Глава 2 Галеонные фигуры

Единственным, что скрашивало положение Алли Джонсон, привязанной к передку паровоза, был великолепный обзор. Особенно поражали её роскошные закаты. Даже в Междумире, где живые краски казались мутными и расплывчатыми, небеса не теряли свой ошеломляющей величественности; закат окрашивал увядающую ноябрьскую листву всех деревьев – и живых, и мёртвых, в цвета пламени. А потом на землю спускались голубые сумерки. Это зрелище наводило Алли на мысль: а не существуют ли облака, звёзды и солнце в обоих мирах одновременно? Уж луна-то точно светит одинаково как живым, так и мёртвым.

«Нет, не мёртвым!» – напомнила себе Алли. – Заблудившимся между жизнью и смертью...»

Вообще-то Алли была гораздо ближе к живым, чем большинство обитателей Междумира. Это делало её особенно ценной, особенно опасной.

И поэтому она теперь была привязана к передку призрачного поезда.

Правда, в настоящий момент обзор оставлял желать лучшего. Всё, что она видела – это лишь главный вход в деревянную церковь. Он, пожалуй, показался бы ей красивым и достойным восхищения... если бы не находился в футе от её носа.

Поезд стоял у церкви уже много часов, и всё это время Милос, Спидо и группа других, самых лучших и сметливых ребят из числа подопечных Мэри Хайтауэр, решали, что же им делать.

Сама Мэри дать никаких ценных рекомендациий не могла.

Перманентно истекающий водой Спидо (он так и ходил в тех самых мокрых плавках, в которых умер), отличался умением предлагать наиболее трудоёмкие решения возникающих на их пути проблем.

– Мы могли бы осадить поезд назад и найти другую мёртвую ветку, в обход.

Дело в том, что поезд-призрак мог двигаться только по тем путям, которые в живом мире больше не существовали.

Милос, их главарь в отсутствие Мэри, покачал головой.

– Мы и так потратили массу времени, пытаясь найти путь, который не заканчивался бы тупиком. Каковы шансы, что нам вот так просто удастся найти ещё один?

Он разговаривал на немного выспреннем английском с едва заметным русским акцентом, который Алли когда-то находила очаровательным.

– Почему бы вам просто не махнуть на всё рукой? – издевательски предложила Алли, положение которой позволяло ей подобные выпады. – Ведь ты, Милос, уже должен бы привыкнуть, что за что ни берёшься – вечно садишься в лужу. Ты в этом деле спец.

Тот злобно уставился на неё.

– А может, нам просто пойти напролом, – процедил он, – используя твою физиономию в качестве тарана?

Алли пожала плечами.

– Да пожалуйста, – сказала она, зная, что ничто в Междумире не сможет нанести ей физический ущерб. – Мне бы просто очень хотелось взглянуть на твою собственную физиономию, когда поезд сойдёт с рельсов и провалится под землю.

Милос крякнул с досады, поняв, что она права. В обычном мире если ударить деревянное строение чем-нибудь очень увесистым, то оно рассыплется, и поезд спокойненько проследует сквозь обломки. Но здесь не был обычный мир. Церковь перешла в Междумир, а всё, что оказывается здесь, невозможно разбить – разве что само назначение вещи в том, чтобы быть разбитой. Ничто нельзя уничтожить, если только предмет не был создан специально для уничтожения. Так что действительно – если поезд врежется в церковь, то он попросту сойдёт с рельсов, поскольку память церкви, хранящая здание именно на этом месте, по всей видимости, гораздо сильнее любого поезда, даже несущегося с огромной скоростью.

– Да как она вообще сюда попала, эта церковь? – кипятился Спидо.

Будучи машинистом, он имел одну и только одну цель: поезд должен двигаться! Любое препятствие он воспринимал как личное поражение, что типично для подростка, которому всего тринадцать лет. Милос, перешедший в вечность в шестнадцать, относился к подобным вещам спокойнее. И всё равно, Алли втайне радовалась: каждая возникавшая в их делах проблема, похоже, выставляла Милоса в невыгодном свете. Для того, чтобы быть хорошим руководителем, одной харизмы мало.

