Twentieth Century Fox

Итак, она по-модному худа

И по-модному чуть опоздает…

Она королева крутизны

Она леди, которая ждет

Давно окончил школу ум ее

И с тех пор колебаний не знает…

Она не тратит время зря на словеса

Она Двадцатого Века Лиса

***

Все лето 1967 мы провели, мотаясь по стране, с одного берега на другой, с концерта на концерт, из студии в студию. Мы вновь дали о себе знать в Нью-Йорке, выступив в клубе «Scene» в июне, как раз в тот момент, когда в Калифорнии проходил поп-фестиваль в Монтерее, самый первый из всех. Я был жутко расстроен, что нам пришлось играть в каком-то зачуханном клубе на другом конце страны, в то время, когда большинство самых значимых групп 60-х съехались в Монтерей. Разумеется, нас даже не пригласили! Позже Дерек Тейлор, один из организаторов, объяснял это тем, что «нас проглядели». Bullshit. Знали они про нас. Они нас боялись. Мы не вписывались в формат фестиваля: мир, любовь и «власть цветов». Мы представляли теневую сторону. Моя детско-цветочная половинка рвалась поплясать под кислотой на фестивале, но я был в демонических «Doors».

Дни и недели слипались из-за постоянных выступлений. Меня начало колотить перед каждой очередной поездкой в аэропорт. С Джимом в особенности. Иногда казалось, что самолет – это ловушка, в которой я заперт вместе с душевнобольным. Я думал: если бы остальные пассажиры знали, что происходит у Джима в башке («Смятение, вся моя жизнь – это сорванный занавес, и вот - разум рушится мой»), они бы кинулись к выходу, расхватали парашюты и повыпрыгивали, «потому что он откроет двери по любому». Он выждет момент, когда мы взлетим повыше и расслабимся… Во время одного из полетов Джим так напился и расшумелся, что стюардесса вызвала в салон капитана. Джим стал по стойке «смирно», сказал: «Йес, сэр» и быстренько сел на свое место, под строгим взглядом капитана. Любопытно.

Мои впечатления после выступлений были горько-сладкими. Стоил ли волшебный час на сцене всех этих безумств и мытарств в пути?

Жак Хольцман, который был, кроме всего прочего, президентом фолк-лейбла, пригласил на ужин Пола Саймона и проиграл ему несколько наших демо со второго альбома. Он сказал Полу, что «The Doors» могут стать самой выдающейся группой в Штатах, и Саймон с ним согласился. Он также согласился взять нас на разогрев на концерт «Simon and Garfunkel» в Форест Хилл. Десять тысяч народу!

Мы сильно нервничали пред концертом, когда Саймон зашел к нам за сцену пожелать удачи. Он был очень дружелюбен. Я не знаю отчего, то ли из-за нервов, то ли потому что Джим вообще терпеть не мог фолк-музыки, но Саймону он нахамил. Назовем вещи своими именами: он послал его на хер из нашей гримерки. Парня, который нас нанял! Затем мы вышли играть, и Джим был как отмороженный. Он не шел ни на какой контакт с публикой. Под занавес выступления - мы играли «The End», на словах «Father, I want to kill you» - Джим дал выход всей своей ненависти, ярости и прочему, что не давало ему дышать спокойно, разразившись отчаянными воплями и расколотив о сцену микрофон. Это продолжалось почти минуту. Публика слегка проснулась и призадумалась, что такое ей здесь демонстрируют. После перерыва Пол и Арти вышли на сцену под громогласные аплодисменты.

***

В июле «Light My Fire» заняла первое место в национальном хит-параде, и продержалась на этом месте весь месяц. Она оставалась в чартах двадцать шесть недель – неслыханное дело. Словно пожар, разнесся слух, что эта песня была гимном во время летних расовых волнений в Детройте.

В июле мы прилетели в Нью-Йорк, где сыграли в «Scene» и дали серию интервью. Все было организовано нашей компанией звукозаписи. Когда «Light My Fire» пошла наверх в чартах, мы начали регулярно пересекать страну на самолетах. Это определило наш образ жизни на ближайшие несколько лет. Аэропорты, зоны досмотра багажа и лимузины стали нашей постоянной средой обитания.

В этот раз в Нью-Йорке мы были уже в ранге «малых знаменитостей», благодаря тому, что «Neusweek», «Vogue» и «New York Times» хором дали одобрительные отзывы нашему первому альбому. Казалось, они старались перещеголять друг друга по части диких эпитетов. Журнал «Time» вытащил на всеобщее обозрение старую цитату Джима из его автобиографии для «Elektra»: «Меня интересует все, что касается бунта, беспорядка и хаоса».

