Глава 15 Тяжесть положения и вытекающие отсюда права

Сдавшись на милость победителя в ноябре 1918 г., Германия вступила на путь политики, которая по всякому человеческому разумению неизбежно должна была привести к полному подчинению врагу. Все исторические примеры говорят за то, что если данный народ без самого крайнего принуждения сложил оружие, то он в дальнейшем предпочтет уже претерпеть какие угодно оскорбления и вымогательства, чем снова вверить свою судьбу силе оружия.

По человечеству это можно понять. Если победитель умен, он сумеет предъявлять свои требования побежденному по частям. Победитель правильно рассчитает, что раз он имеет дело с народом, потерявшим мужество, а таким является всякий народ, добровольно покорившийся победителю, то народ этот из-за того или другого нового частичного требования не решится прибегнуть к силе оружия. А чем большему количеству вымогательств побежденный народ по частям уже подчинился, тем больше будет он убеждать себя в том, что из-за отдельного нового вымогательства восставать не стоит, раз он молча принял на себя уже гораздо большие несчастья.

Гибель Карфагена - классический образец такой медленной казни целого народа, такой гибели, в которой, однако, виноват сам этот народ. Пример этот не может не отпугивать всякий народ, который попадает в аналогичное положение.

Эту мысль несравненным образом разработал в своей книге "Три принципа" Клаузевиц, который навеки запечатлел ее в следующих словах:

"Позорного пятна трусливого подчинения не отмыть никогда, - говорит Клаузевиц, - эта капля яда отравит кровь и будущих поколений данного народа, она подорвет силы и парализует волю ряда поколений". "Другое дело, - говорит Клаузевиц, - если данный народ потерял свою независимость и свободу после кровавой, но почетной борьбы. Сама эта борьба обеспечит тогда возрождение данного народа. Подвиг борьбы сам по себе послужит тем зернышком, которое даст в свое время новые богатые ростки".

Бесчестная и бесхарактерная нация конечно не сочтет нужным усвоить себе такие уроки. Те народы, которые помнят такие уроки, вообще не могут так сильно пасть. Лишь те, кто позабывает о них или не хочет их знать, - терпят полный крах. Вот почему от защитников такой безвольной покорности нельзя и ожидать, что они внезапно прозреют и решатся действовать по-иному. Напротив, именно эти люди всегда будут руками и ногами отбиваться от нового учения, до тех пор пока данный народ окончательно привыкнет к рабскому игу или на поверхности появятся новые лучшие силы, которые сумеют покончить с проклятым угнетателем. В первом случае люди, привыкая, перестают даже чувствовать себя особенно плохо. Умный победитель нередко даже удостоит таких лишенных характера людей должности надсмотрщиков за рабами, которую они охотно возьмут на себя, выполняя эту должность в отношении собственного народа еще более безжалостно, чем это сделала бы чужая бестия, поставленная победителем.

Ход событий с 1918 г. показывает, насколько в Германии распространена та тщетная надежда, будто, добровольно подчинившись милости победителя, мы добьемся известной пощады. Именно эта распространенная надежда в сильнейшей мере влияет на политические настроения и политические действия широких масс нашего народа. Я подчеркиваю это, поскольку речь идет именно о широких слоях народа, потому что вожаки-то руководятся конечно другими соображениями. Руководство судьбами нашей страны со времени окончания войны находится в руках евреев, которые теперь не особенно даже стараются прикрыть свою роль. А раз это так, то ясно, что тут перед нами совершенно сознательное намерение погубить наш народ, а вовсе не та или другая ошибка. Если под этим углом зрения присмотреться к руководству нашей внешней политикой, то мы убедимся, что перед нами не просто метание из стороны в сторону, а совершенно обдуманная, рафинированная, хладнокровная политика, направленная к тому, чтобы сыграть в руку мировым завоевательным идеям евреев.

Когда в начале XIX в. Германия потерпела страшнейшее поражение, то семи лет, протекших с 1806 по 1813 г., оказалось достаточно, чтобы Пруссия вновь стала подыматься, обнаружив громадную энергию и решимость к борьбе. А вот теперь, после нашего поражения в мировой войне, прошел такой же срок, и мы не только не использовали это время, но напротив, пришли еще к гораздо большему ослаблению нашего государства.

7 лет спустя после событий ноября 1918 г. мы подписали Локарнский договор!

Ход вещей был именно таков, как мы это изобразили выше: подписав однажды позорное перемирие, мы уже потом не могли найти в себе достаточно сил и мужества противостоять все новым и новым вымогательствам со стороны противника. Противники же были слишком умны, чтобы потребовать от нас слишком много сразу. Они всегда дозировали свои вымогательства так, чтобы они не казались чрезмерными, дабы не приходилось бояться немедленного взрыва народных страстей. И в этом отношении их мнения всегда сходились с мнениями наших руководителей. Один диктаторский договор следовал за другим, и каждый раз мы утешали себя тем, что так как мы приняли уже целую кучу других грабительских договоров, то не стоит уж слишком огорчаться по поводу отдельного вымогательства и прибегать к сопротивлению. Вот вам та "капля яда", о которой говорит Клаузевиц: проявив первую бесхарактерность, мы постепенно втягиваемся и унижаемся все дальше. Перед тем как принять какое бы то ни было новое решение, мы систематически ссылаемся на бремя, которое мы уже раньше взваливали на свои плечи, и на том успокаиваемся. Такое наследие является настоящей свинцовой гирей на ногах народа, благодаря которой народ окончательно обрекается на существование рабской расы.

