Послесловие 3 страница

Первым был Лелик. Молодой жизнерадостный парень, бас-гитарист популярной в то время в узких кругах группы Метро. Я никогда не видел Лелика серьезным. Постоянно на приколах, он вносил свет в нашу неформальную жизнь. Правда, пил много. Вообще, на севере практически вся молодежь бухает. А чем еще заниматься? Производства нет, заводы стоят, денег не платят. Устроиться куда-либо невозможно. А на водку почему-то бабки находятся всегда. Вот и пьет молодежь от безысходности. Так и мы играли грязный панк в знак протеста обществу и жрали водяру. Лелика посетила белая горячка. После очередного продолжительного запоя он вдруг резко надумал бросить пить. Выдержал без алкоголя четыре дня, а вночь на пятый день трезвой жизни вздернулся в ванной комнате. Его отец, дядя Саша, проснувшись утром, пошел умываться и наткнулся на свисающее с потолка уже остывшее тело своего сына. Хоронили всей рок-тусовкой города. Устроили концерт памяти. И опять бухали и творили музыку. А теперь ушел Лысый. Бедная Наташка, у них ведь маленькая дочь. Хочется помочь, а нечем. Ну чем я помогу, сидя в тюрьме? Словами соболезнования? Да на хер эти слова нужны! Человека нет, а словами горю не поможешь. Остается только чифирнуть за упокой души Серегиной. Вот ведь какая блядская штука жизнь.

Отправитель второго письма был мне незнаком. Писала девушка. Рассказывала про то, что к ней в руки попала кассета с записью нашей группы. Она задалась целью лично познакомиться с вокалистом. И узнав о том, что я сижу, решила пообщаться заочно. Звали ее Марина, ей было 14 лет. Она предлагала мне свою дружбу и была сильно недовольна тем, что человек, который должен петь, сидит в тюрьме. Дальше, как обычно, шли строчки типа «все образуется, ведь ты хороший, тебя отпустят» и так далее.

Наивные вы все-таки люди. Кто ж меня отпустит? Но все равно приятно, когда тебе пишут, переживают, пытаются хоть как-то поддержать. Письмо для зека, что хлеб. Без них душа черствеет, опустошается. Каждый раз, засыпая, надеешься, что завтра получишь весточку от кого-нибудь. И сильно обламываешься, когда писем для тебя нет. Как мало, оказывается, надо для счастья. Всего-то какой-то исписанный листок со словами поддержки. Ты получаешь его и радуешься тому, что тебя не забыли. Тебя помнят, любят, ждут, а значит, и жизнь продолжается.

***

- Соломин! – в кормушке показалась рожа дубака.

- Ну, я.

- На, получи, распишись.

- А че это такое?

- Расписывайся давай, потом почитаешь, - кормушка с грохотом захлопнулась. Я держал в руках несколько листов скрепленных между собой.

- Че, Юрок, объебон принесли? Дашь приколоться? – около меня уже крутился Стас, пытаясь взять у меня бумаги.

- Да подожди ты! Че это за хуйня?

- Это объебон, Юрок. Обвинительное заключение, значит. Ты ведь с делом ознакомился? Ну вот, а это делюга твоя вкратце изложена и обвинение. Короче, за то, что тут написано, тебя и судить будут.

- Ничего нового я в этом объебоне не нашел, то же самое, что и в деле. Только слеплено все более слажено, расписано по пунктикам, прямо детектив какой-то. Если бы кто другой почитал, точно бы поверил.

Благодаря итогам следственной работы я превратился из неформала-музыканта в страшного вождя скинхедов, кидающего железобетонные плиты на прохожих с кавказской внешностью. Там же было написано, что я боролся за «изгнание всех иногородцев из России вплоть до их физического уничтожения». Короче, выглядел я в этом объебоне Змеем Горынычем, охотившимся на горбоносых кавказцев. Но самое интересное было то, что фамилия потерпевшего была Солдатов. А я и не знал раньше, что Солдатов – кавказская фамилия. Вот ведь как бывает.