Я с самого начала терпеть не мог это высказывание. Теперь, когда оно привлекло к себе такое внимание, у меня возникло нехорошее предчувствие, что эти слова могут довести Джима до беды. До погибели.

Говард Смит написал о нас огромную статью в «Village Voice», назвав Джима первым настоящим мужским секс-символом со времен Джеймса Дина. «Если мои антенны не врут, - писал Смит, - именно он сможет стать тем, кто овладеет массовым либидо, очень и очень надолго».

Стив Харрис, нью-йоркский завотделом рекламы «Elektra», организовал для нас интервью в журнале «16».

Поначалу я не мог сообразить, зачем мы сдались изданию для малолеток, учитывая нашу растущую известность, как радикальной группы. Вскорости мне дали понять, зачем.

Расскажу вам о своей девочке, она здесь бывает

Она приходит сюда, обычно к полуночи

Мне с ней так хорошо, мне с ней так хорошо

Она идет по моей улице, она подходит к моему дому…

Стучит в мою дверь, идет вверх по ступенькам

Раз, два, три, цок-цок, тук-тук, привет, малыш

Ммм, она уже в моей комнате… ОЙ, ПАЦАНЫ

Я считал себя ренегатом-католиком, пока не повстречал Глорию Стейверс. Тридцатилетняя экс-модель и хозяйка «16», она была первой из встречавшихся мне женщин, которая открыто обменивала на секс свою власть и влияние, и это шокировало меня и разбило мои иллюзии по поводу моей раскрепощенности. Сцена в редакции ее журнала вколотила очередной гвоздь в гроб моей невинности. Глория лично отбирала молодежных идолов, которым предстояло украсить собой обложки ее журнала, и Стиви сказал, что если ей понравимся мы – хорошо, а если она положит глаз на Джима – это будет очень хорошо для нашей карьеры. Она положила. Глория пригласила всю группу к себе в апартаменты. Она заранее проинструктировала Стиви, чтобы тот попросил нас уйти пораньше, чтобы она и Джим смогли сделать несколько фото. Хммм… Было ощущение, что это становится чем-то вроде взятки. Но Джима, похоже, такой расклад нисколько не смущал. Глория не была сногсшибательной, зато она была издателем.

Хей! Как тебя звать? Тебе сколько лет?

В какую школу ты ходишь? Ух-ха, йе,

Ах-ха, йе, о, о, йе, ох-ха.

Ну, теперь, когда мы с тобой знаем друг друга получше

Иди-ка сюда… и

СДЕЛАЙ МНЕ ХОРОШО!

ГЛОООРИЯ, Г-Л-О-Р-И-Я ГЛОООРИЯ

Вполне привлекательная женщина, чуть в летах. Мне сказали, что если перелистать старые обложки «16», там найдется немало ее завоеваний.

Мне всегда было любопытно, что происходило попозже тем вечером. Снимки, появившиеся в результате той фото-сессии, были странными. Джим на них выглядел, как андрогин. Меня удивило, что он согласился фотографироваться в меховой шубке Глории. Позировать с голым торсом было не ново, но зачем он надел на шею свой расшитый серебряными бляшками пояс-кончо? По тем временам я подумал, что все это смотрится, как снимки для софт-порно. Она ставила его в позы, которые ее возбуждали. А затем, после сессии - представлял я себе - он ставил ее в позы, которые возбуждали его.

Я… ПРИВРАТНИК У ЧЕРНОГО ХОДА

МУЖИКАМ НЕВДОМЕК

Но маленькие девочки ПОНИМАЮТ!

Натурально, Джим знал нечто такое, чего я не понимал.

Он хрипло, нутряно бормотал и ворчал в микрофон во вступлении к «Back Door Man», совсем как старый негр из Дельты, который повидал женщин на своем веку.

Вы, мужики, едите свой ужин, едите вашу свинину с бобами

А я съел больше цыплят, чем любой из вас в жизни видал

Потому что я Привратник У Черного Хода

Мужикам невдомек, но маленькие девочки понимают…

Мне потребовалось время, чтобы понять, что в этих строчках речь о том, что все остальные мужчины спят только со своими женами, в то время как певец спит с каждой из них, забираясь к ним в дом по ночам и исчезая на рассвете. Таким делами обычно славятся представители мужского пола, но в лице Глории Джим нашел себе достойную соперницу. Робби предупреждал Глорию насчет Джима, но предупреждал ли кто-нибудь его насчет ее?

