Выстрел в сердце

Дни с тех пор, как они покинули Керис, были неизменно полны солнечного света, теплой неги и плеска весел по воде. Сперва они плыли по озеру Элдор, а потом по реке Гаэне. По обоим берегам Гаэны высились мощные раскидистые сосны, и река, извиваясь по этому зеленому коридору, вела путешественников все глубже в леса Дю Вельденвардена.

Эрагон был в восторге от этого плавания в компании эльфов. С лиц Нари и Лифаэна не сходила улыбка, они постоянно шутили, смеялись, распевали песни, особенно если поблизости оказывалась Сапфира. В ее присутствии они, похоже, вообще не способны были ни говорить, ни петь ни о чем, кроме драконов.

И все же эльфы были совсем не такими, как люди, несмотря на все внешнее сходство этих народов. Ни один человек из плоти и крови не смог бы двигаться так быстро, с такой легкостью и изяществом! Эльфы постоянно вставляли в свою речь разнообразные метафоры, сравнения и афоризмы, смысл которых ускользал от Эрагона, даже если разговор шел на его родном языке. А когда он пытался задавать вопросы, то в итоге этих вопросов неизменно оказывалось куда больше, чем в начале разговора. Несмотря на веселый нрав, Нари и Лифаэн могли часами молчать, с самым безмятежным видом поглядывая вокруг, а если Эрагон или Орик пытались заговорить с ними в такие периоды молчания, они отвечали в лучшем случае односложно.

По сравнению с этими эльфами Арья казалась необычайно прямой и решительной, благодаря чему существенно выигрывала в глазах Эрагона. Впрочем, она и сама, похоже, чувствовала себя в компании Нари и Лифаэна несколько неуверенно, словно за долгие годы позабыла, как следует вести себя с соплеменниками.

Оглянувшись через плечо, Лифаэн, сидевший на носу лодки, спросил:

— А скажи мне, Эрагон-финиарель, о чем ваши люди поют в эти черные дни? Я хорошо помню те баллады и лэ, которые слышал в Илирии; в них повествовалось о ваших гордых правителях и отважных воинах, но все это было очень, очень давно, и воспоминания о ваших песнях увяли, как цветы. Наверняка ведь твой народ сочинил немало новых историй.

Эрагон нахмурился, вслух припоминая то, что когда-то рассказывал ему Бром, но Лифаэн, слушая его, лишь печально покачал головой и сказал:

— Ах, как много утрачено! Неужели не сохранилось тех прелестных куртуазных баллад и историй? Если ты говоришь правду, так у вас остались лишь сказки — хоть они по большей части и замечательные, но это далеко не все богатейшее искусство, которым вы владели. Видимо, сказкам Гальбаторикс сознательно позволил плодиться во множестве.

— Бром однажды рассказывал нам с Сапфирой о падении Всадников, — попытался как-то оправдаться Эрагон, отгоняя навязчивый образ косули, прыгающей через поваленное дерево, — это Сапфира, которая как раз охотилась, мысленно делилась с ним своими переживаниями.

— Ах, какой замечательный, храбрый был человек… — вздохнул Лифаэн и некоторое время греб молча. — У нас тоже немало песен о великом крахе Всадников, но мы редко поем их. Многие из нас хорошо помнят, как Враиль ушел от нас в иной мир, и мы до сих пор оплакиваем наши прекрасные города, сгоревшие в огне войны — красные лилии Эвайёны, хрусталь Лютхивиры, — и погибшие семьи. Время не способно притупить боль от этих ран — даже если тысяча лет пройдет, даже если погаснет солнце и наша планета будет плыть в вечной ночи космоса…

С кормы послышался ворчливый голос Орика:

— И мы, гномы, не меньше страдаем от нанесенных нам ран. Запомни, эльф: Гальбаторикс погубил у нас целый клан.

— А мы потеряли своего короля Эвандара.

— Я об этом никогда не слышал, — вставил Эрагон. Лифаэн кивнул; в этот миг он как раз ловко обходил подводную скалу.