В течение ряда лет на голову Германии сыпятся все новые приказы о разоружении, о лишении самостоятельности, о репарациях и т. п. В конце концов в Германии родился тот дух, который в плане Дауэса видит счастье, а в Локарнском договоре - успех. Одно только утешение можно найти в этом несчастии: людей обмануть можно, но бога не обманешь. Благословения божия все эти дни не получили. С тех пор как народ наш пошел по пути самоунижения, он не выходит из нужды и забот. Единственным нашим надежным союзником является сейчас нужда. Судьба не сделала и в данном случае исключения: она воздала нам по заслугам. Мы не сумели защитить свою честь, и вот судьба учит нас теперь тому, что без свободы и самостоятельности нет куска хлеба. Люди научились у нас теперь кричать о том, что нам нужен кусок хлеба, - придет пора и они научатся также кричать о том, что нам нужна свобода и независимость. Неслыханно тягостно было положение нашего народа после 1918 г. Но как ни горько было положение в то время, "общественное мнение" преследовало самым безжалостным образом всякого, кто осмеливался предсказывать то, что затем неизбежно наступало. Наши руководители были столь же жалки, сколь и самонадеянны. Их самомнение не знало пределов особенно тогда, когда дело шло о развенчании неприятных пророков. Полюбуйтесь на этих соломенных парламентских кукол, полюбуйтесь на этих седельщиков и перчаточников (я говорю тут не о профессии, что в данном случае не имело бы значения), ведь эти политические лилипуты всерьез взбираются на пьедестал и оттуда поучают всех остальных простых смертных. Нужды нет, что этакий "государственный деятель" уже через несколько месяцев оскандалится настолько, что за границей над ним все смеются. Все кругом видят, что этот "деятель" совершенно запутался и никакой дороги сам не знает; но это не мешает ему по-прежнему оставаться на своем месте и высоко держать голову. Чем более никудышными оказываются эти парламентские деятели современной республики, тем бешенее преследуют они всех, кто чего-нибудь от них еще ожидает, кто констатирует бесплодность их "просвещенной" деятельности и в особенности тех, кто осмеливается предсказать, что эта деятельность и в дальнейшем ни к чему хорошему не приведет. Но когда этакий парламентский фокусник окончательно пригвожден и когда он не может уже больше скрывать полного фиаско своей деятельности, тогда он непременно найдет тысячу причин, долженствующих извинить его неуспех. Одного только никогда не признает такой "государственный деятель" - а именно того, что главной причиной всех несчастий является прежде всего он сам.

* * *

Зимою 1922/23 г. уж во всяком случае все должны были понять, что Франция и после заключения мира продолжает с железной последовательностью добиваться тех целей, которые она поставила себе с самого начала и которых при заключении Версальского мира полностью не добилась. Кто в самом деле поверит, что четыре с половиной года Франция приносила тягчайшие жертвы и не жалела своей крови только для того, чтобы после этого взыскать соответствующие репарации за причиненный ей ущерб. Вопрос об одной Эльзас-Лотарингии не мог пробудить такой энергии у французов. Нет, если они воевали с таким напряжением сил, то это только потому, что проблема Эльзас-Лотарингии была для них только частью той большой политической программы, которую пишут на своем знамени иностранные политики Франции. В чем заключается эта большая программа? Ясно в том, чтобы раздробить Германию на ряд маленьких государств. Вот за что действительно боролась шовинистическая Франция - что, однако, не мешало ей на деле превратить свой собственный народ в ландскнехта интернационального еврейства.

Франция и действительно достигла бы этой своей цели, если бы, как на то в Париже вначале надеялись, вся борьба разыгралась на немецкой территории. Представим себе только на одну минуту, что кровавые сражения мировой войны разыгрывались бы не на Сомме, не во Фландрии, не в Артуа, не вокруг Варшавы и Нижнего Новгорода, Ковно, Риги и т.д., а разыгрывались бы в Германии на Руре, на Майне, на Эльбе, вокруг Ганновера, Лейпцига, Нюрнберга и т.д., - и тогда мы должны будем признать, что в таком случае раздробление Германии было бы вовсе не исключено. Большой вопрос, смогло ли бы наше молодое федеративное государство в течение четырех с половиной лет выдерживать такое испытание, которое оказалось по плечу Франции с ее единственным крупным центром - Парижем и с ее многовековой централизацией. Что эта величайшая борьба народов разыгралась вне границ нашего отечества, - в этом бессмертная заслуга нашей старой армии и великое счастье для всего нашего немецкого будущего. Я твердо убежден, что если бы это было не так, то мы теперь не имели бы уже Германии, а имели бы только кучку отдельных "немецких государств". С содроганием сердца думаю я часто, что такая перспектива была возможна. Только когда прикинешь умом, к чему все это могло бы привести, приходишь к выводу, что кровь наших павших друзей и братьев пролилась все-таки не совсем напрасно.

Цель, которую преследовала Франция войной, таким образом не осуществилась. В ноябре 1918 г. Германия, правда, потерпела молниеносное крушение. Однако в момент, когда внутри страны у нас разыгралась катастрофа, немецкие армии все еще стояли на территории враждебных государств, проникнув близко к их жизненным центрам. Первой заботой Франции в тот момент было не столько полное раздробление Германии, сколько вопрос о том, как бы поскорее освободить территории Франции и Бельгии от немецких армий. Первой заботой парижского правительства по окончании войны таким образом стало разоружение германских армий и отправление их как можно скорее в пределы Германии. Лишь во вторую очередь французское правительство могло подумать о том, как бы достигнуть тех целей войны, во имя которых и начата была вся борьба. Но в этом последнем отношении Франция была до известной степени парализована. Англия со своей точки зрения могла уже в этот момент считать, что она своих целей войны полностью достигла, ибо она добилась уже того, что Германия потеряла свое колониальное и торговое могущество и стала державой лишь второго ранга. Англия отнюдь не была заинтересована в том, чтобы совершенно уничтожить без остатка Германию, как единое государство. Напротив, Англия не могла не желать, чтобы в лице Германии на континенте все же остался достаточно сильный соперник Франции. Вот почему французскому правительству пришлось с помощью решительной политики в мирный период добиваться тех же целей, которые ставила война. Вот почему заявление Клемансо, что для него мир означает только продолжение войны, не было пустым словом.

