Как на ладони

Известно, что чужая душа — потемки и обшаривать ее потаенные уголки — дело трудное и тягостное. Даже сам обладатель души не имеет обычно понятия, что хранит­ся в тайниках. Он и сам не желает этого знать и тем более не желает, чтобы это знал кто-то другой. Пациент, у которого психо­аналитик добивается признания в чем-то запретном, обычно сопротивляется до по­следнего, ему легче сознаться в придуманных мерзостях, чем в действительной слабости, вполне невинной, вот почему с таким трудом дается распознание «сокровенного» — даже мог в глубоком приеме считывает лишь сим­волы, требующие дополнительной расшиф­ровки.

Впрочем, нужно сразу же указать на две совершенно противоположные вещи, ре­зультат которых может показаться посто­роннему наблюдателю одинаковым. Первую, в ослабленном, профанированном варианте, многим доводилось наблюдать на сеансах гипнотизеров, или, как говорят моги, «на чумаковании». Тут тоже речь идет о «чтении мыслей», но считываются именно те мысли, которые предварительно были внушены (тем же способом угадываются многозначные числа, имена и так далее). Любопытные па­раллели этому можно найти даже у Гегеля: «Выясняется, что за так называемой завесой, которая должна скрывать «внутреннее», не­чего видеть, если мы сами не зайдем за нее — для того, чтобы было видно, да и для того, чтобы было на что смотреть» (феноменоло­гия духа. С. 92). Таким образом, и в чужом сознании можно считывать свои собственные мысли, предварительно вложенные туда, причем безразлично, считывать их своими устами или устами владельца, низведенного до роли обычного громкоговорителя. Эта практика не имеет отношения к СП, а дела­ется из ОС, что, вообще говоря, с точки зрения техники гораздо проще. Мог «уга­дывает» у первого встречного имя, возраст, профессию, сокровенное желание, и немог восхищенно соглашается, поражаются и стоящие рядом знакомые — надо же, так сразу угадать. Да. Еще бы им не поражаться, если они тоже стоят в заморочке. Потом, когда чары рассеются, они будут долго удив­ляться наваждению — но могут и остаться в полной уверенности, что все было названо точно, — это зависит от программы. Ведь за­программировать амнезию может и хороший гипнотизер.

Васиштха, по моей просьбе, таким обра­зом «угадал» имя и все анкетные данные мо­его знакомого (разумеется, называя первое попавшееся). Тот, однако, сохранил уверен­ность, что было названо его действительное, настоящие данные биографии, — он был уверен, что все это сообщил Васиштхе.

Иное дело — настоящий прием из глубоко­го СП, без всяких заморочек. «Трудно могу понять немога, но еще труднее немогу понять самого себя», — гласит популярный во мно­гих могуществах афоризм. «Хотение» кажет­ся всегда чем-то простым и безусловно изве­стным — но это так только кажется.

Во-первых, человек очень редко спраши­вает себя: «Чего я хочу?», предпочитая этого как бы не знать. На всякий случай имеется дежурный перечень моральных и материаль­ных благ, какое-нибудь беспорядочное пере­числение. Но если всерьез задуматься над каждой из перечисленных ценностей, будь то отдельная квартира, любовь женщины, редкая марка для коллекции; если спросить себя: хочу я именно этого или я этим хочу чего-то иного, — то, пожалуй, ответ найдет­ся не сразу, да и неизвестно, найдется ли во­обще...

Неопределенность собственных жела­ний — сюрприз, который ожидает едва ли не каждого, решившегося на честный самоот­чет. «Немог хочет того, чего ему хочется, а говорит то, что говорится» (Гелик). Вну­шить желание даже легче, чем какую-нибудь мысль, и это явление широко используется при всякого рода чумаковании. Угадать же неспровоцированное желание, не имеющее точной вербальной формулы самоотчета, наоборот, очень трудно, тем более что наде­яться на подтверждение догадки, как прави­ло, не приходится. Как заметил еще Фрейд:

«Активное возмущение пациента чаще всего и убеждает меня в правильности предполо­жения». Моги пришли к тому же выводу.

Прием «внутренней картины мира» немога мало того, что труден и длинен, но, в ка­ком-то смысле, еще и не безопасен. Некото­рые могущества вообще его не практикуют.

Беседуя с могами, я пришел к следующему выводу о причинах небезопасности.

