На утесах тельнаира

Земля еще раз вздрогнула, и сверкающий как солнце дракон повис в воздухе перед Эрагоном. Все сбились в кучки, прижимаясь к скалам и пытаясь скрыться за ними от ветра, поднятого ударами мощных крыльев. Тело дракона так и пылало в отблесках зари, его золотистая чешуя отбрасывала на землю и деревья множество мелких солнечных зайчиков. Он был значительно крупнее Сапфиры, а если судить по величине, то и значительно старше — наверное, он уже прожил на земле не одну сотню лет. Да и все остальное в нем показалось Эрагону несколько иным, чем у Сапфиры: шея, лапы, хвост — все это было существенно толще и мощнее. На спине у дракона восседал Всадник; его белоснежные одежды составляли ошеломляющий контраст со сверкающей чешуей.

Эрагон упал на колени, подняв к нему лицо. «Значит, я не один!..» В душе его смешались восторг, священный трепет и громадное облегчение. Больше ему не нужно в одиночку нести тяжкое бремя ответственности перед варденами в их борьбе с Гальбаториксом! Вот он перед ним — один из хранителей прошлого, возродившийся из глубин времени, живой символ, святой завет, ожившая легенда! Его, Эрагона, хозяин и учитель.

Когда золотистый дракон опустился на землю, Эрагон невольно охнул: левая передняя лапа этого великолепного существа была тяжко изувечена; на месте некогда могучей конечности виднелась жалкая белая культя. Слезы хлынули из глаз Эрагона.

Взметнув в воздух целый вихрь травы и листьев, дракон уселся на поляне, заросшей цветущим клевером, и сложил крылья. Всадник осторожно спустился на землю по изувеченной левой передней лапе дракона, подошел к Эрагону и остановился напротив него со скрещенными на груди руками. Это был эльф с серебристыми волосами, невероятно старый, хотя, пожалуй, единственное, что выдавало его возраст — это глаза, полные величайшего сострадания и печали.

— Остхато Четова, — пролепетал Эрагон, — Скорбящий Мудрец!.. Я пришел, как ты и велел мне тогда… — Потом, вспомнив, что ведет себя неподобающим образом, он поспешно коснулся пальцами губ и произнес торжественно: — Атра эстерни оно тельдуин.

Всадник улыбнулся, взял Эрагона за плечи, распрямил и посмотрел на него с такой добротой, что Эрагон просто таял, растворяясь в бездонной глубине глаз старого эльфа.

— Вообще-то мое имя Оромис, — снова улыбнулся Всадник. — А ты — Эрагон, Губитель Шейдов.

— Так ты знал! — прошептала Имиладрис; на лице ее промелькнула горькая обида, мгновенно сменившаяся бешеным гневом. — Ты знал о существовании Эрагона, но мне не сказал! Почему же ты предал меня, Шуртугал?

Оромис отвел взгляд от Эрагона и посмотрел на королеву:

— Я хранил полное спокойствие и молчание, ибо не был уверен, что Эрагон или Арья доживут до этого дня и встречи со мной. Мне не хотелось давать тебе призрачную надежду, которая в любой момент могла рассеяться, как дым.

Имиладрис круто повернулась; ее плащ из лебединых перьев взметнулся в воздух, точно огромные крылья.

— Ты не имел никакого права таить от меня столь важные сведения! Я ведь могла послать своих воинов и приказать им защищать Арью, Эрагона и Сапфиру во время битвы при Фартхен Дуре, а потом доставить их сюда.

Оромис печально улыбнулся:

— Я ничего от тебя не скрывал, Имиладрис. Ты сама предпочла не видеть некоторых вещей. Если бы ты следила за своей страной в магический кристалл — а ведь это твоя прямая обязанность, — ты бы непременно выяснила источник того хаоса, что поглотил Алагейзию, и узнала бы правду об Арье и Эрагоне. То, что ты могла в горе своем позабыть о гномах и варденах, вполне понятно, но о Броме? Ведь он — Винр Альфакин, последний из друзей эльфов! Ты сама проявила непростительную слепоту, не желая более видеть этот мир. Ты расслабилась, Имиладрис, сидя на своем троне. И я не мог рисковать, ведь еще одна утрата совсем увела бы тебя в сторону от реальной жизни.

Как ни странно, гнев королевы мгновенно улетучился; она сильно побледнела, плечи ее бессильно опустились.

— Я так унижена! — прошептала она.

Облако горячего влажного воздуха окутало Эрагона — это золотистый дракон наклонился, чтобы получше рассмотреть его; глаза дракона переливались и сверкали.

«Мы хорошо встретились, Эрагон, Губитель Шейдов. Меня зовут Глаэдр».

Его голос — безусловно голос дракона-самца! — рокотал и громыхал в ушах Эрагона, точно ворчание грозной горной лавины. Эрагон только сумел лишь почтительно коснуться губ и промолвить мысленно:

«Для меня знакомство с тобой — большая честь».

Затем Глаэдр переключил свое внимание на Сапфиру. Она застыла как изваяние, напряженно изогнув шею, когда Глаэдр обнюхивал ее щеку и переднюю линию крыла. Эрагон видел, как дрожат ее лапы. «Ты пахнешь человеком, — сказал ей Глаэдр, — но о своем народе ты знаешь мало — только то, чему тебя научили древние инстинкты. Однако же у тебя сердце настоящего дракона».

Пока шел этот безмолвный обмен любезностями, Орик представился Оромису и сказал:

— Вот уж как на духу скажу: на такое я никогда и не надеялся! В такие черные времена это настоящий подарок судьбы. Всадник да еще и с драконом! — От восторга гном стукнул себя кулаком по макушке и прибавил: — Если это не слишком большая наглость с моей стороны, я бы хотел от имени моего короля и всего моего клана попросить тебя об одной вещи — в полном соответствии с обычаем, что объединяет наши народы.