Французы решили, что им остается только один путь: систематически и неуклонно они будут потрясать наше государство всякий раз, как к этому представится возможность. Постоянными требованиями все более окончательного разоружения Германии, с одной стороны, и грабительскими экономическими требованиями, с другой, французы систематически подкапываются под наше государственное единство. Чувство национальной чести в Германии постепенно отмирает и на этом фоне экономический гнет и вечная нужда могут повести к особенно опасным политическим последствиям. Если бы такой политический гнет и экономический грабеж продолжались 10-20 лет, то это должно было бы неизбежно погубить даже самый сильный государственный организм. И вот на этих путях цель, которую преследовала Франция войной, была бы тогда осуществлена.

Зимою 1922/23 гг. эти подлинные намерения Франции были уже до конца обнажены. Германии оставались только две возможности: либо наш государственный организм окажется настолько стойким, что зубы французов должны будут притупиться, либо мы решимся на активное сопротивление, воспользуемся для этого особенно убедительным поводом, перевооружим наш государственный корабль (что раньше или позже все равно неизбежно) и ударим против врага. Этот последний исход, разумеется, означал бы борьбу не на жизнь, а на смерть. Сохранить себе жизнь мы могли бы лишь в том случае, если бы нам удалось предварительно настолько изолировать Францию, что эта вторая война являлась бы уже не войной Германии против всего остального мира, а защитой Германии против Франции, ставшей угрозой для всего мира.

Так стоит вопрос. И я твердо убежден, что раньше или позже наступит именно этот второй случай. Никогда я не поверю, чтобы намерения Франции по отношению к нам могли измениться. Не поверю потому, что намерения эти в последнем счете вполне соответствуют интересам самосохранения французской нации. Если бы я сам был французом и величие Франции было бы мне, стало быть, столь же дорогим, сколь святым является для меня сейчас величие Германии, я в конце концов поступал бы так же, как поступает Клемансо. Франция постепенно теряет свое народонаселение; Франция теряет свои лучшие в расовом отношении элементы. При таких обстоятельствах вымирающая французская нация может сохранить свое значение на земле лишь в том случае, если Франции удастся раздробить Германию. Французская иностранная политика может тысячу раз меняться, но в конце концов самыми кружными путями она неизбежно придет все к тому же: план раздробления Германии не может не оставаться предметом ее самых страстных и заветных стремлений. И вот при таких обстоятельствах, по нашему мнению, совершенно неправильно думать, будто чисто пассивная тактика, направленная только на то, чтобы самим как-нибудь продержаться, при каких бы то ни было обстоятельствах может надолго оказаться целесообразной, раз Франция активно и неуклонно продолжает проводить свою линию. До тех пор пока вечный конфликт между Германией и Францией будет разрешаться нами только в форме обороны, он никогда на деле разрешен не будет. Результат может получиться только один: с каждым столетием Германия будет терять одну за другой все новые и новые позиции. Присмотритесь к тем изменениям, какие претерпели наши языковые границы с XII века, и вы убедитесь, как трудно рассчитывать на успех такой установки, которая стоила нам уже таких громадных потерь.

Нужно, чтобы Германия полностью и до конца поняла, что ее жизненная воля не должна ограничиваться только пассивной обороной.

Нужно понять, что мы должны наконец собрать все свои силы для активной борьбы с Францией, для последнего решительного боя. Нужно, чтобы мы, немцы, точно и ясно сформулировали те великие конечные цели, которые мы будем преследовать в этом бою. Только тогда сможем мы действительно довести дело до конца и прекратить вечную бесплодную борьбу между нами и Францией, стоившую нам столь многих жертв. Все это, разумеется, при том предположении, что в уничтожении Франции Германия увидит только средство, которое затем должно открыть нашему народу возможность завоевать себе новые территории в другом месте. Ныне мы имеем только 80 миллионов немцев во всей Европе! Нашу иностранную политику можно будет назвать правильной лишь в том случае, если в течение нескольких десятков лет на нашем континенте будет жить уже не менее 250 миллионов немцев и при том жить не в тесноте, как фабричные кули, работающие на другие государства, а как крестьяне и рабочие, взаимно дополняющие друг друга в творческом труде.

В декабре 1922 г. взаимоотношения между Германией и Францией снова обострились в угрожающей степени. Франция решила прибегнуть к новым чудовищным вымогательствам, и для этого ей понадобилось в виде залога захватить еще ряд других наших территорий. Раньше чем произвести очередной экономический грабеж Франции нужно было оказать на нас новое политическое давление. Чтобы легче покорить "непокорный" немецкий народ под новое ярмо, французы сочли необходимым захватить один из наиболее важных наших нервных узлов. Захват Рурского бассейна имел задачей не только окончательно сломить Германии хребет в моральном отношении, но и создать для нас такие хозяйственные затруднения, которые побудили бы нас взять на себя любые, хотя бы самые тяжелые обязательства. Согнуть или сломить Германию - такую задачу ставила себе Франция. И что же? Германия сначала согнулась, чтобы со временем окончательно сломиться!

В момент занятия французами Рурского бассейна судьба в сущности опять протянула немецкому народу свою руку, открыв нам известные возможности к возрождению. На первый взгляд занятие Рурского бассейна было для нас громадным несчастьем; но при ближайшем рассмотрении оказалось, что это событие, в сущности говоря, таило в себе многообещающую возможность - раз навсегда положить конец всем страданиям немецкого народа.