Ты была моя королева, а я был твой дурачок

Заехав за мной после школы

Ты забрала меня к себе домой

Твой отец на работе,

У мамы шопинг… по полной программе

Ты привела меня в свою комнату

Ты показала мне свою штучку

Ты чего это, а?

Нежней, нежней, плавней, плавней…

Я был удивлен, что Глория пошла на риск и поместила фото и статью о Джиме, учитывая его манерки и поведение. То, что перед вами – не пай-мальчик, было ясно с первого взгляда. Аудиторией журнала «16» были девочки-подростки, и мне казалось, что у издателей могут быть проблемы, если персонаж с их обложки исполнит нечто непотребное. А уж за Джимом дело не станет.

…Опутай мне шею своими ногами

Опутай мне ноги своими руками

Опутай мою кожу своими волосами

Полагаю, Джим просто был слишком обаятельным парнем, чтобы упускать такого красавчика. Взамен Джима Глория могла бы поместить на обложку меня, но это вряд ли увеличило бы тираж. Мое лицо могло сгодиться разве что для рекламы дробовиков на обложке «Солдата Удачи».

Жестче, жестче, быстрей, слишком быстро, о черт

Слишком поздно, уж не остановишь

СДЕЛАЙ МНЕ ХОРОШО!

ГЛОООРИЯ, Г-Л-О-Р-И-Я ГЛОООРИЯ

***

В Нью-Йорке мы остановились в дешевой гостинице «Great Northern Hotel» на 57 Street. Удобное расположение, но внутри все пропахло стариками. Я поселился в номере рядом с Джимом, и по вечерам у меня были развлечения поинтересней, чем телевизор. Не то, чтобы я был любитель подслушивать, прижав ухо к стене, но в одну из ночей у соседа стоял такой гвалт, что слышимость и так была отличной. Джим привел к себе в номер Нико, знаменитую немецкую вамп из «Velvet Underground», и я никогда не слыхал, чтобы парочка так шумно проводила время. Звук был такой, словно они там вышибали дух друг из друга. Я встревожился, но поинтересоваться, в чем дело, не решился. На следующее утро Нико выглядела окей, так что я и дальше воздержался от расспросов. Позже Нико обронила в одном интервью, «Ja, Jim ist crazzy!»

***

Темноволосая девушка на пресс-вечеринке, посвященной нашей первой пластинке, все время строила мне глазки. Когда я рассматривал великолепную выставку огромных картин Сальвадора Дали, он подошла ко мне.

- Охранник мне сказал, что мальчикам в группе нравится, когда девочки не носят лифчиков, так что я свой сняла.

Какой изобретательный подход, во всех отношениях. Я опустил глаза на ее груди, и будьте уверены, они четко прорисовывались сквозь полупрозрачную блузку.

- А я вот как раз собрался сходить в ванную, - нагло ответил я.

- А можно, я посмотрю?

Один ноль.

- Конечно, конечно.

Она посмотрела, затем сняла свою блузку. Я обратил внимание на ожог от сигареты прямо возле соска.

- Где это ты так?

- Это мой бойфренд сделал, когда мы поругались.

- Крутой у тебя бойфренд, - сказал я. – А он здесь?

- Нет, нет, его нет в городе.

Я получил крайне необходимую, детальную и наглядную инструкцию по технике феллацио, и она удалилась. Даже не оставила номер телефона.

Утром Леон, наш пресс-агент, сообщил мне, что та же девушка постучалась к нему в номер около двух ночи, вошла и исполнила аналогичную процедуру. Какой сервис!

«The Doors» не были типичными мачо рок-н-роллерами, которые хвастаются друг перед другом своими достижениями. И Джим, и Робби, и я – все мы имели сексуальные приключения, на гастролях без этого не обходится. Все мы по-прежнему находились в поисках Одной-Единственной, но была ли когда-нибудь одна у рок-музыканта? Обратная сторона известности: ты никогда не знаешь, что привлекло к тебе внимание данной особы, твой имидж или твоя душа. Рей по прежнему жил с Дороти, но они были вместе еще до того, как начался наш поход за славой. Они были неразлучны. Фактически, Дороти всегда была при нем, присутствуя везде и всюду, от деловых переговоров до обедов и репетиций. Молча.

Робби был поделикатней меня по части съема девчат. Но и у него они были точно так же.

Когда мы приезжали в Нью-Йорк, Джим всегда старался повидаться с одной девушкой, миниатюрной, коротко стриженной блондинкой, очень живой и общительной. Звали ее Линн Верес и родом она была из Нью-Джерси. Попав в Нью-Йорк, она устроилась работать танцовщицей в модную дискотеку «Peppermint Lounge» на Манхеттене. Линн здорово рассказывала всякие забавные случаи и анекдоты на тему своей тамошней жизни, например, о том, как у одной из ее коллег однажды вылетели накладные груди из лифчика, прямо на сцене.