- Ну ты, Юрок, прямо монстр какой-то. А в хате-то сидит тихий такой, спокойный, платочки разрисовывает. И в правду говорят, в тихом омуте черти водятся, - поддразнивал меня Федор. – Тут минимум двадцаткой полосатого пахнет. Ты давай на суде откусывайся до последнего, а то поедешь на Мордву вату катать.

VI

Спустя неделю меня заказали на этап.

Мы как раз сидели со Славиком, я делал ему наколку. Машинку мы все-таки затянули к тому времени. Славик научил меня многому в тату-искусстве. Так вот, делаю я ему партак, совсем чуть-чуть добить осталось, и мусор за дверями кричит, чтобы я собирал вещи, так как меня увозят в Москву.

- Не ссы, Юрок. В Москве тоже нормально. Как раз наколки будешь практиковать. Там народу много, отбоя не будет, - наставлял Славка, - ты парень отличный, не пропадешь. Сразу не лезь там никуда, присмотрись. Да че я тебе рассказывать буду? Сам все знаешь. Приедешь – увидишь, короче. Давай лучше собирать тебя будем. Сигареты, чай есть?

- Да, есть немного.

- На Москве, брат, голодно. Народу много, поэтому передачи принимают не все. Там потяжелее, чем у нас. Поэтому бери больше Примы и чая.

- Да ладно, мне хватит. Что я, жид какой-то, полный сидор курева везти?

- Бери-бери, там поделишься, - мне напихали полный баул сигарет, чаю, бульонов и прочих необходимых в неволе вещиц.

- Ну, от души вам, бродяги!

- Иди, чифирнем на дорожку, - пацаны заварили трехлитровку чифира, и мы всей хатой пустили по кругу несколько кружек с обжигающим губы бодрящим напитком.

- Жалко с тобой расставаться, Юрок. Но не ссы, на Мордве пересечемся, - шутил Славка.

Я обменивался адресами с сокамерниками, когда меня позвал Боб:

- Юра, ты очень хороший человек, ты не скинхед. Вот скинхед, - он показал мне свой затылок, на котором сквозь мочалку нигерийских волос проглядывали несколько шрамов. – Я, если меня освободят, обязательно приеду к тебе на суд со своими темнокожими друзьями. Мы скажем, что ты не скинхед, а наш друг.

- Спасибо тебе, Боб. Даст Бог, увидимся еще. Спасибо тебе за то, что ты помог мне во многом разобраться. Освобождайся скорее. Тебя дома ждут жена и ребенок.

Нашу беседу прервал грохот тормозов: за мной пришли. Все пацаны жали мне руку и говорили теплые слова. Я чуть было не расплакался, а Боб, вопреки запретам, вышел со мной на продол:

- Не ругайся, старшой, я друга провожаю!

Уже идя по продолу, я вспомнил, что забыл свои тапки в камере. Да и черт с ними! Пусть Бобу на память останутся.

Прошмонав, меня закинули в этапку, хату, похожую на «грязную» - такую же голую, сырую и неуютную. Ну что ж, будем ждать этапа.

***

В этапке пришлось сидеть часов двадцать. Тут в основном ждали этапа на зону. Нас раза три выводили на шмон, причем мусора всегда были разные. Обыскав, возвращали обратно в камеру. Розеток не было, поэтому чифир приходилось варить на факелах. Для этого сворачивали в трубочку кусок полотенца и поджигали. Вся камера была в едком дыму. Находиться там было практически невозможно, а нас все не вывозили. Казалось, что упрятали нас сюда на века.

Часа в четыре утра нас вывели на очередной шмон. Доскональный. Всем процессом руководил ОМОН. Заставляли все делать быстро. На нас орали и за малейшее неповиновение били. Потом посадили на корточки, приказав положить руки за голову. Началась проверка по карточкам: фамилия, имя, отчество, статья, срок и так далее. Потом каждого из нас пинками препроводили в промерзший автозак, в котором задница моя чуть не примерзла к скамейке. Так начался этап.

