Личина цензуры

К двадцати одному году Лермонтов был уже весьма опытным писателем: автор множества стихов и поэм, драматургических произведений, прозы. Однако ничего своего он печатать не хотел; лишь небольшая поэма «Хаджи Абрек» появилась в журнале, да и то без его ведома – чем был взбешён. «Михаилу Юрьевичу страшно хотелось выступить на литературное поприще одновременно и в печати и на сцене театра», - пишет П.Висковатый. Может быть, оно и так – но где же доказательства этого утверждения? Их попросту нет: по крайней мере, сам Лермонтов никакого «страшного желания» нигде не обнаружил. Достоверно известно только одно: свою драму «Маскарад» поэт, действительно, очень хотел увидеть на сцене.

«Маскарад» был первым произведением, которое Лермонтов сам предложил для обнародования; более того, поэт упорно добивался, чтобы драма была принята…

В октябре 1835 года он представил пьесу в Драматическую цензуру при 111 Отделении. Цензор Ольдекоп нашёл драму недопустимой к постановке из-за «непристойных нападок» на костюмированные балы в доме Энгельгардтов и «дерзостей противу дам высшей знати». Ни кто иной, как шеф 111 Отделения граф Бенкендорф самолично ознакомился с пьесой и, усмотрев в ней прославление порока, потребовал, что развязка была вкорне изменена: Арбенин должен не убивать жену, а помириться с нею. «Маскарад» был возвращён автору «для нужных перемен».

Вскоре Лермонтов дописал четвёртый акт и в декабре 1835 года, перед отьездом в Тарханы, поручил своему другу Святославу Раевскому вновь представить пьесу в цензуру. Второй экземпляр драмы Раевский отнёс директору императорских театров А.М.Гедеонову; к нему было приложено письмо Лермонтова: «…Возвращённую цензурою мою пьесу “Маскерад’ я пополнил четвёртым актом, с которым, надеюсь, будет одобрена цензором; а так как она ещё прежде представления Вам подарена мною г-ну Раевскому, то и новый акт передан ему же для представления цензуре.

Отъезжая на несколько времени из Петербурга, я вновь покорнейше прошу Ваше Превосходительство оказать моему труду высокое внимание Ваше…»

Что ответил Гедеонов, не известно: его письмо не сохранилось. Очевидно, ничем не помог. Новую редакцию драмы цензура опять отвергла, потому что Лермонтов ничего не исправил из того, что она требовала, а дописанный же акт вызвал сильнейшее раздражение. Ольдекоп писал в ответе: «Драматические ужасы прекратились во Франции, нужно ли их вводить у нас? Нужно ли вводить отраву в семьях? Перенимать драматические уродства, от которых отвернулся даже Париж, это более чем ужасно, это не имеет имени».

…Впоследствии, в 1838 году, в объяснении военному следствию по делу о «непозволительных стихах» на смерть Пушкина, Лермонтов писал: «…а драма “Маскерад”, в стихах, отданная мною на театр, не могла быть представлена по причине (как мне сказали) слишком резких страстей и характеров и также потому, что в ней добродетель недостаточно награждена».

Однако уже в ответе цензора Ольдекопа чувствуется политическая подоплёка отказа, недаром же драматическая цензура была под крылом 111 Отделения. Сергей Дурылин прямо рассудил:

«Свой отзыв о ‘Маскараде” цензура так мастерски замаскировала, что Лермонтов – таков смысл приведённого его признания – готов был верить тому, что его драма запрещена за густоту романтической атмосферы, за то, что в его “Маскараде” слишком явно буйствуют, по его собственному выражению, “бури тайные страстей”.

Цензура обманула Лермонтова: “резких страстей’ и “недостаточно награждённой добродетели” – по выражению цензора – было вдоволь в неисчислимом мелодраматическом переводном хламе, благополучно заполонявшем тогда александринскую сцену, не встречая цензурного запрета».

В 1836 году Лермонтов в третий раз переделал пьесу, дописал пятый акт, пошёл на некоторые уструпки, дабы умилостивить цензуру. Даже название переменил – на «Арбенин». Но снова получил отказ.