***

Джим был слегка бледен, когда мы ехали в лимузине на наш первый концерт, на который заранее продавались билеты с указанными местами. Бледность Джима проистекала не оттого, что его укачало в лимузине – мы уже успели полюбить этот тип автомобиля, с его плавным бесшумным ходом и бархатным нутром. И не от того, что он испугался нашего водителя – личного шофера Жака Хольцмана, чернокожего верзилы со шрамом от ножа через весь затылок, по имени Джордж. Джордж был добрый малый и большой весельчак. («Мы просто катаемся, расслабьтесь, ребята!» - сообщил он нам со своей белозубой улыбкой, после того, как мы несколько раз подряд объехали весь квартал вокруг театра, в поисках служебного входа). Джим был бледен, потому что нам предстояло выступить на шоу по случаю юбилея радиостанции «WOR», и это был наш первый «настоящий концерт в настоящем театре». Сколько бы концертов я не отыграл, мое сердце всегда начинает биться быстрей, когда я стою с краю сцены, за занавесом, в ожидании выхода. А то была роскошная сцена, и выход на нее означал официальное признание нашего успеха. Огромная, с настоящим тяжелым красным бархатным занавесом от края до края. И море лиц в зале за ним.

Винс Тренор, наш новый звукорежиссер и «гений электроники» из Новой Англии, носился, в сотый раз проверяя аппаратуру. Винс был тощий и нервный, трудоголик. Директор театра предупредил меня, чтобы мы выступали не дольше тридцати минут. Но прежде, чем я успел донести месседж до «мальчиков», занавес пошел вверх. Винс все еще был на сцене, и Джим, недолго думая, ухватился за него, пытаясь удержать. Тот продолжал подниматься, и Джим… взлетел вместе с ним! Я перепугался, что его утащит под самый потолок, откуда он свалится и разобьется, но он знал, что делает. Ровно на полпути Джим выпустил занавес, полетел вниз, мягко приземлился на ноги, прыгнул к микрофону – точно в момент, когда ему надо было вступать на «Break On Through». Ай да шоу, ай да шоу. Публика решила, что все так и задумано и разразилась аплодисментами. Вот не знал, что Джим еще и акробат.

Когда мы отыграли несколько песен, менеджер Дженис Иэн, певицы, которая должна была выступать следующей, принялся орать на нас с края сцены. Мы начинали выходить за лимит времени, а его клиентке было всего шестнадцать, и с утра она должна была отправляться в школу.

Рей, Робби и Джим не слышали всех этих протестов, поскольку стояли на авансцене, и Робби взял первые аккорды «The End», а эта вещь у нас живьем обычно звучала минут по пятнадцать. Вот тут-то, под этот тихий перебор, до них и донесся отчаянный вопль ведущего концерта, ди-джея Murray the K: «Нам п…ц, нам п…ц!»

Это конец, мой друг прекрасный

Это конец, мой единственный друг

Конец, это больно – тебя отпустить,

Но тебе вслед за мной не пойти

Конец, смешкам и ласковым обманам

Конец ночам, когда искали смерти мы

Попробуй описать, что будет дальше, так беспредельно и вольно,

И безнадежно уповая, на руку некую чужую,

В неком отчаянном краю

Джим сделал вид, что не замечает всей этой паники за сценой. Для этой песни, ничтоже сумняшеся, мы позаимствовали форму классической индийской раги, так что первые две трети игрались очень медленно, медитативно. Затем, в бурном финале, мы ускорялись вдвое и доводили темп до музыкального оргазма. Если вам хватало терпения позволить гипнотически жужжащему звуку овладеть вами в первой половине вещи, то к моменту кульминации ваше воображение просто разрывало от эмоций и образов. Но это было не то выступление, где мы могли дать душе развернуться. Я был ближе всех к организаторам, и все давление пришлось на меня. Сидя на своем постаменте над сценой, я видел краем глаза, как Мюррей, с лицом бурачного цвета, тычет пальцем в циферблат часов. Входить в транс он был не намерен.

Мы отлабали песню минут за пять, но менеджеры и агенты все равно глядели на нас волками, когда мы уходили со сцены.

