Слон, похороны и другие плохие новости

Понедельник, 22 марта 1897 г.

Слушая, как стучит град по крыше кареты, Минк вдруг подумала, не купить ли ей приличествующие трауру панталоны. Хотела было даже спросить у своей служанки, которая почти столь же рьяно, как она, оплакивала усопшего махараджу, но вид голых ног Пуки, выглядывающих из‑под сари, заставил Минк изменить свое намерение. Она вновь повернулась к окну, чтобы отвлечься от предстоящего ей неприятного дела, вытерла лицо и стала наблюдать, как грязные потоки дождя низвергаются на страусовые перья элегантных шляп посетителей магазинов на Риджент‑стрит.

Лошади замедлили ход и наконец остановились у лавки похоронных принадлежностей «Джейз». Принцессе не раз доводилось бывать тут во время своих бесконечных прогулок по магазинам, но заглянуть внутрь ей никогда даже в голову не приходило. Ожидая, когда распахнутся двери кареты, и стараясь не показываться в окне, она рассеянно провела рукой по кнопкам своих перчаток.

Однако Джордж, ливрейный лакей, чья понурая высокая фигура и даже икры ног, казалось, выражали глубокую скорбь, медлил, словно вовсе забыл о ней. Наконец дверь отворилась. Приподняв юбки, принцесса вышла из кареты, решив не прибегать к услугам парочки здешних служителей, которых обычно нанимали на похоронах для изображения подобающей случаю скорби. Эти люди имели репутацию откровенных пьяниц.

Ни в одном заведении дверной колокольчик не звенел так жалобно, как в «Джейз». Этот печальный звук был способен вызвать комок в горле даже у висельника. Принцесса и ее служанка молча стояли у входа, задрапированного темной тканью, ожидая, когда их обслужат, вдыхая запах стоящих в вазе белых лилий и словно ощущая тончайший аромат смерти. Все это время они находились под пристальным вниманием стайки девушек‑продавщиц, облаченных в одежду траурных цветов. Те, что стояли сзади, даже приподнимались на цыпочки, с нескрываемой завистью разглядывая Минк. Она явно приковывала к себе взгляды окружающих, что объяснялось ее экзотическим происхождением от матери‑англичанки и отца‑индийца. Длинные темные волосы Минк были подколоты, образуя вокруг обнаженной шеи нечто вроде подушки. Соломенная шляпа, отделанная шифоном, была украшена нарциссами, которые прекрасно гармонировали с зеленым жакетом. Стоявшие в первом ряду в изумлении уставились на ее изумрудные сережки – одни из немногих фамильных драгоценностей, не отобранных британцами. Это красочное зрелище дополняла темнокожая служанка, которая была старше ее и одета в национальный индийский наряд. Черная коса служанки свисала вдоль спины. Она была так худа, словно дующие год за годом свирепые ветры истончили ее плоть.

Пуки, так звали служанку, шмыгнула носом, и это нарушило тишину. Принцесса протянула ей шелковый носовой платок, который та с благодарностью взяла своими тощими пальцами. Внезапно, словно спустившись с переполненных людскими душами небес, появился мужчина в одежде самых мрачных оттенков черного цвета – ведь «Джейз» был обителью слез. Он склонился в смиреннейшем поклоне и разогнулся так не скоро, что стало ясно: этот человек пребывает в состоянии постоянной униженности. Лишь его самым почтительным образом прилизанные светло‑каштановые волосы хоть немного напоминали, что в мире есть место радости. Мужчина, находясь все в том же скрюченном состоянии, обратил на клиентку взор своих жалобных глаз пастушеской собаки.

– Моя фамилия Рэтэкинс, мэм, – сказал он, сцепив свои вялые руки. – Чем могу быть полезен?

Принцесса, с беспокойством взглянув на него, ответила, что ей нужны некоторые предметы траурной одежды, и чем быстрее, тем лучше.

– Прежде всего, мэм, – молвил мистер Рэтэкинс, – позвольте выразить вам свое искреннее сочувствие. В любом похоронном заведении вы услышите слова сожаления, но смею заверить вас: здесь, в «Джейз», соболезнования самые глубокие. Могу я спросить, когда обрел покой близкий вам человек?

Минк попыталась вспомнить, в какое время принес вчера скорбную весть дворецкий.

– В середине дня приблизительно, – ответила она, ощущая, что ее живот словно налился свинцом.

Мистер Рэтэкинс порылся в кармане. Нащупав цепочку часов, он извлек их наружу, остановил в соответствующее время и поднял на нее свои покрасневшие глаза.

– Какая трагедия! – произнес он.

Младшие продавщицы не сводили с них глаз.

Столь же бесшумно, как и появился, мистер Рэтэкинс направился в сторону коридора, обшитого панелями красного дерева. Принцесса восприняла это как знак следовать за ним. Пройдя через дверь, мистер Рэтэкинс занял место за прилавком. На нем лежал одноглазый рыжий кот, которого владелец лавки подобрал на улице и выкормил из чувства солидарности, возникшего благодаря сходству их мастей. Поспешно убрав кота, он спросил:

– Позвольте узнать, кто из ваших близких покинул нас?

