ЦЕЛИ И ЗАДАЧИ. Когда самый младший ребенок пошел в школу, родителям настало время

Когда самый младший ребенок пошел в школу, родителям настало время

решать - может быть, с некоторым опозданием, - что они намерены делать.

Предположим, что они уже вначале приложили некоторые усилия, чтобы

избежать неудач и нищеты. Когда-то у них завязался роман - на это их

толкнул зов пола и обычай общества, в котором они родились. Влюбившись,

они вступили в брак, а это (как они обнаружили) ведет к приобретению дома,

машины и к возможности принимать гостей. Для того чтобы жена чувствовала

себя вполне удовлетворенной, а также для продолжения рода были произведены

на свет дети - теперь они получают образование. Если бы единственная цель

жизни заключалась в том, чтобы поставить на смену родителям детей, которые

будут жить точно так же, это повторение не имело бы никакого смысла. Стоит

ли биржевому маклеру тратить всю жизнь на то, чтобы подарить обществу

физиотерапевта или бухгалтера? И стоит ли бухгалтеру выбиваться из сил,

чтобы породить еще одного биржевого маклера? Если население удвоится, это

только увеличит транспортные затруднения. Тогда в чем же смысл всех этих

усилий? Некоторые люди оптимистически утверждают, что дети будут лучше

отцов, каждое поколение будет достойнее предыдущего и что именно такого

прогресса мы и должны добиваться. Но пока что у нас нет доказательств, что

дети делают честь своим предкам. В одном отношении по крайней мере они

чаще всего им уступают, потому что детей преуспевающих родителей не

подхлестывает бедность. Им никогда не приходилось пробивать себе путь из

трущоб. Они довольно легко сохраняют то имущественное положение, к

которому привыкли с детства, и у них нет побуждений делать вообще какие бы

то ни было усилия. Они могут быть более здоровыми, чем их деды, и,

возможно, они выше ростом, но ведь высокий рост вовсе не связан с большей

жизнеспособностью. И мы вправе полагать, что более рослые люди тратят

больше энергии как раз на преодоление лишнего веса. Надо проститься с

мыслью о том, что мир становится все лучше. Может быть, мы и смогли бы

сами улучшить его, но вряд ли мы этого добьемся, плодя более крупных и

менее инициативных детей. Все, что предстоит сделать, придется делать нам.

Но какие же цели мы поставим перед собой? Можно попробовать служить

Богу, или Человечеству, или, на худой конец, Обществу, в котором мы живем.

Мы можем добиваться богатства или общественного положения, власти или

счастья, гоняться за удовольствиями или искать покоя. Мы даже можем - если

придется - положить свои силы на то, чтобы просто обеспечить себе

спокойную старость. И хотя последняя цель в известной мере оправданна, она

ни в коем случае не может стать целью жизни. Старость не может составлять

смысл жизни в юности, так же как юность не может служить целью старости.

Нельзя жить для того, чтобы заработать пенсию, как нельзя бодрствовать для

того, чтобы лечь спать. Конечно, известная обеспеченность никогда не

помешает, но все же в жизни надо добиваться чего-то большего. А что, если,

например, поставить перед собой цель разбогатеть? Но это намерение

большинство людей, несомненно, отвергнет с презрением. И самое шумное

негодование будут выражать люди, которые сами не способны заработать или

скопить больше денег, чем нужно, чтобы сводить концы с концами. Но разве

многие из тех, кто умеет делать деньги, пренебрегают этой возможностью? А

если так, то правильно ли они поступают? Сколачивать состояние - более

безобидное занятие, чем многие думают, но дальше возникает вопрос: на что

нужны эти деньги? Если рассуждать здраво, то богатство не самоцель, а

средство для достижения цели. Что будет делать миллионер, когда он уже

завладел миллионами? Он может купить политическую власть себе или своим

детям или купить политиканов, которые делят власть между собой. Он может

купить знаки высокого положения в тех странах, где положение еще имеет

свое символическое выражение. Он может купить еду, выпивку, женщин,

приятелей и комфорт. Наконец, он может купить убежище - остров в южных

морях, обитель, полную солнца, красоты и покоя. Но большинство развлечений

имеют свойство доставлять со временем все меньше и меньше удовольствия.

Разумная мера удовольствия доступна и небогатым, а излишества приводят

только к несварению желудка, болезням и переутомлению. Тот, кто гоняется

за удовольствиями, напоминает слепого в темной комнате, который ловит

черную кошку, давно сбежавшую в неизвестном направлении. Самой природой

вещей он обречен на разочарование.