Оромис кивнул:

— Я с удовольствием выполню твою просьбу, если это в моих силах.

— Тогда скажи: почему ты прятался все эти годы? Ты ведь был так нам нужен, Аргетлам!

— Ах, — вздохнул Оромис, — в этом мире так много горя, но самое горчайшее из них — невозможность помочь тем, кто в беде. Я не мог рисковать, покидая это убежище ради помощи варденам. Ведь если бы я погиб до того, как проклюнется одно из имеющихся у Гальбаторикса драконьих яиц, то на свете не осталось бы никого, кто мог бы передать наши тайные знания новому Всаднику, и тогда победить Гальбаторикса стало бы еще труднее.

— Так вот какова причина! — презрительно сплюнул Орик. — Это слова труса! Оставшиеся у Гальбаторикса драконьи яйца могут вообще никогда не проклюнуться!

Вокруг тут же воцарилась полная тишина; было слышно лишь слабое ворчание, исходившее из глотки Глаэдра. Имиладрис повернулась к гному и гневно сверкнула очами.

— Если бы ты не был моим гостем, — сказала она, — я бы прямо тут же собственной рукой заколола тебя за подобное оскорбление!

Но Оромис, широко раскинув руки, воскликнул:

— Нет, нет! Я ничуть не обижен! И это вовсе не намеренное оскорбление — просто необдуманный поступок. Пойми, Орик: мы с Глаэдром сражаться не можем — ты и сам видишь, как он изувечен. Да и сам я тоже. — Старый эльф коснулся своего виска. — Когда я попал в плен к Проклятым, они что-то сломали во мне. И, хотя я по-прежнему могу кое-чему научить молодых, но магией больше управлять не в силах; мне теперь подвластны разве что самые слабые чары. И силы мои продолжают таять, как бы я этому ни сопротивлялся. В бою я оказался бы не просто бесполезен — куда хуже, я стал бы для вас слабым звеном, помехой, которую к тому же легко можно использовать против вас же самих. И я решил исчезнуть, скрыться с глаз Гальбаторикса — и вас! — ради вашего же успеха, хотя всегда мечтал открыто выступить против него, сразиться с ним в поединке…

— Изувеченный, но целостный, — прошептал Эрагон.

— Прости меня, — запинаясь, промолвил Орик, потрясенный до глубины души.

— Ничего, я не сержусь. — Оромис положил руку Эрагону на плечо. — А теперь, с твоего разрешения, королева Имиладрис, мы, пожалуй, пойдем.

— Идите, — устало кивнула она. — Идите и покончим с этим.

Глаэдр низко присел, и Оромис ловко поднялся по его изуродованной ноге в седло.

— Идемте, Эрагон и Сапфира. Нам нужно о многом поговорить. — Золотистый дракон легко оттолкнулся от утеса, сделал над ним круг и стал подниматься в небеса на восходящем потоке воздуха.

Эрагон и Орик обменялись крепким рукопожатием.

— Не посрами же чести своего клана! — торжественно сказал гном.

Садясь на Сапфиру, Эрагон чувствовал себя так, словно отправляется в долгое путешествие и ему нужно непременно попрощаться с теми, кто остается. Но на Арью он осмелился лишь взглянуть с улыбкой, в которой явственно сквозили удивление и радость. Арья ответила ему хмурым, даже слегка встревоженным взглядом. А больше он ничего и рассмотреть не успел: Сапфира резко взмыла в небо, и он, как всегда, почувствовал тот восторг, который дракониха испытывала во время полета.

Оба дракона летели к белому утесу, видневшемуся на севере в нескольких милях от поросшего клевером холма. Слышно было лишь, как шуршат их крылья. Сапфира, радостно возбужденная, не отставала от Глаэдра. Ее радость передалась и Эрагону, сильно подняв ему настроение.

Они приземлились на самом краю утеса. Перед ними раскинулась просторная поляна, с одной стороны как бы огражденная стеной из скал и наполовину ушедших в землю валунов. Узкая тропа вела от скал к порогу низенькой хижины, выращенной эльфами меж четырьмя древесными стволами; рядом, почти у корней одного из этих деревьев, журчал ручей, выбегавший из сумрачной лесной чащи. Глаэдр, конечно же, внутри домика Оромиса поместиться бы не смог; скорее, сам домик запросто поместился бы у него в животе.

— Добро пожаловать! — сказал Оромис, с необычайной легкостью соскакивая на землю. — Вот здесь я и живу. Это место называется утесы Тельнаира. Здесь тихо, ничто не отвлекает, и можно спокойно думать и заниматься наукой. Голова у меня вдали от Эллесмеры вообще работает гораздо лучше.

Он исчез в домике и вынес оттуда два табурета, затем налил себе и Эрагону чистой родниковой воды, и Эрагон с наслаждением напился. Отсюда на Дю Вельденварден открывался великолепный вид, и Эрагон любовался им, пытаясь скрыть свое смятение и надеясь, что старый эльф опять заговорит первым. «Передо мной еще один Всадник, старый, опытный!» — восторженно думал он. Сапфира с ним рядом вела себя скромно, но глаз не сводила с Глаэдра и от нетерпения невольно царапала землю когтями.

Пауза затягивалась. Прошло десять минут… полчаса… час — Эрагон видел это по движению солнца. Голова у него гудела от множества вопросов, но постепенно ему удалось немного успокоиться и просто ждать, полностью смирившись с особенностями этого дня.

