СИЗО. Срок-то все равно идет. Но меня жизнь в СИЗО не очень радовала, и хотелось хоть как-то поменять обстановку.

«Раз уж попал в этот переплет, то надо и на зону посмотреть, как там люди живут».

В камере постоянно не хватало свежего воздуха и возможности свободного передвижения. Я мечтал о том, чтобы можно было просто посидеть на улице, покурить и походить взад-вперед. Этого на Капотне мы были лишены, поэтому хотелось в зону.

- Ну что, Юрок? – не успел я зайти в хату, как на меня накинулся с вопросами Колян. – Сколько впаяли?

- Пятнадцать!

- Ни хуя! Сурово, но все же лучше, чем двадцать. Да, попал ты, братан, лихо.

- Да шучу я, шесть с половиной.

- Да ну?

- Бля буду.

- Ну молодец! – обрадовался мой семейник. – Во дает! А, пацаны? Юрок с такой прошарки сорвался, а! Шесть с половиной в Облсуде получить! Да оттуда меньше, чем с червонцем, никто не возвращался! Бля, Юрок, ты – суточник.

Суточниками, вообще-то, называют людей, наказанных за административные правонарушения, срок которых не превышает 15 суток. Но ввиду того, что сидел я в основном с убийцами и рецидивистами, мой срок не укладывался в общепринятые здесь рамки. Мне даже погоняло дали Суточник. И когда в хату заезжал кто-то новый, ему рассказывали о том, как я за мокруху получил всего-навсего шесть с половиной лет. От этого всеобщего настроя хаты я и сам непроизвольно внушил себе, что мой срок совсем маленький, что его можно, как говорят, на одной ноге простоять, и даже радовался этому. Однако я глубоко ошибался, но об этом позже.

Зная, что меня вскоре должны этапировать, я стал собираться в зону. Откладывал себе потихоньку чай, сигареты, обменивал свои вещи на шмотки черного цвета и слушал советы бывалого Кольки.

X

Через две недели ко мне приехала мать. Свиданка здесь была не такая, как в Серпухове. Кабинок было всего четыре, а народ туда заводили сразу человек по десять. С вольной стороны стояла толпа родителей. И вот в этой суматохе приходилось вырывать друг у друга телефонную трубку, чтобы пообщаться с матерью.

Мать настаивала на том, чтобы я написал жалобу. Я же старался объяснить ей, что это может плохо кончиться. Мама до сих пор не верила, что меня осудили по-настоящему, и постоянно твердила, что «как же так можно посадить за то, что ты не совершал?» Я же, стараясь не упускать из рук завоеванную трубку, пытался объяснить, что мне надо привезти для этапа.

- Мамуль, мне фуфайка нужна, ботинки теплые. Вещи вольные больше не передавай. Теперь все только черное должно быть. Кружку алюминиевую, ложку привези.

Мать не хотела верить в то, что меня скоро увезут.

- Мама, не плачь, пожалуйста. У нас не так уж плохо все получилось, могло быть и намного хуже.

- Но ведь это не ты, сынок, его убивал. За что же нам такое испытание?

Тяжело встречаться с матерью, когда ты сидишь в заточении. Вроде, когда не видишь ее долго, сильно скучаешь и ждешь встречи. А как повидаешься, посмотришь в заплаканные глаза, прочувствуешь всем сердцем ее душевную боль и обиду за то, что у нее отняли самое лучшее в жизни, и так хреново становится. Думаешь: увезли бы куда-нибудь далеко-далеко, чтобы мама не могла приехать. Так легче. Может, читатель и скажет, что это жестоко, но, поверьте, чем дальше друг от друга, тем легче.

Пообщавшись с народом в хате, я узнал географию уголовно-исправительной системы: где какие зоны, где лучше, а где хуже.

Конечно, хуже всего отзывались красных зонах. Говорили, что красные лагеря в Новгородской, Волгоградской и Саратовской областях. Ходили слухи, что в этих зонах стоят светофоры, и зеки передвигаются строго по ним, что они всегда ходят под барабан и что там сильно бьют за невыполнение нормы и за наколки. Еще страшным местом считалась Мордовия. Я видел людей, которые ехали через Капотню этапом с Мордвы. Это были мужики, больные дистрофией, замученные и душевноопустошенные. Они рассказывали, что в Мордовских зонах постоянно избивают зеков, в столовой дают помои, которые невозможно жрать, что менты часто воруют посылки, не доставляя их до адресата, что многие там умирают от голода. Аналогичные слухи распространялись и по поводу Карелии.