Те же проблемы, которые стоят перед отдельным человеком, встают и перед

обществом в целом. Некогда были города и княжества, которые служили

определенной цели. Они существовали, чтобы утверждать идеалы или бороться

за веру. Греческие города были созданы, чтобы прославлять греческий образ

жизни. Римские города выражали римские понятия разума и порядка. Замки

крестоносцев дышали ненавистью к исламу, а средневековые города старались

превзойти друг друга богатством и блеском своих соборов. В давние времена

во многих местах можно было с первого взгляда определить, к чему стремится

общество. Теперь это возможно только в тех сообществах, которые стараются

сохранить уже издавна существующий уклад. В самых современных городах ярко

выражен один-единственный идеал - делать деньги в давке центра и тратить

их на удобства в пригородах. Те общественные мероприятия, которые

проводятся, в основном носят негативный характер: люди объединяются, чтобы

требовать очистки трущоб или благоустройства больниц. Всем понятно, что

напряжение разрядится, если уменьшиться бедность, поэтому и прилагаются

определенные усилия, чтобы обеспечить отдых молодежи и удобства для

престарелых. Но все это деятельность побочная, и она должна сопутствовать

основным усилиям, направленным на благо общества, а этого нет. Некоторые

объединения или даже семьи могут гордиться концертным залом или

библиотекой. Есть люди, которые вправе считать своей личной заслугой зону,

очищенную от дыма, или проект перестройки города. Но очень редко все

общество целиком участвует в каком-нибудь полезном деле. И тем не менее

именно в таких общественных делах личность, наверное, находит высшее

счастье. Поглощенные общим делом, люди обычно забывают о своих собственных

неурядицах и перестают замечать неприятности и недомогания. Без общей

единой цели никакое личное счастье для них недостижимо.

Такие семьи по-прежнему стремятся к своим целям; и в этой области успех

можно измерить богатством или положением в обществе. Но для средней семьи

солидные состояния обычно вне пределов досягаемости. Добившись

обеспеченности и комфорта, мало кто решится рискнуть всем своим достоянием

в надежде на то, что ему повезет в игре. Во-первых, люди чувствуют себя

ответственными за благополучие семьи. Во-вторых, они не так уж уверены,

что огромное состояние принесет им такое же огромное удовлетворение.

Только представители самых низших слоев общества с бешеной энергией

стараются добиться богатства, потому что им дает разгон неистовое желание

вырваться из когтей нищеты, да и с самого начала им нечего терять. Если

десять таких людей вышли на старт, то девять из них финишируют в тюрьме, а

десятый станет миллионером.

Из благополучной средней семьи редко выходят миллионеры, и еще реже

среди них встречаются люди, окончившие коммерческие институты. Главная

цель жителей современного пригорода, имеющих определенную профессию, - это

стремление, чтобы их дети были еще лучше устроены, получали бы более

высокие оклады и дружили бы с влиятельными людьми. Все это не имеет ничего

общего с настоящим богатством, потому что, получив наследство, человек

меньше стремится чего-то достичь и становится осмотрительнее. Да кто мы

такие, чтобы ставить на карту добытое тяжким трудом состояние деда? Мы

относимся к этому наследству скорее как к порученному нам имуществу наших

детей - оно поможет обеспечить наших незамужних дочек или поддержит наших

сыновей.

Значит, для большинства из нас богатство не представляет цель жизни.

Зато общественное положение остается заветной мечтой для многих в

обществе, где четко разграничены разные слои и человек может завоевать

более высокое положение. "Снобизм" - вот первое слово, что приходит нам в

голову, и мы тут же вспоминаем монолог, в котором пожилая мать семейства

(она же бабушка) раскрывает все те ценности, перед которыми она привыкла

преклоняться. Поместим ее в розарий и выслушаем со вниманием ее разговоры

о чайно-гибридных и штамбовых розах.

- До нынешнего года моей любимицей была "Принцесса Монако" - Грейс ведь

сама выбрала этот цвет, вы знаете, нежнейший серебристо-розовый, - но

теперь у меня новая гордость - эти малютки "Жемчужины Монсеррата" и,

конечно, неподражаемая "Диана Радзивилл". Верно, это чистые сантименты:

она посадила вот этот куст своими руками, в те счастливые дни, когда Джон

еще был жив. Правда, многим кажется, что цвет чересчур яркий. Мой братец

Марк не преминет назвать ее "кирпично-красной", но вы же знаете, как ему

трудно угодить. Неужто все наши адмиралы такие? Наверно, все одинаковы.

Мне всегда казалось, что генералы куда более тактичны. Я помню, что мой

дядюшка Нэд всегда умел сказать каждому как раз то, что нужно. Но зато

_ему_ бы и в голову не пришло выращивать розы без лошадиного навоза. Вам

приходилось бывать в конюшнях Кэтерли-Корт? Там в добрые старые времена

стояло не меньше двадцати лошадей, так что розы просто _процветали_!

Ученые уверяют, что химические удобрения нисколько не хуже, но милый

Гарольд (нет-нет, я не про нынешнего премьер-министра!) - он бы ни за что

им не поверил! Он ведь учился вместе с Диреком в школе, а потом они вместе

служили в полку. Но первая мировая война теперь уже - древняя история!