И, видимо почувствовав его теперешнее настроение, Оромис наконец промолвил:

— А ты неплохо научился ценить терпение. Молодец! Эрагон вздрогнул и не сразу сумел заставить свой голос звучать, как полагается, но все же постарался говорить как можно спокойнее.

— Нельзя выследить оленя, если будешь спешить.

— Верно. Дай-ка мне посмотреть твои руки. Я полагаю, они немало могут о тебе рассказать. — Эрагон снял перчатки и протянул эльфу руки; тот сжал их своими тонкими сухими пальцами, внимательно изучил мозолистые ладони Эрагона и сказал: — Поправь меня, если я ошибусь. Во-первых, тебе куда чаще приходилось иметь дело с косой и плугом, а не с мечом. Впрочем, луком ты владеешь очень неплохо.

— Да, неплохо.

— А вот письмом или рисованием ты, скорее всего, почти совсем не занимался.

— Бром еще в Тирме научил меня разбирать буквы и немного читать и писать.

— Хм-м… Ну что ж, продолжим. Ты явно склонен к безрассудным поступкам и не слишком заботишься о собственной безопасности.

— Что заставляет тебя так думать, Оромис-элда? — спросил Эрагон, воспользовавшись самым уважительным обращением, какое только смог вспомнить.

— Не элда, - поправил его Оромис. — Ты можешь называть меня «учитель» или «эбритхиль» и больше никак. Точно так же ты будешь обращаться и к Глаэдру. Мы — ваши учителя; вы с Сапфирой — наши ученики; вы должны вести себя с должным уважением и почтением к нам обоим. — Оромис говорил тихо и почти ласково, но с уверенностью, свойственной тем, кто привык к полному и безоговорочному подчинению.

— Хорошо, учитель.

— А ты, Сапфира, что скажешь?

Эрагон прямо-таки чувствовал, как тяжело Сапфире сломить свою гордость, однако и она ответила: «Ты прав, учитель». Оромис кивнул:

— Вот и отлично. Тогда пойдем дальше. Должен отметить, что тот, у кого с юных лет такая коллекция шрамов, как у тебя, либо безнадежный неудачник, либо дерется с каждым встречным, подобно берсеркерам, либо сознательно лезет на рожон, желая испытать судьбу. Ты, что же, любишь подраться?

— Нет.

— На неудачника ты тоже совсем не похож; скорее, наоборот. Значит, остается только одно объяснение. Если, конечно, сам ты не думаешь иначе.

Эрагон вспомнил свои многочисленные приключения и попытался дать своему поведению какую-то оценку.

— Я бы сказал, — начал он, — что если уж я решил посвятить себя какой-то идее, то всегда хочу дойти до конца и непременно достигнуть цели вне зависимости от цены, которую придется уплатить. Особенно если кто-то из тех, кого я люблю, окажется в опасности. — Он невольно глянул в сторону Сапфиры.

— А часто ли ты бросаешь вызов противнику?

— Нет. Но мне нравится, когда мне бросают вызов.

— Значит, тебе нравится испытывать себя в поединке?

— Да, особенно если это достойный соперник. Но мне пришлось столкнуться с немалыми трудностями, и я понимаю: никогда не стоит усложнять выпавшую тебе задачу. В конце концов, главное — сохранить жизнь себе и близким.

— Однако же ты, не раздумывая, бросился вдогонку за раззаками, хотя куда безопаснее было бы остаться в долине Паланкар. А потом и сюда добрался.

— Это было единственно правильное решение… учитель.

Несколько минут оба молчали. Эрагон пытался догадаться, о чем думает эльф, но ровным счетом ничего не мог прочесть по его лицу, похожему на бездушную маску. Наконец Оромис шевельнулся, ожил и вдруг спросил:

— А тебе случайно не дарили в Тарнаге никакой безделушки? Какого-нибудь украшения или просто монетки?

— Дарили. — Эрагон сунул руку за пазуху и вытащил подаренный Ганнелом амулет — маленький серебряный молот на цепочке. — Гном Ганнел сделал это для меня, следуя велению короля Хротгара. Благодаря этому амулету ни меня, ни Сапфиры никто не может увидеть в магический кристалл. Гномы боялись, что Гальбаторикс уже знает, как я выгляжу… А ты откуда узнал про амулет, учитель?

— Дело в том, — сказал Оромис, — что в какой-то момент я совершенно перестал тебя чувствовать и полностью утратил с тобой мысленную связь.

— Неделю назад близ Силтрима кто-то явно пытался выследить меня с помощью магического кристалла. Это был не ты?

Оромис покачал головой:

— Нет. Я лишь однажды видел вас с Сапфирой в кристалле, а потом мне уже больше не нужно было использовать столь грубый метод, чтобы отыскать вас. Я ведь мог просто установить с тобой мысленную связь, как сделал это, когда тебя ранили в Фартхен Дуре. — Он взял амулет, прошептал над ним несколько слов на древнем языке и вернул его Эрагону. — В нем есть лишь защитные чары; я, во всяком случае, ничего больше не обнаружил. Это действительно подарок от чистого сердца. Всегда держи его при себе. — Оромис, соединив концы своих длинных, вытянутых веером пальцев, долго смотрел куда-то вдаль; ногти у него были округлыми и блестящими, как рыбья чешуя. Наконец, отведя глаза от затянутого белесой дымкой горизонта, он спросил: — Скажи, Эрагон, зачем ты здесь?

— Чтобы завершить свое обучение.

— И что, по-твоему, оно включает в себя? Эрагон беспокойно поерзал и ответил:

— Ну, мне нужно гораздо больше узнать о магии и военных искусствах, ведь Бром не смог, не успел передать мне то, что знал и умел сам.

