Пальмовая ветка

Большой огонь обновляет душу.

Всё сорное, суетное, случайное, лишнее – сметается им, выжигается напрочь…

При всех своих фактических и художественных издержках «Смерть Поэта» - по дыханию, по напору пламени – явление большого огня.

Впечатления от этого стихотворения – а прочли его очень и очень многие современники события, а затем и вся Россия – были столь сильными, что никто тогда не заметил вдруг возникшего чуда, которое породил этот большой огонь.

Этим чудом была… но, впрочем, сначала о впечатлениях.

Спустя десятилетия В.В.Стасов писал, что навряд ли когда-нибудь в России стихи производили такое громадное и повсеместное впечатление – и добавлял в раздумии: «Ну разве что за 20 лет перед тем “Горе от ума”». В.А.Соллогуб не без пафоса заявил: «Смерть Пушкина возвестила России о появлении нового поэта – Лермонтова». И.А.Панаев заметил просто и точно: «Лермонтов сделался известным публике своим стихотворением “На смерть Пушкина”».

Гораздо позже, в советские годы, всех превзошёл пышностью слога литературовед Ираклий Андронников, написавший, что во всей мировой литературе не бывало такого, как это случилось в России в 1837 году - чтобы один великий поэт «подхватил знамя поэзии, выпадавшее из руки другого». И заключил: «Смерть Пушкина и рождение Лермонтова-трибуна неразделимы…»

«Знамя»… «трибун»… - но не будем задерживаться на этих революционных словечках, никак не идущих к Лермонтову… лучше продолжим оборванную мысль.

…Так вот, этим чудом была – лирика!

Лирические стихи вновь пришли к Лермонтову.

Они возникли на выжженном пустыре юнкерских поэм, стихотворной эпики с уклоном в прозу, недописанных романов, что он бросал на полпути, торопливых любовных разборок в виде драматических произведений, обернувшихся полноценной пьесой «Маскарад», и прочего… всего, что нанесла его могучая, неугомонная творческая натура на опустевший алтарь лирической поэзии.

Четыре года лирического молчания!.. – вот что было его тяжелейшим испытанием, о котором он ни словом не обмолвился и что пережил глубоко внутри себя.

Да кому бы и было про это поведать? Шалунам-юнкерам? бабушке? родственникам?.. Никому это не интересно. Но что испытывает поэт, оставаясь без песни! Каково это - всем своим существом чувствовать, что светлый и чистый твой родник погребён горой строительного мусора, обломками, хламом…

И вдруг – вдруг очистительный огонь! Пламя вспыхнуло как под ударом молнии, - и этой молнией стала весть о гибели Пушкина. Мигом сгорело всё ненужное, наносное; осталась пустыня сердца.

И наконец – пробился на выжженной земле первый росток!..

Скажи мне, ветка Палестины:

Где ты росла, где ты цвела?

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?

У вод ли чистых Иордана

Востока луч тебя ласкал,

Ночной ли ветр в горах Ливана

Тебя сердито колыхал?

Молитву ль тихую читали,

Иль пели песни старины,

Когда листы твои сплетали

Солима бедные сыны?

И пальма та жива ль поныне?

Всё так же ль манит в летний зной

Она прохожего в пустыне

Широколиственной главой?

Или в разлуке безотрадной

Она увяла, как и ты,

И дольний прах ложится жадно

На пожелтевшие листы?..

Поведай: набожной рукою

Кто в этот край тебя занёс?

Грустил он часто над тобою?

Хранишь ты след горючих слёз?

Иль, божьей рати лучший воин,

Он был с безоблачным челом,

Как ты, всегда небес достоин

Перед людьми и божеством?..

Заботой тайною хранима,

Перед иконой золотой

Стоишь ты, ветвь Ерусалима,

Святыни верный часовой!

Прозрачный сумрак, луч лампады,

Кивот и крест, символ святой…

Всё полно мира и отрады

Вокруг тебя и над тобой.

Это чудесное, чистое, грустно-тревожное и одновременно мужественное стихотворение, исполненное глубокой, неразглашаемо-целомудренной веры, буквально «исторглось» у Лермонтова, как выразился его товарищ Андрей Муравьёв, который первым увидел и прочёл эти только что появившиеся, разом написанные строки.

Муравьёв и сам сочинял стихи, но больше интересовался религией, которой посвятил несколько книг, - впоследствии он был камергером, служил в Синоде. Ещё в 1830 году, молодым человеком, он совершил паломничество на Святую Землю. Оттуда он привёз пальмовые ветви, одну из которых позже подарил Лермонтову, - поэт хранил её у себя дома, как вспоминают, «в ящике под стеклом». По преданию, с пальмовыми ветвями люди встречали Христа, въезжающего в Иерусалим, - и при этом кричали: «Осанна!» - «Спасение!»

Андрей Николаевич Муравьёв пишет в мемуарах, как однажды поздно вечером Лермонтов приехал к нему и с одушевлением прочёл стихи на смерть Пушкина, которые ему очень понравились. «Я не нашёл в них ничего особенно резкого, потому что не слыхал последнего четверостишия, которое возбудило бурю протеста против поэта. Стихи сии ходили в двух списках по городу, одни с прибавлением, а другие без него, и даже говорили, что прибавлением было сделано другим поэтом, но что Лермонтов благородно принял это на себя. Лермонтов просил меня поговорить в его пользу с Мордвиновым, и на другой день я поехал к моему родичу».

Мордвинов был управляющим 111 Отделения; незадолго до этого именно он разбирался с «Маскарадом» и остался «неумолим», не позволив выйти пьесе на сцену.

«Мордвинов был очень занят и не в духе. “Ты всегда с старыми вестями, - сказал он, - я давно читал эти стихи графу Бенкендорфу, и мы не нашли в них ничего предосудительного”. Обрадованный такой вестью, я поспешил к Лермонтову, чтобы его успокоить, и, не застав дома, написал ему от слова до слова то, что сказал мне Мордвинов. Когда же возвратился домой, нашёл у себя его записку, в которой он опять просил моего заступления, потому что ему грозит опасность.

Долго ожидая меня, написал он на том же листке чудные свои стихи “Ветка Палестины”, которые по внезапному вдохновению у него исторглись в моей образной при виде палестинских пальм, привезённых мною с Востока:

Скажи мне, ветка Палестины,

Где ты цвела, где ты росла?

Каких холмов, какой долины

Ты украшением была?..

Меня чрезвычайно тронули эти стихи, но каково было моё изумление, когда вечером флигель-адъютант Столыпин сообщил мне, что Лермонтов уже под арестом».

Дата добавления: 2015-07-11