– Мой отец, – ответила Минк, проглотив комок в горле.

– Какая трагедия! – повторил он, опустив очи долу.

Принцесса села на стул рядом с прилавком, сжимая в руках зеленую сумочку.

– Я даже не знаю точно, как долго в наши дни следует соблюдать траур по родителю, – посетовала она. – В женских журналах нет единого мнения по этому поводу.

– «Джейз», наше заведение, рекомендует год: шесть месяцев – траурная вуаль, три – черное платье и еще три – черное с белым. – Он продолжал монотонно, словно читая молитву: – В случае смерти дедушки или бабушки траур длится шесть месяцев: два из них – шелк с умеренным количеством крепа, а потом – черное с белым. Если речь идет о братьях и сестрах – тоже шесть месяцев, но тогда мы советуем: три месяца – с крепом, два – в черном платье и один – в черно‑белом. Если умер дядя или тетя – два месяца траура, без крепа, черное платье носят все это время. По двоюродному дедушке или бабушке – полтора месяца: три недели – в черном платье, три – в черном с белым. Траур по двоюродному брату или сестре длится четыре недели. Черное платье. По троюродному брату или сестре – три недели, если вы их любили.

– Понимаю, – сказала принцесса.

– Светло‑лиловый и розовато‑лиловый цвет, несомненно, весьма подходят для второго периода траура, а серый и вовсе никогда не выходит из моды. Это наиболее привлекательный цвет для человека, потерявшего близкого родственника. Серый гармонирует с бледностью.

– А скажите, – поинтересовалась Минк, – это верно, что вдове следует носить траур два с половиной года? Вдовец же носит траурную повязку лишь три месяца и может вновь жениться, когда ему заблагорассудится?

– Что‑то в этом роде, мэм.

Мистер Рэтэкинс тер пальцы столь усердно, что они начали блестеть. Он мог предложить юбки и плащи по последней моде, готовые к тому, чтобы надеть их немедленно, а также корсажи, которые можно будет примерить через несколько часов. Потом отмотал кусок черной материи от рулона, лежавшего под прилавком.

– Вот что я рекомендую вам, мэм. Бомбазин. Мы также используем креп Курто. Он способен выдержать целые потоки дождя. – Он взглянул на Пуки и понизил голос. – А бомбазет лучше подходит для слуг. Он ниже качеством и потому дешевле. Я вовсе не желаю вытянуть из вас побольше денег.

Не испытывая того удовольствия, которое Минк обычно получала у магазинного прилавка, она долго выбирала туфли, перчатки, митенки, плащ, капор, вязаную шерстяную шапочку, шпильки, веер, плюмаж, боа, зонтики от солнца и дождя, сумочку, кошелек, салфеточки для мебели – всё цвета воронова крыла.

Место мистера Рэтэкинса заняла юная продавщица, чьи волосы были собраны сзади в жесткий пучок, – ей предстояло обсудить с клиенткой деликатную проблему нижнего белья. Она видела принцессу в газетах и мгновенно узнала ее. Пресса уже давно была очарована восточным шармом этой юной женщины, родившейся и выросшей в Англии. Ведущие постоянных рубрик в женских журналах восхищались нарядами принцессы, цитировали ее призывы предоставить женщинам избирательное право. Все журналистки страстно желали быть к ней приглашенными на охоту для дам, когда смех пугал шотландских куропаток гораздо больше, чем загонщики.

Открыв несколько ящиков, продавщица с пересохшими от волнения губами выложила на прилавок целый ворох женских сорочек, панталон и нижних юбок – все это было отделано черной лентой.

– Товар из Парижа, ваше высочество, – сказала она, разглядывая серьги принцессы.

Минк посмотрела на белье.

– Я вовсе не считаю, что все привезенное из Парижа непременно хорошо, – заметила она. – Да никто и не узнает, что у меня надето внизу.

– Но вы‑то будете это знать, ваше высочество, – сказала девушка, трогая белье пальцами с обкусанными ногтями.

– Как и я, ваше высочество, – молвила Пуки с софы, стоявшей за спиной принцессы.

Минк коротко и резко вздохнула, заставив кота спасаться бегством из‑под ее стула, и быстро выбрала нужные вещи.

Вернувшийся мистер Рэтэкинс положил бледные руки на прилавок и наклонился вперед.

– И сами похороны, мэм, – сказал он. Его глаза блеснули. – «Джейз» может об этом позаботиться. У нас лучшие наемные плакальщики во всем Лондоне, уж не осудите меня за хвастовство. Они немы как рыбы. Мы держим их у себя в подвале. Там не с кем особенно говорить. Разве что с пауками.

Принцесса покачала головой:

– Отец распорядился насчет своих похорон много лет назад и, как мне сказали, дал очень точные инструкции. Уверяю вас, меньше всего ему понравилось бы присутствие наемных плакальщиков.

– Если их не будет у входа, как люди узнают, что кто‑то умер?