Кстати, они ни в чем не сходились, кроме садоводства. Не наскучила ли я

вам своей болтовней о розах? Честное слово? На прошлой неделе я водила по

саду двух гостей и попала в пресмешное положение: разглагольствовала

часами, пока не поняла, что у епископа цветовая слепота, а судья не

чувствует запахов! Но они были удивительно милы, так милы, что Ивлин Во и

то с ними не сравнится. Я вообще трепещу перед писателями, а вы? Мне

всегда кажется, что они возьмут да и опишут тебя в следующем романе. Вы,

конечно, подумаете, что это нелепые страхи - я ведь совсем-совсем никто, -

но один писатель именно меня-то и описал! Книгу никто не читал, но это как

раз к лучшему. Если бы это оказался бестселлер, мои внуки не знали бы,

куда деваться от смущения, и все бы ее читали и в Тринити-колледже, и в

колледже Христовой Церкви... Живая изгородь прекрасно разрослась, не

правда ли? Она заслоняет коттедж, который выстроили какие-то неприятные

люди; мне сказали, что они приехали из Хэддерсвильда или из какого-то

другого захолустья... А вот в этом углу у нас разыгралась трагедия. Я

посадила здесь секвойю - гигантскую сосну из Калифорнии. Они растут до

восьмисот лет, но эта не прожила и восьми секунд. Ее вырвала колли Дирека,

Весталка Третья. Потом она стала чемпионкой на выставке, но это все же

меня не утешило. Ну вот, мы и вернулись на террасу, и вы заслужили

стаканчик вина. Что вы предпочитаете - Черный Бархат или Белый Атлас?

Эта леди в своем монологе не переводя дыхания нагромоздила один на

другой все или почти все символы, которые характеризуют ее общественное

положение. Даже если она немножко приврала, это все же перечисление

ценностей, в которые она верит. Ее безыскусная болтовня была рассчитана на

то, чтобы, во-первых, подчеркнуть, что она выросла в поместье, а не в

городе. Она с детства разбирается в почвах и деревьях, в цветах и

кустарниках. Она намекает, что в числе ее знакомых есть люди из высшего

общества, но она сама слишком уважаема в своем кругу, чтобы этим

хвастаться. Она интересуется лошадьми и собаками больше, чем политикой. Ее

родственники и друзья занимают высокое положение в Армии и во Флоте, в

Церкви и в Суде. Ее муж учился в Итоне и некоторое время служил в

Королевской гвардии. Но сама она человек интеллигентный, немного знает и

театр, и литературу. Цель ее монолога - показать, какое положение она

занимает в обществе, хотя именно эти ее попытки говорят о том, что она

отнюдь не в центре, а скорее на периферии этого круга. И хотя ее

неуверенность в себе ни от кого не скроется, все же ее претензии на

положение в обществе имеют какие-то основания. Но совершенно очевидно по

крайней мере то, что эта особа неподдельно глупа.

Но хотя ее глупость и бросается в глаза, ее систему ценностей нельзя

назвать абсолютно фальшивой. Она не говорит, что все ее друзья неимоверно

богаты. И даже не пытается сделать вид, что она - влиятельное лицо. Она

просто хочет утвердить свое "положение в графстве", свои родственные и

дружеские связи с представителями хороших семей и уважаемых профессий. Ей

приятно сообщить, что некоторые члены ее семьи доказали свою воинскую

доблесть и кое-кто из них дослужился до высоких чинов. Во всем этом

достаточно оснований для вполне законной гордости. Может быть, с ее

стороны было и глупо говорить об этом, но нам, конечно, не подобает

отнимать у нее удовольствие. Пусть себе купается в лучах чужой славы.

Все-таки она превозносит достойных людей - и за дела, вполне достойные

одобрения. Ее герои достигли известных степеней на избранном ими поприще.

А ведь бывает, что люди превозносят куда менее почтенных друзей и за менее

похвальные действия.

Итак, общественное положение - цель, которой мы можем добиваться, и

усилия, которые мы для этого прилагаем, составляют часть общей социальной

динамики. Но вряд ли можно сказать то же самое о стремлении к счастью (в

противоположность удовольствиям), и, собственно говоря, еще не известно,

достигают ли счастья те, для кого оно стало целью жизни. Однако в той

мере, в какой оно вообще достижимо, оно легче всего достигается теми, кто

требует малого. Символ счастья - рай в шалаше, простая пища и жизнь на

лоне природы. Убегая от цивилизации, мы можем расстаться с автомобилем и

радио, свести свое имущество к минимуму и таким образом наслаждаться

единением с природой и всей ее прелестью. Может быть, это и неплохая

мысль, если речь идет о людях пожилых. А в более ранние годы этот план

провалится - надо воспитывать детей. Удалиться на лоно природы, успев

обогатить свой ум, унося в памяти множество прочитанных книг, - это одно,

а растить детей, которые никогда не видели библиотеки, концертного зала

или театра, - это совсем другое дело. Вряд ли они будут счастливы, и

весьма возможно, что они деградируют до такой степени дикости, которая

может оказаться на редкость неприятной. Расставшись с цивилизацией, нам не

вернуться к первобытной простоте. Хороший урок можно извлечь из

"Повелителя мух" Уильяма Голдинга: этот урок заключается в том, что даже

на необитаемый остров мы берем с собой свои пороки.