– Она попала сюда, – сдержанно объяснил Милос, – потому что её построили и снесли ещё до того, как проложили рельсы.

– Ну и? – буркнул Спидо, которому вечно не хватало терпения ничего осмыслить. – Почему она у нас на пути?

Милос вздохнул. Вместо него ответила Алли:

– Потому, гениальный ты наш, что если в живом мире разрушают две вещи на одном и том же месте, и обе переходят в Междумир, нам приходится иметь дело с обеими.

– А тебя кто спрашивает?! – огрызнулся Спидо.

– Но она права, – признал Милос. – Мэри называет это взаимозатыком.

– Как же. Взаимозаскоком это надо было назвать, – съязвила Алли. – Это у Мэри такой заскок – понапридумать идиотских слов, лишь бы казаться умнее, чем есть на самом деле.

Спидо воззрился на неё с ненавистью.

– Ещё одно слово про мисс Мэри – и переедешь на новое место – внутрь парового котла!

– Ой, засохни, – ответствовала Алли, чем вывела вечно мокрого Спидо из себя ещё больше – по понятной причине. Девушку бесило то, что Мэри, эта самозваная спасительница заблудших детских душ, вознеслась в ранг богини благодаря самому факту своего отсутствия. Что же касается взаимозатыка, то Алли в своих странствиях встречала множество примеров этого явления. Наиболее странным была школа из пятидесятых годов двадцатого столетия, построенная на месте бывшего форта времён Войны за независимость. Школа сгорела и отправилась в вечность, в результате чего получилось дикое смешение кирпича и камня, классных комнат и казарм. В Междумире оба сооружения находились на одном и том же месте, сросшись друг с другом самым причудливым образом.

Всё указывало на то, что здесь им приходится иметь дело с тем же явлением: фундамент церкви и железнодорожная колея срослись друг с другом. Непреодолимый тупик.

Алли, однако, знала кое-что, о чём Милос со Спидо не подозревали, и если она правильно разыграет свою партию, ей, возможно, удастся выговорить себе свободу.

– Я знаю, как нам объехать церковь, – сказала она.

Спидо решил, что она опять измывается над ними, но Милос знал её достаточно хорошо, чтобы понять: Алли никогда не ляпает языком просто так. Он забрался на буфер и втиснулся между паровозом и церковью, оказавшись, таким образом, совсем близко к Алли, настолько близко, что теперь мог даже, пожалуй, ударить её. Но девушка знала – он не станет так поступать. Несмотря ни на что, Милос всё же был джентльменом. По крайней мере, до известных пределов.

– И каковы твои соображения? – спросил он.

– А с какой радости мне ими делиться?

– В нашем положении сотрудничество весьма полезно, да?

Вот! Именно это Алли и надеялась услышать.

– Да она только морочит нам голову! – проворчал Спидо, но Милос не обратил на него внимания и пригнулся к ней поближе, так чтобы Спидо не услышал их разговора. – Я не могу освободить тебя, – прошептал он. – Ты представляешь собой слишком большую угрозу.

– Пусть так, но зачем держать меня привязанной к паровозу?

– Это ради твоей же безопасности, – ответил Милос. – Детишки Мэри жаждут найти козла отпущения. Им очень нужно видеть, что ты наказана. А поскольку мы в Междумире, то, принимая во внимание, что здесь никому нельзя причинить боль, твоё наказание выглядит куда более суровым, чем есть на самом деле. Фактически, – прибавил Милос, – я тебе завидую. Для тебя это путешествие на запад – просто увеселительная поездка по сравнению с моими заботами.

– Есть вещи похуже боли, – возразила Алли, думая о том унижении, которое ей приходилось выносить в качестве галеонной фигуры на паровозе.