— Магия, искусство владения мечом и прочие умения и искусства бесполезны, если не знаешь, как и когда применять их. Вот этому мы и будем учиться в первую очередь. Однако же, как о том свидетельствует история властвования Гальбаторикса, нет ничего опаснее силы, не имеющей морального стержня. Так что главная моя задача — помочь вам, Эрагон и Сапфира, усвоить те принципы, которые станут руководить вами и предохранять вас от неверного выбора цели. Кроме того, вам необходимо больше узнать о себе — о том, кто вы такие и на что вы способны. Вот почему вы здесь.

«Когда же мы начнем?» — спросила Сапфира.

Оромис хотел ей ответить, но вдруг застыл, весь побагровел, а скрюченные, точно сведенные судорогой пальцы его вцепились в край одежды. Выглядело это пугающе, но по-настоящему испугаться Эрагон не успел: не прошло и минуты, как старый эльф вздохнул с облегчением, хотя теперь весь его облик свидетельствовал о крайней усталости.

Встревожившись, Эрагон осмелился спросить:

— Тебе плохо, учитель?

Ласковая усмешка приподняла уголки губ Оромиса.

— He так хорошо, как хотелось бы. Мы, эльфы, тешим себя мыслью о своем бессмертии, но и мы не можем избежать некоторых телесных недугов, не поддающихся воздействию нашей магии и медицины; мы можем лишь немного отсрочить развязку. Нет, нет, не тревожься… Эта болезнь не заразна. Но избавиться от нее я не в силах. — Эльф вздохнул. — Я потратил десятки лет, пытаясь ослабить ее воздействие, связывал ее сотнями всяких чар, увы. довольно слабых теперь; я накладывал их слоями, дабы усилить общий эффект магического воздействия, но и это не помогало. Я до такой степени опутал себя этими чарами, что смогу, наверное, прожить еще достаточно долго, чтобы стать свидетелем рождения последних драконов и воспитать новых членов ордена Всадников, возрождающегося из руин наших ошибок и заблуждений.

— А сколько же времени пройдет… Оромис приподнял изящную бровь.

— До моей смерти? Время еще есть, но его крайне мало — особенно если вардены решат воззвать к твоей помощи. Так что — и это ответ на твой вопрос, Сапфира, — мы начнем ваше обучение немедленно и учиться будем быстрее, чем когда-либо учился или будет учиться любой другой Всадник, ибо мне придется сжать десятилетия в недели и месяцы.

— Тебе, конечно, известно, — смущенно сказал Эра-гон, и щеки его вспыхнули огнем стыда, — о моем… увечье. - Ему неприятно было даже произносить это слово. — Я тоже… болен, как и ты.

Во взгляде Оромиса вспыхнуло сочувствие, но голос его звучал твердо:

— Эрагон, это всего лишь боевое ранение, а не увечье, даже если тебе самому хочется считать его увечьем. Я понимаю твои чувства, но ты не должен терять веру в нормальную жизнь — это куда более опасная ловушка, чем любое физическое несовершенство. Я говорю, опираясь на собственный опыт. Если будешь себя жалеть, это сослужит плохую службу и тебе, и Сапфире. Наши маги, и я в том числе, изучат твой недуг и решат, что можно сделать, чтобы исцелить тебя. А пока твое обучение будет происходить так, как если бы никакого недуга и не существовало.

Эрагона затошнило при одной лишь мысли о том, чем ему это грозит. Рот наполнился желчью. «Неужели Оромис заставит меня снова терпеть такую муку?» — в ужасе думал он.

— Это невыносимая боль! — запальчиво возразил он эльфу. — Она просто убьет меня в один прекрасный момент, если я…

— Нет, Эрагон. Она тебя не убьет. Уж столько-то я знаю насчет твоего проклятья. Однако же нам обоим нужно выполнить свой долг: тебе перед варденами, а мне перед тобой. Мы не можем пренебречь им из-за какого-то ранения. Слишком многое поставлено на карту, и проиграть нельзя.

Эрагон кивал в знак согласия, но душа его была охвачена паникой. Он бы, может, и хотел возразить Оромису, но ведь истину отрицать невозможно. А эльф продолжал:

— Да, ноша тяжела, но ты, Эрагон, должен по доброй воле взвалить ее себе на плечи. Неужели тебе не для кого пожертвовать собой?

И Эрагон сразу подумал о Сапфире. И все же он стремился к поставленной цели не ради нее. И не ради Насуады. И даже не ради Арьи. Но что же тогда гнало его вперед, заставляя преодолевать столько трудностей? Когда он приносил клятву верности Насуаде, то думал, что делает это ради благополучия Рорана и других людей, загнанных Империей в ловушку. Но достаточно ли много значили для него эти люди, чтобы ради них с готовностью идти на такие жертвы? И он с уверенностью ответил себе: «Да, да, эти люди значат для меня очень много, и пока что лишь я один могу хоть как-то помочь им. Да и сам я не в силах стряхнуть с себя тень Гальбаторикса, пока все остальные не стали свободными. Вот единственная цель моей жизни. Разве я мог бы придумать нечто лучшее?» Однако вслух он сказал такое, что и сам похолодел от ужаса и собственной дерзости:

— Хорошо, я согласен, но только ради тех, за кого сражался: ради жителей Алагейзии, ради всех народов, живущих там и пострадавших от жесткости Гальбаторикса. И пусть меня терзает боль — я постараюсь учиться более старательно, чем любой твой ученик до меня!

Лицо Оромиса посуровело, он склонил голову и с какой-то мрачной торжественностью заметил:

— О меньшем я и просить бы не стал. — Несколько минут он молча смотрел на Глаэдра, потом повернулся к Эрагону и велел ему: — Встань и сними рубаху. Посмотрим, из чего ты сделан.

