Описание результатов

Я оставил на самый конец разговор о таком пустяке, как содержание научной статьи. Результаты экспериментов, описанных в двух предыдущих главах, первоначально были опубликованы в более чем тридцати статьях, написанных (не больше 15 страниц каждая) в той строгой форме, которую требуют соблюдать журналы [8]. По стилю и звучанию научная статья не похожа ни на одно другое известное мне произведение письменности. Почти обязательно здесь использование безличной формы. В результате исчезает активный, заинтересованный наблюдатель или экспериментатор: животных наблюдают, мозг удаляют, ткани гомогенизируют и центрифугируют, гели проявляют. В равной степени обязательна уплотненность текста, достигаемая заменой предложных конструкций существительными в качестве определений, так что получаются длинные цепочки слов, которые экономят место на журнальной странице, но затрудняют понимание. Обычно наши статьи читают только такие же, как мы, исследователи, да иногда философы и историки, и они, похоже, в целом принимают все эти условности как нечто само собой разумеющееся. В последнее время английские литературные критики взялись за текстологический анализ научных статей и сделали ряд выводов о назначении такого сухого стиля [9].

Суть их выводов сводится к тому, что научную статью, которая должна якобы дать беспристрастное описание отдельных аспектов окружающего мира, следует скорее рассматривать как рассказ об этом мире с применением особых риторических средств, призванных убедить читателя в достоверности излагаемых фактов. Одним из таких средств служит безличная форма, придающая тексту видимую авторитетность и внушительность. Если у вас возникли сомнения, значит, вы усомнились не в объективности конкретного исследователя, а в самой действительности. Если я пишу, что наблюдал такое-то поведение цыплят, я могу ошибаться или проявлять тенденциозность. Но если «наблюдали» (кто?), что цыплята вели себя таким-то образом, то вся ответственность ложится на самих цыплят, а не на исчезнувшего из рассказа наблюдателя.

Формальная композиция статьи всегда требует короткого введения, где излагаются состояние вопроса и цели работы. Здесь нужно упомянуть предшествующие работы, которые подвели к постановке данного эксперимента, и определить содержание последующего текста. Мои статьи обычно начинаются примерно так:

«Однодневные цыплята клюют мелкие предметы, но быстро научаются отличать те из них, что имеют неприятный вкус (ссылки на литературу). Они могут служить хорошей модельной системой для изучения клеточной биологии памяти (ссылки). Обучение цыплят этой задаче приводит к каскаду клеточных процессов, в частности... (ссылки). Такими-то авторами высказано предположение об участии процесса X, например, в долговременной потенциации (ссылки). Поэтому данная статья посвящена изучению процесса X у цыплят (ссылки)».

Такая форма позволяет установить наш собственный приоритет, соотнести нашу работу с другими интересными подходами к исследованию памяти и «подготовить» читателя к восприятию важнейших выводов данной статьи. Учитывая, что занятой читатель лишь бегло просматривает «Введение», решая, читать статью или нет, желательно сделать анонс интригующим, но не переборщить (это тонкая материя!).

Затем следует раздел «Методы», в котором должна содержаться достаточно детальная информация, чтобы любой другой исследователь, располагающий таким же оборудованием, что и ваша лаборатория, мог повторить эксперимент. На практике это бывает редко. Автору может казаться, что он очень подробно описывает применявшиеся методы, но когда кто-нибудь пытается их воспроизвести, то обнаруживает, что имеет дело с закодированным текстом, который можно расшифровать, лишь обратившись к десяткам более ранних работ, а для налаживания метода может потребоваться несколько лет. Начинающий исследователь овладевает всем этим, находясь в лаборатории на положении подмастерья, и вскоре научается писать разделы о методах в собственных статьях. Для человека со стороны все эти условности остаются столь же загадочными, как устав средневековой гильдии, к тому же в науке таких гильдий множество; молекулярные нейробиологи и нейрофизиологи могут работать на одних и тех же животных и решать сходные проблемы, но ни те, ни другие, по-видимому, не способны понять или освоить методы друг друга. Все мы - заложники своих методов, и прочные герменевтические традиции просто скрыты под покровом кажущейся демократичности науки.