Везли нас около часа. Внутри меня все тряслось. Наверное, от страха. Страха перед неизвестностью.

Автозак остановился, нам приказали спрыгивать по одному на снег. Там нас заковывали в наручники, которые были пристегнуты к тросу. В итоге из нас сделали живую цепь, которая могла двигаться лишь в том направлении, куда натянут трос.

Со всех сторон нас окружал вооруженный ОМОН с собаками. Нам было приказано смотреть только в землю и идти друг за другом след в след. За малейшее отклонение от курса били прикладом автомата в голову. Под пристальным наблюдением ОМОНа я еле передвигал поршнями, проваливаясь по колено в снег. Играть роль гусят на привязи пришлось недолго – нас стали грузить в вагон. Откуда взялся поезд, я не заметил, так как кроме своих ног ничего не видел. Отстегивая наручники, нас буквально забрасывали в «столыпин» друг за дружкой и сразу заталкивали в камеру-купе. Когда я влетел в эту камеру, меня сразу за руки подняли на второй ярус, так как в битком набитое помещение все еще запихивали арестантов. Приперев тормозами последнего зека, мусора на время куда-то исчезли. Нам, вплотную прижатым друг к другу, было трудно дышать.

- Хуйня, - скрипел кто-то рядом, - бывает и хуже. Скоро шмон, а потом посвободней будет.

Вскоре появились мусора и стали выводить по одному на обыск. Те, кто выходил, больше не возвращались. Я дождался, когда вызовут меня, и прошел вслед за конвоем в другое купе. Оно было пустым. Менты стали рыться в моей сумке. Один из них попросил сигарет, и я дал ему две пачки Дуката. На этом шмон прекратился, и меня закинули в другое купе, где сидело всего два человека. «Заебись! Неужели я поеду с комфортом?»

Столыпинский вагон напоминает обычный купейный, только окон в нем нет и вместо дверей металлические решетки, а спальные полки деревянные. Правда, есть небольшие оконца с другой стороны коридора, но они обычно закрыты. Мне, можно сказать, повезло – окно напротив меня было закрыто не до конца, и сквозь образовавшуюся щель я мог наблюдать вольные просторы.

Везли нас по направлению Серпухов-Москва. Железнодорожная ветка проходила через мой город. После холодной этапной камеры сильно клонило в сон. Но какой тут спать, когда проезжаешь родные места! Смотрел я на суетливо кишащих людей на платформах. У каждого из них свои дела, свои заботы. И никто из них не подозревает, что на них с завистью смотрит парень, которого лишили свободы, бессовестно и лживо объявив преступником. Какое, оказывается, счастье быть свободным! Идешь, куда хочешь, делаешь, что хочешь. Живешь, как сам того пожелаешь. Никаких тебе приказов, тычек, конвоев. Лепота!

Выгружали нас в тупике на Курском вокзале. Толстый дядька в камуфляже и вязаной маске орал в мегафон инструкцию:

- Вас приветствует московский ОМОН. Вы должны беспрекословно, четко и без малейшего замешательства выполнять наши команды. Вы не имеете права ни на что. Передвижение строго на корточках, смотрим друг другу на пятки. Голову вверх не поднимать. В стороны не смотреть. Шаг в сторону от направления движения колонны будет признан попыткой к бегству. При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Всем понятно?!

- Да.

- Встали! Сели! Встали! Сели! Пошли! Быстрей! Еще быстрей!

Я проклинал себя за то, что взял такой тяжелый сидор. Еле передвигаясь по сугробам, я хотел его выбросить. В первых рядах кто-то уже скинул с себя лишнюю ношу.

«Сколько же еще ползти? Ебаный в рот, за что эти мучения? Когда же автозак?»

В автозаке было не лучше. Нас набили туда, как селедок в бочку. Я висел, прижатый толпой, не касаясь ногами пола. Было ужасно душно. Кто-то попытался закурить. ОМОН въебал в нашу клетку баллон огнетушителя. Пиздец, все мокрое, руки-ноги затекли.