***

Когда мы вернулись в Л.А. после этой поездки, Джим повстречал Памелу Курсон в «Whiskey». Так началась связь, которой суждено было продолжаться до конца его жизни. Она была рыжеволосой, невысокой и застенчивой, родом из округа Orange County, и отцом ее был директор местной хай-скул. У Пэм было невинное личико снегурочки, все в коричневых рисинках-веснушках, с изумрудно-зелеными глазами, и нежный, веселый и мелодичный голосок. И еще - был в ней огонь, чтобы стать спичкой и достойной парой Моррисону (игра слов: «match» одновременно переводится и как «спичка», и как «пара», прим. пер.) Джиму нравилось господствовать над женщинами – и одновременно он мог относиться к ним с глубоким уважением. В девятнадцать лет Пэм приехала в Голливуд, чтобы найти себя; взамен она нашла Джима. Джим разговорился с ней у стойки бара, в точности, как это вышло у меня с Донной Порт. Они вскорости начали жить вместе, сняв квартиру в Лорел Каньон, возле базарчика. Я очень надеялся, что теперь Джим хоть немного остепенится.

Линн Верес переехала из Нью-Йорка в Лос-Анжелес вместе со своей подружкой Пегги, и… Робби начал встречаться с бывшей любовницей Джима! Хммм. Между Джимом и Робби никогда не было никаких диалогов по этому поводу.

Как я уже говорил, Робби с детства был при деньгах, но меня, тем не менее, поразило, когда он купил себе Порш на свой первый гонорар. Я был еще более удивлен, когда он, вдобавок, купил старинный восточный ковер, который порезал на куски и использовал в качестве чехлов для сидений в автомобиле! Почему бы и нет? «Light My Fire» продвигался в чартах семимильными шагами, и «Elektra» грозилась, что группа вскоре будет на самой вершине.

Рей купил себе дом с бассейном.

Насчет меня? Я по прежнему нарезал круги по городу на своем Моргане и гулял напропалую.

Глава 9

Strange Days

Когда мы с Робби еще жили вместе на Лукаут Маунтин Драйв в Лорел Каньоне, Джим как-то днем внезапно заявился к нам в гости, меня как раз не было дома. Он был чем-то очень сильно расстроен, ходил по комнате из угла в угол, повторяя, что все fuck up. Робби был захвачен врасплох – Джим редко делился с нами своими проблемами, только своей музыкой. Какое-то время Робби пытался выяснить, в чем дело, а затем предложил сходить прогуляться по Аппиан Вей на вершину горы, откуда открывался потрясающий вид на Л. А. «Посмотрим на мир с высоты, глядишь, и на душе прояснится», - сказал Робби Джиму.

Спустя полчаса Робби вернулся, а вслед за ним – и Джим. Он был в состоянии эйфории.

- Что случилось? – спросил Робби.

- Вот, взгляни на эти стихи, - восторженно ответил Джим.

Люди - чужие, когда сам ты чужой им

Лица смотрят угрюмо, если ты одинок

Женщины - дрянь, когда ты не желанен

Дороги неровны, если духом ты пал.

- Классный текст, Джим. А мелодия к нему у тебя есть? – спросил Робби.

Джим странно улыбнулся и промычал несколько тактов. Уши у Робби немедленно навострились. Он распознавал хит с пол-оборота.

- И мелодия здорово цепляет!

- Да, мне самому очень нравится. Само пришло, все сразу, вдруг... как вспышка – когда я сидел там, наверху, и смотрел на город. - Его глаза были дикими от восторга. – Я нацарапал это, так быстро, как смог. Как здорово, когда снова пишется.

Он взглянул на скомканный листок бумаги у себя в руке и пропел своим западающим в душу блюзовым голосом:

Когда ты чужой

Лица скрыты дождя пеленой

Когда ты чужой

Никто имя не помнит твое…

***

- Мой папа говорит, что нам пора завести менеджера, - сказал Робби, когда мы поднимались на лифте в офис Макса Финка.

- По моему, самое время, - поддакнул я. – У всех больших групп есть менеджеры.

- Да, - Рей с Джимом дружно кивнули головами.

- Папа говорит, Макс может нам помочь подыскать кого-то.

- Вот и славно, - ответил Рей.

Мы встретились с несколькими людьми и в конце концов остановились на Сальваторе Бонафетти, который когда-то был менеджером «Dion of Dion and the Belmonts», и его партнере Эшере Данне, брокере по недвижимости с Беверли Хиллс. По сей день сожалею о нашем выборе. Наша карьера стремительно шла на подъем, и на тот момент они показались нам наиболее подходящими.

Беспокойство вызывало то, что этих людей, судя по всему, музыка нисколько не волновала. Как впрочем, и личности каждого из нас. Они были изначально и исключительно бизнесменами. Никакой личной симпатии к нам они не испытывали.