– Уверена, что половина Лондона уже осведомлена о смерти моего отца. Такие слухи разносятся быстро.

Тонкие пальцы владельца магазина слегка коснулись прилавка.

– Плакальщики снова входят в моду, мэм, – сказал он, не поднимая ресниц.

– Думаю, что да.

– Наши сумеют выжать из себя слезы за лишнюю пару пенсов, – заверил он принцессу.

– Спасибо, они не понадобятся.

– Как насчет черной краски для лошадей, которые повезут катафалк? – спросил он, жестом фокусника вытаскивая баночку из‑под прилавка. – Всего за пенни. Будет отлично смотреться, мэм.

– Нет, спасибо.

Баночка исчезла.

– Могу ли я порекомендовать черные страусовые перья на головы лошадям? – спросил он, медленно пропуская одно из них между пальцами. – Они из Египта.

– Никто в наше время не украшает катафалки перьями, кроме уличных торговцев и трубочистов.

Владелец магазина порылся под прилавком и вскоре распрямился с торжествующим видом.

– У нас непревзойденный выбор фальшивых лошадиных хвостов, – объявил он, радостно размахивая образчиком своего товара.

– Мистер Рэтэкинс!

Взгляд мужчины переместился на пол, при этом он стал как будто бы на несколько дюймов ниже. Внезапно мистер Рэтэкинс вновь поднял глаза:

– Чуть не забыл, мэм. Вполне естественно, что такая молодая леди, как вы, наверняка подумывает о замужестве. Если это счастливое событие произойдет достаточно скоро, мы располагаем чрезвычайно изящными свадебными платьями для траура. Весьма подходящего оттенка, мэм. Сочетающие приличествующие такому случаю надежду и отчаяние.

Принцессе неожиданно вспомнилось матовое свадебное платье, которое она уже присмотрела, с оранжевыми цветками на шее и талии. Платье принцесса увидела в магазине и спрятала картинку в ящик для чулок, чтобы показать своей портнихе, если вдруг поступит предложение. Однако после того, как стало известно о скандальной кончине ее отца, Марка Кавендиша словно ветром сдуло.

Молчание затягивалось, принцесса продолжала смотреть в пол.

– Ее высочество желает удалиться, – сказала Пуки, поднимаясь с софы с кошкой на руках.

– Вот это я понимаю! – пробормотал мистер Рэтэкинс, переводя взгляд со служанки на госпожу. Он только сейчас осознал, что находится в присутствии августейшей особы. – Ваше высочество, я хотел бы сказать: если вам еще потребуются наши услуги, мы можем сами приехать к вам без всякой дополнительной платы. Мы пришлем к вам портниху, как только получим телеграмму.

Минк вспомнила о матери, которая умерла от горячки сразу после рождения долгожданной сестренки. Увы, малышка тоже не выжила. И Минк представила, как ее окоченевший отец лежит в морге лицом вверх.

– Ваши услуги больше не потребуются, мистер Рэтэкинс, – ответила она дрогнувшим голосом. – Все мои родственники умерли.

* * *

С неба падала липкая морось, когда карета со скрипом въехала на подъездную аллею большой виллы в Холланд‑парке. В светских журналах регулярно описывались роскошные интерьеры в восточном стиле и великолепные земельные угодья. Однако после смерти махараджи исчезли любые намеки на веселье. Шторы на окнах закрыты, горшки с нарциссами убраны с лестничных ступеней. К двери, скрытой величественным портиком, прикреплен венок, креповые ленты свисают в напитанном влагой воздухе.

Сжимая в руке свои новые платки с черной каймой, Минк взбежала по ступенькам к входной двери. По обе стороны от нее стояли двое светловолосых мужчин в цилиндрах, черных пальто и шарфах того же цвета. От них сильно пахло спиртным.

– Кто вы? – спросила Минк одного из них. Человек продолжал молча смотреть в пустоту перед собой. – А вы? – поинтересовалась она, обернувшись к другому. Этот тоже не пожелал отвечать. – Что вы оба делаете у моей двери? – сердито спросила она.

Парочка хранила безмолвие, устремив взоры на деревья в отдалении. Внезапно один из них дернулся, что‑то прохрипел, и у него из глаза выкатилась одинокая слеза.

Принцесса стояла в холле, в ярости расстегивая перчатки. Подошел Бэнтам, дворецкий.

– Пока вас не было, мэм, явились плакальщики, – объяснил он. – Ни слова не вымолвили. Мы уж тут из кожи вон лезли, можете мне поверить. Садовник пытался соблазнить их немецкой колбасой – в ответ тишина. Я связался с похоронным бюро. Они сказали, что обычно плакальщики не нужны до дня погребения. К сожалению, выпроводить их невозможно. Махараджа дал на этот счет весьма необычные указания. Он поставил условием, чтобы они были похожи друг на друга, но, насколько я заметил, борода только у одного из них.

– От них уже попахивает алкоголем, Бэнтам.

– Точно так, мэм. Они, как видно, явились прямиком с предыдущих похорон. Надо сказать, чтобы им больше не наливали, несмотря на непогоду.