– Как насчёт вот этого? – предложил Милос. – Если ты действительно окажешь нам помощь, я переведу тебя в более комфортабельную тюрьму.

– Сначала отвяжи меня, а потом будем разговаривать.

Милос улыбнулся.

– Не дождёшься.

Алли улыбнулась в ответ.

– Попытка не пытка.

Она хорошо знала Милоса: тот был тщеславен и эгоистичен, и его совесть замолкала, когда того требовали его интересы, но и у него был моральный кодекс, если это можно так громко назвать. Он был человеком слова. Вот странно: Алли чувствовала, что по-прежнему может доверять ему – даже после всех его ужасных деяний.

– С этого места я вижу много всего интересного, – сказала она. – Такого, чего никто из вас видеть не может. – Она сделала эффектную паузу и растянула её подольше – пусть потерзаются. Потом добавила: – Когда поезд въехал в эту долину, я кое-что заметила. Примерно милю назад.

– Что ты заметила? – спросил Милос.

– Если ты меня не развяжешь, тебе придётся выяснить это самому.

– Очень хорошо, – ответил Милос. – Нам всё равно некуда торопиться. Сами докопаемся, что ты там увидела. – Он бросил взгляд на чистый белый фасад церкви у них перед носом. – А пока наслаждайся видом.

И с этими словами он устремился прочь от Алли. Он не позволит ей манипулировать собой! Как-никак, узницей была она, а не он – хотя в нём росло ощущение, будто связаны как раз его руки.

Вокруг него уже носились десятки малышей – они высыпали из вагонов и предавались своим обычным занятиям: кто играл в прятки, кто в пятнашки; они всё время двигались достаточно быстро, чтобы не проваливаться сквозь живую землю. Кое-кто из девочек выбрался на крыши вагонов и прыгал там через скакалку; другие ребята устроились под вагонами и играли в карты. Все знали, что они застряли здесь надолго – скорее всего, на несколько недель.

Конечно, они в любой момент могли бросить поезд и продолжать путешествие пешком, но Милос решил, что это не будет умно. Поезд был их крепостью, он мог защитить их от любых поджидающих на пути опасностей. И хотя после того, как они пересекли Миссисипи, им не попался ни единый послесвет, это ещё не значило, что они вообще здесь не водятся.

За те недели, что послесветы Мэри обитали в поезде, образовались зоны комфорта, по которым детишки и распределились. Общество разделилось «по интересам», впрочем, довольно предсказуемым – по крайней мере согласно стандартам Междумира. Появились вагоны только для девочек и только для мальчиков – для тех, кто придерживался разделения по половому признаку; вагоны для «лунатиков» – тех, кто не желал спать (сон для послесветов необязателен). В одном вагоне обитали «спортсмены», которые при любой остановке поезда тут же вылетали наружу и принимались бегать взапуски или играть в разные игры. Был вагон и для тех, чей ежедневно повторяемый ритуал требовал тишины и покоя. И, само собой, существовали «спальный» и «тюремный» вагоны – оба служили своим уникальным целям.

Чтобы подопечные Мэри были счастливы и не вздумали бунтовать, Милос распорядился останавливаться по крайней мере два раза в день на несколько часов – дать возможность детям поиграть. И каждый день эти игры в точности повторяли те, что были накануне; всё совпадало: результаты спортивных игр, драки, перебранки... Каждый следовал своему личному шаблону изо дня в день, изо дня в день. Это и было тем, что Мэри называла «повторшенством» – от слов «повторение + совершенство»: совершенное повторение совершенного дня. Милос обнаружил: чем глубже дети погружались в пучину каждодневной рутины, тем меньше они досаждали ему.

Иногда случалось, что поезд заезжал в тупик, где и простаивал пару-тройку дней, пока начальство соображало, как быть дальше.

Милос взглянул на церковь и задался вопросом: а что бы в этом случае предприняла Мэри? Но совета от его королевы он дождётся ещё не скоро.