Тем не менее специалист обычно без труда пишет раздел «Методы». За ним следует собственно статья, раздел «Результаты», и здесь уже дело обстоит сложнее. Что включить и что отбросить? Как представить данные, как извлечь логический смысл из серии экспериментов, на которые затрачено, может быть, больше года, с многочисленными повторностями, принесшими лишь мало различающиеся результаты? Вы пытаетесь вспомнить, почему проводили тот или иной опыт данным методом, который тогда казался вполне подходящим, но сейчас выглядит архаичным; решаете, что делать с отскочившей в сторону точкой, из-за которой кривая имеет неубедительный вид: повторить ли эксперимент в надежде избавиться от аномальной величины, примириться ли с ней или взять на душу небольшой грех и просто отбросить ее. Раздел «Результаты» - это не беспристрастное изложение данных, а рассказ, представляющий в хронологическом порядке события вашей научной жизни за год, переосмысленные post hoc. Еще Дарвин знал, что все научные данные подбирают в поддержку или для опровержения какой-то гипотезы и с этих же позиций представляют в статье. Риторика нейтральности и объективности на самом деле точно выверена с целью заставить читателя поверить результатам, убедить его, что все возможные альтернативные объяснения полученных данных учтены и были опровергнуты контрольными экспериментами. Первостепенное значение приобретает способ подачи материала: в форме таблицы, графика или серии гистограмм. Какая из этих форм наиболее убедительно демонстрирует полученные данные? Выдержит ли первоначальный вариант статьи критическое прочтение, не даст ли течь - не найдет ли недоброжелательно настроенный рецензент дыр, пропускающих воду? Не упущен ли какой-нибудь решающий контрольный опыт? Все это очень похоже на тактику адвоката, который вызывает в суде свидетелей и подвергает их перекрестному допросу, чтобы убедить присяжных. Не удивительно, что многие исследователи, любящие лабораторную работу, с большим скрипом готовят свои материалы к публикации, так как создание статьи по всем правилам искусства заставляет их впервые четко формулировать, чем они занимаются.

После того как представлены результаты, дорога уже идет под гору: остается последний раздел - «Обсуждение» (если не считать выражений благодарности и перечня литературы). Здесь впервые позволяется несколько свободнее порассуждать, рассматривая возможное значение полученных результатов и их место в контексте аналогичных исследований; можно даже попытаться построить небольшую теорию для их объяснения. Но не затягивайте «Обсуждение», не перегружайте драгоценные журнальные страницы; да и у рецензента может не хватить терпения, и он попросит вас урезать ваши рассуждения: давайте нам факты, только факты, а уж выводы мы сделаем сами. Но не забудьте с должным уважением процитировать других авторов, работающих в вашей области, особенно того, кто может быть назначен рецензентом вашей статьи, иначе они могут обидеться и будут чрезмерно строги в своих оценках, тем более что процедура рецензирования дает привилегию анонимности.

В конце следует почти обязательная фраза, довольно туманно указывающая путь вперед:

«Однако для проверки этой возможности необходимы дальнейшие исследования...»

Или, если вы хотите более определенно застолбить территорию:

«Б настоящее время в нашей лаборатории ведутся исследования для проверки этой возможности».

Вот и все. Статья готова. Направьте два экземпляра в избранный вами журнал и ждите.

Месяца через два вы получите замечания рецензента (постарайтесь не расстраиваться, прочитав их: замечания могут быть совершенно тривиальными, несправедливыми или даже пристрастными, но вы отыграетесь, когда вам в свою очередь доведется рецензировать чужие статьи: в этом прелесть системы взаимного рецензирования в науке). При благоприятных обстоятельствах вы исправите статью в соответствии с замечаниями, отошлете ее обратно в редакцию, и еще месяца через три она появится в печати. Ваш кирпичик положен на свое место в здание науки, и вам обеспечено бессмертие в ее бесконечном архиве. Финансировавшая вашу работу организация будет довольна, что поддерживала исследование, удостоенное публикации. Коллеги станут писать и просить выслать оттиск, кто-то сошлется на ваши данные в собственной статье (живое свидетельство вашей принадлежности к научному сообществу), а библиометрия может даже констатировать, что по числу ссылок на вашу работу вы на короткое время попали в разряд классиков. Не исключено, что в конце концов вы выдержите тест Уорхола и на четверть часа станете знамениты, во нсяком случае среди нескольких сотен избранных - мафии исследователей памяти, что даст вам право на бесплатное участие в очередной конференции. Если вы рассчитываете на большее и хотите, чтобы вас узнавали на улице, вам следует выступить по телевидению.

Глава 13

Из чего состоят воспоминания

Пришло время подвести итоги. Воспоминания - это форма общественной регистрации прошлых событий, в той или иной степени трансформированных, чтобы удовлетворить текущим идеологическим потребностям; например, историко-ревизионисты переписывают прошлое нацистской Германии или (в противоположном направлении) события «культурной революции» в Китае. Воспоминания - это коллективные акты восстановления утраченного опыта, как в случае чернокожих американцев, заново открывающих (припоминающих, как говорит Тони Моррисон, подчеркивая, что это активный, а не пассивный процесс) свое происхождение от рабов, или феминисток, восстанавливающих имена женщин-ученых, систематически стиравшиеся со страниц истории авторами-мужчинами. Воспоминания - это вымыслы беллетристов, которым символические эпизоды дают ключ к тайне человеческой личности, начиная с бисквитного пирожного Пруста до «кошачьего глаза» Этвуд. Воспоминания - это обрывки однажды слышанных песен; это технологические метафоры компьютерного века; это перевоссозданные образы нашего детства и умерших родителей, наши непрестанные усилия сделать жизнь цельной, связать прошлое и настоящее, чтобы приготовиться к встрече с будущим; это работа мышц и сухожилий, когда уже в зрелом возрасте, привыкнув за десятилетия к комфортабельным поездкам на современных средствах транспорта, мы снова пересаживаемся на велосипед, чтобы восстановить забытые ритмы.