— Об этом мало кто знает, — сказал он. — Хотя Бром мог бы рассказать тебе, как это произошло: он ведь собственными глазами видел, как нашему королю был нанесен смертельный удар. Незадолго до гибели Враи-ля эльфы встретились с войском Гальбаторикса на равнине близ Илирии — мы все еще надеялись победить, — и там Эвандар…

— А Илирия это где? — спросил Эрагон.

— Ты что, парень, не знаешь? Илирия теперь называется Урубаен! — вмешался Орик. — А раньше Илирия принадлежала эльфам.

Несмотря на то, что Орик его перебил, Лифаэн как ни в чем не бывало продолжил свой рассказ:

— Да, как правильно заметил Орик, Илирия была одним из наших городов. Мы покинули его во время войны с драконами. А через несколько столетий этим городом завладели люди и сделали своей столицей. Но это случилось уже после того, как был сослан король Паланкар.

— Король Паланкар? — воскликнул Эрагон. — Кто это? Так, значит, наша долина названа в его честь?

— Вопросов у тебя, Аргетлам, что листьев на дереве! — с улыбкой сказал ему эльф.

— Вот и Бром тоже так говорил.

Лифаэн снова улыбнулся, помолчал, словно собираясь с мыслями, и снова заговорил:

— Когда твои предки восемьсот лет назад прибыли в Алагейзию, то сперва долго скитались по ее просторам в поисках подходящего места для поселения. Потом они нашли долину Паланкар — хотя тогда она называлась иначе, — и осели там, ибо это место самой природой было словно создано для обороны; кроме того, на эту долину не претендовали ни мы, ни гномы. Вот с нее-то все и началось, и вскоре вашему королю Паланкару удалось создать весьма крепкое государство. Стремясь расширить его границы, Паланкар объявил нам войну, хотя мы не позволили себе ни малейшей провокации, и три раза первым нападал на нас. И все три раза мы наголову разбивали его войско. В итоге знать Алагейзии испугалась и обратилась к нам с просьбой о перемирии, выразив готовность подчиниться эльфам. Но сам Паланкар, увы, не пожелал прислушаться к их советам. И тогда знать Алагейзии направила к нам свою делегацию с предложением мирных переговоров. В итоге мир между нами был подписан без ведома короля Паланкара.

С нашей помощью Паланкар был свергнут, но и сам он, и члены его семьи, а также его вассалы отказались покидать долину. Поскольку убивать их мы желания не имели, то построили крепость Риствакбаен, откуда Всадники могли бы следить за долиной, и заключили Паланкара в одну из ее башен, чтобы он уже никогда больше не пришел к власти и не развязал новую войну в Алагейзии.

Вскоре Паланкар пал от руки одного из собственных сыновей, не пожелавшего ждать, пока природа возьмет свое. Это убийство положило начало бесконечной цепочке других убийств, предательств и прочих недостойных дел, совершенных членами королевской семьи, окончательно сведя на нет былое величие дома Паланкаров. Однако же потомки Паланкара так и не покинули долину, и до сих пор королевская кровь течет в жилах кое-кого из обитателей Теринсфорда и Карвахолла.

— Понятно… — протянул Эрагон. Лифаэн удивленно поднял темную бровь.

— Правда? Между прочим, все это имеет куда более глубокий смысл, чем ты предполагаешь. Именно разногласия между королем Паланкаром и знатью его страны убедили Анурина — предшественника Враиля на посту предводителя Всадников, что необходимо и людям позволить становиться Всадниками с тем, чтобы подобные разногласия можно было предотвратить.

— Ну да, — хмыкнул Орик, — а это решение, в свою очередь, тоже вызвало немало споров.

— Верно, это решение поначалу не встретило признания, — кивнул Лифаэн. — Даже и сейчас кое-кто ставит под сомнение мудрость Анурина. С ним также связаны были серьезные разногласия между Анурином и королевой Делланир. Настолько серьезные, что Ану-рин в итоге отказался от нашего покровительства и создал на острове Врёнгард столицу независимого ордена Всадников.

