Morrison Hotel

После того, как завершился первый круг слушаний в суде, мы вернулись в нашу репетиционную на бульваре Санта Моника, и наваяли песен на новый альбом. Меня воодушевляла мысль о том, как мы пойдем в студию и будем шлифовать новые вещи, превращая их в самоцветы. Хитов мне не слышалось, но вырисовыалась подборка плотно скроенных номеров, с надежным фирменным звуком Рея и рискованными гитарными залетами Робби на грань между магией и срывом в штопор. Без трений на репетициях, впрочем, не обшлось.

Джим и Робби повздорили из-за того, что Джим захотел отдать авторство одной из песен своему старинному другу из киношколы, на том основании, что тот помог ему ее сочинить.

- Пол Феррара написал эту мелодию, Робби… ту часть, где я пою «At first flash of Eden, we raced down to the shore», - заявил Джим на повышенных тонах.

- Ничего подобного! Это моя мелодия. Да, я знаю, ты изначально написал эти стихи на одну из мелодий Пола, но это был старый вариант. Я помню свои мелодии!

Робби заметно оживал, если дело касалось его песен. В конце концов, под напором Робби, Джим сдался. Я не обращал особого внимании на этот скандальчик, меня целиком занимала мысль о том, как здорово было бы наложить на трек запись синтезатора «Moog», чтобы сделать его «потяжелей». Heavy metal, тяжелый металл! Я слышал это в своей голове.

Наконец, мы со всем оборудованием переехали через полквартала на Ла-Сиенега, в «Elektra Studios», чтобы приступить к записи нашего пятого альбома.

Ротшильд был прав в своем намерении сделать звук жестче, чем в «Soft Parade» - и записать пластинку, основанную на блюзе. При этом я считал, что двенадцать – пятнадцать дублей – по-прежнему чересчур. Это было лучше, чем абсурдные тридцать и больше, как на «Soft Parade», но энергия все равно явно понижалась по сравнению с версиями, которые мы делали на несколько дублей раньше. Я разработал сложный ритм в стиле скиффл для «Land Ho!» («Земля!»)- до, дэда, дам, дэда, дьюм, дэда, да, дэда – но я вымотался повторять его дубль за дублем. Ротшильд, наконец, удовлетворился, и я отправился в заднюю комнату помедитировать. Следующей мы записывали «The Spy» («Шпион»), особо приятная для меня вещь, поскольку в ней у меня был шанс блеснуть моей джазовой техникой игры щетками. Мы старались создать настроение, которое бы соответствовало словам Джима. Глубокое эхо, которое мы наложили на вокал Джима, придало еще большую чувственность его стихам.

Я шпион, в доме любви

Я знаю сны, что грезятся тебе

Я знаю слово, что так хочешь ты услышать

Я знаю твой глубинный тайный страх

В этой песне, которую позже использовал Брайан Де Пальма в своем фильме «Подставное Тело» («Body Double»), проявилась вуайеристская сторона натуры Джима, его страсть проницать и подглядывать. Вот может же кто-то заниматься любовью перед объективом, однако. Взаимосвязь между нашими личностями и нашей музыкой становилась все заметней. Рэй, с его профессорскими органными риффами, гитарные подвывания одинокого волка-ковбоя Робби и я, взрывающий мертвую тишину злыми барабанными очередями, скрученными, как змеиные кольца.

В один из дней Ротшильд явился в студию такой восторженный и возбужденный, каким мы его еще не видели. Он был вечно восторженный, но в тот день еще чуть больше, чем обычно.

- Я только что видел Лонни Мэка, гитариста, он в холле внизу, так я спросил его, не хочет ли он сыграть для нас блюз на басу, а то Рей Неаполитэн как раз звонил, что задерживается.

Начиная со второго альбома, мы использовали бас-гитаристов на записи, для пущего драйва.

Роббт встрепенулся и пробормотал:

- Sounds good.

- А хит какой у него был? – спросил я, наполовину заинтригованный.

- «Memphis».

- Yeah… крутая штучка!, - согласился я.

***

Пол-часа спустя появился Лонни, на вид – не менее крутой, чем его хит.

- Привет, чуваки, что поделываем? – произнес он невозмутимым тоном. Пол встряхнул головой и представил гостя присутствующим.

- Рады познакомиться, мэн.

- Ну, так что тут у вас происходит?

- Да, есть тут у нас одна вещица, - сказал Рей, - так, просто блюзовая темка с небольшим «проворотом» (turnaround – джаз/блюз термин, означает повторяющийся ритмико-мелодический пассаж в конце одной части композиции, который служит переходом к следующей части, прим пер.). Мы назвали ее «Roadhouse Blues».

Лонни на секуну скривился и сделал длинную затяжку сигареткой «Sherman».

- Ну, не знаю, чуваки, я ведь гитарист, а не басист.

- Да тебе это, как два пальца… - заверил Рей.

- Это же просто шаффл (shuffle – блюзовый ритм восьмых триолей с паузой, прим. пер.), — поддержал я, несколько удивленный его скромностью. Может, он впечатлился от самого предложения поработать с нами, прикинул я, глубоко заблуждаясь.

- Окей, показывайте аккорды.

Лонни уселся у пестрой ширмы, служившей звукопоглотителем. Здоровенный дядька, с жесткой, как проволока, бородой на мясистой физиономии, в широкополой шляпе из мягкой кожи, ставшей его фирменным знаком. Лонни Мэк был живым воплощением блюза – только не сельского, а городского; он был bad (настоящий мужик, красавец во всех отношениях - амер. гор. слэнг, прим. пер.).

- Я тебе текст напою, - тихонечко предложил Джим. Он был непривычно застенчив. Как и все мы – потому что гитарист, которого мы попросили подыграть, был для нас живой легендой.

Три часа спустя запись была готова.

- Черт побери, Лонни! - воскликнул я. – Ну, ты выдал! Такой оттяг на на «провороте», в том куске, где «let it roll». Так в кассу сыграл, в самое яблочко, просто слов нет.

- Так что, нормально получилось?

- Да великолепно. Фантастика! – вскричал я, не в силах успокоиться. Один такт чуть не в милю длиной, думал я про себя. Военный марш с «внешней» стороны такта, черный блюз – с «обратной». Трек, который мы только что записали – это тако-о-ой оттяг, всю песню словно переключили на другую передачу.

- Как насчет устроить перерывчик на обед? А я тем временем звякну Джону Себастиану, пусть подскочит в студию вечерком и наиграет дорожку на губной гармонике для этой песни, - предложил Пол.

- Я хочу попробовать сам сыграть, - возразил Джим. Он вот уже пару лет как учился играть на губной гармонике, которую ему одолжил Робби, но особого прогресса за ним не наблюдалось.

- Окей, Джим, тогда иди к микрофону и попробуй прямо сейчас, - ответил Пол.

Я подошел к телефону и позвонил Джулии.

- Слушай, Робби, - сказал я, повышая голос, чтобы перекричать Джима, самозабвенно лажавшего на гармонике, пытаясь прописать дорожку для «Roadhouse». – Твоя Линн у нас дома сейчас… поехали после студии ко мне, а оттуда все вместе отправимся в «Imperial Gardens», семейно отужинаем?

- Давай, - быстро ответил Робби. – Хей, Пол, ты это на отдельную дорожку пишешь, я надеюсь?

- Конечно.

- Я могу сделать получше, - продолжил Робби на тему Джима-гармониста. В былые фолковские дни он неплохо играл блюз на губной гармошке, очень похоже имитируя Боба Дилана.

- Пусть попробует Себастиан, - возразил Пол.

Лидер-вокалист из «Lovin’ Spoonful» появился около восьми вечера и оказался открытым и дружелюбным парнем. Он в два счета наиграл клевую блюзовую гармонику на «Roadhouse», и звучало великолепно. Все согласились, включая Джима. Я расслабился.

Когда Себастиан ушел, Пол сказал:

- Окей, если мы заплатим Джону по двойной-тройной шкале?

- Конечно. Без разговоров. Да! – отозвались мы в унисон.

- Джон сказал, что он не может использовать свое настоящее имя, потому что у него договор с «Kama Sutra Records», - продолжил Пол с ноткой сомнения в голосе.