Так чего же мы, в конце концов, пытаемся добиться? Мы не хотим просто

плодиться и размножаться. Человечеству и обществу мы отдаем себя в очень

малой мере. Богатство для большинства из нас недосягаемо, и,

следовательно, нам кажется, что его не стоит и добиваться. Положение в

обществе, может быть, и стоит усилий, но сами эти усилия легко

превращаются в нелепицу. Как и счастье, общественное положение обычно

приходит к нам как побочный продукт какой-то другой деятельности.

Удовольствия, которые мы в состоянии купить, ограничены физическими

законами, а простая уверенность в завтрашнем дне едва ли может служить

целью всей жизни. Но что же тогда должно стать нашей цепью? Наиболее

здравомыслящие люди ответят, что надо отыскать равновесие между всеми

этими возможными побуждениями, но по временам какое-то из них становится

главным: может быть, открываются новые возможности, или, как это чаще

бывает, обстоятельства меняются. Сосредоточить все свои мысли на деньгах -

значит стать скупцом, а это немногим лучше, чем стать скопцом. Мечтать

только о высоком положении - это значит ставить себя в глупое положение.

Жить ради детей почти так же бессмысленно, как детям жить ради своих

родителей. Погоня за счастьем может кончиться несчастьем, а жажда

удовольствий может довести нас до горького похмелья. Больше всего нам

нужно одно: чувство меры. Эта истина - основа унаследованной нами

цивилизации, и весь наш опыт подтверждает ее. Стоит нам лишиться чувства

меры, и мы пропали.

Сравнивая всевозможные цели, которые мы ставим перед собой, мы пока что

обошли молчанием ту цель, которая, может статься, значит больше всего в

нашей жизни. Это - стремление создать что-то прекрасное, нужное и всем

интересное. Художник, писатель или музыкант ставит перед собой цель,

которая не ведет (непосредственно) ни к положению в обществе, ни к

богатству, счастью или спокойной жизни. Скульптор, высекающий шедевр из

глыбы мрамора, создает прекрасное произведение искусства. Для него в этом

и труд, и забава, ему жаль каждой минуты, потерянной на еду или на сон.

Статуя, которую он изваял, может принести ему и некоторую сумму денег, и

славу в мире искусства. Он счастлив, когда работает, и испытывает

удовлетворение, завершив эту работу. Он верит, что слава переживет его

самого и его лучшие произведения останутся в наследство грядущим

поколениям... Значит, он может получить и удовольствие, и плату за это

удовольствие - эту привилегию он делит с композитором или драматургом, с

живописцем и поэтом. Только такой род занятий может соединить в

гармоническом единстве все - или почти все - мыслимые цели. Какая радость

сравнится с радостью композитора, написавшего музыку к оперетте, имеющей

бешеный успех? Заставить петь весь мир - это само по себе счастье, но,

если получаешь удовольствие во время работы, а по окончании ее на тебя еще

сваливается слава и богатство, по-моему, это значит, что ты добился почти

всего, чего можно добиться в жизни. Это - привилегия великих художников, и

мало кто из нас окажется достойным такого жребия. Однако мы все время

забываем, что и нам это доступно, только в меньших масштабах. Не имея

особых талантов, не отличаясь ничем, кроме способностей и здравого смысла,

мы можем участвовать в творческой работе и радоваться ее результатам. Мы

способны сыграть некую роль в создании чего-то полезного и прекрасного и

имеем право поставить внизу свою размашистую подпись. Великие произведения

искусства редко создаются без помощников. Чаще всего работой руководил

мастер, который точно знал, что ему нужно и вообще что к чему. В этом

смысле каждый из нас имеет возможность оставить какой-нибудь памятник,

чтобы увековечить свое имя; можно хотя бы обогатить местность новой

постройкой - пусть это будут ворота, фонтан или колодец. Конечно же, это

прекрасно, когда после тебя остается что-то существенное.