Занятие Францией Рурского бассейна впервые действительно привело к внутреннему отчуждению между Англией и Францией. Это событие вызвало недовольство не только в кругах британской дипломатии, которая и вообще всегда относилась к союзу с Францией с холодным расчетом, но и в широчайших кругах английского народа. Хозяйственные круги Англии были особенно недовольны этим происшествием и почти не скрывали того, что они чрезвычайно встревожены новым, совершенно невероятным усилением французских позиций на континенте. Ведь Франция получала благодаря занятию Рурского бассейна такую военную позицию в Европе, которой не имела раньше и сама Германия. Но мало того, Франция получала еще благодаря этому такие могущественные экономические позиции, которые почти обеспечивали ей положение монополиста. Франция получала теперь в свои руки самые крупные угольные шахты и железные рудники во всей Европе. Это придавало Франции громадное могущество, ибо все знали, что Франция в отличие от Германии всегда привыкла вести очень активную иностранную политику. А что касается военных доблестей французов, то в ходе мировой войны Франция опять напомнила всему миру, что сражаться она умеет. После того как Франция заняла угольные бассейны Рура, Англия неизбежно должна была почувствовать, что все успехи, достигнутые ею в ходе мировой войны, начинают улетучиваться, как дым. Победителем в действительности оказывался маршал Фош, а вовсе не британская дипломатия со всем ее трудолюбием и энергией.

В Италии тоже переменилось против Франции настроение, которое со времени окончания войны и без того было не очень розовым. Теперь неприязнь уступила место настоящей ненависти. Приближался тот великий исторический момент, когда вчерашние союзники могли назавтра превратиться в настоящих врагов. К сожалению у нас не повторилось то, что мы видели на Балканах, когда союзники во второй балканской войне внезапно оказались по разные стороны баррикады. Если у нас дело обернулось не так, то это потому, что у Германии не оказалось своего Энвера-паши, но зато оказался рейхсканцлер Куно.

Захват французами Рура открывал нам благоприятные перспективы не только в области внешней, но также и в области внутренней политики. Значительная часть нашего народа, которая до сих пор под влиянием лживой прессы верила в то, будто Франция все еще является поборницей прогресса и свободы, теперь освободилась от этого обмана. Весною 1923 г. повторилось нечто похожее на июльские дни 1914 года. Все мы хорошо помним, как к моменту начала войны мечта об интернациональной солидарности народов внезапно улетучилась из голов немецких рабочих. Все мы помним, что немецкие рабочие стали тогда в общие ряды, чувствуя, что только при сплочении наших сил мы не падем жертвою более сильного врага. Нечто подобное могло повториться и в момент занятия Рурского бассейна французами.

Когда французы начали осуществлять свою угрозу и сначала робко и осторожно стали продвигать свои полки на наши территории, для Германии пробил великий решающий час. Настроение в Германии менялось с минуты на минуту. И если бы в этот момент наш народ сумел претворить эти настроения в серьезные действия, то Рурский бассейн смог бы стать для Франции тем, чем в свое время стала Москва для Наполеона. Для Германии создались только две возможности: либо покориться судьбе и подчинится всем требованиям, либо приковать взгляд всей Германии к горящим горнам и дымящим печам Рура и вызвать во всем нашем народе пламенную волю раз навсегда покончить с этим позором и лучше взять на себя все ужасы временной борьбы, чем бесконечно сносить ожидающие нас ужасы, покорно подставляя спину.

Тогдашнему рейхсканцлеру Куно принадлежит сомнительная честь открытия третьего пути, а буржуазным партиям Германии принадлежит еще более сомнительная честь - что они устремились по этому третьему пути и объявили его чуть ли не гениальным. Но давайте сначала остановимся еще вкратце на втором пути. Заняв Рурский бассейн, Франция самым очевидным образом нарушила Версальский договор. Франция тем самым поставила себя во враждебные отношения к целому ряду держав, в свое время гарантировавших Версальский договор, и в особенности к Англии и Италии. Франция не могла теперь рассчитывать больше на какую бы то ни было поддержку со стороны этих государств целям ее эгоистического грабительского похода. Франции оставалось только на свой собственный страх и риск довести до счастливого исхода предпринятую ею авантюру - ибо вначале занятие Рура было только авантюрой.

Если бы у нас в Германии к тому времени существовало действительно национальное правительство, у него оставалась бы только одна дорога - дорога чести. Разумеется, мы не могли тогда с самого начала оказать вооруженное сопротивление Франции. Но надо было прежде всего понять, что вступать в переговоры, не имея за собою никакой реальной силы, было и смешно и бесплодно. Не имея возможности оказать активное сопротивление, было нелепо становиться на ту точку зрения, что "мы-де ни в какие переговоры не вступаем". Но еще куда более бессмысленно было начинать переговоры, не создав себе предварительно никакой реальной силы.

Мы отнюдь не говорим, что в тогдашней обстановке мы могли помешать занятию Рурского бассейна при помощи военных мероприятий. Только безумец мог бы посоветовать такие шаги. Однако одно мы могли сделать: мы должны были воспользоваться тем впечатлением, какое произвел факт захвата Рурского бассейна, и пока Франция осуществляла свой план, мы могли и должны были, не считаясь с версальскими запретами (поскольку Франция сама разорвала Версальский договор), создать себе ту военную силу, которая составила бы позднее реальный аргумент наших представителей на будущей конференции. Ведь с самого начала было ясно, что раньше или позже судьбы захваченного Францией бассейна будут решаться на той или другой конференции. Неужели трудно было догадаться, что если мы пошлем на такую конференцию даже самых гениальных представителей, они все равно ничего не сумеют достичь, если за ними не будет реальной силы?