- Так почему бы ему не указать, что он с «Kama Sutra»? – спросил Джим, все еще раздраженный тем, что упустил свой шанс с гармошкой.

- Себастиан хочет подписаться псевдонимом «G. Puglese»! – уклончиво ответил Пол.

- Ха-ха. Насмешил, - гоготнул Рей. – Звучит, как имя мясника из Маленькой Италии.

Годы спустя Ротшильд подтвердил мои подозрения, что Джон тогда, как и многие другие, стеснялся в открытую иметь дело с «The Doors». Себастиан не хотел, чтобы его имя публично ассоциировали с нашей группой. Обратная реакция, которая началась, когда мы изменили нашему драгоценному дорсовскому звуку, использовав оркестр на четвертом альбоме, резко обострилась в связи с инцидентом в Майями, и поле отторжения по-прежнему окружало нас.

***

Цитата: «Он не существует в реальности, потому что он – постер или золотой диск, или идол, или фотка, чтоб целовать ночью под одеялом, кукла, он - наша кукла Барби, и Барби разговаривает, когда мы дергаем за ниточку, на то она и говорящая кукла, и говорит она только что, что мы хотим от нее слышать, потому что, видите – на другом конце нитки прицеплен кусок магнитной пленки, вот почему она наша кукла Барби, и вот почему он – наш Джим Моррисон, и вот почему мы хотим, чтобы он пел «Light My Fire», и не хотим, Не хотим, НЕ ХОТИМ слышать ни этих странных высказываний о том, что что кукла не разговаривала, когда мы ее покупали, ни новых слов на пленке, нет у нее никакого права на новые слова, пусть делает одно и то же, потому что это - наше одно и то же, потому что мы купили ее/его/билет на концерт/постер/пластинку/идола».

- Лайза Вильямс, «The Doors» в Форуме: Моррисон – наша кукла Барби» (L.A Free Press)

***

В интервью, которые я давал в последний перио существования группы, мне всегда хотелось сказать, что мы бы не добрались до самой своей неприкрытой сути на пятом и шестом альбомах, если бы не прошли через экспериментирование. Мне хотелось сказать критикам «fuck you», но за меня это сказало время.

***

Ужасный концерт в Университете Мичигана, когда Джим напился, напился вдрабадан, имел и кое-какие позитивные последствия. Когда мы репетировали песни для «Morrison Hotel», во время одного из перерывов, я воодушевил Рея взять гитару Робби и поджемить на тему единственной блюзовой мелодии, которую он умел играть на шестиструнке, той самой, которую он сыграл в Мичиганском Университете. Джим присоединился, напевая стишок про Мэгги МакГилл, который он на ходу сочинил на том обломанном концерте.

- Вот люблю я, как Рей играет эту мелодию, Робби. Сразу видно, что он родом из Чикаго.

Робби улыбнулся и кивнул, соглашаясь.

- А ты бы мог слайдером подыграть, - предложил я ему, чтоб не маялся без дела. Робби достал из кейса свою слайд-гитару, а я подхватил грув Рея, взяв простой ритм 4/4 на рабочем. Джим запел, добавляя по ходу новые короткие стишки в качестве куплетов.

Незаконный сын рок-н-ролльной звезды

Незаконный сын рок-н-ролльной звезды

Мама встретилась с папой на заднем сиденье рок-н-ролльной машины

А я старый блюз-мэн

И я думаю, ясно вам всем

Знай пою себе блюз

От начала мира сего

Нет лучше способа выразить боль, чем спеть блюз. В своем образе забубенного белого гуляки, Джим действительно становился похож на Хаулин Вулфа.

Мисс Мэгги МакГилл, на холме она жила

Спился папочка ее, и оставил в чем была

И пошла она вниз, прямо в «Тенджи Таун»

А народ там внизу, охоч погулять-поплясать

Работая в студии, мы добились настоящего посконного южного кантри-звучания гитар, добавили плотных, «жирных» барабанов и бас Лонни Мэка, и подразогрели грув, ускорив темп с низкого до среднего. И Джим повел нас вниз, прямо в «Тенджи Таун», со старым блюзменом, на которого он стал так похож за последние пол-года, со своей окладистой бородой и несколькими фунтами лишнего веса.

Что ж, коль приуныл ты и в душе – печали ком

Сходи да купи себе пару – новеньких башмаков

И ступай-ка ты вниз, прямо в «Тенджи Таун»

А народ там внизу, охоч погулять-поплясать,

Поплясать…

Джим в прямом смысле слова шел вниз, и я знал это. Я не хотел, чтобы он был старым блюзменом. Как и его публика, я хотел, чтобы он оставался молодым принцем.

***

Цитата: «Он выглядит, как молодой Медичи: голова откинута, горло обнажено, совершенство напряженных мышц, колонна шеи, возносящая ввысь исполненное силы лицо, осененное кудрями херувима – словно ему и впрямь достались в наследство власть и богатство средневековых грабителей Востока».

- «The Doors в Форуме» (Лайза Вильямс)

***

А мне больше всего нравилось то, как он пел… Его голос берет вас за душу, потому что он уместил семьдесят лет жизни в прожитые им двадцать шесть. «Нам не надо надолго затягивать - нет».

Да, проснулся я утром и сразу пивка наподдал

Грядущее смутно, а конец где-то рядом всегда

***

Как-то раз, в мае 1970, я вернулся со студии рано, и, помнится, мы сидели с Джулией в постели и смотрели по телеку утренние новости. Губернатор Калифорнии Рональд Рейган выступил с угрозами в адрес студенчества, митингующего в университетских городках против войны во Вьетнаме. Он созвал пресс-конференцию, на которой во всеулышанье произнес жутковатые фразы типа: «Если потребуется устроить кровавую баню, что ж, они сами напросились! С попустительством будет покончено». Сотни тысяч молодых людей собирались на митингах-молитвах, стояли в пикетах с плакатами протеста, учавствовали в забастовках, стычках и конфликтах с представителями властей, которые достигли кульминации, когда четверо студентов были убиты содатами Национальной Гвардии в Кен Стэйт, штат Огайо. По всей стране указом властей закрывались студенческие городки, их число дошло до 410, когда Рейган, со словами: «нужно дать время страстям поостыть», просто закрыл все университеты и колледжи в Калифорнии.

Судя по всему, люди у власти не были готовы к наступлению «Эры Водолея». Я полагаю, их эта тема мало интересовала. Как и «гармония и взаимопонимание» в целом.

***

Билл Сиддонс убедил нас выступить на рок-фестивале на острове Уайт, в августе 70-го. Ночью в пятницу мы вылетели в Лондон, выступили в субботу вечером, а в понедельник в 9 утра Джиму предстояло предстать перед судом округа Дэйд, штат Флорида.

Я был обеими руками за участие в фестивале, хоть это было и дорого – лететь через океан ради одного выступления. Было совершенно ясно, что выступать живьем в Штатах нам не светит еще долго, а на фесте мы должны были быть вторыми хэдлайнерами, вместе с «The Who». Джим всем своим видом показывал, что он – против. Но вслух он ничего не сказал. Наверное, он был слишком подавлен своими личными проблемами, чтобы спорить. На тот момент в нашей организации никто не общался по душам, очень жаль.

Джулия не хотела ехать в Англию и осталась в Лос-Анджелесе, присматривать за нашим домом. Уже почти год, как мы жили там вместе. Я было заикнулся о том, а не родить ли нам все же ребенка, какой бы это был фан, но Джулия отмахнулась. Как и от идеи узаконить наши отношения. А мне как раз захотелось сделать следующий шаг и, наконец, жениться. Может, я был под слишком сильным впечатлением от своих родителей. Они как раз отпраздновали тридцатую годовщину свадьбы, и я испытывал тягу подражать им, как ролевой модели. Они не говорили прямо, но я ощущал, что их смущает тот факт, что мы с Джулией «живем во грехе». С другой стороны, это будило во мне упрямство и желание и дальше «бросать вызов старым обычаям».

Я рассматривал появление ребенка, как способ освежить наши взаимоотношения. Но разговора на эту тему не складывалось. То есть, мы разговаривали, но в основном о мелочах. Я постоянно был в разъездах, зарабатывая хлеб насущий, а она оставалась в Эл.Эй. в роли домохозяйки.