— Но если Всадники стали независимыми, как же им удавалось поддерживать и сохранять мир, то есть выполнять свою основную задачу? — спросил Эрагон.

— А им это и не удавалось, — сказал Лифаэн. — Во всяком случае, пока королева Делланир в своей высочайшей мудрости не поняла, что Всадники и не должны зависеть ни от одного короля или правителя. Она снова открыла для них доступ в леса Дю Вельденвардена, хотя ей и не нравилось, что авторитет Всадников превосходит порой ее собственный.

Эрагон нахмурился:

— Так не в этом ли причина разногласий?

— И да, и нет. Всадникам вменялось в обязанность поддерживать порядок в различных государствах и охранять эти государства от врагов и от ошибок. Но кто заботился о самих Всадниках? Кто мог подсказать им, что они свернули не туда? Вот что послужило причиной их падения! Ведь некому было предусмотреть и устранить недостатки управления самим орденом, ибо Всадники считали себя выше всяких скучных проверок. А в итоге потерпели крах и были стерты с лица земли.

Эрагон ласково погладил ладонью речную воду, наклонившись сперва через один борт, потом через другой. Он обдумывал сказанное Лифаэном.

— А кто сменил Делланир на троне — король или королева? — спросил он.

— Эвандар. Пятьсот лет назад он принял и трон, и весьма запутанную ситуацию, сложившуюся к этому времени в королевстве. А Делланир отреклась от престола, дабы заняться изучением тайн магии. Эвандар правил нами до своей трагической гибели, а теперь нами правит его вдова, Имиладрис.

— Но это же… — начал было Эрагон и умолк, от удивления прикрыв себе рот рукой. Он хотел сказать, что это невозможно — править в течение столь долгого срока, но вовремя понял, что подобные слова прозвучали бы просто нелепо. Вместо этого он спросил: — А что, эльфы и вправду бессмертны?

И Лифаэн тихим голосом отвечал:

— Когда-то мы, как и вы, жили недолго и были веселыми, легкими и эфемерными, как утренняя роса. Теперь же наши жизни тянутся бесконечно долго и успевают изрядно нам надоесть. Да, пожалуй, можно сказать, что мы бессмертны.

— То есть вы стали бессмертными? Но как? — На этот вопрос эльф отвечать отказался, как Эрагон к нему ни приставал. И тогда Эрагон спросил о том, что его интересовало больше всего: — Скажи, а сколько лет Арье?

Лифаэн тут же повернулся к нему, весело и насмешливо глядя ему в лицо своими ясными умными глазами.

— Арье? А почему ты спросил именно о ней?

— Я… — Эрагон запнулся; он и сам толком не знал, зачем ему это нужно.

Просто он был увлечен Арьей и чувствовал опасное несоответствие ее возраста своему собственному. «Наверняка ведь она воспринимает меня, как ребенка!» — думал он. И он дал Лифаэну единственно возможный для него и относительно честный ответ:

— Видишь ли, она спасла жизнь и мне, и Сапфире, и нам бы хотелось побольше узнать о ней.

— Я должен извиниться перед тобой за то, что задал столь бестактный вопрос. — Лифаэн сказал это очень медленно, тщательно выговаривая каждое слово. — У нас считается непозволительным столь грубо вторгаться в чужую личную жизнь. Но я все же посоветую тебе, Аргетлам, и думаю, Орик меня в этом поддержит, бережнее относиться к себе, попридержать свое сердце и постараться сберечь свою душу. Сейчас не время терять голову и попусту растрачивать душевные силы, ведь восстановить их в данный момент будет трудновато.

— Вот именно, — проворчал Орик.

Эрагону стало жарко; кровь так и бросилась ему в лицо, точно в душе у него вдруг растаяли снега. Но прежде чем он успел резко возразить эльфу и гному, Сапфира мысленно посоветовала ему:

«Ты бы лучше попридержал язык. Они ведь тебе добра желают».