Слабенький портняжка не может успешно состязаться с атлетом. Раз наши уполномоченные являются на конференцию совершенно безоружными, ясно, что они не выйдут из состязания с какими бы то ни было достижениями. Разве не позором являлись все те комедии, которые разыгрывались на пресловутых конференциях, начиная с 1918 г.? Нас приглашали на ту или другую конференцию и издевательски предъявляли нам уже заранее приготовленные решения. Нам предоставлялось поговорить об этих решениях, но все знали, что разговоры напрасны и что мы должны будем в конце концов подчиниться продиктованной воле. Разве эти позорные комедии, разыгравшиеся перед лицом всего мира, не были недостойны? Представителями на эти конференции мы всегда посылали людей средних и заурядных. Ллойд-Джордж не был неправ, когда он однажды грубо издевательски заметил, что "немцы не умеют выбрать себе даже умных вождей и представителей" (слова эти были сказаны по адресу нашего тогдашнего рейхсканцлера Симона). Однако мы должны заметить, что если бы мы даже посылали на эти конференции настоящих гениев, то при нашей безоружности и при той стальной воле, которую обнаруживали враги, мы все равно ничего не могли бы достигнуть.

Но если бы весною 1923 г. Германия захотела воспользоваться занятием Рурского бассейна, как поводом для воссоздания своей военной силы, она прежде всего должна была бы дать нашей нации духовное оружие в руки; она должна была бы прежде всего укрепить волю немецкого народа и уничтожить тех, кто систематически разлагает нашу национальную силу.

Всякая мысль о действительном сопротивлении Франции была бы чистейшей бессмыслицей, если тут же не объявить непримиримую борьбу против тех, кто 5 лет тому назад нанес нашей армии удар с тыла и помешал ей победоносно закончить борьбу на фронтах. Только буржуазные дурачки могли додуматься до той невероятной идеи, будто марксизм теперь стал чем-то другим и будто в тех канальях, которые в 1918 г. совершенно хладнокровно растоптали ногами два миллиона трупов, теперь в 1923 г., после того как они забрались на правительственные кресла, внезапно проснулась национальная совесть и т.п. Но наша буржуазия, как это ни невероятно, носилась именно с этой бессмысленной идеей. По ее расчетам прежние изменники теперь внезапно должны были превратиться в бойцов за немецкую свободу!

На деле господа марксисты об этом конечно и не помышляли. Как гиена добровольно не расстанется с падалью, так марксист не перестанет предавать родину. Обыкновенно в таких случаях приводят то возражение, что ведь многие немецкие рабочие в свое время охотно отдали свою жизнь за дело Германии. Глупейшее возражение! Немецкие рабочие - конечно! Но не интернациональные марксисты! Если бы немецкие рабочие в 1914 г. по своим убеждениям оказались марксистами, то мы проиграли бы войну уже спустя три недели. Германия потерпела бы тогда крушение еще раньше, чем первый наш солдат перешел бы чужую границу. Нет, тот факт, что немецкий народ в 1914 г. оказался еще способным к борьбе, свидетельствовал только о том, что язва марксизма не успела еще проникнуть слишком глубоко. Но именно в той мере, в какой в дальнейшие месяцы и годы немецкий рабочий и немецкий солдат опять начали возвращать свои симпатии марксистским вождям, дело Германии становилось все хуже.

Если бы в начале войны мы решились задушить ядовитыми газами 12-15 тысяч этих еврейских вожаков, губящих наш народ, как гибли впоследствии от ядовитых газов сотни тысяч лучших наших немецких рабочих различных профессий на фронтах, - тогда миллионные жертвы, принесенные нами на полях войны, не оказались бы напрасными. Напротив, если бы мы вовремя устранили бы каких-нибудь 12 тысяч мошенников, то этим мы быть может спасли целый миллион честных немцев, жизнь которых в будущем принесла бы ценнейшие плоды нашей родине. Однако наша буржуазная "государственная мудрость" и тут показала себя в обычном свете. Буржуазные государственные деятели хладнокровно, не моргнув глазом, отправляли на поля смерти миллионы и миллионы немцев, но покончить с 10-12 тысячами изменников, спекулянтов, ростовщиков и обманщиков - на это их не хватило. Жизнь этих негодяев в их глазах являлась национальной святыней, во всяком случае чем-то неприкосновенным. Поистине не знаешь, чему больше удивляться в этом буржуазном мире, - тупости, слабости и трусости или насквозь прогнившим "убеждениям". Класс этот действительно обречен судьбою на гибель; жаль только, что класс этот тянет за собою в пропасть целый народ.

В 1923 г. мы стояли перед повторением той же ситуации, что и в 1918 г. К какой бы форме сопротивления Германия ни решилась прибегнуть, все равно первой предпосылкой успеха являлось - уничтожить марксистский яд в нашем народном организме. С моей точки зрения первейшей задачей всякого действительно национального правительства Германии в тот момент являлось - прежде всего найти те силы, которые решились бы объявить истребительную войну марксизму. Этой силе надо было прежде всего очистить дорогу. Подлинно национальное правительство не могло видеть свою задачу в том, чтобы по-прежнему повторять глупую фразу о "тишине и спокойствии" в момент, когда внешний враг наносил отечеству уничтожающий удар, а внутренний враг продолжал свою подрывную работу внутри страны на каждом шагу. Нет, подлинно национальное правительство в такой обстановке искало бы беспорядка и беспокойства, лишь бы только в этой беспокойной обстановке народу действительно удалось окончательно посчитаться со своими смертельными марксистскими врагами. Раз правительство не сделало этого, то всякая мысль о каком бы то ни было сопротивлении являлась чистейшим безумием.