Ссорились мы тоже по пустякам, и воспарить над бытом все не получалось. В какой-то момент Джулия непременно нажимала на мои «красные кнопки», и я силой воли заглушал в себе возникающие при этом эмоции, сдерживаясь, пока мог. Однажды меня прорвало, и я сломал дверь в туалет, от души поколотившись в нее кулаками. Иначе я бы поколотил Джулию. Она внимательно проследила за процессом и в конце сообщила, что я вел себя, как Джим, чем разъярила меня еще больше.

***

Группа прибывает на маленький островок у побережья Англии, милый уголок, где жизнь все еще течет, как в довоенные времена. Чудно, что это тихое место стало приютом для самого знаменитого рок-фестиваля в Европе. Местные жители пережидают вторжение, глядя на толпы волосатиков, поджав верхнюю губу.

На месте действия, за сценой, все ведут себя с искренним држелюбием – за исключением Джима. Он полностью замкнут в себе. Роджер Долтри, певец «The Who», предлагает мне с Робби угоститься мятным шнапсом, после того, как это его предложение холодно отвергнуто Джимом – вот удивил. Лидер «The Who», Пит Таунсенд, ведет себя, как старый добрый приятель, и Донован тоже здесь, со своим пестро разрисованным цыганским фургончиком. Народ настроен хорошо провести время в непринужденной обстановке, но какие-то мрачные флюиды витают в воздухе.

Место для зрителей огорожено, по одну из сторон собирается толпа фанов, они начинают валить сетку, вопя, что фестиваль должен быть бесплатным. Организаторы напускают на них охранников с собаками, после чего фаны дружно валят весь забор.

Джони Митчелл выходит на сцену. Прервавшись посреди одной из песен, она резко меняет свой задушевный тон фолк-певицы, ругая зрителей за плохое поведение.

Организатор говорит нашему менеджеру, что не знает, сможет ли расплатиться с нами, после того, как сломали ограду. Он вне себя и чуть не плачет. Такое ощущение, словно мы на последнем поп-фестивале.

Подходит время нашего сета, и мне ясно, что Джим выкладываться не намерен. Он совсем притихший. И понурый.

«Леди и джентльмены, я знаю, что группа, которая сейчас выйдет на сцену – это одна из главных причин, заставивших вас пересечь пролив и попасть на фестиваль на острове Уайт… «The Doors!»

Почти весь сет Джим стоит, не двигаясь с места ни на дюйм. Язык его тела точно передает эмоциональную наполненность его пения – ничего. Нет энергии.

«The Who» выходят следующими и сметают нас со сцены. Они исполняют оперу «Томми», полностью. Я стою с краю сцены и внимательно смотрю на игру Кейта Муна, вглядываюсь в каждый его удар по барабанам – «Я ваш дядя Эрни, и я приглашаю вас в воскресный лагерь Томми».

Мун – потрясный. Такой пластичный. Кажется, что барабанная установка – его оркестр, а сам он - дирижер. Немного фортиссимо на томах, пианиссимо на тарелках.

Затем на краю сцены появляется человек со сторожевым псом, и мне велено убираться с дороги. Какой облом. Конец власти цветов.

***

Мы с Джулией, кажется, опять пошли на сближение. Несколько месяцев назад я сказал ей, что хочу подвязать с холостой жизнью, и вот она сообщила, что согласна.

Наши взаимоотношения заметно полегчали. Она определенно вошла во вкус материальной стороны моего успеха, и регулярно совершает бурный шопинг в компании с Линн, подружкой Робби, что тревожит меня, но не сильно. Теперь она всерьез начала подготовку к семейной жизни. Шотландская сторона моей натуры реагирует всякий раз, когда меня дергают за мошну, но сейчас я воодушевлен и плюю на врожденную скупость. Я раскручиваюсь на необыкновенную свадьбу в хипповском стиле.

***

Октябрь, 1970

Теплым субботним утром, после трехмесячного ожидания заказанной церемонии, мы с Джулией обменялись кольцами на лужайке у приозерного храма самореализации в Пасифик Пэлисэйдз. За спиной у нас был Мемориал Ганди, перед нами – рукотворное озеро с водопадами и лебедями, священник Унитарианской церкви читал строки из «Пророка» Халиль Джебрала как часть нашего брачного обета.

Робби был шафером, его Линн – подружкой невесты, и вскорости у них тоже возникнет желание последовать нашему примеру. Мы с Джулией были в снежно-белых одеяниях. Мы шутили по поводу того, что выглядим как девственники. На свадьбу пришло несколько сот гостей, включая Джимбо, нашего достославного лидер-вокалиста.

Я был рад ему, несмотря на то, что он привел с собой кортеж своих приятелей-алкоголиков. Бэйб Хилл, Пол Феррара и Франк Лиссиандро искренне любили Джима, но они возводили его на пьедестал. В этот период Пэм начала отвечать Джиму в его же духе, заводя свои собственные любовные интрижки, что только усиливало нарастающий раскол между ними. А уж сам Джим святым отродясь не был. Он всегда являлся для меня примером того, до чего могут довести алкоголь и наркотики, и его жизнь с Пэм теперь для меня тоже была уроком. Казалось, они вообще не стремились к тому, чтобы хоть как-то ее наладить. Их постоянные ссоры отражались на работе Джима на сцене, и его нестабильность заставляла меня сильно переживать по этому поводу.

Мой брат Джим, которого я год назад вытащил из психушки в Камарилло, казалось, совсем пришел в себя и жил на квартире в Вествуде. Мне было так приятно видеть его на своей свадьбе.

Банкет был организован в близлежащем отеле «Санта Инес Инн». Еда было на столах, расставленных вокруг бассейна, и гостиничный пианист пел, пока все выпивали и закусывали. Лоренцо, психованный дружок Джулии из Санта Барбары, разделся голым и прыгнул в бассейн. Мне хотелось там его и утопить. Я изрядно потрудился, чтобы «спродюсировать» идеальную свадьбу так, словно это был концерт. И теперь переживал, как бы чего не обломало мой сценарий. Я огляделся, высматривая, где мать и моля Бога, чтобы выходка ее не оскорбила, но она была в другом конце зала в углу, занятая болтовней с каждым, кто был готов ее слушать. Мать Робби, Мерилин, напротив, встала на цыпочки, пытаясь разглядеть происходящее во всех деталях.

После инцидента с Лоренцо мы с Джулией решили, что нам настало время удалиться, и тихо ускользнули за двери. Потом мне сказали, что Джим весь вечер пел блюзы для старшего поколения. Восприняли его хорошо и он не слишком напился.

Перед самым нашим уходом Рей порадовал меня, спросив, не будем ли мы против, если они с Дороти зайдут к нам в гости, посмотреть, как мы будем открывать подарки. Час спустя они подъехали по Аппиан Вей к нашему дому на холме.

- Чудесная свадьба, Джон, - сказал Рей, пожимая мне руку. Дороти обняла и поцеловала Джулию. Мы открыли традиционную коробку с посудой от родителей и пакет с прелестной японской гравюрой от Рея и Робби. Классического завершения наша с Джулией брачная ночь не имела. В конце концов, мы уже пару лет как жили вместе. Не все сводится к сексу, рассуждал я в свое и ее оправдание. За два года связи до свадьбы мы расплатились утратой романтических чувств. Может, свадьба их вернет? Я приобрел водяной матрас, надеясь, что занятия любовью на волнах разожгут наши плотские страсти. Увы, при каждом нашем движении что-то хлюпало, булькало и от качки мутило в желудке. Хоть таблетки от морской болезни принимай.

***

Как то раз Рей, проезжая по каком-то закоулкам Лос-Анджелеса, обнаружил задрипанную ветхую гостиничку в старом центре города: «Morrison Hotel». Генри Дилтц, наш новый фотограф, сказал, что там по соседству есть еще один прикольный локейшен, бар-забегаловка под названием «Hard Rock Cafe». И мы поехали туда, чтобы устроить фото-сессию для обложки нашего пятого альбома. Увы, менеджер отеля не разрешил снимать в фойе. Предложение дать денег не возымело никакого воздействия. Мы перешли на противоположную сторону улицы, и Генри предложил, чтобы мы быстренько забежали в фойе, выглянули в окно, а он снимет нас через улицу телевиком. Так мы и сделали, и пока менеджер выбирался из-за стойки и шел через холл, чтобы выставить нас вон, мы заполучили наш снимок.