– Пожалуйста, позаботьтесь об этом. А как насчет моего отца? – спросила она после паузы.

– После осмотра его тело принесли назад. Я взял на себя смелость поместить его в гостиной.

– А слуги, как они?

– Они еще не оправились от потрясения. Миссис Уилсон наделала так много ошибок, когда готовила завтрак, что пришлось отпустить ее. Примите мои извинения. Там, кажется, форель, запеченная в горшке.

– Дайте им время оправиться, – сказала Минк, отвернувшись на мгновение. – А мистер Кавендиш? – спросила она, вновь обратив свой взор к собеседнику.

Бэнтам промедлил с ответом.

– От него ни слова, мэм.

Принцесса поднялась по лестнице, чувствуя себя так, словно с каждым шагом в нее впивается лезвие ножа.

* * *

Спустя несколько часов в дверь ее спальни постучала Пуки.

– Мэм, только что доставили корсаж из «Джейз», – сказала она, входя.

Минк, стоявшая перед зеркалом, молча сняла с себя сережки, которые следовало заменить неотшлифованным черным янтарем. Пока Пуки помогала ей облачиться в страшную траурную одежду, ощущение было такое, словно она медленно погружается в вязкую смолу. Когда служанка ушла, Минк вытащила из комода книгу и прочитала дарственную надпись, сделанную человеком, который, как она воображала, всегда будет восхищаться ее прекрасными глазами.

Принцесса и мистер Кавендиш встретились однажды днем, когда их экипажи столкнулись в Гайд‑парке. Минк, полагавшая, что именно он виноват в происшедшем, покинула свой экипаж, чтобы сообщить ему об этом. Тогда он вынужден был признать, что женщины правят лошадьми лучше мужчин, слишком озабоченных тем, чтобы произвести впечатление. Тогда она обратила внимание на форму его бедер. Когда она рассказывала об этой встрече отцу, тот сразу распознал огонь желания, скрытый за напускным негодованием дочери. С тех пор она отвергала все искушения, которые проникали в ее дом вместе с Кавендишем, навещавшим ее под предлогом игры в карты. Он пробовал себя в роли бесшабашного возницы и нашел ее вполне для себя подходящей. Желая разворошить тлевшее в ее сердце пламя, Кавендиш пригласил Минк на охоту в горной Шотландии и даже заказал по этому случаю новый килт[1].

Впервые принцесса узнала об этом приглашении, когда отец сказал, что он выслал экипаж, чтобы забрать мистера Кавендиша со станции. Кипя от негодования, она взбежала наверх переодеться, но, проведя несколько минут перед зеркалом, к разочарованию Пуки, осталась в прежнем платье. Не умея поддержать беседу с неожиданным гостем, она ухитрилась не сесть рядом с ним в гостиной после обеда, когда отец уступил настойчивым просьбам спеть. Зато на следующий день Минк не пожелала скрывать свои таланты в обращении с оружием, вогнав в краску мужчин, – недаром она слыла лучшей женщиной‑стрелком во всей округе. К вечеру она наполнила повозки для дичи таким количеством куропаток, что вегетарианцев на многие мили вокруг охватил бы ужас, а браконьерам пришлось бы в отчаянии вернуться в свои уютные домашние кресла. И лишь когда гость уже уезжал, у нее появилось желание поговорить с ним. Стоя на лестничной площадке и глядя в окно на отъезжающий экипаж, Минк корила себя за то, что столь неучтиво пренебрегла обществом мистера Кавендиша.

Отец пригласил гостя в дом в Холланд‑парке, соблазнив его обещанием показать своих животных. Махараджа приобрел их, вдохновленный посещением исторического зверинца в Тауэре, очевидно полагая, что каждому монарху надлежит иметь собственную коллекцию экзотической фауны.

Увы, шумное вторжение животных выбило из колеи не только соседей. Служанку, заведовавшую кладовой, охватила дрожь при виде кенгуру, которая прыгала с детенышем в сумке на животе. Кучер со слезами на глазах пытался отчистить зебру, полагая, что это белый пони, которому цыгане пририсовали черные полосы. Судомойка упала в обморок, когда в кухне появилась пара дикобразов и подняла свои ужасные иглы.

Не подозревая о замыслах отца, Минк вышла в сад, чтобы полюбоваться фламинго. Когда этих птиц привезли, они были ярко‑розового цвета, так как питались в основном креветками, но теперь сильно потускнели из‑за пристрастия к золотым рыбкам махараджи. Однако вместо длинноногих фламинго принцесса обнаружила в саду мистера Кавендиша, который не испытывал ни малейшего интереса к содержимому декоративного прудика. Стоявший рядом с гостем отец пытался отогнать оставшегося без родителей медвежонка, который почему‑то вообразил, что индиец – его мать. Махараджа настоял, чтобы Минк составила им компанию, и она последовала за ними на некотором расстоянии, чувствуя неприятную тяжесть в желудке. Войдя в грот, она нашла там мистера Кавендиша, который ходил кругами, высматривая ее отца, куда‑то исчезнувшего с ловкостью волшебника. Они молча постояли во тьме и нарушили тишину, только когда к ним присоединился медвежонок, рыскавший в поисках своей усатой мамаши.