Покончить такие счеты, имеющие действительно всемирно-историческое значение, никогда конечно нельзя по схеме наших тайных советников или наших старых министров с искушенными душами. Такие вещи делаются в борьбе и только в борьбе, ибо борьба есть вечный закон нашей жизни на земле. Германия должна была отдать себе отчет в том, что из самых кровавых гражданских войн зачастую рождается здоровый стальной народный организм, между тем как искусственно взлелеянный мир очень часто приводит к гниению и злокачественному разложению. Судьбы народа нельзя разрешать в лайковых перчатках. Главная задача в 1923 г. заключалась в том, чтобы самым жестоким образом задушить марксистскую ехидну, систематически разъедающую силы нашего народа. Если бы это удалось, тогда и только тогда можно было сказать, что подготовка активного сопротивления Франции действительно имеет смысл.

Напрасно старался я тогда убедить по крайней мере так называемые национальные круги в том, что на карту поставлено сейчас все будущее и что если мы повторим теперь ошибки 1914 г., то неизбежно повторится также и развязка 1918 г. Напрасно спорил я с людьми до хрипоты. Я умолял, чтобы нам дали возможность открыто сразиться с марксистами и тем очистить дорогу. Но люди были глухи. Все они, включая тогдашнего шефа наших военных сил, изображали дело так, будто они знают другую, лучшую дорогу. Прошло немного времени, и они конечно кончили капитуляцией - страшнейшей из капитуляций всех времен.

Всеми фибрами своей души понял я тогда, что миссия немецкой буржуазии закончена и что она неспособна больше разрешить ни одной крупной задачи. Тогда мне стало совершенно ясно, что все эти буржуазные партии спорят с марксистами только из соображений конкуренции, а на самом деле всерьез уничтожить марксизм не хотят. Все они внутренне давно уже примирились с той мыслью, что отечество умерло. Их действиями руководило одно только желание - принять соответствующее участие в поминках. Только из-за этого способны были они еще вести "борьбу".

Я должен открыто признать, что именно в эту пору я проникся особенно глубоким уважением к тому великому человеку, который в горячей любви к своему народу не стал мириться с внутренними врагами Италии, а решил добиться и добился уничтожения этого врага всеми средствами и на всех путях. Муссолини завоевал себе выдающееся место среди самых великих людей человечества именно своею решимостью не делить своей власти над Италией с марксистами. Уничтожив интернационализм, Муссолини спас свое отечество от марксистской опасности.

Как жалки наши ничтожные государственные карлики, по сравнению с этим действительно великим деятелем! Как противно слышать, когда эти политические нули самым невоспитанным образом грубят человеку, который стоит в тысячу раз выше их! И как больно сознавать, что все это происходит в стране, во главе которой еще полвека тому назад стоял такой вождь, как Бисмарк!

Ввиду таких настроений буржуазии и ввиду того, что правительство решило пощадить марксистов, судьба какого бы то ни было активного сопротивления в Руре была в 1923 г. предрешена заранее. Вести борьбу против Франции, имея в своих собственных рядах смертельных врагов, было бы чистейшим безумием. Показная борьба, которую тогда предприняли, была чистейшим фокусничеством. Она предназначена была только несколько удовлетворить националистические элементы Германии, успокоить "кипящую народную душу" и попросту обмануть малоискушенных. Если бы эти господа всерьез верили в то, что они делают, они не могли бы не донять что сила народа прежде всего не в его оружии, а в его воле к борьбе, и что раньше чем побеждать внешнего врага, необходимо уничтожить врага внутреннего. Иначе горе тому народу, который не одержал победы уже в первый день борьбы. Если внутренний враг не уничтожен, то как только на горизонте обнаружится первая тень возможного поражения во внешней борьбе, внутренний враг подымает голову, разложит нашу собственную силу и поможет внешнему врагу окончательно победить нас.

Уже весною 1923 г. было совершенно ясно, чем все это кончится. Пусть не говорят нам, что военный успех нашей борьбы против Франции стоял под большим вопросом. Если бы результатом германского подъема и нашего выступления против захвата французами Рурского бассейна было только уничтожение марксистов внутри Германии, то и то можно было бы сказать, что успех склонился на нашу сторону. Если бы Германия была освобождена от этих смертельных врагов всего ее существования и всего ее будущего, то такая Германия представляла бы силу, которой никто в мире не смог бы уже задушить. В тот день, когда Германия сломит марксистов, она в действительности сбросит свои цепи навсегда. Ибо никогда в истории враг не побеждал нас своими собственными силами, всегда мы гибли только благодаря своим собственным грехам, благодаря преступным усилиям врагов в наших собственных рядах.

Тогдашнее немецкое правительство не нашло в себе сил для этого героического акта. Из этого с неизбежностью вытекло то, что ему пришлось пойти по первому пути, т. е. предоставить все ходу вещей, не предпринимая ровным счетом ничего.

Но этого мало. Небо подарило еще нашему народу в тот момент "великого" государственного деятеля, г. Куно. Человек этот ни по профессии, ни тем более от рождения не был государственным деятелем или политиком. Это был совершенно случайный человек, оказавшийся подходящим только для определенных надобностей. По сути это был простой коммерсант. И именно это последнее обстоятельство стоило Германии особенно дорого, потому что этот политиканствующий купец и к большим вопросам политики подошел именно как к коммерческому предприятию.

Франция заняла Рурский бассейн. Чем богат этот бассейн? Углем! Значит, Франция заняла Рурский бассейн ради угля. Так рассуждал этот "государственный" деятель. И вот г. Куно набрел на "гениальную" мысль: сорганизовать забастовку, дабы французы не могли получить угля. Все предприятия французов, рассуждал Куно, окажется тогда нерентабельным и в один прекрасный день французы сами очистят нам Рурский бассейн. Приблизительно таков был ход мыслей этого "выдающегося", "национального" "государственного деятеля", выступавшего тогда с речами к "своему народу" в Штутгарте и в ряде других мест, причем народ со счастливой миной выслушивал глубокомысленные открытия своего "вождя".