Теперь – в «Hard Rock». Мы взяли по пиву, и бармен сказал, что мы можем фоткать в его заведении сколько угодно, пока будем заказывать напитки.

Рецензии на «Morrison Hotel» были очень хорошими. Брюс Харрис из «Jazz&Pop» написал: «Возврат к пьяной ярости ранней музыки Doors, полный драйва, нутра и земной энергии. «Morrison Hotel» - одно из главных событий в Роке-70». При всем при том, я чувствовал, что кое-какие куски на пластинке вышли так себе. «Queen of the Highway» написана по прелестному автобиографическому стихотворению Джима, но песня в целом так и не легла в правильный грув. Впервые мне подумалось, что мы подвели Джима, не сумели как следует подкрепить его слова. В этот раз, не в пример былым временам, материала на альбом нам не хватало, и мы вытащили из загашника и прослушали «Indian Summer» - самую первую из всех записанных нами песен. Мы держали ее под сукном из-за пары левых нот у Робби и Джима, но на фоне других песен в «Morrison Hotel» она воспринималась, как глоток свежего воздуха. Строй, как в раге, и калифорнийская лирика.

«Peace Frog» была сплошным расстройством. Робби тему с шикарным ходом на ритм-гитаре, но Джим все не приносил ничего такого, что могло бы поэтически это наполнить. В один из дней, когда он завис за углом в «Palma Bar» с Фрэнком и Бэйбом, мы поработали сами и записали инструменталку на основе ритм-гитары Робби. Звучало обалденно! Джим, наконец, появился, чтобы дописать какой-то вокал, и Ротшильд попросил, чтобы назавтра он прихватил с собой тетрадь со стихами.

На следующий день Пол и Джим сотворили минорное чудо. Они скомпоновали два стихотворения, две линии ассоциаций, «наложили» их одно на другое. Первое было метафорой для жизни Джима, второе – метафорой для Пэм.

Там на улицах кровь

достает до лодыжек

Кровь среди улиц----------------- Она явилась

мне до колен

Кровь среди улиц------------------Она явилась

града Чикаго

Кровь прибывает------------------Она явилась

и идет вслед за мной

--------------------------------------Уже почти на рассвете

--------------------------------------Она явилась и затем умчалась

-------------------------------------------прочь

--------------------------------------Со светом солнца в волосах

Кровь вдоль улиц----------------Она явилась

струится рекою печали

Кровь среди улиц----------------Она явилась

мне уже по бедро

Речка красная льется-----------Она явилась

на ноги города

Женщины кричат----------------Она явилась

и реки плачут

----------------------------------- Она явилась в город и затем

----------------------------------------------она

------------------------------------умчалась, со светом солнца в волосах

Кровь среди улиц

града Нью-Хейвен

Кровь крыши пятнает

и пальмы Венеции

Кровь в любви моей

в это ужасное лето,

Кровью крашено солнце фантастичного

Эл.Эй.

Крови - разум вопит

отсекая по пальцу

Кровь народится

в рождении нации

Кровь – это роза мистической

связи

Там на улицах кровь

достает до лодыжек

Кровь среди улиц

мне до колен

Кровь среди улиц

града Чикаго

Кровь прибывает

и идет вслед за мной

***

Робби, Рей, я и наши уважаемые половины наслаждались нашим материальным успехом, а ты в это время продолжал падать духом и опускаться на дно бутылки. Или, как ты написал в «Мирной Лягушке», кровь прибывала. Дух-«спирит» одолевал твое тело, согласен? Алкоголь. Пару лет назад я заглянул в стрип-бар, что был по соседству с нашим офисом, сейчас он закрылся, и бармен сказал мне, что в жизни не видал, чтобы кто-то пил в таких дозах, как ты. А он держал бар лет десять. Ты был законченный алкоголик. У тебя была патология, болезнь, и контролировать ее ты был уже не в состоянии. Я тогда этого не понимал.

Сегодня полно клиник, где людей от этого лечат, проводят детоксикацию. Я не хочу сказать, что теперь все супер по сравнению с шестидесятыми, не подумай. Нам всем нужна детоксикация от нашего общества высокого давления. Поэтому я употребляю наркотики и алкоголь, в умеренных дозах.

В умеренных.

Джулия превратилась в образцовую домохозяйку, готовила еду, а я таскал все в дом, как пчелка. У нас воцарилась милая, теплая домашняя обстановка и я знаю, у вас с Пэм такое тоже бывало. Ты читал, а она рисовала эскизы для модной одежды. Когда ты был не в запое. Джулия по натуре своей была баба общительная, а еще она обожала животных, так что мы приютили шестерых котов. А ты таскал пиво упаковками по шесть банок. И коньячок. Это когда ты ушел от Пэм и поселился в «Альта-Синега Мотель». В жизни блядской и бомжацкой есть свои прелести, верно?

Меня не переставало изумлять, до чего синие у тебя были глаза, и до какой степени расширенные зрачки. Помнишь, я подшутил, что они у тебя, видать, по жизни разъехались – столько кислоты сожрать-то! Я надеялся, что ты припомнишь старые психоделические денечки и слезешь с пробки. Ты только криво усмехнулся. Чувство юмора у тебя тоже подиссякло.

Не до конца, впрочем. Пэм рассказала мне, как однажды она спросила, действительно ли ты вынимал член на сцене в Майями, и ты состроил эту свою рожицу малыша-карандаша и согласно кивнул. Она сказала, что спросила тебя: а зачем? – и ты ответил: «Дорогая, мне просто было интересно посмотреть, как он выглядит в свете прожектора». Очень смешно, Джимбо.

***

Джим съездил на суд в Майями, 30 октября, и получил приговор. Жюри присяжных, трое женщин, трое мужчин, признало Джима виновным в вульгарном и непристойном публичном раздевании и аналогичном публичном высказывании. Они признали Джима невиновным в вопиюще непристойном и распутном поведении (единственное уголовно наказуемое обвинение), а также в пьянстве. Присяжные все перевернули с ног на голову. Джим был пьяный, как скунс, но причиндал не демонстрировал. Совсем попутала юстиция.

В своем приговоре судья Мюррей Гудман скостил Джиму срок с восьми до шести месяцев плюс пятьдесят тысяч долларов денежного взыскания. С чего вдруг такое снисхождение? Наверное, у Гудмана было предчувствие, что его самого обвинят во взяточничестве, через пару лет.

Помуссировав как следует тему с оголением в начале следствия, национальное ТВ потеряло к ней интерес, не дождавшись суда, предоставив скучные мелкие детали местным станциям. Прессе Джим заявил, что мы будем добиваться пересмотра решения жюри присяжных, даже если потребуется «состояние» на судебные издержки. Он так же сказал, что хотел бы совершить тур где-нибудь типа Австралии, для смены обстановки. И лучше зальчики при церковных приходах в маленьких городах, чем большие аудитории.

Глава 18

L.A. Woman

Лос-Анджелес, 1981

Я пошел смотреть «What Happened to Kerouac?» (“Что случилось с Керуаком?»), документальное кино про легендарного писателя-битника, который вдохновил множество музыкантов, включая нашего лидер-вокалиста. Во время перерыва я решил нарушить правила движения и перебежать через улицу напротив видео-театра «EZTV», чтобы взглянуть на место, где был офис и репетиционная точка «The Doors». Я пересек осевую Santa-Monica Boulevard с забытыми трамвайными рельсами и метнулся через вторую половину проезжей части. Намного прошел в сторону La Cienega – и старый, крашенный в бежевое дом возник в поле зрения. Теперь он заброшен. Похоже, скоро снесут. Нижние ступеньки наружной лестницы были разломаны и я запрыгнул сразу на четвертую, она показалась более-менее надежной. С лестницы я оглянулся на масляно блестящую ложку над фаст-фудом «Fat Burger». Раньше там было заведение под названием «Topless Extension», стрип-бар, где мы любили встречаться с представителями прессы. Сиськи, трясущиеся прямо над головой, сбивали их с мысли, пока мы отвечали на их вопросы.

Забравшись на верх лестницы, я услышал чьи-то голоса внутри, там где находился наш офис. Должно быть, бомжи поселились. Я осторожно заглянул в окно и спросил:

- Хей, что здесь происходит?