НАДЦАТИЛОГИЯ

Надцатилогия - это наука, изучающая систему ценностей, обычаи, одежду,

моды, музыку, танцы, искусство, напитки и наркотики, характеризующие мир

тех, кому минуло -надцать лет. Моды меняются так молниеносно, что не стоит

и пытаться определить, что именно нравится -надцатилетним, все равно любое

определение устареет прежде, чем книга выйдет из печати. Тем не менее если

и существует преемственность идей, то она выражается в пренебрежении ко

всем европейским традициям и в явном предпочтении чувств и ритмов,

пришедших к нам из Африки. Подоплека такого предпочтения представляет

собой чисто исторический интерес, но, несомненно, преимущество заключается

в том, что благодаря этому можно ускользнуть из-под опеки старших. Если

захочешь станцевать менуэт или джигу, придется приставать с расспросами к

взрослым. Чтобы играть Моцарта, надо сначала научиться исполнять

классические произведения. Но поклоннику африканских ритмов такие

консультации ни к чему, да родители и не в состоянии помочь ему советом.

Это помогает -надцатилетним создать свою среду существования, ограничить

мир, в который взрослые не допускаются. Подразумевается, что есть многое

на свете, чего взрослым нипочем не втолкуешь, и не надейся. Поэтому

подростки так часто начинают жить в своем собственном мире.

Такое положение дел можно объяснить многообразными причинами, но самая

первостепенная из них, несомненно, отсутствие в доме родительского

авторитета. Лет сто назад все строилось на том, что муж по общепринятым

обычаям был хозяином в собственном доме. Жена точно следовала заповедям

повиновения и покорности, прекрасно понимая, что на это в свою очередь

опирается ее власть над детьми. Ей приходилось проводить с ними гораздо

больше времени, но ее усилиям поддержать дисциплину часто мешала слишком

большая близость. Поэтому наилучший выход для нее был в том, чтобы

опираться на авторитет отсутствующего мужа. Она заявляла: "Ваш отец это

строго запретил" - и делала при этом вид, что сама она была бы гораздо

сговорчивей. Только призывая непререкаемую власть мужа, ей удавалось

добиться повиновения младших. Порой приказание исходило от нее, а

недовольство доставалось на его долю; впрочем, он это переносил вполне

безболезненно, так как по большей части при сем не присутствовал. Она

добавляла к правилам субординации и мощное воздействие личного примера.

Именно так и детей и прислугу учили знать свое место.

То, что родительский авторитет в викторианскую эпоху, по-видимому,

достиг своего апогея, было прямым следствием многочисленности потомства.

Когда детская смертность внезапно и резко снизилась, семьи насчитывали по

двенадцать, четырнадцать и даже двадцать детей. Это превратило дом в

настоящую частную школу, где дисциплина была необходима, как никогда.

Правило, чтобы дети никогда не открывали рот, пока к ним не обратятся,

может пригодиться в любом случае, но, когда этих детей дюжина, если не

больше, это правило превращается в жизненную необходимость. Без главы и

повелителя жить было бы просто невозможно. Так что Мама изо всех сил

старалась поддержать авторитет Отца, используя его в свою очередь и для

самозащиты. "Придется рассказать все вашему отцу, когда он вернется из

конторы" - с помощью этих устрашающих слов она сохраняла порядок, и

нависшая над домом угроза превращалась в страх, когда она восклицала: "Я

слышу шаги вашего отца на лестнице!" Сама она не так уж трепетала перед

ним, это было притворство, но тут притворство могло оказать добрую услугу.

Дети готовы были сквозь землю провалиться еще до того, как их постигало

возмездие, а в результате создавалась относительно мирная и спокойная

домашняя обстановка. Весьма возможно, что иного способа держать в руках

домашние бразды правления и не существовало.

В двадцатом веке детей стало меньше, и женщины тут же взбунтовались.

Дисциплина больше не стояла во главе угла, и строй семейной жизни

переменился. Предполагалось, что если детей мало и интервалы между их

появлением на свет тщательно продуманы, то времени на объяснения с ними,

видимо, будет предостаточно. Может быть, хватит времени даже на чтение

трудов по детской психологии. Приказания отца перестали быть

непререкаемыми, как заповеди Священного писания, да и сама Библия

оказалась в изгнании, где-то на верхней полке, как совершенно неподходящее

чтение для малолетних. А с какой стати женщина должна покорно подчиняться?

И правда, с какой стати? После некоторых колебаний претензия женщин на

равенство была удовлетворена. Слова "да убоится" были вычеркнуты из обряда

бракосочетания или - по взаимному соглашению - потеряли свой прямой смысл:

это привело к более естественным отношениям между людьми разумными, к

более непосредственной дружбе и взаимопониманию, и любовь встала на место

страха. Отныне замужние женщины сохраняли право на свою собственность, а

некоторые даже делали независимую карьеру; и большинство мужчин

обрадовались наступившим переменам, с облегчением сбросив с плеч

обязанности непогрешимого домашнего тирана. Атмосфера в доме стала менее

чопорной и более непринужденной, и отныне все вопросы выносились на

обсуждение, а о трудностях толковали без страха и сомнения. Мы имеем все

основания полагать, что муж, живший в одно время с А.А.Милном, был более

приятным и добродушным человеком, чем современник Чарльза Диккенса.