Так при жизни своей он и не увидел «Маскарад» на сцене…

«Вся эта переделка, - пишет П.Висковатый, - неудачна и менее сценична. Она только доказывает, что Лермонтов не дорос ещё до драмы. По нашему мнению, первая редакция гораздо лучше и она, а не вторая, может быть даваема на сцене… Мы полагаем, что поэт был благодарен цензуре за недопущение и этой второй редакции. Но это могло быть позднее, когда суждения поэта стали зрелее…»

Биограф, обычно горячо сочувствоваший творчеству поэта, явно не расположен к «Маскараду», хотя его художественные достоинства очевидны и уж одно то, что Лермонтов только эту пьесу, среди всех других, предназначал для сцены, говорит само за себя:

«Можно упрекнуть Лермонтова за то, что он не дал своему герою более широких основ, что он ограничил их тесными рамками светского общества. Он бы мог уйти в глубь исторической жизни, жизни народной, и на них изобразить характер героя. Это совершенно верно. Мы того мнения, что “Маскарад” произведение совершенно неудачное: Лермонтов был ещё слишком молод, чтобы браться за серьёзную драму. Сам-то он ведь только сошёл со школьной скамьи и жизнь знал лишь в известных сферах её проявления. Поэт ещё не мог разобраться, он путался в материале личных дум, молодой житейской опытности и многого им прочитанного в произведениях великих поэтов. Оттого у него является желание бичевать современное общество, как это сделал Грибоедов, и изобразить страсть, глубокую, как у Шекспира. Оттого в его Арбенине проскальзывают черты, с коими он ознакомился в “Фаусте” Гёте, в “Манфреде” Байрона, в “Рене’ Шатобриана, в “Коварстве и любви” Шиллера и других драмах. В “Маскараде” является “неизвестный”… французских драм, совершенно не вяжущийся со всем построением и задачами русской жизни и, следовательно, и русской драмы».

Ну, прямо-таки полный разнос «молодому человеку», взявшемуся не за своё дело!..

Только вот у гениев по-иному идут часы… у них иное время…

Вообще-то Лермонтов назвал пьесу – «Маск е рад», а не «Маск а рад» (букву переправил Краевский, напечатавший драму в 1842 году).

Слово «машкарад» появилось в русском языке при Петре Великом, большом любителе языческого скоморошества на западный манер, для которого закатывали костюмированные балы, порой напоминающие пьяные, кощунственные оргии. Французское слова masque – личина, харя, слепок с лица – произошло от итальянского maschera, имеющего арабское происхождение. Во французском языке слово «маскарад» нет – есть bal masque, дословно «бал в масках». Скорее, лермонтовское написание слова связано со старинным итальянским mascherata (маскарад). А может, поэт вкладывал в своё название собственный, легко проглядываемый смысл – маске рад?.. Но кто рад лживому образу, намалёванной харе, скрытому в личине наблюдателю? Не тот ли, кто стоит за левым плечом, не падший ли ангел?.. Личина, харя, маска искажает лицо и, хоть на время, прирастает к нему, накладывая на душу свой отпечаток, - изгладится ли он после?.. не останется ли навеки?..

Демон влетел чуть ли не в первые стихи Лермонтова, а потом и в одноимённую поэму – к 1835 году у неё было уже пять редакций. С годами этот поднебесный герой оземлялся, примеряя новые обличья в своих «младших братьях»: поначалу явился в образе горбача Вадима, потом мелькал в других персонажах и, наконец, в драме «Маскарад» запечатлелся в Евгении Арбенине. До шестой, кавказской редакции поэмы (1838) Демон ещё витал в неком условном пространстве, влюбляя в себя такую же условную испанскую монахиню. Совершенно точно замечено, что «кавказские» редакции стали принципиально новым этапом работы над поэмой (Э.Э.Найдич). И далее филолог пишет: «Им предшествовало создание драмы “Маскарад”, где демонический герой тоже пытается вырваться из мира зла через любовь. Убийство Нины – это одновременно и проявление злой воли Арбенина, и результат сцепления обстоятельств, отражающий несправедливый миропорядок. Здесь действует и субъективное зло героя, и объективное зло мира; в этом смысле и следует понимать возглас Арбенина: “Не я убийца!”».