После этого Марк Кавендиш превратился в регулярную добавку к обеду. Его шляпа и изысканная трость стали такой привычной принадлежностью холла, что слуги начали потихоньку сходить с ума, предвкушая неизбежную свадьбу; за каждым взглядом, которым обменивалась парочка, им мерещился уже белый атлас. Махараджа не мог себя сдержать и то и дело зачитывал вслух пышные газетные описания великосветских бракосочетаний. Минк хранила молчание: ее угнетали эти ожидания, которые, казалось, заполнили все тщательно выметенные углы этого дома. Но после известия о смерти махараджи никто больше не видел в холле трость с набалдашником из слоновой кости.

* * *

Принцесса закрыла книгу, положила ее на прежнее место, в ящик комода, и приготовилась выполнить задуманное. Она спустилась по мраморной лестнице, на каждой ступени которой были выведены витиеватые инициалы махараджи. Траурный креп на ее юбке подрагивал при каждом шаге. Она была одна: слуги уже сошли вниз к чаю. Потянувшись к дверной ручке гостиной, она вдруг вспомнила, как видела мать в последний раз. Тогда Минк только что исполнилось шесть лет, и она вбежала в спальню матери в тот миг, когда доктор накрывал простыней ее изможденное лицо.

Войдя в гостиную, Минк тут же ощутила себя незваной гостьей. Черный бархат свисал складками, закрывая стенную драпировку из цветистого индийского шелка. Французское зеркало над камином, портреты предков со свирепыми усами. Мебель сдвинута к стенам, а на скамье в центре – открытый дубовый гроб, небольшой, но глубокий, поскольку его обитатель был полным мужчиной.

Минк медленно подошла, боясь того, что ей предстояло увидеть. Усы махараджи были искусно нафабрены, волосы тщательно расчесаны на косой пробор, носы красных шлепанцев устремлены в небеса аккуратными завитками. Человек, бóльшую часть жизни проведший в сюртуке и широкой куртке с поясом, был теперь одет в золотистую мантию своего отца и панталоны. Под тугой кушак заправлен декоративный кинжал, несколько ниток жемчуга достигают пояса. Минк расправила их дрожащей рукой. Нагнувшись, она поцеловала отца в лоб, уронив несколько слезинок на его восковую щеку, не в силах понять, как он мог покинуть ее.

На лице махараджи застыло выражение полного довольства, редко появлявшееся в последние годы, разве что в присутствии дочери. Правительство вызывало у него ярость, королева разочаровала, не вернув его драгоценностей, – эти горькие чувства охватили махараджу под конец жизни. Он подолгу сидел в кабинете, размышляя о своих утратах.

Много лет назад, когда английские войска пришли ночью, чтобы захватить штат Приндур, он был слишком молод, чтобы почувствовать то, что позднее раскаленным железом жгло его душу. Мать исполняла обязанности регента при юном наследнике. В том бою ее убили выстрелом в грудь, хотя многие годы ходила легенда, что ей удалось бежать в горы с мешком, наполненным головами иноземцев.

Он узнал о поражении, увидев, как грязные пальцы охваченных благоговейным страхом вражеских солдат перебирают семейные драгоценности в дворцовой сокровищнице. Захватчики присвоили их в качестве компенсации за разгром его армии. Штат Приндур с приносящими немалые доходы шахтами был присоединен к Британской Индии, а свергнутый с престола махараджа выслан в Англию. Королева, очарованная прелестью подростка, позднее сгубившей его, написала портрет юноши и пригласила жить в Виндзорский замок, а потом в Осборн‑хаус на острове Уайт. Махараджу звали на самые пышные балы, где он замечательно танцевал с красивейшими дамами. После обеда юные леди толпились вокруг фортепиано, чтобы услышать чистые грустные трели его голоса – словно рыдала луна. В лучших домах Лондона ожидали приглашения к нему на охоту. Он настолько искусно обращался с оружием, что даже лошади изумленно взирали на фургоны, заваленные еще теплыми телами убитых зверей и прочей дичи.

Махараджа назвал дочь Александриной в честь своей повелительницы, вознесшей его на самые верхи общества, – то было первое имя королевы, которым она никогда не пользовалась. Когда принцесса начала ходить и была найдена спящей среди принадлежавших матери мехов, девочка получила прозвище Минк – Норка. Потеряв жену и второго ребенка (махараджа так полностью и не оправился от этих утрат), он стал часто захаживать в детскую. Сажал к себе на колени дочь, одетую во все черное, и пытался развеять ее горе рассказами о дворцовой жизни и о редком умении охотиться на тигра, прославившем ее бабушку. Вскоре он научил ее играть в шахматы и обращаться с ружьем, нанял лучшего инструктора по фехтованию, которого смог сыскать. Многие годы спустя махараджа рыдал от горя, отправляя ее в кембриджскую даль, в Гиртон‑колледж, а потом плакал от счастья, радуясь ее успехам.