«Погодите, — сказала Сапфира. — А Бром знал о твоем существовании, мастер Оромис?»

Эрагон замер, сраженный тем неожиданным предположением, которое таилось в этом вопросе.

— Естественно, — кивнул Оромис. — В юности — еще в Илирии — он тоже учился у меня. И мне приятно было узнать, что вы похоронили его, как подобает, ибо ему выпала нелегкая доля, и мало кто проявлял к нему доброту. Надеюсь, он сумел обрести покой, сходя в вечную пустоту.

Эрагон нахмурился:

— А Морзана ты тоже учил, мастер Оромис?

— Они с Бромом были как братья.

— А Гальбаторикса?

— Я был в числе тех членов Совета, которые отказали ему, когда он захотел получить второго дракона. Ведь первый погиб по его вине. А учить его… Нет, этого несчастья я не имел. Ведь, обретя власть, Гальбаторикс устроил настоящую охоту на своих наставников и постарался лично убить каждого из них!

Эрагону хотелось еще расспросить Оромиса, но он понимал, что время для этого еще не пришло и лучше немного подождать. Распуская шнуровку на вороте своей туники, он мысленно сказал Сапфире: «Похоже, мы так никогда и не узнаем всех тайн Брома». Воздух показался ему холодным, руки сразу покрылись гусиной кожей, но грудь и плечи он все же расправил.

Оромис внимательно осмотрел его, с изумленным восклицанием остановившись за спиной, когда увидел страшный шрам, оставленный шейдом.

— Неужели ни Арья, ни кто-то из целителей никогда не предлагали тебе убрать этот уродливый рубец? Тебе совершенно ни к чему носить его.

— Арья предлагала, но… — Эрагон не договорил; он был пока не в силах выразить свои чувства словами. И сказал просто: — Теперь этот шрам — часть меня самого; как и шрам Муртага, этот шрам от меня неотделим.

Оромис очень серьезно посмотрел на него, кивнул и продолжил осмотр.

— Ну что ж, мускулатура у тебя развита довольно хорошо, и ты не такой кривобокий, как большинство тех, кто имеет дело с мечом. Ты одинаково хорошо фехтуешь правой и левой рукой?

— Не совсем. Правой лучше, но мне пришлось научиться использовать левую, когда я в Тирме сломал себе правое запястье.

— Ну, хорошо. Это сэкономит нам время. Соедини пальцы рук за спиной и подними руки как можно выше.

Эрагон послушно выполнил упражнение, но эта поза вызвала такую боль в спине, что он с трудом удерживал руки в таком положении.

— Теперь наклонись вперед, но колени не сгибай и постарайся достать до земли.

Сделать это оказалось еще труднее; и в итоге Эрагон замер в нелепой позе, странно сгорбившись и чувствуя, как ужасно, до жгучей боли напряжены сухожилия под коленями. Но достать до земли так и не смог.

— Ну что ж, по крайней мере, ты все-таки сумел потянуться без особого ущерба. Честно говоря, я на это и не надеялся. Значит, определенные упражнения для развития гибкости ты делать сможешь. Это хорошо.

Затем Оромис повернулся к Сапфире:

— Я бы хотел знать и твои возможности. — И он попросил ее принять несколько весьма сложных поз.

Эрагон с интересом смотрел, как длинное гибкое тело драконихи извивается и закручивается в какой-то фантастический штопор. Затем она успешно выполнила несколько акробатических трюков — таких Эрагон никогда прежде не видел, — и лишь некоторые из упражнений оказались ей пока не по зубам. Например, ей не удалось сделать в воздухе петлю задом наперед, а потом войти в штопор и сесть на землю.

Когда она приземлилась, первым заговорил Глаэдр: «Боюсь, мы слишком избаловали Всадников и их драконов. Если бы они, как мы и наши детеныши прежде, были вынуждены сами о себе заботиться, живя в диких краях, то — подобно тебе и другим Всадникам прошлого, — возможно, тоже обладали бы должным умением».

— Нет, — возразил Оромис, — в отношении Сапфиры у меня сомнений нет: если бы она воспитывалась во Врёнгарде согласно установленным правилам, ей в воздухе не было бы равных, ибо мне редко доводилось видеть дракона, от природы настолько одаренного чувством неба. (Сапфира моргнула, шевельнула крыльями и гордо выгнула шею, но смутилась и, опустив голову, занялась чисткой когтей.) Тебе еще кое-что, конечно, нужно усовершенствовать, — обратился к ней Оромис, — но очень и очень немногое. В конце концов, все мы постоянно совершенствуем свои знания и умения. — И старый эльф сел, держа спину очень прямо.

А дальше началось самое главное. Часов пять, не меньше (по прикидке Эрагона), Оромис проверял их с Сапфирой на предмет имеющихся знаний — от ботаники до обработки дерева и медицины, — хотя основное внимание он уделил, конечно, истории и древнему языку. Этот допрос даже несколько успокоил Эрагона, напомнив ему, как Бром подшучивал над ним во время долгого путешествия из Тирма в Драс-Леону.

В перерыве Оромис пригласил Эрагона в дом, чтобы перекусить и дать драконам возможность побыть наедине. Обстановка в жилище старого эльфа отличалась чрезвычайной простотой, даже аскетизмом. Две стены сверху донизу занимали широкие опрятные полки, на которых стояли книги и лежали сотни свитков. Над столом висели золоченые ножны — того же цвета, что и чешуя Глаэдра, — и меч, бронзовое лезвие которого отливало всеми цветами радуги.