- Ничего… мы здесь живем, - ответил молодой уличный персонаж лет двадцати пяти. Голос невнятный, должно быть, парень под кайфом.

- Я слышал, тут «Doors» когда-то репетировали, в этом доме, - спросил я его. – Это правда?

Я обычно стараюсь не провоцировать людей на какую-то реакцию по поводу группы, но в тот раз я был преисполнен чувства значимости поп-культуры, наслушавшись речей Гинсберга, МакКлюра и других, выступавших перед показом с речами о Керуаке. Мне стало интересно, дошел ли миф о нас до самого уличного дна.

- Да, «Doors», - произнес один из них с благоговением в голосе.

- Ну и что с того… - добавил другой, - нынешний хозяин не сегодня завтра выставит нас отсюда.

- Хреново, - ответил я и сунул им двадцатку. – Ладно, удачи вам, ребята.

Спрыгивая с последнего пролета через сломанные ступеньки, я думал о том, как тяжко прижала «рейганомика» тех, кому и так терять нечего. Снизили расходы на социальные нужды и налоги для крупных производителей, «с целью оживления экономики» - и что это дало таким вот ребятам? На улице полным-полно бездомных молодых людей, не говоря уже о стариках.

Я подошел к скользящим стеклянным дверям и заглянул в помещение, бывшее когда-то нашей репетиционной. Вон там, в глубине, дверь, ведущая в ванную, где Джим записывал свои вокалы. Эхо ванной комнаты! Я развернулся и пошарил взглядом по ту сторону улицы. «Monaco Liquors», винная лавочка, на том же месте. Воспоминания о днях, когда мы писали «L.A. Woman», осенью 1970, хлынули потоком…

Ну вот, приехал в город я, и часу не прошло

Взглянул по сторонам, откуда ветер дует

И где девчонки-крошки тут, в их Голивудских бунгало

Кто ты: счастливая маленькая леди из горда света?

Или просто еще один заблудший ангел в городе ночи,

Городе ночи, женщина из Лос-Анджелеса, женщина Эл.Эй.

Было приятно опять очутиться на «Sunset Sound», где мы записывали наши первые два альбома, но все приятное на этом и заканчивалось. Мы записывали демо новых песен для Пола Ротшильда, и в воздухе висела напряженная тишина, та же тишина, которая воцарялась, когда Пол приходил к нам на репетиции. По правде, песен у нас было недостаточно, но Пол стал в позу: «а ну-ка, покажите мне». Он уже представил себе, что это будет очередной альбом «на скрежете зубовном», как «Waiting for the Sun», который едва не добил нас всех. Песни мы играли так себе, и отрепетированы они были не очень, но я знал, что у нас есть несколько очень хороших вещей, даже после всего, что мы пережили. В них было больше блюзовой основы, а блюз ведет тебя к корням твоего страха перед жизнью. Как бы не нагружало нас все порой, но когда мы собирались, чтобы писать новые песни, все наши проблемы, не имеющие отношения к музыке, казалось, ускользали прочь. Репетиции были временем, когда Джим конкретно брал себя в руки, и его внутреннее самоотречение преставало ощущаться и уходило на задний план, до поры. Джим по-прежнему уважал и ценил это состояние, в котором вынашиваются и рождаются новые идеи.

Ой! Сейчас случится нечто,

И ничего уж не поделаешь ты с этим

- Глянь на меня, Брюс. Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-нибудь уходил от четверти миллиона долларов? – сказал Ротшильд Ботнику, звукоинженеру, когда тот вышел из кабины с пультом и вошел в помещение для записи.

- Черт возьми, о чем ты? – спросил Ботник.

- Я больше под это не подписываюсь, ребята. Вон та песня, про убийцу в дороге, звучит как коктейль-джаз, как по мне. Сами себя продюсируйте. Уверен, вы отлично справитесь.

Пол, обычно очень внятно изъяснявшийся, едва выговаривал слова. Он делал большие паузы между предложениями. В его голове как будто проворачивались колеса, это ощущалось буквально, словно он лихорадочно что-то обдумывал. Не найдется на свете человека, способного выдавить еще один альбом из этих парней. Пусть для начала между собой разберутся.

Оглядываясь назад, я думаю, что у Пола просто уже не было того нереального запаса здоровья, которое требовалось на тот момент, чтобы вытянуть – а именно этим ему и приходилось заниматься – вокал из Джима. «Пятая Дверь» подавала в отставку. Мы офигели.

Беседа с Ротшильдом

Женщина Эл.Эй. воскресным днем, женщина Эл.Эй. воскресным днем,

Женщина Эл.Эй. воскресным днем, вези сквозь твои пригороды

В свой блюз, в свою печаль

В свою печальную, печальную печаль, в свой блюз

Той ночью мы сидели в студии после ухода Ротшильда, и Ботник молчал, глядя на наши унылые рожи.

- Что же нам делать, Брюс? – сказал Рей.

- Я спродюсирую вас, парни. Мы можем быть со-продюсерами. Возьмем в аренду у Волли Хейдера мобильное оборудование, и будем записываться у вас в репетиционке, вам ведь там комфортней всего. Типа, как в старые времена.

Он был уверен, что упрощение процесса звукозаписи пойдет нам на пользу, и его предложение звучало привлекательно. Меньше напряга. Я, однако, сразу разволновался, кто будет контролировать Джима со звукорежиссерского кресла, если он вздумает нажраться. Брюс был парень мягкий, задушевный, и раздавать руководящие указания людям было не в его репертуаре. Справится ли он с Джимом? Увольнение наших менеджеров оказалось удачным решением, мы стали в большей степени хозяевами своего дела, но и бремя нянчиться с Джимом теперь целиком легло на наши плечи.

Мы все согласились принять идею Брюса к исполнению. Я отправился домой, молясь, чтобы это сработало.

Ботник завез все оборудование на Бульвар Санта Моника, 8512, и мы затащили пульт наверх по ступенькам в офис Билла Сиддонса. Билл: «Пульт так и стоял на моем столе. Я работал днем, они приходили под вечер, двигали мебель, завешивали одеялами стены, и использовали мой офис как звукооператорскую». Мы установили внизу переговорное устройство, но с кем говоришь – видно не было, нас разделял этаж. Было особенно чудно, когда приходилось делать накладки – сидишь совсем один внизу и переговариваешься через спикер-бокс. Все остальные в этот момент находились наверху, в звукооператорской. При всем при том, благодаря добродушной натуре Брюса обстановка во время записи сложилась очень легкая.

«РАТ, ТАТ, ТАТ, ТАТ», отсчитывал мой рабочий в первый день, когда я палочками отбивал одиночные удары, мы выстраивали звук. Через пять-десять минут Брюс прервал меня, сообщив в наушники:

- Окей, переходим к бас-бочке.

«БУМ, БУМ, БУМ», ухал басовый, отзываясь на нажатие педали. Медленные, одиночные, монотонные удары, Брюс колдовал, добавляя высокие, средние и низкие частоты, работая со звучанием. Так прошло еще минут десять.

- Теперь томы.

- Я пониже настроил томы на I, IV и V аккордах, мы ведь собираемся поработать с «Been Down So Long», это же блюз. Зря я, что ли, учился настраивать литавры, когда играл в духовом оркестре в колледже!

- Замечательно. Звучат хорошо.

Как-то слишком быстро все, подумал я.

«ДАМ, ДОМ, ДАМП! ДАМ, ДОМ, ДАМП!»

Сорок пять минут спустя после начала настройки Брюс позвал меня в звукооператорскую, послушать звук барабанов.

- Здорово звучат, слушай!

- Я счастлив, - улыбнулся Брюс.

- Ты хочешь сказать, что это все? Что мы уже закончили с настройкой барабанов?

- Ну, тебе ведь нравится, я правильно понял?

- Ну да, еще как нравится, это же мой звук, приджазованный, то, что надо. Так ты имеешь в виду, что нам не надо убивать весь день на настройку, как раньше? – я был поражен.

- Вы теперь взрослые мальчики, записываться умеете, я к вам со всем уважением.

- Здорово, Брюс, великолепно.