* * *

Тремя днями позже, в ночь накануне похорон, Бэнтам пришел в комнату для слуг, когда они уже закончили ужин. Стоя во главе стола, дворецкий заявил, что не потерпит ни малейшей небрежности в последние часы махараджи на этой земле, пока он все еще находится на их попечении. Похоронная процессия пройдет от дома до вокзала Ватерлоо, там все участники церемонии сядут на поезд, чтобы добраться до кладбища, где в узком кругу состоится обряд погребения. Взглянув на миссис Уилсон, он добавил, что те, кто не оправдает его ожиданий, не получат на этой неделе денег на пиво. Махараджа, любивший потакать своим слугам не меньше, чем себе самому, баловал их дополнительными выплатами, о которых давным‑давно забыли прочие наемные работники.

Никто не ложился спать в ту ночь: все боялись опоздать на поезд. Даже канарейка в клетке, задрапированной черным бархатом, не стала прятать голову под крыло. Да и Минк было совсем не до сна, когда вошла Пуки с чайным подносом, накрытым салфеткой. Там были: чашка чая, маленький молочник, сахарница и тонкие ломтики хлеба с маслом. Принцесса подняла глаза на Пуки, чтобы получше ее рассмотреть. Уступив по случаю похорон западной традиции, она носила такой же траур, как и другие слуги, – простое черное платье с креповым воротником и манжетами. Волосы, в которых кое‑где уже проблескивало серебро, были убраны так, что напоминали по форме пухлую булочку.

– Как себя чувствуешь в корсете? – спросила принцесса.

– Словно меня подвергли пытке, – ответила служанка. – Я сшила траурные штаны для Альберта, – добавила она, имея в виду маленькую обезьянку махараджи.

– Он прячется в кабинете отца с тех пор, как тот скончался, – сказала Минк, приподнявшись в постели.

– Именно там я его и нашла, – заметила служанка, ставя поднос на колени принцессы.

Минк взглянула вниз:

– Что‑то торчит у тебя из туфель.

– Это лавровый лист, мэм. Я положила его туда, чтобы он отводил удары молнии. Молния очень опасна во время похорон. Моя бабушка была погребена во время грозы, и ее душа так и не нашла успокоения. Она посещает меня каждую неделю, добирается из самой Индии. Я думала, что освободилась от бабушки после ее кончины. Трудно найти слова, чтобы выразить, как сильно я любила махараджу, и все‑таки не хотела бы теперь, когда он умер, снова повстречаться с ним.

Минк пила чай маленькими глотками, в душе надеясь, что самое худшее уже позади.

– Эти люди, что посещают наш дом, чтобы выразить соболезнования… Не сказала бы, что все они были так уж почтительны к отцу при жизни.

– Некоторые приходят просто из любопытства, прочитав в газетах о результатах коронерского расследования, – сказала служанка, подкладывая растопку в камин. – Все только и говорят об этом. Люди вообще не в меру любопытны.

– Благодарение богу, меня не вызывали к коронеру.

Пуки едва успела одеть свою госпожу, как послышался очень странный звук. Им обеим пришло в голову, что это миссис Уилсон прочищает свой вечно заложенный нос. Служанка, страдавшая аллергией на муку, вот уже несколько дней пекла «вдовьи слезы» для пришедших проститься с усопшим, которые проявляли невероятный интерес к этому печенью, посыпанному сахарной пудрой. Расстроенная отсутствием отца на привычном месте, Минк села завтракать и тут вновь услышала странный шум.

– Этот звук исходит из носа подлиннее, чем у миссис Уилсон, – сказала она, вставая.

Оставив недоеденные почки на тарелке, Минк вышла в холл и выглянула в окно. На подъездной аллее стоял владелец похоронного бюро. Принцесса с изумлением обнаружила, что вместо четверки лошадей в катафалк впрягли накрытого попоной индийского слона, голова которого была украшена черными страусовыми перьями.

Следующие сорок семь минут слуги, то и дело поглядывая на стенные часы, провели в ожидании носильщиков. Гробовщик пылко заверял, что они вот‑вот будут. Принцесса озабоченно курила, стоя у окна, выходящего на подъездную аллею. Наконец носильщики появились, оправдывая задержку тем, что у них сломалось колесо. Вдобавок прибывшие оказались новичками, в чем виноват был сам усопший, из эстетических соображений оговоривший в завещании их юный возраст. Хрупкие, как клерки, они были не в силах совладать с разрушительными последствиями пристрастия махараджи к пирогу с дичью и домашнему пудингу. Пока они возились с гробом, два цилиндра оказались на земле, и в конце концов пришлось позвать на помощь перемазанного в грязи садовника. Гроб долго качался, как на волнах, пока наконец не обрел свое место на катафалке. Участники похорон следили за происходящим из своих экипажей, скрывая ладонями улыбки и притворяясь, что ничего не замечают.