Между дверью и камином на стене висела небольшая картина — примерно 10x20 дюймов, — на которой был изображен прекрасный укрепленный город, раскинувшийся за эскарпом крепости и залитый красноватым светом восходящей полной луны. Пятнистый лик луны почти пополам делила линия горизонта, и казалось, что луна покоится на земле, точно некий огромный купол. Каждая деталь на картине была так ясно и живо выписана, что Эрагон сперва принял ее за некий магический кристалл. Лишь поняв, что изображение совершенно неподвижно, он окончательно осознал, что перед ним предмет изобразительного искусства.

— Где это? — спросил он.

Раскосые глаза Оромиса сузились, посуровели.

— Постарайся как следует запомнить этот пейзаж, Эрагон, ибо он связан с основой всех твоих несчастий. То, что ты видишь перед собой, — это наша столица Илирия, сожженная дракхонами и покинутая нами во время Дю Фим Скулблака. Впоследствии этот город стал столицей королевства Броддринг, и теперь он называется Урубаен. Я сделал этот фейртх в ту ночь, когда вместе с другими был вынужден бежать из родного города, пока туда не заявился Гальбаторикс.

— Ты этот фейртх… нарисовал?

— Нет, это невозможно. Фейртх — это образ, запечатленный с помощью магии на полированной слюдяной пластине. Пластину подготавливают заранее, покрывая несколькими слоями особого пигмента. Пейзаж, что висит здесь, — совершенно точное изображение той Илирии, какой она предстала передо мной в момент произнесения заклятия.

— А что такое, — спросил Эрагон, не в силах остановить поток вопросов, — королевство Броддринг?

Оромис изумленно округлил глаза:

— Ты не знаешь? Эрагон покачал головой.

— Как же ты можешь этого не знать? Учитывая обстоятельства твоей жизни и тот страх, который Гальбаторикс сеет среди своих подданных, можно, конечно, догадаться, что воспитывали тебя в темноте, невежестве и полном незнании собственного наследия. Но я просто поверить не могу, чтобы Бром допустил подобный промах — ведь о таких вещах знают даже самые юные эльфы и гномы. Между прочим, даже дети варденов куда больше знают о своем прошлом.

— Бром куда больше был обеспокоен тем, чтобы спасти меня от смерти, — довольно резко возразил Эрагон, — а не тем, чтобы дать мне знания о тех людях и правителях, которые давно уже мертвы!

Оромис не ответил и надолго погрузился в молчание. Потом, наконец, заговорил снова:

— Прости меня. Я не хотел оспаривать позицию Брома. Хотя, конечно, мое нетерпение и чрезмерно. Но у нас так мало времени! И каждая новая порция знаний, которую ты должен усвоить, уменьшает количество времени, отпущенного на то, чем ты должен овладеть в совершенстве за время пребывания здесь. — Оромис принялся выставлять на стол хлеб, булочки, миски с овощами и фруктами. Потом сел, на мгновение прикрыл веками глаза и только после этого положил в рот первый кусок. — Королевство Броддринг, — принялся неторопливо рассказывать он, — это государство, созданное людьми и существовавшее до падения Всадников. Гальбаторикс, со своими Проклятыми, убив Враиля, напал на Илирию, сместил короля Ангреноста, захватил его трон и присвоил все его титулы. Королевство Броддринг тогда составляло основное ядро его завоеваний, а потом он присоединил к своим владениям остров Врёнгард и другие земли на востоке и на юге, создав ту Империю, которая так хорошо тебе известна. Формально королевство Броддринг и сейчас еще существует, хотя сомневаюсь, что для кого-нибудь это название значит что-либо большее, чем просто одно из слов в королевских декретах.

Опасаясь надоесть Оромису бесконечными вопросами, Эрагон решил сосредоточиться на еде. Эльф, впрочем, догадался обо всем по его лицу и сказал:

— Ты напоминаешь мне Брома в ту пору, когда я выбрал его себе в ученики. Он, правда, был моложе тебя — лет десяти, не больше, — но отличался той же любознательностью. По-моему, в течение первого года я слышал от него лишь «как, что, где, когда» и чаще всего «почему». Так что не смущайся, спрашивай, если что-то не дает тебе покоя.

— Но я так много хочу узнать! — прошептал Эрагон. — Кто такие эльфы? Откуда они пришли? Откуда был родом Бром? Что представлял из себя Морзан? Да, и правда: как, что, когда, почему… А еще мне хотелось бы знать все о Врёнгарде и Всадниках. Может быть, тогда и мой собственный путь стал бы для меня яснее.

За столом воцарилось молчание. Оромис методично общипывал веточку черной смородины, аккуратно отправляя в рот одну сочную ягоду за другой. Когда исчезла последняя ягодка, он потер руки — «отполировал ладони», как любил говорить Гэрроу, — и сказал:

— Ну, о себе я могу рассказать тебе вот что: я родился несколько веков назад в эльфийском городе Лютхивира, что на берегу озера Тюдостен. В возрасте двадцати лет, как и всех наших детей, меня представили драконьим яйцам, которые, согласно договоренности с Всадниками, хранились у нас, и ради меня из яйца проклюнулся Глаэдр. Я прошел ту же подготовку, что и все прочие Всадники, а потом более ста лет странствовал с ними по свету, исполняя волю Враиля. В конце концов пришел тот день, когда мне и моим сверстникам настала пора удалиться на покой и передавать накопленный опыт последующим поколениям. Мы осели в Илирии и стали учить новых Всадников — у каждого было не более двух учеников одновременно. А потом нас уничтожил Гальбаторикс.

— А Бром?