***

Брюса осенило, что нам надо предоставить больше ответственности за процесс записи, нам всем, включая Джима, и это работало. В итоге нам даже не пришлось контролировать Джима в студии. Он знал, что вожжи отпущены и в ответ повел себя более ответственно. Брюс никогда не заставлял нас делать больше двух дублей подряд, а о «вытягивании вокала» из Джима не было и речи, потому что почти все было спето и сыграно живьем, с первого раза. Мы бы не смогли бы достичь такого уровня совместной работы в студии, не записав всех предыдущих альбомов с Ротшильдом. В одном из интервью Джима того периода сквозит уверенность, которую вдохнул в нас Брюс: «Мы записываемся прямо у себя в репетиционной. Дело не в том, что нам не нравятся студии «Elektra», но мы чувствовали, что у нас получается гораздо лучше, когда мы репетируем. Это будет первая запись, которую мы, по сути, делаем без продюсера. Мы работаем с тем же звукоинженером, к которому привыкли, Брюсом Ботником. Он вероятно, станет со-продюсером, вместе с «The Doors». В прошлом продюсер… не то чтобы он плохо влиял или типа того, но это будет совсем по другому – без пятой персоны в студии. Короче, мы будем справляться сами, к лучшему или к худшему».

Мы пошли за чувством. Fuck the mistakes.

Это работало, как магическое заклинание.

Однажды днем я спросил у Рея:

- Ты помнишь, в начале той вещи, «So What?» в зальнике Майлза «Live in Carnegie Hall»? Бе-дэ-де-до-де-дэ-де-дэ-дэмп…БЛЕЕЕ-СРКЭЭЧ-ДАМП? Ну, та громкая, отчетливая фальшивая нота в духовой секции?

- Yeah.

- Помнишь, что Майлз сказал по этому поводу? Он сказал, что это неважно, потому что там есть чувство. Забить на ошибки. Мне бы хотелось думать, что мы делаем нечто подобное с «L.A. Woman».

- Я знаю, что ты имеешь в виду, мэн, - кивнул Рей. – Тот, второй дубль «Riders on the Storm», как по мне, звучит очень хорошо.

- Вот именно… Я скажу Брюсу.

***

Микеланджело Антониони, знаменитый итальянский кинорежиссер, пришел послушать нас во время записи «L.A. Woman». Он искал музыку для «Забриски Пойнт» («Zabriskie Point»), фильма про Америку 60-х.

Кино у него вышло дрянное, как потом оказалось. Но в тот момент мы были под впечатлением от «Blow-Up» (“Фотоувеличение»), его первого англоязычного фильма. Мы его обожали. В «Blow-Up» Антониони использовал музыку «Yardbirds», очень хипповый поступок по тем временам. Короче, Джим написал текст, думая о возможном фильме, и мы, готовясь к визиту мэтра, репетировали так, что задницы были в мыле. Мэтр держался чопорно. Возможно, из-за языкового барьера, возможно, ему просто не понравилась наша музыка.

Песня, которую мы сочинили для Антониони, называлась «L’America».Джим попытался объяснить название: «Апостроф после L – это сокращение от Латинская Америка… или Центральная Америка… или Мексика, в таком смысле. Все, что к югу от границы».

Во время его монолога, помнится, я думал о том, какой все же Джим офигенный чувак. Господи, я восхищался его умом. Как ему удавалось постоянно выдавать такие оригинальные вещи? Он по-прежнему казался преисполненным творческой энергией, даже тогда, находясь на нисходящей спирали, с его запоями.

Робби начал песню для Антониони, медленно вытягивая ноту и все накручивая и накручивая звук на своей гитаре, пока мы еще не вступили в тему. Он играл слишком громко, особенно для человека, непривычного к рок-н-роллу. Несообразно моменту. Робби любил рискнуть. Он мог себе это позволить, имея «под собой» такую надежную опору, как клавиши Рея. Благодаря им Робби с легкостью парил на верхах со своими замечательными и нетривиальными гитарными соло, не слишком заботясь тем, совпадает ли его уровень (громкости) со звучанием ансамбля. Но в тот момент мне захотелось постучать ему по лбу и заорать: «Алло!» Через пять минут он, как истый музыкант и добрый малый, простил бы меня за столь резкий поступок. Мне было ясно, что когда мы с Реем вступим с нашими партиями, голос Джима потонет в грохоте инструментов. Что и получилось – начав на излишней громкости, мы уже не могли остановиться. Слишком непрофессионально. Я вспотел от досады, чувствуя, что мы теряем внимание Антониони. Он явно испытывал еще больший дискомфорт, чем когда вошел к нам.

Я отправился в трип в Л'Америку

Чтоб за пару бобов сторговать пинту

Золота

Режиссер, естественно, не мог понять наших намеков: «бобы» - это доллары, а «золотом» в Акапулько называют марихуану. Голос у Джима был в отличной форме, но в довесок к нему в этой песне присутствовали темные, диссонансные аккорды, которые оттеняли пение. Гитара Робби резала слух, как холодная сталь.

Что ж, нам оставалось уповать лишь на то, что мы напугаем Антониони до икоты.

L’America, L’America, L’America

Мы выдали инструментальную кульминацию и… БАМ! М-да. Завершающий удар чуть не вышиб серу из этих итальянских ушек. Их хозяин выглядел совершенно потерянным. Я был уверен, что он сейчас даст деру. Наша песенка была для него чересчур. Она суммировала всю его картину. Незачем снимать фильм!

Микеланджело Антониони

Режиссер сказал «гуд-бай», и мы вернулись к работе над нашей «коктейль-джазовой композицией». Мне нравилось, как она эволюционирует, превращаясь в вестерн-балладу и оставаясь джазовой по ощущению. «Ghost Riders in the Sky» («Призрачные Всадники в Небе», классический хит в жанре кантри&вестерн, 1948г., прим. пер.) в сочетании с Винсом Гуаральди! (Vince Guaraldi, американский джазовый пианист, прим. пер.).

Шестнадцатиканальный студийный магнитофон уже был изобретен. Собственно, им мы и пользовались во время записи предыдущего альбома, но Ботник предложил, чтобы мы записывали «L.A.Woman» на портативную восьмиканальную машинку. Билл Сиддонс пишет о том, как делался наш последний альбом: «В L.A. Woman» больше чувства, чем ума. Они сознательно сделали ее «ближе к телу». Они наелись по уши хай-тека и дублей №35 на «Soft Parade».

И хотя шаг назад в технологии со стороны казался безумным, но это потребовало от нас, чтобы на пленку ложился только безусловно классный материал. Наша последняя запись в этом смысле вышла похожей на первый альбом: raw and simple, неразбавленной и без прикрас. Как будто мы совершили полный круг. Мы вновь были гаражной группой, тем, с чего пошел весь рок-н-ролл. Мы даже отказались от индивидуального авторства, как на трех наших первых альбомах: все песни написаны «The Doors».

В интервью по поводу выхода «L.A.Woman» Джим сказал: «На запись первого альбома у нас ушло дней десять, а потом каждый последующий занимал все больше и больше времени, и последний («Morrisom Hotel») мы рожали девять месяцев. А в этот раз мы приступили – и записывали по песне в день. Это было замечательно. Отчасти потому, что мы вернулись к изначальному составу инструментов: мы вчетвером да бас-гитарист».

Беда Джима, однако, оставалась при нем. По воскресеньям, когда мы отдыхали, он отправлялся по барам, напивался и однажды вдребезги разбил свою машину. Как будто нечто, с давних пор одолевавшее Джима, было временно перенаправлено в творчество, и ждало своего часа, чтобы заполучить его, так или иначе.

Я стал подумывать, что, возможно, пару выступлений пошли бы ему на пользу, но с предложениями по-прежнему было кисло. Джим тоже был не прочь поиграть живьем: «Это просто политический футбол. Они дожидаются, пока мы подпишем договор о концерте, затем, когда до нашего выступления остается пару дней, какой-нибудь местный мэр или шериф, да кто угодно, кому захочется, чтобы его имя засветилось в прессе, берет да отменяет шоу, и общественность опять на ушах. Родители, которые и знать не знали, кто мы такие, вдруг слышат о том, что шериф Пибоди считает, что «Doors» нельзя разрешить выступать в их городе…»

По крайней мере, они не могли забанить наши пластинки. Однажды днем, во время перерыва в записи, Джим и Робби отправились через дорогу в «Monaco Liquors», прикупить пива для себя, сигарет для Рея и яблочного сока меня.

