Разросшаяся косточка

У меня есть дефект — разросшаяся косточка на большом пальце ноги. В основном у людей большие пальцы ног расположены параллельно остальным или наклонены к остальным пальцам под углом в пят­надцать градусов. У меня на левой ноге (на правой уже сделали операцию) большой палец располагается под совершенно неприличным сорокапятиградусным углом, сдавливая остальные пальцы. По мере дефор­мации сустава этот палец просто-напросто ляжет по­верх следующего за ним и мне снова придется согла­шаться на операцию.

Чем сильнее искривлялся палец, тем больше ста­новилась шишка на правой стороне ступни. Шишка болезненна, из-за нее трудно покупать обувь: произ­водители обуви не делают ботинки со специальными выступами для шишек. В результате мне приходится покупать обувь на размер больше, чтобы шишка мог­ла сама придать нужную форму левому ботинку. Мороки с этим очень много.

Я бегаю трусцой уже более двадцати лет и очень хо­рошо изучил, как проходит процесс адаптации моих ног к новой паре ботинок. Я надеваю новые ботинки и бегу. Левая ступня ощущает, что ей не хватает опоры для большого пальца — он расположен под углом к подошве ботинка, — и вот этот палец сам создает себе необходимую точку опоры. При этом я неизменно на­тираю ногу, возникает наполненный жидкостью вол­дырь, из-за боли трудно бегать. Но я не сдаюсь. По­степенно на ноге образуется более твердое уплотне­ние, состоящее из нескольких слоев затвердевшего креатина, — твердая мозоль, которая продавливает се­бе выпуклость в ботинке. Некоторое время я бегаю с относительным комфортом.

Но в итоге мозоль так разрастается, что из-за нее создается дополнительное трение между ногой и бо­тинком, и под ней образуются болезненные крово­подтеки. Тогда я беру маникюрный набор и срезаю твердые слои мозоли, пока не дохожу до слоя розовой кожи. Затем весь процесс начинается снова.

Я ненавидел свою шишку, и ненависть возрастала по мере образования твердых слоев: я уже предчув­ствовал, что скоро придется их срезать и снова стать беззащитным перед болью. И вот однажды доктор Пол Брэнд, с которым мы написали три книги о чело­веческом теле, помог мне изменить отношение к соб­ственному увечью. Он сказал мне:

— Как-то я и сам столкнулся с подобной пробле­мой. Будучи еще студентом-медиком, я лето пропла­вал на шхуне в Северном море. В первую неделю мне приходилось таскать тяжелые канаты, подушечки пальцев так стерлись, что начали кровоточить. Ноча­ми я не мог заснуть от боли. К концу второй недели стали образовываться мозоли. Вскоре кончики паль­цев затвердели. Больше этим летом боль меня не бес­покоила — твердые мозоли защищали меня. Но когда два месяца спустя я вернулся в медицинскую школу, то, к своему ужасу, обнаружил, что потерял способ­ность делать сложные операции. Из-за мозолей мои пальцы стали менее чувствительными — я с трудом ощущал инструмент в руке. Несколько недель меня преследовал страх, что я своими руками разрушил собственную карьеру хирурга. Но постепенно мозоли исчезли — такова была реакция на мой оседлый образ жизни. Прежняя чувствительность вернулась. Каж­дый раз тело находит способ приспособиться к меня­ющимся внешним условиям.

И я увидел: мое собственное тело тоже постоянно борется, стараясь найти золотую середину между сверхчувствительностью и бесчувственностью. По­добно пальцам Пола Бренда, моя нога теряет чувстви­тельность к боли, когда на ней вырастает твердая мо­золь. Некоторое время такая ситуация сохраняется — значит, нога приспособилась к моим пробежкам. Но через некоторое время мудрость организма берет верх. Нельзя допустить, чтобы нога вообще потеряла чувствительность. Чтобы помешать мне мучить соб­ственную ногу, организм создает кровяные мозоли, из-за них я становлюсь сверхчувствительным к боли и вынужден менять свое поведение.

С тех самых пор я испытываю не ненависть, а бла­годарность при любых попытках моего тела заявить о себе. Я понимаю: иногда мои поступки требуют, что­бы тело реагировало как сверхчувствительное, иногда — как бесчувственное. Не скажу, что мне нравится эта цепочка: волдырь, твердая мозоль, кровоподтек, сре­зание твердых слоев. Но теперь я, по крайней мере, по­нимаю, что за ней стоит, и ценю все усилия собствен­ного организма, направленные на то, чтобы приспо­собиться к моему поведению.

И еще одна вещь произошла во время моего разго­вора с доктором Брендом: я понял, как происходит служение в Теле Христовом. Подобно «коже» тела, служители беззащитны перед стрессами. Порой слу­жителю нужна чувствительность хирурга: чтобы зала­тать человеческую душу, нужна большая чувствитель­ность, чем для ремонта человеческих тел. В другой раз служитель, уставший от нехватки сил и средств, мно­жества неразрешимых проблем, просто-напросто не может выжить без твердой мозоли. Без преувеличе­ния скажу — жизнь священнослужителя чаще всего напоминает жизнь моряка, который хватается натер­тыми руками за канаты, натягивая паруса при бушую­щем шторме.