Пока он шагал вдоль вагонов, обдумывая ситуацию, к нему присоединилась Оторва Джил. Как всегда, её светлые волосы были растрёпаны и в них путались былинки – как будто она только что побывала в схватке с перекати-полем. Интересно, подумал Милос, это ему чудится или травы в её волосах стало больше?

– Если ты опять завёл всех в тупик на целую вечность, то нам надо бы сходить на тело, – заявила она. Будучи скинджекером, она, как и Милос, была ближе к жизни, чем к смерти, и потому не впадала в ежедневную рутину. Однако Милос знал – Джил нужен был не только скинджекинг. Когда она «ходила на тело», то преследовала куда более тёмные цели.

– Называй вещи своими именами, – ответил ей Милос. – Ты, конечно, не скинджекинга хочешь. Тебе нужна жатва, скажешь, нет?

– Последние распоряжения, которые я получила от Мэри, были очень ясными. Я не собираюсь всё бросать только потому, что ты – нюня.

Милос резко обернулся к ней. Он никогда не ударил бы ни одну девушку, но Джил частенько доводила его до ручки.

– То, что я сделал для Мэри, доказывает, что я не трус!

– Тогда почему ты позволяешь нам жать только раз в неделю?

– Потому что должны же быть какие-то границы! – сказал Милос.

– А разве у замыслов Мэри есть какие-то границы?

Хладнокровие Джил рассердило Милоса ещё больше, но он приказал себе успокоиться. Если он потеряет самообладание, наглая девица получит контроль над ситуацией, а этого допускать нельзя. Он здесь начальник! И ему самому не следовало бы забывать об этом.

– Знаешь, в чём разница между мной и тобой? – сказал он. – Я хожу на жатву потому, что этого хочет Мэри. Ты – потому что она доставляет тебе удовольствие.

А Джил и не возражала.

– В совершенном мире, – философски заметила она, – разве не должны мы все любить свою работу?

* * *

Милос согласился вести скинджекеров на жатву этим вечером, но установил жёсткие правила.

– Мы заберём столько, сколько сможем унести с собой, не больше. Я сам буду решать – где и когда.

– Своя рука – владыка, – сказала Джил. Детали её не заботили – была бы лишь возможность сделать грязное дело.

Остальную часть скинджекерской команды составляли Лосяра с Хомяком – таким образом, всего их было четверо. Хотя Алли тоже обладала способностью к вселению в живых людей, Милос понимал: она никогда не пойдёт на жатву, даже если он отвяжет её от поезда.

– Можно мне вжять двоих? – заканючил Лосяра. – Пожалуйшта!

Лосяра совершил свой переход в Междумир во время футбольного матча, в котором участвовал в качестве квортербека. А посему вынужден был всё время ходить в серебряно-голубой футбольной форме. В комплект входили также шлем и зубной протектор, навечно застрявший у парня во рту, отчего ему теперь приходилось шамкать, а не нормально разговаривать.

– Здóрово, здóрово, – закивал Хомяк. – Лосяра, можешь тащить к поезду моего тоже!

– Я вовше не это имел в виду! – взревел Лосяра.

Хомяк, этот дёрганный верзила, был тёмной лошадкой. Милос так и не узнал, каким образом тот попал в Междумир, уяснил лишь, что Хомяк покинул мир живых при весьма подозрительных обстоятельствах – каждый раз, когда об этом заходила речь, щёки и уши Хомяка начинали пылать. Поскольку у послесветов нет ни плоти, ни крови, то нужно воистину очень сильно застыдиться, чтобы смутное воспоминание о крови окрасило твоё лицо в малиновый цвет.

– Я сказал – возьмём столько, сколько сумеем унести, – отрезал Милос. – Жадность ещё никого не доводила до добра.

Они отправились, когда спустились сумерки. Возможно, у Милоса разыгралось воображение, а может быть, его обуревали дурные предчувствия, но у него появилось неприятное ощущение, будто за ними наблюдают.

Дата добавления: 2015-07-18