VII

Ехали вечность. Я не помню точно, сколько, так как, наверное, терял сознание. Пришел в себя, когда выгружали на тюремном дворике. Та же процедура – пиздюлей и в вокзал.

Вокзал Капотни был больше похож на помойку: кругом валялись пластиковые бутылки, рваные газеты, тряпки какие-то, недогоревшие факела. Не было никаких стеллажей, и зеки сидели на своих баулах. Вот это Москва, бля! Вот это тюрьма!

На шмоне у меня отобрали нитки и ручки, разорвали половину шмотья – искали малявы, Разломали ботинки и вынули из них супинаторы Короче, полный разгром. После шмона сразу подняли в хату.

- Старшой, а как же баня? – решил поинтересоваться я.

- Какая, на хуй, баня?! Может, тебе еще бабу и водочки? Иди в хату! Ты че, в сказку попал? Нет, ты в Капотню попал. Так что пиздуй к тормозам.

- В какую хату идти?

- В какую хочешь.

Я подошел к хате №10 и встал возле тормозов. Мусор по очереди открывал камеры и закидывал туда вновь прибывших. Дошла очередь и до меня.

От увиденного я охуел. Войдя в хату, я наткнулся на толпу народа, стоящую возле тормозов. Думал, встречают так. Оказалось, что в хате нет места для всех, поэтому они тут тусуются. На мое появление никто даже не отреагировал.

- Привет, пацаны! Куда сидор кинуть?

- Под ноги кидай. Потом засунешь куда-нибудь, если место найдешь. Иди вон к ребятам, пообщайся, - мне указали вглубь хаты. По сравнению с прошлым моим жилищем эта камера была раза в четыре больше, но народу было битком. Я прошел через лежачие и сидячие тела арестантов, стараясь никого не задеть, туда, где отдыхали блатные.

- Откуда этап?

- С Серпухова.

- Ну как Серпухов поживает?

- Да ничего, держится. Я к вам судиться приехал по 105-ой. Сам из Подольска.

- Паша, тут земляк к тебе, - обратился один из братков к парню, который отдыхал на соседней шконке.

Парень сразу оживился и позвал меня к себе. Заварив чифира, он стал расспрашивать меня о Подольске. У нас с ним оказались общие знакомые. Вообще, он был рад увидеть человека со своего города, так как сидел уже второй год.

- Ну что, Юрок, ложись отдыхай пока, а потом посмотрим. Сидеть тебе, по ходу, долго придется, так как присяжных выбрать тяжело. Люди годами сидят. Если хочешь, можешь пока с пацанами на дорогу встать, чтобы время быстрей летело. А хочешь, просто отдохни. Смотри сам.

- Да я пока лучше отдохну децл, а потом видно будет.

- Ну и ладушки.

Мне, конечно, говорили, что московские тюрьмы переполнены, но чтоб настолько! Камера была рассчитана на 17 человек (судя по количеству шконок), а сидело в ней чуть больше ста арестантов. Спали здесь в три смены. Спали везде: на связаных между собой шконках, подобно нарам, на полу и даже под шконками. Здесь спать под шконкой стремным не считалось, так как других мест не было.

Проснувшись, я решил пробиться к умывальнику, что было не так-то просто. Пока я пробирался через лежбища, ко мне то и дело обращались: кто за куревом, кто за чаем. В хате была голь. Я выложил на общак хаты пару десятков пачек сигарет и пачек пять чая. Сразу забурлили кипятильники, и на лицах узников появились улыбки.

Уже за чифиром стали знакомиться. Конечно, было видно, что многих привлекает только мой сидор. Поэтому на предложения «семейничать» я положительных ответов пока не давал.