Сол и Эш настоятельно убеждали нас нанять пресс-агента. Мы как раз сидели в их оформленном а-ля Лас-Вегас офисе на Сан-Сет, когда Дерек Тейлор, пресс-агент Битлз, и – предположительно - наш, пришел знакомиться. Он был красивым, уж-ж-жасно британским джентльменом. При этом он был добрый малый. Уследить за речью Дерека – а поговорить он любил – было непросто, поскольку он слегка не поспевал за поездом своих мыслей. Родись он попозже, из него бы вышел отличный рэппер.

Было ясно, что Дерек собаку съел в музыкальных делах. Меня немного беспокоило, что он может посчитать наших новых менеджеров полными профанами.

- Вы знаете, несколько дней назад «мальчики» (Битлз) получили известие о смерти их менеджера Брайана Эпштейна. Они сейчас в Индии, медитируют с этим гуру. Он им про все и рассказал. Кому же, как не ему? Вот газета, здесь статья об этом.

Ё-моё! Это же Махариши!

- Робби, ты только взгляни! – воскликнул я.

Наш маленький тайный ритуал, похоже, вот-вот должен был стать достоянием широкой общественности.

- Жаль Эпштейна, - сказал Робби, прочитав статью. - А то, что Битлз медитируют с Махариши - это, конечно же, здорово.

Ну, да. Теперь куча народу узнает, как приводить свою голову в порядок с помощью медитации. Не говоря уже о фанах-малолетках, которые с таким рвением подражают всему, что делают их кумиры.

***

Тем августом, вновь на студии «Sunset Sound», мы приступили к записи нашего второго альбома. «Elektra» объявила о рекордном предварительном заказе на альбом – 500 000 экземпляров – так что мы были полны энтузиазма на предмет доставки товара жаждущей публике. В связи с тем, что у нас было ощущение, что наш юрист, Макс Финк, несколько старомоден для шоу-бизнеса, и нам нужна некая свежая кровь, моя бывшая гёрл-френд Донна Порт убедила нас поговорить с ее приятелем-адвокатом, Эйбом Сомером. Наш контракт с «Elektra» предусматривал запись еще двух альбомов, за ту же сумму гонорара. Но Эйб был уверен, что благодаря огромному успеху «Light My Fire» и тому факту, что первый альбом уже разошелся в количестве полумиллиона копий, он сможет весьма существенно улучшить условия нашей сделки.

- Прежде всего вы должны получить издательские права на ваши собственные песни. Это ваше золото, и оно ваше по праву. Ничего не стоит зарегистрировать собственную издательскую компанию. Вам это обойдется в двести долларов, а о бумажной стороне я позабочусь. То, что Жак присвоил себе права на ваши песни – не очень честно с его стороны. Во-вторых, я уверен, что смогу добиться лучших условий сделки в целом. Я позвоню в Нью-Йорк Жаку прямо сейчас, и клянусь, вы услышите нотки вины в его голосе. «Elektra» может производить впечатление заботливой семьи, но посмотрим, что покажет ревизия.

- Хай, Жак, - Эйб прижал палец к губам, показывая, чтобы мы сидели тихо. – Это Эйб Сомер.

- Как там с погодой в Лос-Анджелесе? – спросил Жак. – У нас тут 150 градусов в тени! (ок. 50°C, прим. пер.)

- А нас все прекрасно, 78 градусов, никакой жары, - ответил Эйб, подмигнув нам. – Я по поводу издательских прав, Жак… вы, конечно знаете, что права на песни должны принадлежать мальчикам, а никак не «Nipper Music». Вы оформили ее на имя вашего сына, «Nipper» - это ведь его прозвище, если не ошибаюсь? А песни - это дорсовы детки, верно?

- Ну… вы правы, но тогда о повышении процента не может быть и речи.

- Я полагаю, поднять на несколько пунктов было бы справедливо, в свете того, что «Light My Fire» стоит на первой позиции уже которую неделю.

- Не слишком ли вы круто загибаете, Эйб? - вздохнул Жак.

- Эти мальчики стоят того, - ответил Эйб, улыбаясь нам.

- Окей… но семь с половиной процентов – это предел!

- Я подготовлю все в письменном виде к уикенду. Спасибо, Жак. Я уверен, мальчики будут очень признательны. И вырывайтесь к нам, при случае. Погода здесь – просто прелесть!

***

Запись второго альбома пошла очень хорошо. Мы отполировали «My Eyes Have Seen You», написанную в родительском гараже у Рея еще до того, как появился Робби, и пару недель репетировали «People Are Strange». Она превратилась в захватывающую песню, потенциальный сингл. Песни, которые Джим написал за последнее время, были, как по мне, особенно пронзительными. В стихах, кроме фирменной моррисоновской странности и мрачноватости, теперь отчетливо сквозило нечто уязвимое, одинокое, даже личное. Я думал о том, что его ранимость в конце концов проступила сквозь браваду и он наконец признавался, что ему страшно.