Процессия тронулась, ее возглавлял владелец похоронного бюро. Он был в черном пальто, креповые траурные ленточки, свисавшие с цилиндра, развевались на ветру. Следом шествовали плакальщики, которых наконец удалось извлечь из облюбованного ими места под портиком. Они были погружены в депрессию даже более мрачную, чем цвет их одежд, что еще больше усугублялось выпивкой, тайком переданной им из озорства кем‑то из участников похорон за спиной дворецкого. Пока они шли, случайные, с трудом выжатые вначале, редкие слезинки превратились в поток слез, столь мощный, что у них тряслись плечи. Его нельзя было бы остановить никаким краном. Следом три человека несли над головами четырехфутовые сооружения из страусовых перьев – они с трудом различали дорогу впереди себя. По бокам запряженного слоном катафалка тащились изнуренные носильщики, мечтающие об обеде и бормочущие себе под нос, что только такая могучая зверюга способна сдвинуть с места подобную тяжесть.

Минк ехала в одиночестве в семейном экипаже, горько сожалея о склонности отца устраивать из всего зрелище, – теперь все это непременно попадет в газеты. Немало карет, участвовавших в процессии, были пустыми: их, как водится, прислали те, кто не смог присутствовать на похоронах лично. Но принцесса полагала, что некоторые из отцовских друзей, испытавшие на себе его вошедшие в легенду милости, просто хотели оградить церемонию даже от намека на скандал. Она огляделась вокруг, желая знать, участвует ли в кортеже Марк Кавендиш. Так и не выяснив этого, Минк стала смотреть вперед, моля Бога, чтобы сонная процессия хоть немного ускорила свое движение, – иначе они могли опоздать на поезд.

Однако никто не принял в расчет любознательности слона. Носильщиков то и дело толкал пытливый хобот, что замедляло движение всякий раз, когда благопристойность, казалось, была восстановлена. Попадавшиеся на пути процессии детишки жертвовали гигантскому животному с морщинистыми коленями свои грошовые булочки, и эта внезапная остановка заставляла выведенных из себя кучеров резко натягивать поводья, чтобы избежать столкновения.

Наконец экипажи прибыли на вокзал Ватерлоо и застучали колесами по булыжнику расположенной по соседству станции частной железной дороги Некрополис. Само ее название вносило смятение в души живых – ведь главные ее пассажиры никогда не возвращались из своего путешествия на Бруквудское кладбище.

Участники похорон с облегчением покинули экипажи. Мужчины перекидывали через левое плечо черные креповые шарфы – деталь, успевшую выйти из похоронной моды, но специально оговоренную в завещании махараджи.

Оставалось всего две минуты до отправления поезда, и тут принцесса почувствовала, что ее мутит. Ей пришло в голову, как унизительно было бы возвратиться домой с гробом. Рядом возник пребывающий в холодной ярости начальник станции, чье негодование усилилось, когда он обнаружил в своих владениях слоновьи экскременты. Станционный начальник, сдерживая гнев, взошел по безупречно чистой каменной лестнице, обставленной горшками с пальмами, в один из залов ожидания для пассажиров первого класса. Большинство только что прибывших остались стоять, лишь плакальщики уселись на скамьи в зале и тут же захрапели.

Тем временем гроб водрузили в некогда работавший на паровой тяге лифт, который сломался под безжалостным весом привыкших к излишествам аристократов. Теперь подъемник вручную приводил в движение Снаб, по профессии токарь, который, каждый раз заступая на работу, молил богов об избавлении человечества от излишней тучности.

Поезд на верхней платформе тем временем как будто испытывал непреодолимое желание сорваться с места: клубы дыма нетерпеливо струились вдоль зеленых вагонов. Те из них, что относились к первому, второму и третьему классу, выглядели как обычно. В задней части поезда располагались вагоны с катафалками. Одна из дверей оставалась открытой. Участники других похоронных процессий уже заняли свои места в вагоне, многие высунули головы из окон, желая знать, в чем причина задержки. Но Снаб все еще крутил свою ручку, взывая к богам, в которых он, впрочем, не верил. Пассажиры третьего класса прекратили забрасывать вопросами начальника станции, поняв, что поезд стоит из‑за участников похорон махараджи, и стали кричать, чтобы те поторапливались. Однако последние отворачивались, делая вид, что не слышат. Это только увеличило всеобщую ярость, послышались оскорбления. Дверь вагона распахнулась, два человека выскочили на платформу, но испуганные происходящим станционные служащие тут же затолкали их в зал ожидания.

Заморские божества, очевидно, все это слышали, потому что внезапно, как гром среди ясного неба, явился долгожданный гроб. Носильщики разом подняли его на плечи и втащили в вагон с катафалками. Заключенный в коробку гроба махараджа наконец‑то попал на предназначенную для него полку, а его дочь, друзья и знакомые помчались в отведенное для них купе.

Когда поезд отошел от станции, они сидели молча, глядя на свои черные перчатки. Викарий, много лет назад крестивший ныне усопшего, пытался завязать разговор, обратившись за помощью к набившей оскомину у всех англичан теме: «Не правда ли чудесный денек?» – но услышал в ответ лишь сонное бормотание плакальщиков. Стараясь не замечать пустого места, оставленного для Марка Кавендиша, Минк прижалась лицом к оконному стеклу, наблюдая, как люди на перроне стаскивают шапки при виде поезда и в ужасе крестятся.