Вообще, выбор семейника или хлебника дело очень серьезное. С этим никогда не надо торопиться. Многие предлагают тебе так называемую дружбу только из-за того, что с тебя можно что-то поиметь. Короче, из-за кишки своей ненасытной. А семейник для человека в неволе что брат. За него во всем с тебя спрос, по нему тебе и цена. Запорол семейник косяк, пятно ляжет и на тебя. Поэтому людям, заехавшим в первый раз, лучше присмотреться побольше. И уж если заводить с кем-то отношения, то лучше с человеком бывалым в этих местах, так как он в любой ситуации подскажет, как быть.

На Пашу-земляка я пока не стал делать упор. Было видно, что мы с ним люди разные. Да и землячество, как таковое, на тюрьме не особо приветствуется. Так что первое время я жил одиночкой.

После недельного пребывания на новом месте меня подозвал к себе Юрка «Малыш». Это был арестант с огромным стажем, по нему было видно, что тюрьма для него – дом родной. По тому, что он занимал одиночную шконку, было ясно, что он человек авторитетный. Пробыв всего ничего в хате, я неоднократно наблюдал, как к нему за советом обращались блатные.

- Это ты Юрок Подольский?

- Да…

- Говорят, ты картинки ловко рисуешь? Мне бы портаки подновить надо, а то на этап скоро.

- Да я не очень-то умею, практика небольшая, - стал отнекиваться я.

- Да получится, не боись.

- Ну… Я даже не знаю… Надо ведь машинку сделать, приготовлений всяких много…

- Слышь, я че, похож на лоха? Или ты лепила[19], что лечить меня надумал? Все уже давно готово, только за мастером дело стояло. А за тебя братки сказали, что пиздюк ты смышленый. Так что не артачься, лучше давай подумаем, чем мне эту деваху зарисовать, - Малыш мне показал наколотую девчонку в фашистской фуражке. – Может, бабусю с косой заебеним?

- Да можно попробовать.

- Ну и ништяк. Тогда завтра начнем.

***

Пока я делал Малышу наколку, он разъяснял мне все тонкости суда присяжных, дал мне несколько уголовно-процессуальных книг, сказал, что надо учить.

- Понимаешь, пацан, ты дело свое на зубок должен знать, как таблицу умножения, все листы, все показания, взвесь все за и все против. Найди слабое место и дави на него, откусывайся, цепляй зубами и не отпускай, рви до последнего. От этого судьба твоя зависит, пацан. Если осудят тебя, то считай – пропал.

- Я не знаю досконально свое дело.

- А ты узнай. Напиши ходатайство на ознакомление, а когда тебя вывезут, бери с собой тетрадь и выписывай туда самое необходимое. А потом с этой тетрадкой на суд поедешь.

Оказывается, здесь многие ждали суда присяжных. Эти суды постоянно откладывались, так как не набиралось нужного количества людей для коллегии заседателей. Ждали по несколько месяцев, некоторые годами.

19 марта 2001 меня вывезли в Мособлсуд на подтверждение ходатайства о выборе суда присяжных. Я ехал в автозаке около двух часов через центр Москвы и в щелочку глядел на волю. «Бля, как же хочется домой. Вот бы сейчас выйти здесь на улицу и забыть все, как страшный сон».

В облсуде провели доскональный обыск, отобрали у меня все, за исключением сигарет и спичек. Заставили даже нательный крестик снять, чтобы не удавился.

Ближе к полудню меня проводили в зал суда. Там сидели судья и прокурор.

- Юрий, вы приняли окончательное решение о том, чтобы вас судили присяжные, или вы изменили свое мнение?

- Я буду судиться судом присяжных.

- А вы знаете, что на этом суде вы можете многого не доказать – там ведь люди гражданские, и они не знакомы с уголовным правом. Например, вы не сможете выступать с обвинением в адрес следствия, ссылаясь на то, что вас якобы избивали сотрудники правоохранительных органов. У вас в деле фигурируют такие жалобы, но при присяжных они оглашаться не будут. А вот если вы выберете коллегию трех профессиональных судей, то они рассмотрят этот вопрос. Да и само судебное заседание начнется намного раньше, в отличие от суда присяжных.