- Бля, зоны все красные, - рассказывал мне один малый, он ехал с Карелии этапом, - все стучат друг на друга. Ты вот тут наколки делаешь, а там и подумать об этом не успеешь, как сразу сдадут. Не легко там нашему брату, лютуют мусора. С каждым днем, гады, гайки закручивают. Постоянные шмоны и проверки, на промзоне такую норму гнут, что при всем желании не выполнишь. Я постараюсь на Рязань мутануться, сил больше нет там сидеть.

Все, кто сидел в хате, хотели уехать в Рязань. По слухам, это была самая черная область в России. Там до сих пор правил воровской закон. Люди, для того чтобы этапироваться на Рязань, платили бабки начальнику СИЗО. Приезжали родственники заключенного, башляли и тем самым покупали этап. Просто так туда попасть было невозможно. Говорили, что на Рязани год отсидки стоит тысячу баксов. Заплатил штуку, значит на год сидеть меньше будешь. Вместо режима, тамошние мусора заботились о том, как набить себе карманы. Конечно, с точки зрения исполнительной власти, эти мусора совершали преступные действия, но вот для зеков, они были выгодны.

«Интересно, куда поеду я? В Рязань не получится, денег нет, но вот в республику Коми может и отправят? Все-таки там у меня мамка прописана, может, сочтут за местного?»

В Коми, по моим расчетам, мне было ехать лучше всего. Там, по слухам, и режим содержания был слабоват, и к морозам тамошним я был привыкший – все-таки 18 лет прожил. Да и на зонах там сидели мои знакомые пацаны. Многие из тех, с кем я вырос, учился в школе и ПТУ, сидели в местных зонах. Кроме того, один из почитателей творчества нашей группы был помощником прокурора в городе Печоре, а это означало то, что через него я мог бы выбивать себе нелегальные свиданки с друзьями и прочие запреты. Так что уехать в Коми, было моей задачей номер один. К тому же, как мне казалось, желающих туда попасть было немного. Я стал обдумывать план действий, для этапирования в данный регион. Насколько мне было известно, этапами на СИЗО занимался один из кумовьев. Как попасть к нему на разговор, чтобы меня не заподозрили в чем-нибудь нехорошем, я не знал. Вообще, ходить к куму было стремным делом. Какие у зека могут быть дела с мусором, да еще и с опером? Поэтому когда зека неожиданно дергали к куму, со стороны арестантов возникали нездоровые подозрения. Я посоветовался с Колькой, и он отправил меня к блатным:

- Иди, Юрок, объясни им всю ситуацию. Как решат, так и делай.

Я поперся к Вовке Хохлу, который в то время отвечал за движуху в хате. Вовка был парнем лет тридцати. В вольной жизни мастер спорта по боксу, он связался с преступной группировкой. Промышляла их банда крышеванием ночных клубов и торговых точек. У Вовки было около двадцати подельников и порядка десяти томов уголовного дела. Судили их уже второй год. Вовка обвинялся во всех грехах человеческих: и разбой, и вымогательство, и серия убийств. Короче, полный набор рэкетира. В свои 30 лет он еле передвигался по камере, так как из-за долгого пребывания в замкнутом пространстве заработал себе болезнь суставов. На СИЗО он сидел уже шестой год.

- Вован, тут такая хрень: осудили меня, скоро на зону должны везти, - начал я издалека.

- Что-нибудь на этап нужно?

- Да нет, я не за этим. Понимаешь, я вырос в Коми, восемнадцать лет там прожил, да и мать там прописана. У меня друзья все там и все такое. Как сделать, не подскажешь?

- Пиши заявление куму и жди, когда вызовет. Все ему объясни, нажимай на то, что кроме матери родни больше нет, и что ей тяжело к тебе ездить. Может, сработает.

