У земли и душа чище, и тело крепче. . .

Надежда Плевицкая [9]

Летом, когда я жила в родной деревне, не было ни одной свадьбы, на которой я не гуляла бы, и крестины редко без меня обходились.

С истинным удовольствием пировала я на свадьбах у своих односельчан. Там было искреннее радушие, там были безхитростные речи, да какие мудрые подчас. А древние свадебные обряды так прекрасны, так чисты, что неудивительно их слышать рядом с молитвой.

Вот невеста уже готовая к венцу, прощаясь с родителями, молится пред образами, кладет земные поклоны, а подружки в это время поют:

Ой летели гуси-лебеди, через двор.

Ударили золотым крылом о терем,

Не пора ли тебе, свет Марьюшка, с терема долой,

Не пора ли тебе, Ивановна, с высокого.

Что вам дело, гуси-лебеди, до того,

Есть у меня мой батюшка для того,

Как он велит, благословит, я пойду.

Невесту обводят с образом вокруг стола. Поют подружки: Шло солнце по западью, а Марья по застолью. Их протяжная песня сменяется другой:

Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя

Батюшки воля,

Ой свет — ты моя, ой свет — ты моя

Матушкина нега.

Такой воли, такой неги у свекра не будет.

Кроме древней красоты обрядов, кроме крестьянского хлебосольства есть еще одна привлекательная особенность деревенских свадеб: никогда не приходилось мне слышать там пошлых слов. Даже подвыпивший мужик поет:

Соловей кукушечку уговаривал,

Молоденький, рябую все сподманывал,

Полетим "кукушечка" во мой зелен сад,

Во моем садике гулять хорошо.

Даже и хмельная мужичья душа поет о чистоте утех матушки-земли. Как, однако, эту самую душу меняет город и фабрика.

Лишь попадает туда мужик — не те песни, не тот и мужик.

У земли и душа чище и тело крепче: по себе знаю. Как, бывало, приеду из города в деревню, становлюсь лучше, добрее. Небесный деревенский простор будто заглядывал в душу, и ширилась она и светлела, прощала и любила.

Иной раз приеду измученная, а там меня встретит мать, век свой скоротавшая в деревне и от матери-земли взявшая силу и мудрость. Ласкою, да умной поговоркою, быстро вылечивала меня мать от городских хворей.

А как, бывало, пойдем с ней по полям, она сильнее меня окажется. На горку вбежит первая и, поджидая там, посмеивается, — ей, мол, восемьдесят три, а она моложе, хотя мне и двадцать шесть. И знает мать каждую травинку, каждый цветок. Она полна жизни.

— Ты только послушай, — говорила она, останавливаясь над духовитой полосой бело-розовой гречихи. — Как гудут пчелы-то. Это они, с песнями, работники Божий трудятся, а мы, грешные, будем трудовые их свечи Господу зажигать и Ему просьбами докучать.

— С них бы нам пример-то брать, — вздыхала она. А полоса гречихи действительно пела, и мать понимала пчелиную песню, она все понимала.

— У Господа все товары драгоценные, — говорила мать, указывая на золотистое просо. — Вишь, парчою золотой расстилается — хоть ризы шей на весь честной мир.

С полевой прогулки мы возвращались с охапками трав и цветов.

— Все целебные травы, все драгоценные товары, нерукотворенные дары Божий, все для нас неблагодарных послано, — шептала мать, развешивая душистые пучки в своей горнице.

* * *

...Я стала у рояля. Предо мной было лучшее петербургское общество, вся придворная знать, блестящие слушатели. Эти изысканные петербуржцы с плохой и картавой русской речью... К тому же изъяснялись они между собой на чужом языке. А тут еще две-три милые дамы наставили лорнетки, рассматривая меня, как вещь.

В довершение всего одна из дам с очень русской фамилией, путая русскую и французскую речь, стала расспрашивать меня о моих песнях:

— Что такое куделька (пучок льна, пенька для пряжи), что это батожа (кнут, хлыст)?

Я ей объяснила. Дама вскинула лорнет, осмотрела меня с ног до головы, сказала:

— Charmant! Вы очень милы. И поплыла по залу.

Я тихо спросила у генерала Николаева, который стоял рядом со мной:

— Разве эта дама не русская?

Милый генерал, с голубыми глазами и белоснежной седой бородой, ответил также тихо и кротко:

— Она русская, но дура.

---

Дата добавления: 2015-07-12