Но для того, чтобы организовать стачку, необходимо было конечно обратиться к марксистам, ибо участвовать в стачке должны были ведь рабочие. Раз это так, то надо было создать единый фронт рабочих со всеми остальными немцами. Ну, а рабочий в представлении такого буржуазного государственного деятеля всегда отождествляется с марксистом. Надо было видеть восторженные физиономии буржуазных политиков, когда они выслушивали этот гениальный лозунг "вождя". Куно в их глазах был величайшим национальным деятелем, прямо гением. Наконец-то они получили того "вождя", которого они все время искали! Мост к марксистам был построен, "национальные" мошенники теперь с удобством могли драпироваться в тогу патриотизма, на деле протягивая руку интернациональным изменникам отечества. Господа марксисты конечно охотно пошли навстречу такой тактике. Г-ну Куно марксисты нужны были для того, чтобы он мог создать свой "единый фронт", а марксистским вожакам нужен был г. Куно потому, что через него можно было добыть деньжонок. Вот почему обе стороны могли быть довольны. Куно добился своего "единого фронта", состоявшего, с одной стороны, из национальных болтунов, а с другой из антинациональных мошенников. А интернациональные обманщики могли теперь за государственный счет выполнять свою "высокую" миссию разрушения национального хозяйства, получая за это теперь специальную оплату из государственной казны. Идея спасти нацию при помощи оплаченной всеобщей стачки была поистине бессмертной идеей. Еще более бессмертен был этот лозунг, встреченный с энтузиазмом всеми, вплоть до самых равнодушных к политике невежд.

Что народ нельзя освободить при помощи просьб и унижений, это было уже более или менее общеизвестно. Но что народа нельзя освободить и при помощи бездельной стачки, это предстояло еще доказать на специальном историческом примере г-ну Куно. Если бы вместо призыва к оплаченной стачке г. Куно призвал тогда немцев проработать сверхурочно в пользу нации всего каких-нибудь два часа, то все это мошенничество с "единым фронтом" рассеялось бы как дым уже на третий день. Народы освобождаются не при помощи безделия, а при помощи тяжелых жертв.

Такое пассивное сопротивление, конечно, не могло продолжаться долго. Только совершенно чуждый военному делу человек мог вообразить, будто такие смешные средства могут заставить удалиться армии оккупантов. А какое же в самом деле другое назначение могла иметь подобная "акция", стоившая миллиарды и в корне подорвавшая денежную систему страны?

Когда французы убедились, что все сопротивление немцев сводится только к этим смешным мероприятиям, они совершенно успокоились и стали устраиваться в Рурском бассейне, как дома. В свое время мы сами показали французам образцы того, как приводить к спокойствию гражданское население оккупированных территорий, если это население начинает причинять серьезные неприятности оккупационным властям. Девять лет тому назад мы ведь очень быстро справились с партизанскими бандами бельгийцев и довольно легко убедили бельгийское гражданское население в том, что при наличии оккупационных немецких отрядов на бельгийской территории ему очень опасно связываться с партизанами. Если бы пресловутое пассивное сопротивление действительно показалось сколько-нибудь опасным Франции, ее оккупационные армии в течение нескольких дней с легкостью положили бы ужасный конец всему этому ребяческому предприятию.

Казалось бы прежде всего необходимо было поставить себе вопрос: а что мы будет делать, если наше пассивное сопротивление действительно подействует на нервы противника и он решится прибегнуть к кровавой физической расправе? Будем ли мы и тогда оказывать дальше сопротивление? Если да, то мы так или иначе должны решиться пойти навстречу самым тяжким кровавым преследованиям. В этом случае мы приходим к тому же, к чему пришли бы при активном сопротивлении, т. е. к необходимости настоящей борьбы. Какое бы то ни было пассивное сопротивление имеет внутренний смысл лишь тогда, если за ним стоит решимость в случае надобности прибегнуть и к открытой борьбе или по крайней мере к прикрытой партизанской войне. Чтобы такая борьба была серьезной, нужна уверенность в возможности успеха. Осажденная крепость, потерявшая надежду на то, что ей удастся прогнать осаждающих, уже тем самым на деле сдалась неприятелю, в особенности, если противник обещает осажденным сохранить жизнь. Тогда эту приманку осажденные всегда предпочтут смерти, которая ожидает их в случае продолжения сопротивления. Стоит только окруженную врагами крепость лишить веры в то, что ей придут на помощь и освободят, как сила осажденных тем самым уже сломлена.

Вот почему пассивное сопротивление в Руре могло быть успешным и вообще имело какой бы то ни было смысл лишь в том случае, если бы мы в то время готовили фронт активной борьбы. В этом случае народ наш мог бы сделать чудеса. Если бы каждый немец в оккупированных частях знал, что родина готовит армию в 80 или 100 дивизий, тогда путь французских оккупационных войск действительно не был бы устлан розами. Люди бывают склонны приносить жертвы лишь тогда, когда они могут действительно ждать успеха, а не тогда, когда бесцельность этих жертв очевидна.

Перед нами был классический случай, когда мы, национал-социалисты, должны были самым решительным образом высказаться против подобного национального лозунга, И мы исполнили свой долг. В эти месяцы я лично подвергся многочисленным нападкам со стороны людей, национальные убеждения которых представляли собою только некую смесь явной глупости и пустых фраз. Все эти господа кричали только потому, что их чувство приятно щекотало сознание безопасности патриотических криков в данной обстановке. Этот жалкий единый фронт я считал смешной нелепостью. История показала, что я был совершенно прав.