Через долгих сорок минут они прибыли на кладбище, возникшее, когда переполнились погосты в Лондоне. Эти живописные пять сотен акров лесистой местности в графстве Суррей, среди пустошей, заросших вереском и рододендронами, вызывали у живых восторг. Кладбище считалось самым большим и красивым в Англии. Огромное впечатление производили и специальные участки с захоронениями представителей различных профессий, например пекарей и актеров, или с упокоенными по национальному признаку – так, отдельное место было отведено шведам.

Поезд остановился у Северной станции, где хоронили иноверцев и католиков. Напоследок окинув неприязненным взглядом остающихся в вагоне, провожающие сошли и направились дожидаться похорон в особой комнате. Мимо великолепных скульптур, вызывавших восхищенные вздохи даже у атеистов, поезд пошел дальше, к Южной станции, где располагался англиканский участок кладбища.

Когда пассажиры покинули поезд, два могильщика вынесли так и не проснувшихся плакальщиков, уложили их под навес и закрыли дверь. Объединенные общим молчанием участники похорон махараджи стояли в зале ожидания, где к ним присоединились две женщины, не получившие приглашения. Принцесса бросила взгляд на их тщательно уложенные локоны, недоумевая, откуда они знают ее отца. И только когда присутствующих пригласили в церковь, она поняла, что это за дамы: те покраснели, прочитав на дверях надпись, что сюда запрещается входить бродягам, нищим, странствующим музыкантам и женщинам сомнительного поведения.

После церковной службы провожающие отправились по тропинке вслед за похоронными дрогами. Слабые лучи солнца не грели. Минк ожидала увидеть свежевырытую могилу, но вместо нее обнаружила мавзолей из портлендского камня, напоминающий дворец в Приндуре. Они вошли внутрь, звуки шагов по мраморному полу неприятным гулом раскатывались вокруг. Принцесса содрогнулась от холода, с ужасом наблюдая, как гроб опускают в выложенную кирпичом нишу в земле, которую вот‑вот замуруют. Не в силах покинуть отца, она задержалась, когда остальные участники церемонии отправились в близлежащий буфет, где кормили холодной говядиной. Ее взгляд остановился на аккуратном венке из белых роз. Махараджа боялся, что его не пришлют. Опустившись на колени, принцесса рассмотрела карточку с черной каймой, вензелем с короной и словами «Помним и скорбим». Она была подписана: «Ее Королевское Величество Виктория».

* * *

Когда принцесса наконец вернулась домой, проспав бóльшую часть обратного пути, в гостиной ее поджидал визитер, доедавший последнюю «вдовью слезу». Мебель в комнате была уже возвращена на прежние места, окна открыты для проветривания. Ей всегда было неприятно видеть в доме Бартоломью Граймза: после визитов адвоката отец неизменно впадал в ярость. Устроившись напротив, она быстро поняла, что его чрезмерное увлечение траурным печеньем скорее следствие нервного возбуждения, чем аппетита. Он не сразу перешел к делу, разглагольствуя о том, что явно не имело отношения к цели визита: то о критском кризисе, то о планируемом строительстве электрифицированной железной дороги от Кенсингтона до Чаринг‑Кросс.

Наконец адвокат стряхнул с брюк несуществующую пушинку и заявил, что ее отец долгие годы отказывался прислушиваться к его советам и лишь забота об их семье и желание помочь заставляли его вновь и вновь возвращаться к ним в дом. По словам Граймза, махараджа привык тратить гораздо больше, чем позволяло ежегодное пособие, назначенное ему британским правительством, когда он подписал с ним договор после аннексии Приндура. Правительство пошло навстречу многочисленным просьбам махараджи и выделило ему ссуду под залог дома, чтобы помочь расплатиться с долгами, которыми он обременил себя, увлекшись азартными играми.

Адвокат извлек целую пачку счетов:

– Я не говорю уже о долгах торговцу мануфактурным товаром, оружейному мастеру, виноторговцу, каретнику, меховщику, шляпнику, сапожнику, ювелиру, продавцу экзотических животных и… – он скосил глаза, чтобы получше разглядеть лежавший перед ним клочок бумаги, – изготовителю корсетов.

Выходило, что махараджа столько занял под залог дома, что тот было впору продавать после смерти хозяина. К тому же, добавил адвокат, согласно договору и правительственная пенсия больше не будет выплачиваться.

– Полагаю, он ничего не говорил вам? – спросил адвокат, сжимая в руках кипу бумаг. Молчание принцессы подтвердило его худшие подозрения.

В конце концов человек с крошками в бакенбардах взял свою шляпу и трость и, не тратя больше слов, покинул дом. А Минк сидела, не в силах оторвать взор от пола, понимая, что ее жизнь в руинах, и совершенно забыв о необходимости позвонить в колокольчик, чтобы слуги проводили гостя.

Глава 2

Дата добавления: 2015-10-30