Семейные анекдоты пришли на смену семейным молитвам. Ветхий завет уступил

место "Винни-Пуху".

Но до людей почему-то очень нескоро дошло, что эмансипация жены

подорвала власть родителей над детьми. Мать больше не подавала пример

покорности, хотя сама по-прежнему требовала послушания. Теперь между

родителями чаще стали возникать споры, а ребенок получил возможность

жаловаться на одного из них другому. Кончилось же это тем, что он совсем

перестал их слушаться. Свергнув мужчину с пьедестала, жена и мать,

собственно говоря, отняла у себя оружие для поддержания дисциплины. На

вопрос: "А почему нельзя играть со шлангом?" - она уже больше не может

бросить в ответ: "Потому что отец запретил". Теперь ей пришлось бы

ответить: "Потому что я сказала - нельзя!" Но так отвечать ей не хочется,

и она инстинктивно пускается в объяснения, избегая приказаний. Дети должны

бросить шланг, потому что соседи будут недовольны, потому что вода будет

литься зря, потому что одежда может намокнуть и потому, что сами дети

могут схватить воспаление легких и умереть. Но если пускаешься в

объяснения там, где нужно повиновение, пиши пропало. От детей удается

добиться невнятного обещания, что они будут осторожны, обещания, которое

через минуту уже позабыто и нарушено. Но страшны не прямые последствия, а

то, что дети раз и навсегда поймут: маму можно уговорить, а папа ничего им

не сделает, даже когда узнает, что они натворили. Жена, которая

спрашивает, заливаясь слезами: "Ну почему ты не хочешь на них повлиять?" -

взывает к авторитету, который она же и ниспровергла. Очутившись в столь

невыгодном положении, она начинает уверять себя и других, что дисциплина

старых времен не годится для современного ребенка. Ему нужно все

объяснять, не прибегая к насилию. И форма обращения снизилась от

викторианского "сэр" до более позднего "папочка", а теперь отца зовут по

имени или просто "предок". В конце концов все пришли к заключению, что

проблему дисциплины должна разрешить школа.

Однако и сама школа была ослаблена влиянием Джона Дьюи (1859-1952) - он

требовал, чтобы авторитарные методы были упразднены и ученики обучались на

собственном опыте. Созданная им система "прогрессивного" обучения с тех

пор прочно утвердилась в школах, и все прогрессивно настроенные умы

наслаждались эпохой просвещения целых пятьдесят лет. Мрачные средневековые

училища с расшатанными, изрезанными партами и засиженными мухами

одноцветными гравюрами Парфенона уступили место классным комнатам со

стеклянными стенами, веселенькой обстановкой, окрашенной в нежные

пастельные тона, и развлекательными уроками по телевидению. Относительно

достигнутых результатов могут быть высказаны разные мнения. Но одно, во

всяком случае, не вызывает разногласий: процесс обучения стал чрезвычайно

длительным. Чтобы получить образование по этим принципам, надо учиться,

учиться и снова учиться многие годы. По пятнадцать лет и больше - подчас

этот срок достигает четверти средней человеческой жизни - дети и подростки

ходят стадами по весело окрашенным коридорам учебных заведений совместного

обучения. Возможно, это и представляет счастливый контраст с прежними

временами, когда детей бросали прямо в мир взрослых, когда не в диковинку

были семилетние ученики в мастерских или десятилетние юнги на кораблях.

Сто лет назад молодежь везде была в меньшинстве среди старших - в конюшне

ли, в казармах или в кубрике. А если посмотреть для сравнения на

прогрессивную школу, там не найдешь взрослых, которым можно подражать и

которых надо побаиваться, - ведь учителям за то и платят (по общему

мнению), чтобы они вели себя как положено, и поэтому их считают чудаками и

чужаками. Молодым приходится создавать свой собственный мир.

Но если эти бесконечные школьные годы в отрыве от общества взрослых

создают фон проблемы -надцатилетних, то первый план, безусловно, занимают

средства передвижения. Располагая мотоциклом или машиной, некоторой суммой

денег и хорошей погодой на уик-энд, молодежь может заниматься чем ей

заблагорассудится. И не так-то легко запретить им брать машину, которая

стала необходимой и в нашей, и в их жизни; это не роскошь, а просто

предмет первой необходимости, и без машины молодежь чувствует себя

обойденной, обездоленной и обескураженной. Получается, что все уик-энды и

каникулы они проводят не со старшими, а в обществе друг друга. Так они и

остаются в своем мире -надцатилетних до тех самых пор, пока не кончат

школу или колледж, когда им предстоит начать зарабатывать себе на жизнь.