Проблема с присяжными заключалась в том, что люди, выбранные присяжными заседателями, зачастую не являлись на суды. Поэтому эти заседания постоянно откладывались до лучших времен.

- Так вы все-таки решили и мнения своего менять не собираетесь? – никак не успокаивался судья.

- Да.

- Хорошо. Ваше дело будет рассматриваться судом присяжных. Количество кандидатов для отбора коллегии – 50 человек. О дате заседания вам объявят позже. Вопросы, возражения, ходатайства есть?

- Я хотел бы ознакомиться с материалами дела.

- Ваше ходатайство принято. Вас вывезут для ознакомления позже. Еще вопросы?

- Нет.

***

Время на Капотне летело быстро. Так получилось, что после моей работы над телом Малыша я зарекомендовал себя в хате кольщиком. Желающих сделать наколку было много. Дни и ночи я проводил с машинкой в руках. В процессе работы я все больше знакомился с контингентом хаты. Сидели здесь в основном прожженные уголовники, срока у которых были огромны. Как-то я разговорился с Моздоном. Это был серьезный дядька, пользующийся уважением на тюрьме. Видно было, что сидел он не раз и помногу. В хате он имел большой вес, но жил одиночкой. С его спины злобно ухмылялся выколотый волк с надписью «Мне не нужна стая».

- Серега, - спросил я, - а где тебе сделали этого волка? Блин, он ведь как живой! Глаза настоящие, кажется, что прямо смотрит на тебя.

- Это, Юрок, на крытке[20]. Сидел со мной мастер, таких в нашем мире единице. Колол вручную. Долго он со мной занимался. Если в целом посчитать, то около года, наверное, получится. В первый раз он не успел мне до конца доделать, но потом я с ним по другой ходке словился. Тогда и доработали. А ты-то, пиздюк, где колоть научился?

- Ну я по воле музыкой занимался, сам тоже играл. А вся ведь эта тусовка музыкальная тоже помешана на татуировках. Вот я и стал учиться. Сначала на себе, потом на друзьях. Все равно до подсидки я херово колол. Это уже на Серпухове парнишка один позанимался со мной.

- А какую музыку любишь, музыкант?

«Сейчас скажу, что рок, он скажет, что все они пидоры и тому подобное. Зеки, они ведь далекие, им хаер длинный – пидор, серьга в ухе – пидор. Во бля, попал. Ну и что делать? Ладно, была не была. Все равно в шансонах разных не разбираюсь».

- Да я вообще-то тяжелую музыку предпочитаю.

- Во как?! А Дип Перпл нравится?

- Конечно, это же классика. Я и Цеппелинов люблю послушать, и Назарет. Да и вообще много чего интересного в ваше время игралось.

- Во ништяк, наконец-то можно хоть с кем-то за рок приколоться. Давай-ка, Юрок, чифирнем и потрещим. Я ведь, брат, еще в детстве у предков деньгу тащил на пластинки. Дорогие они были – пиздец. Я и воровать первый раз пошел, чтобы винил Роллинг Стоунз у барыги взять. Во времена были. Это у вас сейчас все просто, а раньше-то запрещали Запад слушать. А мы все равно крутились, доставали. Вот это был кайф!

- Мне Роллинги тоже нравятся. Но все-таки больше слушаю музыку моего времени – Sepultura, Slayer и прочее.

- Ну это и понятно: каждому свое. Я бы тоже хотел послушать что-нибудь новенькое, да все никак не получается. Все по тюрьмам да по ссылкам. Да и редко попадаются любители такого дела. Им ведь всем шансон подавай. А большинство горя еще не хапнули, зоны не нюхали, а уже шансон, бля, уже блатные не ебаться. Или еще лучше – MTV, - продолжал Серега, - целый день одно и тоже! И как только не надоедает?

- А тут, кстати, по MTV по четвергам программку клеевую показывают, “Hardzone” называется, правда, идет всего час, но зато про тяжелую музыку.

- А что ж мы не смотрим? – на лице Моздона появилось удивление.