Лермонтов стал бывать в свете постоянно лишь по окончании юнкерской школы, однако гостиные высшей знати были тогда для него недоступны. Но и там, куда он был зван, пришлось завоёвывать своё место, что он и проделал – вряд ли с большим удовольствием, - разыграв своё «роман» с Екатериной Сушковой. Так началась его война с высшим обществом, которое неудержимо влекло и одновременно вызывало отвращение. Лишь несколько лет спустя, в конце 1838 года, «пустившись» в большой свет, он намекнул в письме верному другу, Марии Александровне Лопухиной, что пришлось ему испытать тогда, молодым корнетом, в свете: «Вы знаете, что самый мой большой недостаток – это тщеславие и самолюбие; было время, когда я как новичок искал доступа в это общество; это мне не удалось: двери аристократичесикх салонов были закрыты для меня…»

В том же письме он объяснил, почему, несмотря на скуку, всё же посещает свет и слоняется по салонам, хоть там нет ничего интересного: «Но приобретённый опыт полезен в том отношении, что дал мне оружие против общества: если оно будет преследовать меня клеветой (а это непременно случится), у меня хоть будет средство отомстить; нигде ведь нет столько подлости и столько смешного, как там».

Опыт, впрочем, был уже давно приобретён и с годами только накапливался; а мстить Лермонтов начал сразу, де дожидаясь клевет, - разве же унижения, испытанного в новичках, и вообще оскорбления пошлостью света не было для этого достаточной причиной!.. Он предчувствовал: клеветы будет столько, что никакой его мести на неё не хватит. Слишком разные заряды столкнулись – поэт и светская чернь.

«Пёстрый сброд»

Евгений Арбенин – плоть от плоти и кровь от крови большого света, но сам он пресытился его пороками и отвратился от них, желая спастись в любви к непорочной чистой девушке. Он так хорошо знает высшее общество, что без труда читает в душах всех блистающих в свете и прикрывающих этим блеском и лицемерием свою растленную сущность. Арбенин сбросил свою опостылевшую маску – и видит кругом личины, хари…

Вот его бывший приятель и напарник по игре Казарин: прожжённый картёжник и шулер, он помешан на азарте и золоте… Князь Звездич – пошлый фанфарон и глупец… Некто Шприх, пролаза, ловчила и интриган… Баронесса Штраль, стареющая искательница приключений, погрязшая в эгоизме… Портреты этих и других персонажей света даны в грибоедовском духе, ярко, точно, с афористическим блеском.

К примеру, разговор о Шприхе:

А р б е н и н

Взглянуть – не человек, - а с чёртом не похож

К а з а р и н

Эх, братец мой – что вид наружный?

Пусть будет хоть сам чёрт!.. да человек он нужный,

Лишь адресуйся – одолжит.

Какой он нации, сказать не знаю смело:

На всех языках говорит,

Верней всего, что жид.

Со всеми он знаком, везде ему есть дело,

Всё помнит, знает всё, в заботе целый век,

Бит был не раз, с безбожником – безбожник,

С святошей - езуит, меж нами – злой картёжник,

А с честными людьми – пречестный человек.

Короче, ты его полюбишь, я уверен.

А р б е н и н

Портрет хорош, - оригинал-то скверен!..

Шулера Казарина же определяют как нельзя лучше его собственные реплики:

А эта молодёжь

Мне просто – нож!

Толкуй им, как угодно,

Не знают ни завесть, ни перестать,

Ни кстати честность показать,

Ни передёрнуть благородно!

Или:

Что ни толкуй Волтер или Декарт –

Мир для меня – колода карт,

Жизнь – банк; рок мечет, я играю,

И правила игры я к людям применяю.

Свет уже видится Арбенину «пёстрым сбродом» маскарада, где нет и не может быть ни одного настоящего живого лица, где одни маски.