Но следует признаться в оправдание молодых, что общество, от которого

они стараются отгородиться, особого восторга не вызывает. И более того, за

эту серую скуку взрослого мира их родители, быть может, проливали кровь,

пот и слезы. Для многих супружеских пар жизнь начиналась в трущобах, где

торговля наркотиками и проституция были привычными занятиями, где не

редкость были потасовки, а случалось, и поножовщина. Самообразование и

скупость, предприимчивость и бесконечный труд помогли им выбиться в люди.

Для них дом в пригороде с гаражом на две машины олицетворяет такое

благополучие, на которое в былые времена они и надеяться не смели. Имя на

дощечке у ворот и зеленая травка газона для них полны высокой романтики.

Все это заработано расчетом и терпением, неустанным и непрерывным трудом.

Но то, что им кажется настоящим чудом, нисколько не трогает их детей -

они-то, возможно, ничего другого и не знали. Глазам детей предстает

скучный пригород, где самые драматические события - невинные сплетни или

эпидемия кори. "Здесь ничего никогда не случается!" - возмущаются они.

Родители со своей стороны могли бы припомнить времена, когда случалось

слишком много и чересчур часто. Спокойная жизнь - вот их самая заветная

мечта, к которой они до сих пор постоянно стремятся, не жалея сил. Однако

это не так уж легко и просто объяснить другим. Поэтому и принято считать,

что старшие обленились и с ними скучно, что взрослая жизнь наводит на

молодых тоску и им только и остается, что сбежать от всего этого подальше.

Но если молодых никак не тянет к семейной жизни в пригороде, то деловой

мир привлекает их, пожалуй, и того меньше. Потому что требования,

предъявляемые к вступающим в этот клуб, с самого начала достаточно

обременительные, зачастую повышаются каждый раз, как только обнаруживаются

симптомы неповиновения. За допуск к ответственной работе подчас приходится

расплачиваться ценой слишком рабского соблюдения правил и предписаний. И

вдобавок это часто неразрывно связано с чересчур долгим периодом

ученичества. Нам все время повторяют, что в наши дни молодежь - наша

надежда. Но когда старцы цепляются за власть, не только люди среднего

возраста приходят в отчаяние, но и молодые отказываются вступать даже на

первую ступеньку лестницы. Быть обреченным на тридцать лет подчиненного

положения достаточно, чтобы подрезать человеку крылья, но, когда в

перспективе пятьдесят лет бесплодных усилий и разочарований, от этого у

кого угодно опустятся руки. Если же старики отстранятся, продвижение людей

среднего возраста даст дорогу молодым. Там, где молодые доведены до

бешенства собственным бессилием, приглашать нескольких из них (в возрасте

20 лет) в состав Палаты Мудрых и Добродетельных - это не поможет. Верное

средство в этом случае - проводить на пенсию всех, кому больше шестидесяти

лет, и таким образом освободить место для тех, кому двадцать семь. Если

молодые смогут надеяться на получение ответственной должности через семь

лет, они очень быстро станут взрослыми. Конечно, на нас оказывает влияние

то, чему нас обучали, но еще больше на нас действуют годы разочарований,

простирающиеся перед нами во всей своей неизбежности. Не помогает и

изобретение должностей, дающих призрачную власть. Никого не вводит в

заблуждение Молодежный Комитет, и особенно в том случае, когда настоящие

члены Комитета - один другого древнее. Молодых можно не облекать слишком

серьезной ответственностью, но она должна быть реальной.

Организации типа бойскаутов, несомненно, по замыслу очень хороши, но их

еще в зародыше роковым образом подрывает то, что они выдуманы пожилыми для

юных. Гораздо более прочная организация возникает, когда старшие зовут

молодых на помощь в общем деле, например принимают в команду спасательной

лодки или в комиссию по организации парадного шествия. Современный отец,

зная, что праздность приводит к порокам, и не принимая помощи,

предлагаемой молодежными организациями, подчас изобретает собственный

доморощенный план, чтобы уберечь своих детей от соблазнов. Он предполагает

какой-нибудь проект вроде строительства парусной лодки. Вначале все

загораются энтузиазмом и на заднем дворе разворачивается кипучая

деятельность, которую отцу так хотелось видеть. Драят планки наждачной

бумагой, сшивают паруса, смолят такелаж. Мальчишки больше не слоняются без

дела, засунув руки в карманы. Дочку удалось выманить из бара, и мама

счастлива, что семейство собралось все вместе. Но постепенно в этих

совместных усилиях проглядывает что-то ненастоящее. Лодка, спущенная на

воду, нисколько не лучше и не намного дешевле той, что продается в

магазине. Корпус из стеклопластика был бы, пожалуй, гораздо практичней.

Отец добился только одного - организовал полезное времяпрепровождение для

себя и для детей. Вместо того чтобы оставить их играть с друзьями, от

пригласил их играть с собой - не потому, что действительно нуждался в их

помощи, а потому, что ему хотелось занять их чем-нибудь. Нереальность

ситуации заключается в том, что отец - биржевой маклер, а не лодочник на

канале. Если бы суденышко нужно было ему для дела, это заслужило бы

уважение со стороны детей. Но лодка - игрушка, причем по праву их игрушка,

а не отцовская. В конце концов они начинают понимать, что все это -

ребяческая затея, вроде попытки взрослого человека вмешаться в детский

хоровод; да и игра не из тех, которую они выбрали бы сами, добровольно.