Эрагон тяжко вздохнул и промолчал, стараясь подавить охватившее его смущение.

«Значит, и ты с ними согласна?» — спросил он Сапфиру.

«Мне кажется, Эрагон, ты просто переполнен любовью, но пока не нашел того, кто мог бы ответить тебе взаимностью. Но я не вижу в этом ничего постыдного».

Это был откровенный ответ. Эрагон помолчал и спросил, слегка запинаясь:

«А ты скоро вернешься?»

«Я уже возвращаюсь».

И тут Эрагон заметил, что эльф и гном внимательно наблюдают за ним.

— Я благодарен вам за заботу, — сказал он им, стараясь держать себя в руках, — но мне все же хотелось бы получить ответ на свой вопрос.

И Лифаэн, хоть и не сразу, ответил:

— Арья еще молода. Она родилась всего за год до уничтожения Всадников.

«Целых сто лет назад!» Эрагон ожидал услышать нечто подобное, но все же слова Лифаэна ошеломили его. Он очень старался не выдать себя, но его приводила в ужас мысль о том, что внуки Арьи могли бы оказаться старше, чем он! Чтобы отвлечься, он сказал Лифаэну:

— Вот ты упомянул, что люди открыли для себя Алагейзию восемьсот лет назад, а Бром говорил, что люди прибыли туда через триста лет после создания ордена Всадников. Но ведь орден был создан несколько тысячелетий назад, верно?

— Две тысячи семьсот лет и четыре года, по нашим подсчетам, — сообщил Орик. — Бром отчасти прав, если, конечно, считать один-единственный корабль с двадцатью воинами на борту «первой высадкой людей в Алагейзии». Тот корабль причалил к берегу на юге, в тех краях, где теперь находится Сурда. Они стали обследовать эту местность, и мы встретились с ними и обменялись дарами; а потом они уплыли, и в течение почти двух тысячелетий никто из людей в Алагейзии не появлялся — до тех пор, пока король Паланкар не прибыл туда с целым флотом. К тому времени у людей почти не сохранилось воспоминаний о той встрече с гномами; разве что весьма невнятные и неприятные истории о волосатых горных жителях, которые по ночам охотятся на детишек и уносят их в свои подземные норы. Фу!

— А ты знаешь, откуда Паланкар прибыл в Алагейзию? — спросил у него Эрагон.

Орик нахмурился, покусал кончик уса и покачал головой:

— В наших летописях говорится лишь, что родина его находилась далеко на юге, за Беорскими горами, а причиной его исхода оттуда послужили война и голод.

Эти слова привели Эрагона в страшное возбуждение.

— Значит, — воскликнул он, — на юге могут быть еще какие-то страны и народы, которые могли бы помочь нам в борьбе против Гальбаторикса!

— Возможно, — сказал Орик. — Но их будет довольно-таки трудно отыскать, даже верхом на драконе. И я сильно сомневаюсь, что их жители говорят на том же языке, что и ты. Да и захотят ли они нам помогать? Что вардены могут предложить другому государству в обмен на помощь? Кроме того, даже из Фартхен Дура в Урубаен трудно переправить войска, так сложны для перехода тамошние горные тропы; а южные края отделяют от нас тысячи миль таких вот непроходимых горных троп.

— Ты даже не думай о том, чтобы отправиться на поиски. Сейчас мы никак не можем тебя отпустить, ведь ты нам так нужен, — сказал Лифаэн.

— И все же я… — начал Эрагон и умолк, увидев над рекой Сапфиру, которую преследовала целая стая разъяренных воробьев и черных дроздов. Птицы, настроенные весьма воинственно, во что бы то ни стало намерены были отогнать дракониху подальше от своих гнезд. Кроны деревьев так и звенели от их возмущенного крика и писка.

Лифаэн, сияя, воскликнул:

— Ну, разве она не великолепна?! Вы только посмотрите, как отливает в солнечных лучах ее чешуя! Что в сравнении с нею все сокровища мира?