Так неужели воспоминания - это и отказ однодневного цыпленка вторично клевать горькую бусину? Может ли расшифровка интимных механизмов этого процесса пролить свет на любое из множества значений, которые имеет это емкое слово «память» в нашей повседневной жизни? Легче всего сказать «нет», полагая, что идентичность этого слова не означает идентичности всех феноменов, им описываемых. Вас могли заинтересовать, даже убедить проведенные в моей лаборатории наблюдения, и все же вам трудно допустить, что они имеют сколько-нибудь прямое отношение к вашему собственному субъективному опыту, касающемуся личной памяти. В этой главе отвергается такой простой ответ, но мои доводы будут не так просты. Да, в конце концов я прихожу к выводу, что отказ повторно клевать бусину, оказавшуюся ранее горькой, - это тоже проявление памяти, и изучение даже таких простых «воспоминаний» позволяет многое узнать о нас самих, людях. Существует много книг, написанных специально или фактически - о памяти. По этому поводу Гэйл Грин высказался следующим образом, рассматривая то, что феминистки называют «трудной работой вспоминания»:

Все писатели обращаются к памяти, поскольку любая форма литературной деятельности основана на воспоминаниях о прошлых событиях; все авторы черпают их из памяти, как материал из каменоломни. Память особенно важна для тех, кто стремится к переменам, ибо забвение обрекает нас на повторение... [1].

Но эта книга о памяти написана с точки зрения (возможно, необычной) нейробиолога. Главное место в ней занимают два предмета: 1) биохимические и физиологические мозговые процессы, роль которых в формировании памяти становится все более понятной (я бы даже сказал, что они сами и есть память), и 2) процессы научного исследования, выявляющие и интерпретирующие то, что происходит в мозгу. Перед тем как в предыдущей главе я отвлекся от лабораторного стола, чтобы бросить беглый взгляд на социальные процессы приобретения и распространения знаний, я уже довел свой рассказ до границы биохимического, клеточного понимания процессов мозга и поставил читателя лицом к лицу с парадоксами, которые начали вырисовываться по мере продолжения экспериментов. Теперь я перехожу к более широким аспектам, но продолжаю настаивать на том, что биологические детали мозговых процессов у цыпленка, клюющего горькую бусину, - это такой же источник знаний о памяти, как и каменоломня романиста.

Возражения против такой точки зрения можно разделить на три категории: методические, эпистемологические и онтологические. Методические аргументы просты. Если у цыплят действительно есть память, будь то глобальное, неразложимое свойство мозга как системы или его молекулярное свойство, то лежащие в ее основе молекулярные процессы скорее всего маломасштабны и тонки - слишком тонки для исследования грубыми биохимическими методами, Поэтому искать проявления памяти на молекулярном и клеточном уровнях значит пытаться решать проблему негодными средствами и не на том уровне анализа. Это внутренний аргумент нейронауки, и вся последняя часть этой книги была попыткой ответить на него. Если вы еще не убеждены, то вас уже ничто не убедит, и я больше не буду говорить на эту тему.

Гораздо интереснее доводы эпистемологического и онтологического порядка. Первые указывают на множественность знания об окружающем мире. Я могу сказать, что мне нравится в цыплятах, а поэты, психоаналитики и социологи - что им нравится в людях, но это разные виды знаний и каждый имеет особый статус. Поэтому у меня нет права отдавать предпочтение редукционистскому знанию лаборатории в ущерб непосредственному знанию человеческой жизни за ее стенами. Онтологический аргумент идет еще дальше. В противовес моему утверждению о единстве мира он ссылается на множественность его первооснов. Это не значит, что курица и человек не содержат сходных молекул. Однако все, что я смогу узнать о молекулярных процессах, связанных с памятью, не прольет никакого света на содержание и смысл ее следов для их обладателей: то и другое записано на совершенно ином, чуждом нейробиологии языке и должно изучаться другими дисциплинами. Я могу потратить всю жизнь, исследуя физиологию ходьбы, но так и не смогу выяснить, почему человек в тот или иной момент встает со стула и начинает ходить по комнате. Объяснение, утверждают философы, должно быть дано здесь на языке сознания, намерений, психологических мотивов. Это современный вариант декартовского дуализма. Или, если использовать равно популярную компьютерную аналогию, изучать молекулярные процессы памяти значит всего лишь (sic!) описывать жесткую структуру механизма, ничего не говоря о, введенных программах, т. е. о содержании памяти.

По моему мнению, и эпистемологическая, и отнологическая аргументация направлена на то, чтобы увековечить разрыв между биологическим и социально-личностным объяснением мира. Она призвана отстаивать примат личного, дабы защитить нас от грубо-редукционистской биологии и ее наихудшего вульгарно-социологического варианта; однако такие попытки на самом деле только укрепляют решимость биологов-редукционистов и способствуют фрагментации нашего понимания того, что в конечном счете может быть понято только как единый, неделимый мир.

Дата добавления: 2015-07-11