Месть Хаджи Абрека

Критик В.Т. Плаксин преподавал в юнкерской школе русский язык и литературу. По его заданию, целью которого было выявить способности к описанию, Лермонтов и сочинил «Панораму Москвы». Василий Тимофеевич, знакомый в рукописи с «Демоном» и лирическими стихами своего воспитанника, не особо отметил эту учебную, что-то вроде домашнего задания, работу, разве что против слов о «грязной толпе» черкнул: «Дурная картина». Но когда учитель словесности прочёл поэму «Хаджи Абрек», которую представил ему в канун производства в офицеры юнкер Лермонтов, Плаксин поднялся со стула и торжественно произнёс: «Приветствую будущего поэта России!» Позднее он признавался, что провидел в Лермонтове «необыкновенное поэтическое дарование». Однако романа «Герой нашего времени» критик не одобрил – отозвался о нём как о верном списке «с самой дурной натуры, которая не стоит искусства» - то бишь почти теми же словами, что и о неудачном, по его мнению, выражении в юношеском сочинении поэта.

Книжка «Библиотеки для чтения» с поэмой «Хаджи Абрек» вышла в свет летом 1835 года. Экземпляр этой книжки сохранился в библиотеке А.С.Пушкина, и, стало быть, Александр Сергеевич мог прочесть поэму, - читал он много. Сослуживец Лермонтова по лейб-гвардии Гусарскому полку граф Алексей Васильев впоследствии рассказывал литератору Петру Мартьянову, что Пушкин знал о Лермонтове, восхищался его стихами и даже однажды сказал такие слова: «Далеко мальчик пойдёт». Было ли это откликом на «Хаджи Абрека»? Вполне возможно! Как и то, что Пушкину были известны и другие стихи Лермонтова, - в те времена рукописи ещё не опубликованных произведений ходили по рукам не меньше, чам напечатанные книги.

Тут интересно другое. «Хаджи Абрека», как и многое чего у Лермонтова, считали и в те годы, и позже обязанным влиянию восточным поэмам Байрона. Однако никто, кажется, не обратил внимания, что сюжет лермонтовской поэмы духом, так сказать психологически весьма схож с пушкинским «Выстрелом», что как раз появился в печати несколькими годами раньше…

Тема одна – месть; но не простая – а изощрённая: удар в самое уязвимое, что может быть у человека, - в любящее сердце.

Сильвио у Пушкина сохраняет за собой ответный выстрел, чтобы воспользоваться им, когда его противника покинет беспечность и равнодушие к собственной смерти: влюблённый граф как никогда дорожит своею жизнью, потому что любит, - и тогда-то появляется Сильвио. Впрочем, он не убивает – ему вполне достаточно того, что граф в смятении, что ему жаль расставаться с жизнью и с любимой…

У Лермонтова в «Хаджи Абреке» та же, по психологическому рисунку, месть, но на горский лад. Его герой отыскал убийцу брата и уже было занёс свой кинжал, но вдруг…

…подумал: «Это ль мщенье?

Что смерть! Ужель одно мгновенье

Заплатит мне за столько лет

Печалию грусти, мук?.. О нет!

Найду любви его предмет,

И мой удар его погуьит!»

Поразительно, как глубоко проник девятнадцатилетний русский юноша в существо кровной мести обитателей Кавказа, ведь был он там ещё подростком!.. Месть Хажди Абрека предельно беспощадна и жестока: он убил возлюбленную Бей-Булата Леилу и привёз отрубленную голову её отцу, одинокому старцу, которому ранее обещал вернуть дочь. Но и на этом всё не кончилось: кровная месть, по сути, бесконечна:

Промчался год. В глухой теснине

Два трупа смрадные, в пыли,

Блуждая, путники нашли

И схоронили на вершине.

Облиты кровью были оба,

И ярко начертала злоба

Проклятие на их челе.

Обнявшись крепко, на земле

Они лежали, костенея,

Два друга с виду – два злодея!

Быть может, то одна мечта,

Но бедным странникам казалось,

Что их лицо порой менялось,

Что всё грозили их уста.

Одежда их была богата,

Башлык их шапки покрывал:

В одном узнали Бей-Булата,

Никто другого не узнал.

Белинский, в 1842 году, совершенно справедливо отнёс поэму «Хаджи Абрек» к тем сочинениям Лермонтова, которые «…драгоценны для почитателей его таланта, ибо он и на них не мог не положить печати своего духа, и в них нельзя не увидеть его мощного, крепкого таланта».

Некоторые оговорки критика вряд ли уместны: поэма на жизненно правдива, по композиции стройна, стих ярок, дышит энергией и силой, а местами – по звукописи – достигает пределов совершенства. Таково, к примеру, описание коня, только что после убийства Леилы принявшего своего хозяина Хаджи Абрека с его страшной поклажей:

Послу шн ый конь его, объятый
Внезапно стр ахом неземным,

Хр апит и пенится под ним:

Щет иной грива, - рж ёт и пы шет,

Грызёт стальные удила,

Ни слов, ни повода не слы шит
И мчится в горы как стрела.

Храпящие и шипящие звуки в этих строках как нельзя лучше передают всё, что чует испуганное животное в своём страхе и смятении… И рядом вновь - единственно верные слова – со столь же музыкально-точным сочетанием гласных и согласных звуков… разве что сравнение «мчится как стрела» избито и портит картину.

«Стихи твои, мой друг, я читала бесподобные, а всего лучше меня утешыло что тут нет нонешной модной неистовой любви…» - писала 18 октября 1835 года Лермонтову в Петербург его бабушка, Елизавета Алексеевна. Она находилась тогда в Тарханах и с нетерпением ожидала внука в гости.

Ещё недавно, в столице, Арсеньева отписывала подруге, П.А.Крюковой: «Гусар мой по гроду рыщет, и я рада, что он любит по балам ездить: мальчик молоденький, в хорошей компании и научится хорошему, а ежели только будет знаться с молодыми офицерами, то толку не много будет». Теперь же нет и следа того довольства и гордости, что звучало в этих строках, теперь любовь и боль:

«Милый любезный друг Мишынька. Конечно, мне грустно, что долго тебя не увижу, но, но видя из письма привязанность твою ко мне, я плакала от благодарности к Богу, после двадцати пяти лет страдания любовию своею и хорошим поведением ты заживляешь раны моего сердца. Что делать, Богу так угодно, но Бог умилосердится надо мной, и тебя отпустят, меня беспокоит, что ты без денег, я с десятого сентября всякой час тебя ждала, 12 октября получила письмо твоё, что тебя не отпускают… Я в Москве была нездорова, от того долго там и прожила, долго ехала, слаба ещё была и домой приехала 25 июля, а в сентябре ждала тебя, моего друга…»

Лермонтов и сам тосковал без Елизаветы Алексеевны. Незадолго до этого, в конце зимы – начале весны 1835 года, он писал А.Верещагиной о том, как его печалит отъезд бабушки в Тарханы: «Перспектива в первый раз в жизни остаться одиноким меня пугает. Во всём этом большом городе не останется ни единого существа, которое бы мною искренне интересовалось…» Только в начале декабря поэту удалось наконец уволиться со службы в отпуск на шесть недель «по домашним обстоятельствам» и отправиться в родное село…

Дата добавления: 2015-07-11