Примерно такие же восторженные возгласы доносились и с другой лодки — из уст Нари.

— Нет, эти эльфы совершенно невыносимы! — пробурчал в бороду Орик. И Эрагон с трудом подавил улыбку, хотя в душе разделял мнение гнома. Но эльфам, казалось, никогда не надоест хвалить Сапфиру и громко восхищаться ею.

«He вижу ничего плохого в нескольких комплиментах», — прочитав мысли Эрагона, строптиво заявила Сапфира и с жутким плеском шлепнулась в воду, тут же погрузившись с головой и вынырнув только для того, чтобы подбросить в воздух невольно нырнувшего вместе с нею воробышка.

«Ну, естественно! Что же плохого в таких искренних похвалах твоим достоинствам?» — откликнулся Эрагон.

Сапфира снова нырнула, и со дна реки до него донесся ее обиженный голос:

«Это что же, сарказм?»

Эрагон хихикнул и решил оставить этот вопрос без ответа. Посмотрев в сторону второй лодки, он заметил, что теперь гребет Арья — спина идеально прямая, лицо невозмутимое. Она гребла легко и точно летела сквозь пронизанную солнечными лучами легкую тень, которую отбрасывали могучие сосны с поросшими мхом стволами. Но, несмотря на солнечный свет, сама Арья выглядела на редкость мрачной. Эрагону даже захотелось ее утешить.

— Лифаэн, — тихо спросил он, стараясь, чтобы не услышал Орик, — а почему Арья… столь печальна? Ты…

И он не договорил, заметив, как напряглись плечи эльфа под зеленовато-коричневой туникой. Лифаэн ответил ему, но еле слышно, так что Эрагон с трудом разобрал его слова:

— Нам выпала большая честь служить Арье Дрёттнинг. Ради нашего народа ей довелось испытать столько страданий, что и вообразить невозможно. Мы с превеликой радостью праздновали ее удачу с яйцом Сапфиры, но даже во сне мы оплакиваем ту жертву, которую ей пришлось принести… Впрочем, ее печали, как и ее счастье, принадлежат лишь ей одной. И без ее разрешения я не мог бы открыть тебе причину того, отчего она так грустна. Даже если б знал, в чем дело.

* * *

Сидя вечером у костра и машинально поглаживая заросшую мхом кочку, на ощупь похожую на мягкую шкурку кролика, Эрагон услыхал в лесу какой-то странный шум. Переглянувшись с Сапфирой и Ориком, он осторожно пополз на эти звуки, придерживая рукой Заррок.

В зарослях снежноягодника на краю небольшого овражка метался сокол со сломанным крылом. Увидев Эрагона, крылатый хищник в ужасе застыл с открытым клювом, издавая пронзительный писк.

«Что за ужасная судьба, — сказала Эрагону Сапфира, — вот так лишиться возможности летать!»

Прибежала Арья. Увидев, что случилось, она сорвала с плеча лук и, быстро прицелившись, выстрелила соколу прямо в сердце. Сперва Эрагон решил, что она подстрелила птицу, чтобы отправить ее в суп, однако эльфийка так и не подняла с земли ни сокола, ни свою стрелу.

— Но почему?.. — вырвалось у Эрагона. Насупившись, Арья отстегнула тетиву и сказала:

— Он был слишком серьезно ранен, чтобы я смогла его вылечить, и все равно умер бы ночью или к утру. Ничего не поделаешь. Я просто избавила его от нескольких часов страданий.

И Сапфира, опустив голову, ласково коснулась мордой плеча Арьи, а потом медленно побрела в лагерь, небрежно волоча за собой хвост и обдирая им кору с деревьев. Эрагон двинулся было за нею и тут почувствовал, как Орик дернул его за рукав и очень тихо сказал ему на ухо, заставив для этого наклониться:

— Никогда не проси эльфа о помощи! Он может решить, что смерть для тебя — лучший выход. Ясно?

Дата добавления: 2015-07-12