Пол Ротшильд, наш продюсер, был очень открыт к мнению и предложениям всех участников. Будь он продюсером старой закваски, нас вряд ли пригласили бы участвовать в сведении дорожек, во время которого выстраивается окончательный звук. Но Пол был достаточно умен, чтобы понимать, что современные группы, которые записывают вещи собственного сочинения, очень переживают по поводу каждого из этапов звукозаписи. Он подключил к работе Пола Бивера, эксперта-программиста новых звуковых синтезаторов «Moog». Тот исказил звучание некоторых инструментальных и вокальных партий и добился впечатляющих эффектов. Мы сделали так, что голос Джима зазвучал воистину «странно» на заглавном треке, «Strange Days». Во время записи «Unhappy Girl» Ротшильд предложил Рею сыграть на пианино последовательность аккордов в обратном порядке, под фонограмму, которую крутили задом наперед, затем развернул полученную дорожку и наложил на фонограмму, пущенную в нормальном направлении. Фортепиано, записанное задом наперед, звучало как некий мелодичный ударный инструмент - трещотка или шейкер - играющий правильные аккорды.

Позже этим летом наш инженер Брюс Ботник раздобыл моно (однодорожечный) ознакомительный диск с новым битловским альбомом «Сержант Пеппер», который должен был вот-вот выйти. Он взял его у «Turtles», с которыми только что записал песню «Happy Together», и принес нам послушать. Ходили слухи, что «Beatles» купили десять копий нашего первого альбома. Их новый диск нас вдохновил и расстроил одновременно. Мы-то думали, что находимся на переднем крае экспериментов в поп-музыке, но «Beatles», похоже, далеко обскакали нас в своем «Sergeant Pepper». Как писал Роберт Хилбурн из «L.A.Times», «все альбомы, записанные прежде, кажутся черно-белыми в сравнении с техническим многоцветием «Пеппера».

У Рея есть яркое воспоминание о тех днях: «Работая над «Strange Days», мы начали экспериментировать со студией как таковой, как с инструментом, на котором можно играть. В нашем распоряжении теперь было восемь дорожек и мы думали: «Боже, как здорово! Мы можем делать все что угодно – можем делать накладки, делать так и эдак – ведь у нас целых восемь треков, наиграешься!» По сегодняшним меркам это просто ничто, в сравнении с современными тридцати-двух канальными записями, но те восемь дорожек для нас были воистину новой степенью свободы. Так что, с этого момента, мы и начали «играться»… нас теперь стало пятеро в команде: клавиши, гитара, барабаны, вокалист - и студия».

Мы все курили очень много травы во время тех сейшенов. Сквозь дымку Мэри Джейн музыка звучала все круче и круче – громче и громче. Один автор так описал нашу музыку: «люди отчаянно пытаются дотянуться друг до друга сквозь затуманивающий угар наркотиков и искусственные маски».

По ходу дела, мы рафинировали наш так называемый «калифорнийский» саунд с помощью «пугающих органных тембров, отзвуков раги и ситара…», как выразился другой рок-журналист, писавший о нас в то время. И стихи Джима продолжали поражать меня:

Мои глаза увидели тебя

Позволь им сфотографировать твою душу

Запечатлеть твои закоулки

На бесконечном свитке.

Его творения были великолепны – эротичные, но не порнографические, мистичные, но не претенциозные. Поэзия Джима была таким же источником его силы, как и его сексуально-заряженный облик «Давида» или его «медно-кожанный голос».

Однажды вечером нам позвонили от «Jefferson Airplane». Они были в городе и хотели заехать к нам в студию. Так же как и мы, они работали над своим вторым альбомом, и нам всем было любопытно, как идут дела друг у друга. Меня порадовало, что «Airplane» зашли именно в тот момент, когда Джим выкрикивал строчки из своего стихотворения «Horse Latitudes» (Конские Широты):

Когда море, застыв, вступает в сговор с броней бортов, И его медленные и прерванные токи

плодят мелких монстров, честное мореплаванье мертво.

Неловкое мгновенье - и первое животное летит за борт, ног бешенные помпы взбивают свой тугой галоп зеленый, и Головы тянутся вверх, Осанка, Изящество, Пауза,

Согласие

В немой агонии ноздрей, тонко очерченных, И запечатанных навеки.