- «Дом Гиацинта»… ты не знаешь, о чем это? – спросил я у Рея, когда Джим вышел.

- Нет, но я вижу, что в ванной никого.

- Да уж, прикольня строчка. Почти жалостная, посреди всей этой паранойи. При всем при том, настроение мне нравится. Фолк-рок, на барабанах играется прикольно… как смена темпа. Качает и технически просто.

Зачем они пришли в Дом Гиацинта?

Чтоб львов потешить в этот день?

Мне нужен новый друг, такой, чтоб не тревожил

Мне нужен кто-нибудь, кому не нужен я

Я вижу, в ванной - никого, я чую, кто-то рядом

Я знаю, что некто идет вслед за мной, oh yeah.

Зачем Червового вы сбросили Вальта?

Во всей колоде мне лишь им сыграть осталось.

И я скажу опять, мне нужен новый друг

***

Книга Эдит Гамильтон о греческой мифологии раскрыла для меня суть мифа о Гиацинте. Она помогла мне понять, что эта песня Джима, «Дом Гиацинта», была, возможно, самым печальным из его произведений. Гамильтон пишет:

Цитата: Другим цветком, что явился на свет вследствие гибели цветущей юности, был гиацинт.

Веселье у Гиацинта

Целую ночь безмятежную длилось.

В состязанье вступив с Аполлоном

Лишился он жизни

Диски метали они, соревнуясь

И бога стремительный диск, из металла отлитый

Пролетел дальше цели, в которую метил

и угодил прямо в лоб Гиацинту, нанеся ужасную рану. Он был любимейшим спутником Аполлона. Между ними не было соперничества, когда они решили проверить, кто дальше метнет диск; это была всего лишь игра. Ужас объял бога при виде хлынувшей крови и юноши, что рухнул наземь, смертельно побледнев. Аполлон и сам весь побелел, когда подхватил друга на руки, пытаясь унять кровь из раны. Когда он поднял его, голова Гиацинта откинулась назад, словно цветок на надломленном стебле. Юноша был мертв, и Аполлон, стоя на коленях, оплакивал его, умершего таким молодым, таким прекрасным. Он стал его убийцей, хоть и без вины, и восклицал, рыдая: «О, если б я только мог отдать тебе свою жизнь или умереть за тебя…» И пока он произносил эти слова, трава, залитая кровью, стала вновь зеленой, и среди нее поднялись и распустились дивные цветы, что сохранят навеки имя погибшего юноши.

Этот отрывок - очень всеобъемлющая метафора для нашей группы. Рей, некогда «открывший» Джима, всегда представляет себя как "аполлонийца" (аполлоновское и дионисийское начала - философско-эстетические понятия, введены в обиход Ф. Шеллингом, прим. пер.). Между нами не было соперничества, когда мы писали и аранжировали наши песни, мы разделили поровну гонорары и авторство. Джим забыл, что жизнь есть игра, и сам себя разрушил в молодом возрасте. Под конец, впрочем, он уже не был так красив, как в начале… “Doors” убили его, хоть в том и не было вины членов группы, и Рей, жертвуя нашей индивидуальностью, никогда не упускает случая, чтобы рассказать о Джиме. Наши песни (цветы) расцвели и оказались поразительно долговечными.

***

Робби с Джимом вернулись с пивом, яблочным соком и сигаретами. Джим прихрамывал, возвращаясь на свое место в репетиционной. Придержав Робби за рукав в задней комнате, спросил, что случилось.

- Он сказал, что ушибся в мотеле, в «Шато Мормон». Он снимал номер на втором этаже, решил поиграть в Тарзана, полез по водосточной трубе и прыгнул с него к себе в окно. Грохнулся на крышу гаража, пристроенного к коттеджу, оттуда на землю и ударился спиной об ограду.

- Господи, с ним никогда раньше не было такого, чтобы он где-то поранился. Я вообще считал его неуязвимым.

- Not anymore. Теперь уже нет.

- Давайте сыграем «Crawling King Snake» еще разок? – предложил Джим. Он выглянул из ванной и подмигнул мне. Вот и вышло так, что мы наконец, решили записать этот блюз для нашего шестого альбома, четыре года спустя с тех пор, как мы с Джимом впервые заслушивались им в Венеции. Джим знал, как мне нравится этот блюзовый грув, и в середине я отвесил музыкальный поклон от себя Арту Блейки, сыграв быстрый пресс-ролл (дробь с нажимом на рабочем барабане, прим. пер.). А Джиму хотел этой песней поклониться всем старым блюзменам, которых он обожал, так же, как это сделал когда-то его герой – Элвис Пресли. И Джим и Элвис, оба этих белых певца с Юга смотрели на своих черных кумиров и наставников с пристрастием и благоговением. Робби помянул Джеймса Брауна, сыграв на гитаре его мелодию для трубы в “Changeling”.

Еще одна отмашка шляпой корням Джима была сделана в песне «L.A.Woman». Мы снизили темп наполовину в середине, на словах «change the mood from glad to sadness», «сменим настрой с веселья на печаль», и Джим запел эту фразу, которую он хотел повторять до бесконечности. Поскольку там имелось словечко из черного слэнга – mojo (обозначающее мужскую сексуальную мощь и доблесть), я толкнул идею постепенно ускорить темп до первоначального, а-ля оргазм. Было сложновато точно вычислить исходный темп после того, как пять минут играли медленный кусок, но мы попали в него со второй попытки. После того, как песня была записана, Джим зазвал нас всех троих в заднюю комнату.

- Прочитайте вот это.

Он написал: Jim Morrison.

- А теперь смотрите сюда, - сказал он самодовольным тоном.

Он начал писать буквы из своего имени, по одной и переставлять их в произвольном, как сначала казалось, порядке. Словно что-то шифровал. Джим-шифровальщик. Он закончил, и мы прочитали:

«MR MOJO RISIN». Мистер Моджо Встает.

Блин, мы же только что записали эту фразу в «L.A.Woman»!

- God damn, Джим, – воскликнул я. – Круто!

- Клево, - добавил Рей. Робби улыбнулся.

***

Майямская истерия наконец улеглась, и нам стали звонить и предлагать сыграть. Билл Сиддонс сказал прессе, что из-за Майями мы потеряли миллион долларов из-за несостоявшихся концертов, на что мне лично было насрать. Состояние Джима быстро ухудшалось, он все больше пил, так что мне думалось, что было бы неплохо побыть невидимками еще какое-то время. Не высовываться. В позднем интервью Джим вспоминал о концерте в Майями, говоря, что он положил конец имиджу, который создавался вокруг него, осознанно и неосознанно, разом, за один славный вечерок.

Не посчитавшись с состоянием Джима, мы, тем не менее, забили тур по небольшим залам на несколько тысяч мест, в основном, старым филармоническим холлам с тяжелыми бархатными занавесами, поглощающими звук. Впрочем, акустика в них была, конечно, покачественней.

***

Новый Орлеан, декабрь 1970

Лимузин подобрал нас у отеля во Французском Квартале. Этот город отличался по духу от всех городов в Штатах, в которых мне довелось побывать. Кованные железные ограды и аромат гамбо (острое блюдо из стручков бамии с мясом и травами, прим пер). Прежде, чем сесть в машину, мы с Джимом зашли купить пива в бар на углу. Объявление на окне гласило: «Цветным вход воспрещен». Прочитав его, Джим тут же завелся и стал подкалывать водителя нашего лимузина, как только мы сели вовнутрь.

- Увидел правильную вывеску, вон на той винной лавке. Эти ниггеры должны быть там, где им положено.

- Yes sireee! – белый водитель отреагировал мгновенно. – Они должны знать свое место!

В лимузине все вжались. Настоящий расизм, вживую, прямо у нас на глазах. Водитель пустился в монолог, Джим поддакивал и направлял его своими репликами, и это звучало так, словно рабство по-прежнему существует.

Джим скалился во всю пасть, довольный, что спровоцировал драйвера на такое яркое исполнение. Действенный метод. Разумеется, Джим стебался над водителем, но темой он владел хорошо, сомнений не возникало.

Мы выступали в зале под названием «Warehouse» - «склад». Так он и выглядел. Низкий потолок с кучей подпирающих его колонн вызывали чувство клаустрофобии. Все было плотно отделано звукоизоляцией для акустики.