Христианское служение — как моя нога, как паль­цы доктора Бренда — это постоянные перепады от сверхчувствительности к бесчувственности.

Глотая слезы

Вначале моя мысль была предельно простой. Я стал добровольно работать в палатах, где лежа­ли смертельно больные дети, ожоговые больные. Просто хотелось их немного подбодрить, вызвать улыбку на их лицах. Потом я решил, что буду при­ходить в клоунском наряде.

Кто-то подарил мне красный резиновый нос, который я тут же пустил в дело. Я стал накла­дывать простейший грим, у меня появились жел­тый, красный и зеленый клоунские костюмы и, наконец, пухлые, громадные туфли с зелеными кончиками, каблуками и белой серединой. Они до­стались мне от вышедшего на пенсию клоуна — он считал, что его ботинки еще могут поработать.

Сначала было трудно. Очень трудно. В этих палатах на такое насмотришься... Никого не оставит равнодушным вид умирающего или изуве­ченного ребенка. В обществе нас не учат, как по­могать страдающим. Мы никогда не говорим о страдании, пока оно не коснется нас.

Мы решили показать «Годзиллу» в палате для больных лейкемией. Я разрисовывал лица ребяти­шек, чтобы они походили на клоунов. Один паренек был совершенно лысым после химиотерапии. Я рас­красил его лицо, а другой мальчишка предложил: «Нарисуй ему что-нибудь и на голове». Лысому па­реньку мысль понравилась. Когда я закончил рабо­ту, медсестра сказала: «На голове Билли можно фильм показать». Мы запустили кинопроектор — Билли выставил голову. Он был счастлив, а мы все радовались за Билли. Ребята притихли, смотрели фильм. Потом пришли доктора...

Детишки с обожженной кожей, выпавшими волосами — чем им помочь? Здесь нужно не пря­таться от действительности — детям больно, им страшно, они, скорее всего, умрут. Сердце раз­рывается при виде такого. Смотрите в лицо действительности, смотрите, что будет дальше, ищите, чем можно помочь.

Я стал ходить по палатам с попкорном. Если какой-нибудь ребенок плачет, я промакиваю его соленые слезы попкорном и отправляю попкорн в рот — себе или ребенку. Так мы сидим вместе и глотаем слезы. (Из книги «Чем помочь?» Рэма Дасса и Пола Гормана).

В служении сверхчувствительность — это когда чувствуешь чужую боль, когда глотаешь чужие слезы.

Я помню, как сидел и глотал слезы за столом в на­шей чикагской квартире. Жена рассказывала мне о Джордже, с которым познакомилась в больнице, куда он попал с гангреной. У Джорджа не было дома, он спал, где придется, часто на улице. Однажды зимой он отморозил ноги. В Чикаго бывает холодно. Он пе­рестал приходить в церковь на завтраки. Кто-то из стариков заметил его отсутствие, жена сделала не­сколько телефонных звонков и отыскала его.

Моя жена Джэнет — социальный работник. Она чувствует, что совершенно беспомощна перед наплы­вом бед: бездомные, преступность, отвратительная система бесплатного здравоохранения. Днем она ста­рается сделать все, что от нее зависит, а вечером пла­чет. Несколько раз я слышал от нее слова: «Нужно уходить с этой работы. У меня ничего не получается. Смотри — сижу здесь и реву, а старик умер... Так же нельзя. Я не умею справляться с болью».

Я в таких случаях отвечаю: «Джэнет, ты единствен­ный человек в мире, который плачет из-за смерти Пола. Ты думаешь, тот, кто не умеет плакать, будет лучше тебя служить старикам?»

Мы переехали в Колорадо, и жена стала работать капелланом в хосписе при православном приходе, там каждый месяц умирало человек по сорок пять. Почти каждый день Джэнет видела смерть. Мы глотали все больше слез.

Кому это нужно — глотать горькие слезы? Стоит ли сверхчувствительным людям намеренно обнажать себя для чужой боли? Я думаю, что стоит. Я считаю, что человек, который надевает красный резиновый нос, огромные клоунские туфли, чтобы принести ра­дость больным лейкемией детям, который заедает попкорном слезы вместе с этими ребятишками, дей­ствительно помогает им. И мне кажется, что для бро­дяги с обмороженными ногами очень важно знать, что один человек — пусть один-единственный во всем мире — чувствует его боль, носит ее в своем сердце.

Генри Нувен написал небольшую книжечку с уди­вительным названием — «Раненый целитель». Он пи­шет об одиноких, брошенных людях, которых никто не любит. Он рассказывает о молодом священнике, которому нечего предложить ложащемуся на опера­ционный стол старику, кроме своей доброты и забо­ты. «Ни один человек не выживет, если его никто не ждет, — пишет Нувен. — Каждый, кто возвращается из длительного, трудного путешествия, ищет взглядом того, кто бы ждал его на вокзале или в аэропорту. Каждый хочет рассказать о себе, о своей боли, о своей радости тому, кто оставался ждать его дома».

Порой мы, служители, можем сделать лишь одно для страдальцев — показать им, что их страдание, при­чин которого они не понимают, нам небезразлично.

Дата добавления: 2015-10-31