- Да тут ведь все орать начнут, никому же такая музыка не по кайфу.

- Не начнут. Они сутками фуфло всякое по ящику гоняют, придется и нам уступить. Должна же быть арестантская солидарность?

Так, благодаря авторитету Сереги, я получил возможность быть в курсе событий, происходящих на металл-сцене. Я бы не сказал, что мы стали с ним кентами, нет, но приятельские отношения между нами закрепились.

Кента я себе нашел несколько позже. Я долго приглядывался к одному парню. На вид было ему лет 35, спокойный, уравновешенный, языком много не болтал, а если что и говорил, то по делу. Не знаю, как мы с ним спелись, но все чаще стали приглашать друг друга чифирнуть, и незаметно эти распития стали положняковыми. Коля, так звали парня, сидел уже в седьмой раз. Эта ходка, как и все предыдущие, была у него за кражу. Он был просто в общении и опытен в делах тюремной жизни. Погоняло у Кольки было Полосатый. Этим прозвищем он был обязан своим многочисленным ходкам, и многие считали, что на этот раз как рецидивисту ему светит особый, «полосатый» режим содержания. Хоть я и был невиновен и надеялся на оправдание суда, я много спрашивал у Кольки про зону. Все же готовиться всегда надо к худшему.

- Все зоны, Юрок, разные, - рассказывал Полосатый. – В каждой свои правила, свои плюсы и минусы. Жить можно везде: просто где-то легче, а где-то посложней. Конечно, в черных лагерях лучше – это и дураку понятно. Там чтят воровской закон и не позволяют мусорам лишнего. Но чтобы там выжить, надо уметь крутиться. То, что дают в столовой, жрать невозможно, так как мусора все нормальные продукты пиздят. Вот ты, к примеру, наколки умеешь делать. Если и там это организуешь, цены тебе не будет. И нуждаться ни в чем не будешь. Там так же, как и здесь: за слова свои отвечать надо, косяки не пороть и, конечно, в первую очередь быть человеком. Только не всем заебись на черной зоне, не каждый выживает, некоторые опускаются. Не могут крутиться, да и руки из жопы растут. А жрать и курить хоца. Приходится ребятам задницы свои подставлять, в петухи определяться. Короче, многого не объяснишь, Юрок. Единственное, что скажу – ты не пропадешь, по тебе видно. Так что зоны не бойся. Люди сидят, и ты просидишь. Конечно, дай Бог тебе сорваться, но на всякий случай будь уверен. Главное, постоянно себя контролируй и не делай глупостей.

- А как в красных зонах?

- В красных правят мусора. Там режим. Все зеки должны работать, по утрам делать зарядку, ходить строем и всегда слушать мусоров. Там нельзя играть в азартные игры, делать наколки, пить чифир и трахать петухов. Там ничего нельзя. А рулят там, в основном, козлы. Это зеки, которые вступили в секцию дисциплины и порядка (СДП). Они обо всех нарушениях докладывают мусорам. Если в черной зоне за порядком смотрят блатные, то в красной – завхоз. Тоже зек, но назначенный мусорами. Он даже за это деньги получает. Конечно, завхозы и в черных лагерях есть, но там они слушают братков и делают то, что им скажут. Тут же завхоз – босс. Как он решит, так и будет. Опять же, есть и такие, которым на красный лагерь ехать лучше. Например, тем, кто ни к чему не приспособлен, или тем, за которыми косяки всякие числятся. Там с них никто спрашивать не будет, ебать тоже. Пиздить, конечно, будут. Там всех пиздят. Но зато там есть что пожрать. Обычно на красных зонах кормят относительно неплохо. Есть ведь люди, которым воровская романтика нахер не нужна, поэтому им при мусорском строе сидеть нормально. Там ведь и условно-досрочно освободиться можно.

- Так это же стремно.

- Юрок, кому стремно? Стремно тем, кто живет в этих стенах и заезжает сюда раз за разом. А кого не связывает с этим миром ничего, почему им должно быть стремно? Они освобождаются досрочно и возвращаются к своей прежней жизни. Короче, каждому свое, брат.