Отцу приходится заканчивать постройку лодки в одиночестве, и он понимает,

что затея провалилась. Правда, сам он действительно уберегся от соблазнов,

но мальчишки опять бездельничают, как и прежде, а дочка снова водит

компанию с местными подонками. Нет ли другого пути? - вопрошает отец.

Единственный окончательный ответ - это дать молодым возможность расти,

и чтобы при этом перед ними была перспектива - как можно раньше применить

какие бы они ни были, но свои, личные таланты. Если им это не удается, они

отвращаются от общества и решают навсегда остаться в мире -надцатилетних.

Это и породило движение, которое почти одновременно возникло в таких

отдаленных друг от друга местах, как Сан-Франциско, Берлин и Токио,

Амстердам, Лондон и Париж. Характер движения постоянно меняется, но

начинается оно неизменно стремлением вырваться, освободиться. Можно

примерно наметить шесть путей освобождения, а именно: секс, скорость, шум,

выпивка, экзотика, наркотики. Ближе всего к реальности - секс, потому что

партнер по крайней мере реальное лицо. Отчасти связана с сексом и страсть

мотоциклиста к грубой силе и бешеной скорости, чувство своей власти и

могущества. Но звук ревущего мотора сливается с африканскими ритмами,

которые в наше время заменяют музыку. Гипнотический ритм ударных

инструментов погружает в некий транс, когда реальный мир становится тенью,

а сны - явью. Но хотя это увлечение пластинками, стонами и завываньями

делает мало чести нашим методам воспитания, нельзя утверждать, что оно

приносит ощутимый физический вред. Беда приходит тогда, когда бегство от

действительности стараются ускорить выпивкой или - теперь это не в

диковинку - наркотиками. Из них табак - самый мягкий, скорее просто

успокаивающее; но постепенно в употребление входят наркотики, дающие более

сильные иллюзорные ощущения.

Осудить наркомана слишком легко. Издеваться над бородатым придурком,

размахивающим флажком в какой-нибудь жалкой демонстрации протеста, и того

легче. Гораздо труднее создать такое общество взрослых, в которое молодежь

будет стремиться и пробиваться. Однако начало может быть положено в любой

семье, где поняли, что чувство ответственности необходимо. Секрет

заключается в том, что родители должны поставить перед собой такую цель,

для достижения которой им как раз чуть-чуть не хватит сил, и обратиться к

детям за помощью, потому что без них ничего не добиться. Вполне почтенная

цель - заработать побольше денег, может быть, для того, чтобы переехать в

более удобный дом. Покупка или постройка дачного домика может оказаться

хорошим приемом, особенно если с самого начала кого-нибудь из детей

называют будущим хозяином. Успех родительского (или любого другого)

руководства должен всегда быть связан с достижением цели, явно желанной,

но почти (не абсолютно!) недостижимой. Дети теряют всякий интерес к делу,

когда и общество и семья ставят перед собой только такие цели, которых

ничего не стоит достичь или которые вообще уже достигнуты. С этой точки

зрения совершенно не важно, какая это цель - идеалистическая или

эгоистическая. Главное то, что необходимо какое-то усилие и детям можно -

и даже необходимо - принять в этом участие. Собственно говоря, их

побуждают стать взрослыми.

Чтобы разрешить проблемы надцатилогии, необходимо, как видим, создать

такое общество, в котором у молодых есть своя роль и они становятся не

бунтовщиками и не просто учениками, а младшими членами бригады. Громче

всех клеймят непокорную молодежь старики, стоящие во главе организаций,

где никому моложе шестидесяти лет никогда не приходилось заниматься

чем-либо, кроме подсобной работы. Если их хорошенько припугнуть, эти

престарелые автократы иногда вдруг возносят на самый верх кого-то из самых

молодых. Но вот уйти в отставку они никак не согласны! А в таком случае

создается взрывоопасная ситуация и мы делаем вывод, что молодежь

просто-напросто бунтует. Но мы так дрожим за те основы, которые грозят

ниспровергнуть, что редко замечаем, какой вред наносится самой молодежи.

Потому что выкрикивание лозунгов - все равно, брошенных ли Малькольмом X.

или председателем Мао - это же признак умственной отсталости. И юность не

проходит невредимой через годы, заполненные гонками и грохотом, враньем и

наркотиками. Даже если это не отразится на физическом здоровье, то

возможность, которой они пренебрегли, - возможность пораньше достичь

интеллектуальной зрелости - потеряна, и теперь ее уже не воротишь.

Дата добавления: 2015-10-26