— Родители Брома были художниками, они иллюстрировали старинные рукописи. Родом они из Куасты. Его мать звали Нельда, а отца Холкомб. Куаста ведь настолько отделена от остальной Алагейзии горами Спайна, что там сохранилось немало весьма необычных, даже странных традиций, обычаев и предрассудков. Бром, прибыв в Илирию, еще довольно долго, например, три раза стучал по дверной раме, прежде чем войти в комнату или выйти из нее. Но другие ученики поддразнивали его из-за этой привычки, и он оставил ее, а вместе с нею и еще некоторые.

Морзан стал моим учеником несколько раньше Брома. Он же стал и самой большой моей неудачей. А Бром сделал из него для себя настоящего идола. Он не отходил от Морзана ни на шаг, никогда ему не противоречил и никогда не верил, что может хоть в чем-то его превзойти. Морзан же — признаюсь со стыдом, ибо вполне в моих силах было остановить это, — прекрасно все видел и вовсю пользовался преданностью Брома. Его гордость и жестокость не знали предела, и я решил их с Бромом разлучить. Но не успел: Морзан уже переметнулся на сторону Гальбаторикса и помог ему украсть только что проклюнувшегося детеныша дракона Шрюкна, чтобы заменить им того, которого Гальбаторикс потерял. Для этого Морзану пришлось убить того Всадника, которого выбрал сам Шрюкн. А потом Морзан и Гальбаторикс вместе сбежали, и приговор нашей судьбы был подписан.

Ты не можешь себе представить, какое впечатление предательство Морзана произвело на Брома. Для этого нужно понимать всю глубину любви, которую Бром питал к этому негодяю. И когда Гальбаторикс вновь объявился, и Проклятые убили дракона Брома, Бром весь свой гнев и всю свою боль обрушил на того, кого считал виновным в крушении его мира — на Морзана.

Оромис помолчал, сурово сдвинув брови, затем спросил:

— А ты знаешь, почему утрата Всадником своего дракона или, наоборот, утрата драконом Всадника обычно приводит к смерти того, кто остался в живых?

— Я легко могу это себе представить, — честно признался Эрагон и поежился при одной мысли об этом.

— Уже сама по себе такая утрата поистине невыносима — хотя она и не всегда служит причиной смерти; самый большой ущерб наносит ощущение того, что умерла часть твоей души, твоего «я». Когда это случилось с Бромом, он, по-моему, на какое-то время утратил разум. После того как я попал в плен и бежал, я привел его в Эллесмеру, дабы спасти его душу и дать ему хотя бы временное безопасное пристанище, но он не пожелал здесь оставаться. Он отправился вместе с нашей армией на равнины Илирии, где впоследствии погиб наш король Эвандар.

Вокруг тогда царил полный хаос. Гальбаторикс был занят укреплением собственной власти, гномы отступили, на юго-западе шли сплошные бои — там люди подняли мятеж и сражались за создание государства Сурда. Ну, а мы, эльфы, только что потеряли своего короля. Ведомый жаждой мести, Бром воспользовался всеобщей неразберихой в своих целях. Он собрал вместе тех, кто был сослан, освободил кое-кого из темниц и создал первые отряды варденов. Несколько лет он руководил ими, затем передал свой пост другому, мечтая довести до конца задуманное: уничтожить Морзана. И ему это удалось: он лично убил троих Проклятых, включая Морзана, и считался виновным в смерти еще пятерых. Брому в жизни выпало мало счастья, но он был хорошим Всадником и хорошим человеком, и я горжусь тем, что знал его.

— Я никогда не слышал, чтобы его имя упоминали в связи с гибелью Проклятых, — заметил Эрагон.

— Гальбаторикс не хотел предавать огласке имя того, кто оказался способен победить его «непобедимых» слуг. Ведь все считают его неуязвимым, хотя на самом деле это далеко не так.

Так Эрагону в очередной раз пришлось пересматривать свое отношение к Брому. Сперва он считал его простым деревенским сказителем, который во время их странствий вдруг превратился в воина, владеющего к тому же магическим искусством. Перед смертью Бром открыл свое истинное лицо — оказался Всадником. А теперь выясняется, что он, собственно, и создал варденов, был их вождем и сам убил немало Проклятых, в том числе и Морзана. «Неужели все это один и тот же человек?» — думал Эрагон. Иногда ему казалось, что совсем и не знал Брома, и было безумно жаль, что им так и не удалось хоть раз как следует поговорить обо всем.

— Да, он был хорошим человеком, — сказал он.

Посмотрев в одно из округлых окон, выходивших на край утеса и на залитую солнцем поляну, Эрагон увидел Сапфиру и с интересом заметил, как необычно она ведет себя с Глаэдром: она казалась одновременно застенчивой и игривой; то изящно поворачивалась и начинала что-то рассматривать на поляне, то, шелестя крыльями, потихоньку подбиралась к большому дракону, покачивая головой и виляя хвостом, словно охотилась на оленя. Она напоминала Эрагону котенка, который пытается заигрывать со старым котом. Впрочем, Глаэдр оставался равнодушен ко всем ее заигрываниям.

«Сапфира, — окликнул ее мысленно Эрагон. Она не ответила, хотя явно его слышала. — Сапфира, ответь мне!»

«Ну что?»

«Я понимаю, ты возбуждена знакомством, но все же перестань, пожалуйста, вести себя, как полная дура!»

«Ты и сам не раз вел себя, как полный дурак!» — не осталась в долгу дракониха.

Эрагон остолбенел. Такое частенько можно услышать, когда ссорятся люди, но он никогда не думал, что дракон может ответить так сварливо. Наконец он пробормотал:

«При чем тут я? От этих слов твое поведение лучше уж точно не станет!»

Сапфира что-то проворчала и закрыла от него свои мысли, хотя он по-прежнему чувствовал ту тонкую нить, что неразрывно связывала их души.