Тот вечер был мистическим и жутким – и Джим был тому причиной. Словно некто воткнул иголки в его душу. Пять лет фантастического драйва, из ряда вон выходящей энергии – и все внезапно, вдруг оборвалось. Рок есть-пошел из Нью-Орлеана, там его первоистоки. Может, то было возмездие вуду?

Странных глаз полны странные комнаты

Голоса просигналят их усталый конец

Тела смешались

Воспоминания достали

А мы все бежим прочь от дня

В странную, обдолбанную ночь

Когда Рей и Робби оглянулись на меня, ожидая сигнала завершать «Soul Kitchen», Джим начал рассказывать свой стремный анекдот.

- Что сказал слепой, проходя мимо рыбной лавки?

Я напрягся, зная концовку.

- Привет, девочки!

Публика охнула. Затем Джим понес свою бессмысленную ахинею о том, как парень и девушка сидели на дереве. Он просто повторял одно и то же:

- Так вот, говорит парень девушке, «Да уж, ну и ветер сегодня, скажи…». Он болтал, потому что ему нравилось тянуть время. Подростковая игра в «давай-ка я выведу вас из себя». На этот раз он не выглядел остроумным проказником. Просто нудил. Жалкое зрелище – артист на закате. Он бубнил так минут десять, и все это время мы втроем никак не могли вклиниться и как-то начать новую песню. Пауз он не делал, публика все активней проявляла признаки беспокойства. Никто не смеялся. В конце концов я начал «Break On Through», прямо поверх трепа Джима, что немного вывело его из хандры. Мы дотащились до конца сета, без единой искры.

Джим даже не был пьян, но его энергия иссякала. Позже Рей упомянул, что во время того концерта он увидел, как вся психическая энергия Джима вышла у него из макушки. Не могу сказать, что я увидел все именно так, но действительно, казалось, что жизненные силы покинули Джима.

Я знал, что публичной жизни группы конец. Я видел печального, старого блюзового певца, который был велик когда-то, но вновь ему уже не подняться.

Машины шуршат у меня под окном, словно волны внизу на песке

Эта девушка рядом со мной, но она - вдалеке

Фары лезут в окно, пятна света по стенам плывут

Не слышу я милой, зову ее – не дозовусь

Дориану Грею рок-н-ролла было всего двадцать семь.

Предыдущим вечером, в Далласе, я проникся надеждой, что мы все же сможем выступать дальше, несмотря на неуклонный упадок нашей сценической потенции. В Техасе мы впервые сыграли «Всадников» перед публикой, и приняли ее очень хорошо. Песня еще не была опубликована, это было по-настоящему первое впечатление. Даже Винс, наш роуди, ходил с сияющим лицом и твердил, что «Riders» - новая великая вещь. Той ночью я думал, что наши живые выступления могут преобразоваться в более утонченный джазовый формат. Возможно, мы сумеем вновь овладеть былой магией в ином, более взрослом образе. Наряду с большим взлетом могут быть меньшие подъемы и спады, и хотя мы были по ту сторону вершины, Даллас воспринимался, как пик.

Но Новый Орлеан оказался самой заниженной нотой в нашей карьере, особенно после заманчивого вечера накануне.

Я чувствовал запах смерти.

Да, черт возьми, я слишком долго был под гнетом

Пора, гляжу, покончить с этим мне

Так может, хоть один из вас тут, пипл

Поймет и даст мне волю, наконец

Я говорю, начальник, начальник, начальник

Бери ключи, или замок ломай

Эй, поди сюда, ты слышишь, мистер,

Парнишке бедному пожить спокойно дай!

В лимузине на обратном пути в «Ponchartrain Hotel» было мрачно. Как будто возвращались с похорон. Джим сказал пару фраз, мы молчали. Я знал, что Робби и Рей, наконец, готовы признать, что все кончено. Когда мы притормозили у бордюра перед отелем, пошел мелкий дождь. Джим с Биллом Сиддонсом выйдя из машины, пошли в вестибюль. Я остановился, дав взглядом знак Рею и Робби, что надо кое что обсудить. Когда Джим и Билл исчезли из виду, я заговорил.

- Well? – сказал я. Они знали, о чем я. Выступление было таким позорным, что прочесть мысли в моей голове было нетрудно.

- Okay, все кончено! - произнес Рей, громко и печально.

Робби помолчал, переваривая сказанное Реем и осознавая, что половина нашей группы только что отвалилась у него на глазах. Он кивнул, соглашаясь. Темное облако, висевшее у меня над головой на протяжении последних нескольких лет, стало приподниматься. Пару лет назад Джим хотел бросить все, теперь он готов играть где угодно и когда угодно. Это было единственное удовольствие, не считая выпивки, которое у него осталось. Нам осталось только выбросить полотенце, как побитым боксерам. Что мы только что и сделали. Трое pallbearers, гробоносильщиков, стоящих под дождем, только что предали земле концертную карьеру группы. Приехали.

В смешанных чувствах, то ли праздновать, то ли оплакивать, мы отправились в поход по джазовым клубам. Времена изменились. Много заведений с живой музыкой превратились в стриптиз-бары. Мы выбрали один и наконец, после стольких лет, в течение которых я бранил и злился на Джима за пьянки, я сам напился в хлам.

Втайне я испытал облегчение от того, что выступление Джима оказалось таким ужасным. Мне было стыдно перед парой тысяч ребят из Нью-Орлеана, но они не знали, что все это значило для меня. Это значило, что все, созданное нами, не будет испаскужено. Мы решили отменить несколько выступлений, на которые уже подписались.

На следующий день у нас был очень молчаливый перелет обратно в Л.А. Я прятал лицо в газету, чтобы не дай Бог, не встретиться взглядом с Джимом. Там, кстати, было пару любопытных заметок. Никсон бомбил Камбоджу (вдохновившись фильмом «Паттон»), а Билл Грехем закрывал «Филлморы», и «Западный» и «Восточный».

Что-то носилось в воздухе. Натурально, the times were a-changin’ (цитата из песни Дилана, пер.), времена менялись, и не к лучшему. Мы вернулись в студию дорабатывать шестой альбом, и это дало повод отложить на потом все дискуссии по поводу будущих концертов. По крайней мере, я знал что на этот раз Рей и Робби всерьез настроились подвязать с выступлениями на сцене. Уверен, что Рею это решение далось труднее всех, но даже он знал, что это к лучшему. Что касается Робби, только время покажет, как он будет реагировать на ситуацию. Мы были близкими друзьями, но я, как всегда, не знал, что у него на уме. Я только видел, что говорить на эту тему ему неприятно и значит, очень скоро он затоскует по кайфу, который привык ловить на сцене. Он выглядел, как любовник, которого вот-вот бросят.

Я мысленно возвращался к нашему выступлению на рок-фестивале в Сиэтле, когда Джим грубил публике так, как я еще не видел. Когда мы отыграли и ушли со сцены, он остался там, жалко и одиноко повиснув на микрофоне, истерзанная душа, принимающая муки от своих же поклонников. Эд Джеффолдс, журналист из Сиэтла, увидел это так же:

Цитата: И вот, выступление закончилось. Манцарек отключил свои басовые клавиши и покинул сцену. Кригер и Денсмор ушли следом. Моррисон остался один, залитый красным светом, с поникшей головой, закрытыми глазами и распростертыми руками – Христос на кресте. После представления, которое он дал, его жест можно было понять только в одном смысле: он распинал сам себя.

Ярость вновь закипела во мне. Я так разозлился на него за то, что он так безбожно оскорблял публику, что не захотел лезть вслед за ним в геликоптер, который увозил группу в отель. Слов меня не было. Я просто сел на задницу, прямо в грязь, пока Джим уходил, окруженный толпой своих воздыхателей.

Джеффолдс продолжает:

Цитата: Я дождался, пока он спустится со сцены, в сопровождении нескольких журналистов и кого-то из персонала. «Все будет хорошо», повторял он снова и снова. Группиз облепили ступеньки сцены, не спуская с Моррисона глаз, до самого последнего момента, когда он влез в вертолет и был вознесен в небо – ум мгновенно воспринял это, как логичное продолжение его позы Христа.

Дата добавления: 2015-10-24