- А как пацаны на меня посмотрят? К куму идти стремно как-то…

- Нормально посмотрят, не ссы. Ты по делу идешь. Я тебя знаю, парень ты неплохой. Хорошо, что в курс поставил, так что не гони. Пиши и не думай ни о чем, это жизнь твоя. Сам не суетнешься, никто за тебя не сделает.

- Спасибо, Вован. А то я не знал, как быть.

Я написал заявление и стал ждать. Спустя неделю меня выдернули на прием.

- Что, Юра, в Коми захотел?

- Да. Мать у меня там. Ей ездить тяжело, больная она. А если рядом буду, то всяко ей получше.

- Понятно. Все в Рязань хотят, а ты – в Коми. Хорошо. А платить чем будешь?

- Не понял?

- Ну, билет в Коми купить надо, ты же не зайцем поедешь.

Я понял, что он разводит меня на то, чтобы я ему слил информацию за хату. Нет, пусть везут, куда хотят, а такой ценой мне этот этап не нужен.

- Платить я буду прокурору по надзору за исправительными учреждениями, и ваша фамилия там сыграет роль паровоза.

- Ты у меня не в Коми поедешь! Я тебя сгною, сученок! Пошел вон!

- Ты, конечно, зря ему про прокурора сказал. Хотя и молодец, - похвалил меня Хохол. – Но вот в Коми ты теперь точно не поедешь. И никакие жалобы тебе не помогут. Они ведь все конверты здесь пробивают, и жалобам всяким, особенно тем, которые в их адрес, ходу не дают. Так что держись, Юрок. А в принципе, на тюрьме народу много, и не факт, что он тебя запомнит. Скорее всего, поедешь туда, куда этап будет, вот и все.

Месяца через два после приговора мне принесли «законку». «Законкой» называлось постановление о том, что приговор вступил в законную силу. Вообще-то, в силу он вступал по истечении семи дней после суда, но так как у нас в СИЗО все было кувырком, расписывался ты через два-три, а то и более месяцев. После «законки» можно было собираться на зону. Могли выдернуть в любой день. Благодаря моему семейнику Кольке, в моем сидоре было все самое необходимое, так сказать, полный комплект арестанта. Шли дни, а я сидел на чемоданах и ждал. Самое хреновое то, что ты не знаешь, когда тебя повезут. Вроде собрался, приготовился, мысленно попрощался с камерой, а покинуть ее никак не можешь. Дни в ожидании тянутся медленно. Как будто висишь между небом и землей. Заняться тоже нечем. Набить кому-нибудь наколку? А вдруг начну делать, и меня выдернут? И так каждый день. Я уж было начал подумывать, что меня решили оставить на СИЗО, как спутся полтора месяца после «законки» мою фамилию назвали на утренней проверке.

- Ну все, Юрок, прощаться пора, - мы сидели с Колькой и хлебали горячий чифир. – Я тебе, брат, вот что скажу. Помнишь, ты у меня насчет зон все интересовался? Так вот, не слушай никого. «Красные», «черные», не слушай никого и все будет ништяк у тебя. Ты же музыкант по жизни, зачем тебе вся эта блатная романтика? Вот посмотри на меня, чего я добился в своей жизни? Ничего. Заезжаю раз за разом за забор, вот и вся романтика. Ни на кого не смотри. Попадешь в черный лагерь, займись наколками, а если в красный судьба забросит, иди в клуб к музыкантам, они там нормально живут. Это конечно козлячьей должностью считается, но если ты не криминал по жизни, то какая тебе разница. Ты, брат, по чистой случайности сюда попал. Не связывай судьбу свою с этим миром, освободишься и забудешь. Получится играть музыку, играй. Может, и освободишься раньше по УДО[21]. Стремно? Забей. Это уркам стремно, а тебе по хую должно быть. У тебя другая жизнь, так что постарайся прожить ее с умом. Почему я все это тебе говорю? Потому как вижу, парень ты здоровский, не хочу, чтобы пропал. Я знаю, за тебя никому краснеть не придется. Так что удачи тебе, брат, здоровья и терпения. Терпи, Юрок, потому что ты еще много трудностей повстречаешь на своем пути.

Дата добавления: 2015-07-18