Когда кассы профсоюзов достаточно наполнились за счет даяний г-на Куно и когда пассивное сопротивление подошло к той грани, за пределами которой надо было решиться от простого ничегонеделания перейти к активному нападению, красные гиены внезапно дезертировали из общенационального стада баранов и еще раз показали себя тем, чем они всегда были. Покрыв свою голову позором, г. Куно вернулся к своим торговым кораблям; Германия же приобрела еще один ценный урок и потеряла еще одну большую надежду.

До самого конца лета многие наши офицеры (это были во всяком случае не худшие элементы) в душе все еще не верили, что возможен такой позорный исход всего начинания. Все они надеялись, что если нельзя открыто вооружаться, то Германия по крайней мере втихомолку сделает все необходимые приготовления, дабы это новое нападение Франции превратить в поворотный пункт германской истории. В наших рядах тоже было немало людей, которые продолжали возлагать некоторые надежды по крайней мере на войско. И это убеждение было настолько прочно, что оно оказывало немалое влияние на поведение и особенно на занятия большой части нашей молодежи.

Затем наступил момент позорного крушения. Теперь все убедились, что миллиарды денег были выброшены зря и что тысячи и тысячи молодых немцев, которые были достаточно глупы, чтобы взять всерьез обещания руководителей государства, погибли напрасно. Чудовищно позорная капитуляция вызвала взрыв возмущения со стороны несчастного народа, убедившегося в том, что его предали. В это именно время в миллионах голов созрело прочное убеждение, что спасти положение может только радикальнейшее устранение всей господствующей системы.

В этот момент бесстыдное предательство интересов отечества было очевидно для всех; а с другой стороны, стало очевидно, что создавшееся экономическое положение неизбежно обрекает наш народ на медленную голодную смерть. Вся обстановка созрела, как никогда. Она повелительно требовала именно радикального решения вопроса. Всем было ясно теперь, что современное германское государство растоптало ногами всякую веру во все святое, что оно надсмеялось над правами своих граждан, что оно обмануло миллионы своих самых преданных сыновей, украв у других миллионов своих граждан последнюю копейку. Всем было ясно, что такое государство не может рассчитывать ни на что другое, кроме как на ненависть со стороны своих граждан. Эта накопившаяся ненависть к губителям народа требовала выхода. Я лучше всего обрисую тогдашние настроения, процитировав здесь заключительный отрывок из моей собственной речи на большом судебном процессе весною 1924 г.

"Мы совершенно спокойно относимся к приговору, который вынесут нам судьи нынешнего государства. Недалеко время, когда история, эта богиня высшей справедливости и действительной правды, с улыбкой разорвет ваш приговор и будет считать нас целиком и полностью оправданными".

Но история кроме того еще потребует к суду тех, кто ныне стоит у власти и пользуется ею, чтобы топтать ногами закон и право: она потребует к суду тех, кто привел наш народ к пропасти, тех, кто в годину несчастья родины интересы своего собственного "я" ставит выше, нежели жизнь общества.

Я не буду распространяться здесь о тех событиях, которые привели к 8 ноября 1923 г. и предопределили этот исход событий. Я не делаю этого потому, что не вижу в этом никакой пользы для будущего и считаю это совершенно бесцельным для данного момента. К чему бередить едва зажившие раны? К чему окончательно пригвождать тех людей, которые в глубине души своей, быть может, также полны любви к своему народу, но не поняли нас и не сумели пойти с нами по одной дороге!

Перед лицом общего громадного несчастья нашей родины я не хочу оскорблять тех, кто быть может в свое время все-таки примкнет к единому фронту немцев и покажет себя подлинным сыном немецкого народа. Ибо я знаю, что придет пора, когда даже те, кто был нам враждебен эти дни, благоговейно преклоняться перед памятью наших друзей, пожертвовавших жизнью в интересах нашего отечества.

Я посвятил первую часть моего сочинения восемнадцати погибшим героям. В заключительных строках второй части своего сочинения я хочу еще раз напомнить великие образы этих людей и сказать всем сторонникам и борцам нашего учения, что они должны идти по стопам этих героев, пожертвовавших собою в полном сознании величия наших целей. Эти герои послужат примером всем поколебавшимся, всем ослабевшим.

Их дела зовут каждого из нас к исполнению долга, как умели выполнить свой долг до самого конца эти передовые бойцы. К этим героям причисляю я также и того лучшего человека, кто сумел послужить делу возрождения нашего народа как поэт и как мыслитель и в последнем счете так же как боец. Его имя - Дитрих Эккарт.

Заключение

9 ноября 1923 г. на четвертом году своего существования германская национал-социалистическая рабочая партия была запрещена и распущена во всей Германии. Ныне в ноябре 1926 г. партия наша опять существует свободно и стала сильной, как никогда до сих пор.

Движению нашему не смогли повредить никакие преследования его вождей, никакая клевета, никакая напраслина. Из всех преследований оно выходило все более и более сильным, потому что идеи наши верны, цели наши чисты и готовность наших сторонников к самопожертвованию - вне всякого сомнения.

Если в атмосфере нынешней парламентской коррупции мы сумеем все больше углублять нашу борьбу, если мы сумеем стать олицетворением идеи расы и идеи личности, то мы с математической точностью неизбежно придем к победе. И если вся Германия сорганизуется на этих же началах и усвоит себе те же самые принципы, она неизбежно завоюет себе достойное положение на земле.

То государство, которое в эпоху отравления рас посвятит себя делу совершенствования лучших расовых элементов на земле, раньше или позже неизбежно овладеет всем миром.

Пусть не забывают этого сторонники нашего движения никогда. Перед лицом этой великой цели никакие жертвы не покажутся слишком большими.

Дата добавления: 2015-07-15