Известно, что костюмированные балы в доме Энгельгардта посещала не только высшая знать, там бывали и царские особы, - вот почему 111 Отделение и работающая под его заботливым крылом драматическая цензура с такой бдительностью и придирчивостью прочли пьесу молодого драматурга. И, конечно же, эти внимательные читатели усмотрели, с каким пренебрежением брошен в «Маскараде» намёк на развлечения высочайших особ:

К н я з ь

Там женщины есть… чудо…

И даже там бывают, говорят…

А р б е н и н

Пусть говорят, а нам какое дело?

Под маской все чины равны,

У маски ни души, ни званья нет, - есть тело.

И если маскою черты утаены,

То маску с чувств снимают смело.

Влияние грибоедовского «Горя от ума» весьма заметно и по стиху, и по стилю, и главное – по смыслу пьесы: это сатира на свет, на современное общество. Однако главный герой, при всём внешнем сходстве, резко отличен: на смену мечтателю-резонёру Чацкому пришёл гордый и независимый Арбенин, сильный душою мыслитель, проницательный и беспощадно-остроумный, не терпящий лжи ни в ком и, прежде всех, в самом себе. Трезвые и твёрдые его суждения о самом себе не вызывают недоверия: они вполне основательны, за словом тут же следуют поступки. Он знает себе цену:

Ни в чём и никому я не был в жизнь обязан…

Отдаёт себе отчёт даже в движениях сердца:

И тяжко стало мне, и скучно жить!

И кто-то подал мне тогда совет лукавый

Жениться… чтоб иметь святое право

Уж ровно никого на свете не любить.

Полюбив, неожиданно для себя, по-настоящему, он ничего не скрывает даже и от той, кем дорожит больше всего на свете. Казалось бы, его мрачный скептицизм совсем растворился в горячем живом чувстве: Арбенин и Нина любят друг друга и жена ему досталась именно та, которая может спасти: она чиста, честна, благородна… Но Арбенин уже отравлен своим греховным прошлым и, зная людей, не верит никому. Стоило ему из-за мелочи усомниться в Нине, как старый яд недоверия разливается по жилам. В мгновение ока всё рушится… Сначала Арбенин предупреждает:

Послушай, Нина… я рождён

С душой кипучею, как лава,

Покуда не растопится, тверда

Она, как камень… но плоха забава

С её потоком встретиться! тогда

Тогда не ожидай прощенья –

Закона я на месть свою не призову,

Но сам, без слёз и сожаленья,

Две наши жизни разорву!

Потом раскаивается в том, что было лучшим в нём:

Прочь, добродетель: я тебя не знаю,

Я был обманут и тобой,

И краткий наш союз отныне разрываю –

Прощай – прощай!..

(Падает на стул и закрывает лицо.)

К а з а р и н

Теперь он мой!..

И вскоре подсыпает ядовитого порошка жене – «разрывает» её жизнь:

Довольно, я ошибся!.. возмечтал,

Что я могу быть счастлив… думал снова

Любить и веровать… но час судьбы настал,

И всё прошло, как бред больного!

Быть может, я б успел небесные мечты

Осуществить, предавшися надежде,

И в сердце б оживил всё, что цвело в нём прежде, -

Ты не хотела, ты!..

Вот когда сказался его характер, его душа, которую так хорошо знал его злой гений, Неизвестный, некогда в пух и прах проигравшийся Арбенину и «погубленный» им:

Но вы души его не знаете – мрачна

И глубока, как двери гроба;

Чему хоть раз отворится она,

То в ней погребено навеки. Подозренья

Ей стоят доказательств – ни прощенья,

Ни жалости не знает он, -

Когда обижен – мщенье! мщенье!

Вот цель его тогда и вот его закон.

Душевная отрава материализовалась в склянку со смертельным порошком – яд недоверия убивает веру – Арбенин убивает любимую жену.

А свет словно бы дожидался того, когда Арбенин споткнётся в своём чувстве: одним махом, с жадной беспощадностью свет расправляется со счастливой семейной парой: «пёстрый сброд» наказывает Нину за добродетель, а её мужа – за своеволие и отступничество…

Дата добавления: 2015-07-11