Эрагон вздохнул и вдруг заметил, что серые глаза Оромиса смотрят на него тяжело и пристально. Нет сомнений, старый эльф понял все, что они с Сапфи-рой сказали друг другу. Эрагон заставил себя непринужденно улыбнуться и, махнув рукой в сторону Сапфиры, сказал:

— Я никогда не могу предугадать, что она собирается сделать! Чем больше я узнаю о ней, тем сильнее осознаю, сколь мы различны.

И Оромис весьма разумно заметил:

— Те, кого мы любим больше всего, часто оказываются куда более чужими нам, чем все прочие. — Эльф помолчал и прибавил: — Она, как и ты, еще очень молода. Нам с Глаэдром потребовался не один десяток лет, чтобы научиться как следует понимать друг друга. Связь Всадника с его драконом подобна любым взаимоотношениям двух существ — а это постоянный труд. Ты доверяешь ей?

— Всей жизнью!

— А она тебе доверяет? — Да.

— Тогда можешь над ней подшучивать. Ты вырос сиротой. А она с рождения знает, что является чуть ли не единственным представителем своего народа. И вдруг оказалось, что это не так. Не удивляйся, если понадобится несколько месяцев, прежде чем она перестанет надоедать Глаэдру и вновь обратит свое внимание на тебя.

Эрагон катал ягодку голубики между пальцами; аппетит у него совершенно пропал.

— А почему эльфы не едят мяса?

— А почему мы должны его есть? — Оромис взял клубничку, и солнечный луч, падавший из окна, высветил на ее боках крохотные светлые точки и тоненькие волоски. — Все, что нам нужно, мы своим пением добываем из растений, включая пищу. Это варварство — причинять страдания животным, убивать их только для того, чтобы иметь на столе еще какую-то еду! Вскоре, впрочем, ты и сам поймешь, что сделанный нами выбор имеет и более глубокий смысл.

Эрагон нахмурился. Он всегда любил мясо; ему и в голову не приходило, что в Эллесмере его станут кормить одними фруктами и овощами.

— А разве вы не скучаете по вкусу мясных блюд?

— Нельзя скучать по вкусу того, чего никогда не пробовал.

— А как же Глаэдр? Он же не может питаться одной травой!

— Нет, конечно. Но и он никогда без необходимости никому не причинит страданий. Каждый из нас старается причинять другим как можно меньше ущерба. Хотя, конечно, нельзя изменить то, кем ты родился на свет.

— Но я видел, что плащ Имиладрис сделан из лебединых перьев!

— Это выпавшие перья. Их собирали в течение многих лет. Но ни одна птица не пострадала ради того, чтобы эльфы смогли сшить этот прекрасный плащ.

Когда они поели, Эрагон помог Оромису вычистить посуду песком и убрать со стола. И вдруг эльф спросил:

— Скажи, ты сегодня утром купался?

Этот вопрос удивил Эрагона, и он ответил, что нет.

— Прошу тебя, завтра непременно выкупайся и делай это каждое утро.

— Каждое утро! Но ведь вода сейчас такая холодная! Можно простудиться.

Оромис как-то странно посмотрел на него:

— Ну, так сделай ее теплее.

Теперь уже пришла очередь Эрагона странно смотреть на эльфа.

— Я не настолько силен, чтобы с помощью магии согреть целую реку, — возразил он.

Оромис так расхохотался, что весь дом зазвенел от его смеха. Глаэдр даже просунул голову в окно, чтобы понять, что тут происходит, но, убедившись, что с Оромисом все в порядке, тут же вернулся к Сапфире.

— Я полагаю, ты осмотрел вчера свое жилище? — спросил Оромис.

Эрагон кивнул.

— Ты видел такую маленькую комнатку с углублением в полу?

— Я подумал, что это, должно быть, для стирки белья или одежды.

— Это для стирки тебя самого! Там есть два незаметных отверстия в стене, чуть выше самого углубления. Найди их и сможешь купаться в сколь угодно теплой воде. Кроме того, — сказал он, выразительно глядя на подбородок Эрагона, — пока ты являешься моим учеником, я рассчитываю, что ты всегда будешь чисто выбрит — во всяком случае, пока ты не захочешь, конечно, отрастить настоящую бороду. А сейчас ты похож на дерево, с которого ветром сорвало половину листьев. Эльфы, в отличие от людей, не бреются, но я попрошу, чтобы отыскали бритву и зеркало, и пришлю тебе.

Эрагону стало стыдно до слез, но, понимая, что Оромис прав, он согласно кивнул. Они снова вышли из домика, и Глаэдр мысленно сказал Эрагону:

«Мы решили составить план обучения Сапфиры. И тебя тоже».

— И вы начнете?.. — спросил Оромис.

«Завтра, сразу после рассвета, в час Красной Лилии. К этому времени ты должен быть здесь, Эрагон».

— И принеси с собой седло, которое Бром сделал для Сапфиры, — прибавил Оромис вслух. — А на сегодня занятия закончены. Теперь можете делать что угодно; в Эллесмере хватает разных чудес — особенно для иностранца. Если, конечно, тебя заинтересуют подобные вещи.

— Спасибо за совет, — сказал Эрагон и поклонился. — Но прежде чем уйти, я бы хотел поблагодарить тебя, учитель, за то, что ты так помог мне тогда, в Трон-жхайме! Когда я убил Дурзу. Вряд ли я бы сейчас разговаривал с тобой, если бы не твоя помощь. Я перед тобой в неоплатном долгу!

«Мы оба перед тобой в долгу!» — прибавила Сапфира.

Оромис слегка улыбнулся и кивнул.

Дата добавления: 2015-07-12