«Интересно, куда я попаду: в черную или красную? Нет, лучше домой. Но не должны же меня посадить ни за что. Как можно сидеть, не сделав ничего? Я потеряю годы жизни за так. Даже в голове не укладывается. Ну почему вокруг такая несправедливость?! Кто-то замочил, а я козел отпущения. Господи, помоги мне выбрать из этой западни!»

Время на тюрьме шло быстро, хоть и житуха была однообразной. Каждый день я занимался тем, что делал кому-нибудь татуировку. А когда уставали глаза, валился спать. По сравнению с серпуховским СИЗО, тут был черный ход. Мусора вообще боялись заходить в хату ввиду переполненности. Не было ни шмонов, ни прогулок. Даже в баню не водили, как положено. В хате было душно, все ходили в трусах. Мылись на дальняке. Вставали за ширмой и поливались водой из кружки. Вокруг царила глобальная антисанитария. В камере были вши и клопы. Многие арестанты болели чесоткой. У многих гноились раны и опухали ноги. Опухоль ног называлась почему-то слоновой болезнью. Говорили, что болезнь эта оттого что зеки мало двигаются. А где мы могли двигаться? Постоянно сидели на одном месте, как на вокзале. Витаминов не хватало, а грязи и заразы было выше крыши. Вот и гнили мы заживо. Мусора же на эту инфекцию обращали внимание только тогда, когда ноги у кого-нибудь раздувались, как воздушные шарики, и из них через кратерообразные ранки сочился гной. На такие ноги встать уже было невозможно. Больного выносили на руках из хаты и увозили на больницу. Никого из тех, кого увезли, я больше не видел. Меня же эта участь, слава Богу, миновала.

Не выдержав происходящего, все население тюрьмы решило провести акцию протеста: каждый должен был написать жалобу в какую-нибудь инстанцию о несоблюдении руководством тюрьмы мер санитарии. Из хаты в хату передавали адреса инстанций, конверты и бумага. Целую ночь вся тюрьма писала жалобы. Утром во время проверки мусорам в каждой хате давали около сотни ковертов. Они просто охуевали от такого наплыва корреспонденции. Мы пребывали в радужных надеждах на грядущие перемены. Но нас жестоко обломали. Баландеры нас известили о том, что все эти письма были сожжены на тюремном дворе. Вот такие у нас охуенные правоохранительные органы. Ведь никто не творит столько беспредела и беззакония, как менты. Им все можно, им все прощается. Они нас сажают, истязают, убивают, и хоть бы хны.

Задумывалось ли наше российское общество, почему так происходит? Не задумывалось, так как на себе не испытало. Но Русь издревле славилась своими тюрьмами и количеством людей, в них сидящих. Даже пословица у нас есть о том, что не стоит зарекаться от тюрьмы. И каждый третий попадает за забор. И только там понимает, что живет в огромном концлагере, имя которому Россия. Во главе этого лагеря стоит фээсбэшник Володя. С каждым годом этот Володя увеличивает количество преданных ему псов. Не за горами тот день, когда он причислит себя к лику святых и продиктует нам Новейший Завет, а все неверные будут сожжены заживо в огромных доменных печах. Вас устраивает такая судьба? Меня нет.

VIII

Самым распространенным занятием в хате была игра. Играли в нарды и карты. Вообще, игра считается святым делом в тюрьме, потому что играют на интерес. Интерес – это ставка. С каждого выигрыша в общак отдается определенный процент, поэтому игра – один из доходов воровской казны. Вот и сидят зеки днями и ночами и дурят друг другу головы. Так как денег на руках не было, играли на очки. Одно очко – один рубль. За одну игру позволялось выиграть полторы тысячи очков, не больше. Это был потолок. Между сторонами перед игрой обговаривался срок выплаты проигранного, платили, кто чем может. Для этого существовал специально составленный прейскурант. Вот как он выглядел:

Дата добавления: 2015-07-18