Осуществляемая в Состоянии Приема диа­гностика высвечивает, подобно странному рентгену, какое-то внутреннее устройство ве­щи, ее «невидимое». Иногда это невидимое можно, в принципе, задать длинным описани­ем, скажем, целой книгой — чем и занимается, например, наука. Но для высокой практики СП такой слишком косвенный (мягко говоря) метод непригоден. Ведь тут все дело в том, чтобы увидеть все концы и начала сразу, в еди­ном мгновении внутреннего взора, — и при­том увидеть еще места, где концы с началами не сходятся или вот-вот могут разойтись. Все дело в этом «сразу»; если его нет, нет и при­ема, — есть что-нибудь другое, крохоборство рассудочного мышления, например. Я не знаю, как выглядит эта картинка невидимого, навер­ное, в ней еще меньше сходства с привычной визуальной данностью мира, чем в рентгенов­ском снимке. При том что есть «слои», кото­рые в принципе не поддаются описанию, даже сколь угодно длинному.

— Чем больше практикуешь, тем больше различаешь слоев, и не путаешь их друг с другом, — сказал мне однажды Баврис и неожиданно пояснил: — Видишь тополь?

-Ну.

— Ты видишь этот тополь?

— Да...

— Так. Через этот тополь надо увидеть Тополь, потом Дерево. Потом что-нибудь живое и требующее воды, или солнца, или селитры, или неизвестно чего — но зато известно где; есть такие странные места в картинке, где видна ненормальность состо­яния. Ну, там, центр тяжести ветвей — вид­но, какая ветка обломится от ветра. И какое дерево засохнет. И все такое. (Я вспомнил в это время известный пример Платона, ког­да он говорил, что нужны разные органы зрения, чтобы видеть лошадь и видеть «ло-шадность»). Словом, набираешь это состоя­ние и сам как бы становишься тополем. По­этому надолго не рекомендуется, и никаких эмоций, чистый прием. Потеряться легко, не вернуться на то же самое место. Поэтому надо перелистывать

Баврис улыбнулся.

Моги достигают уподобления какому-то избранному объекту — но не вынужденной форме, которую тот должен принимать под воздействием всего остального мира, чтобы оставаться среди прочих объектов, а, как сказал бы Гегель, достигают уподобления «в-себе-бытию». Это «в себе» полностью прони­цаемо только для Бога — но может быть про­ницаемо и для человека, если он мог, из особых состояний типа СП.

Насколько я понимаю, уподобляться да­леким вещам не слишком опасно, хотя и в них можно «потеряться». Тем не менее выигрыш, с точки зрения могов, здесь очеви­ден, ведь богатство восприятия для них — одна из безусловных ценностей. К тому же прослушивание гаммы и перлюстрация объ­ектов являются несомненными множителя­ми могущества, а мог по определению есть тот, кто непрерывно расширяет и углубляет свое «Я могу». То есть человек становится могом, когда его предельное желание сходит­ся с предельной волей, ибо единство абсолют­ной воли и абсолютного желания в пределах одного «Я» — это страшная сила, способная создавать поле влияния космических мас­штабов.

Если верно утверждение древних даосов: «Чтобы понять рыбу, надо быть рыбой», то становится ясно, чем грозит проникнове­ние в психическую подноготную ближнего своего — немога. Тут действительно велик риск потеряться, ибо «познать немога» — а сия вещь все-таки посложнее флейты, да и рыбы тоже, — познать его вплоть до темных закоулков души — значит, отчасти, стать им. Между тем для любого мога лучше принять гибель от им же самим вызванной бури, чем стать немогом, «впасть в неможество». «Самое любопытное в нашем по­ложении то, что назад отсюда дороги нет, только вперед», — сказал однажды Гелик, ходячее самосознание всех питерских могуществ.

Можно добиваться идентификации с дру­гим из чистого любопытства или за деньги, как психоаналитики, но безопасность этих «знатоков людей» гарантирована поверхностностью и неточностью познания (лучше даже сказать, «познания»), а также страхо­вочным взаимным лицемерием. Но если бы кому-то было дано проникнуть до самых глубин другого, а потом вынырнуть — ни за какие деньги он не бросился бы в эту пучину вновь.

Интересно, что писатели, которым «по долгу службы» приходится проникать в ду­ши своих персонажей, обнаруживают (если они настоящие писатели) упрямство чужой воли, которая стремится подчинить их себе, отщипнуть частицу живого бытия, — и это несмотря на то, что души «придуманы» — то есть вполне прозрачны и в принципе подкон­трольны. Может быть, и сам Бог вынужден оставлять потаенные уголки души человека без проникновения, возможно, и Ему полно­та воплощения не проходит даром... И тогда дарованная человеку свобода есть просто результат вынужденной, страховочной поверхностности Творца: каждый может познавать себя в Боге, но не в каждом Он растратит себя на познание, только в из­браннике.

Дата добавления: 2015-07-12