Студия была погружена во тьму, только табло с надписью «Выход» светилось красным, и наших соперников из Сан-Франциско мы напугали до всрачки.

Во время записи альбома «Strange Days» отношение Моррисона к процессу стало более доверительным. Для всех нас студия стала привычным местом, где мы чувствовали себя более расслабленно. Почти как второй дом. Ботник все добавлял и добавлял микрофонов к моим барабанам, что тешило мое эго. На то, чтобы добиться «саунда» на ударных, уходила вечность. Я должен был подолгу выстукивать простейшие, монотонные ритмические рисунки на каждом барабане и тарелке по отдельности, пока Ротшильд не удовлетворялся тем, что слышал. Мне тоже хотелось, чтобы у моих барабанов был «жирный» звук, но убивать на это по полдня казалось слишком.

Из-за подобных проблем Джим начал избегать появляться в студии, если его присутствие не было абсолютно необходимо. Когда он приходил, в помещении какое то время ощущалось невероятное напряжение, но никто не предъявлял Джиму никаких претензий за невежливость или опоздания.

Однажды в студии появилась журналистка. Крохотного росточка, она притулилась за углом звукооператорской кабины, тихая, как мышонок. Я удивлялся: как она сюда попала? Я не любил, чтобы в студии присутствовали посторонние и видели наше грязное белье. Я даже своих родителей никогда не приглашал сюда, ведь Джим был такой непредсказуемый. Мягко выражаясь, я был бы очень сконфужен, если бы Джим, будучи в фазе мистера Хайда, выкинул одну из своих штучек в присутствии моих родителей.

Само собой, предки, как люди старше двадцати пяти, были табу по любому. Рей, кстати, тоже был табу. Когда журнал «Time» опубликовал список кандидатов на звание Человека Года-1966 для своей обложки, там были все моложе двадцати пяти, а Рею уже стукнуло двадцать семь. Психолог доктор Тимоти Лири отчеканил фразу: «Включись, настройся – и выпади!» Из общества, ясное дело. Fuck стариков. В разговорах я с умным видом повторял фразу о том, что меня тошнит от самой идеи иметь семью. Я жил своей жизнью и не собирался посвящать в нее родителей. В особенности – во все, что касалось Джима. Как сказал много лет спустя Пол Ротшильд: «Вы никогда не могли знать, каким предстанет Джим в следующий момент: эрудитом, поэтом-ученым или пьяным камикадзе».

Но в тот момент для публики впервые приоткрылась та сторона «The Doors», которую Рей Манцарек до сих пор старается скрыть. В 1973, в Германии, Рей пытался исказить видение Джима и подменить его своим, витийствуя: «Я хотел говорить о любви, а Джим хотел, чтобы все любили всех». Но как насчет нашей тайны, молчаливой договоренности скрывать тот факт, что в группе не все в порядке? Джим начинал двигаться вниз по самой темной из всех мыслимых дорог, что-то вроде самоубийства, и напряжение висело в воздухе. Саморазрушение Джима было темной стороной и без того очень темного образа. Журналистка попалась толковая, и подметила все с первого взгляда. Должно быть, у нее имелся опыт собственных кошмаров. Звали ее Джоан Дидион.

«Doors» - другие», писала она в свей книге «The White Album» (Белый Альбом):

«У них нет ничего общего с добрыми «Битлз». Они не разделяют современное убеждение, что любовь – это братство и Камасутра. Их музыка настаивает та том, что любовь – это секс, и что секс – это смерть, и где-то между кроется спасение. «Doors» - это Норман Мейлер из «Топ-40», миссионеры апокалипсического секса.

Прямо сейчас они собрались вместе в непростом симбиозе, чтобы сделать свой альбом. В студии холодно, и лампы слишком ярки, и масса проводов, и завалы зловеще мерцающей электроники – все то, что стало повседневной жизнью современных музыкантов. В наличии три из четырех «Дверей», в наличии всё и все, кроме одного - четвертой «Двери», лидера и певца, Джима Моррисона, двадцатичетырехлетнего выпускника UCLA, который носит черные виниловые штаны без исподнего и склонен предполагать, что граница возможного пролегает где-то по ту сторону акта самоубийства… Это Рей Манцарек, и Робби Кригер, и Джон Денсмор - те, кто делают звучание «Doors» таким, как оно есть… и это Моррисон – тот, кто приходит сюда в своих черных виниловых штанах без исподнего и приносит идею, и это Моррисон – тот, кого все они ждут уже давно…

Уже поздно, поздней позднего. Моррисон появляется. На нем черные виниловые штаны, он садится на диван напротив четырех зияющих динамиков и закрывает глаза. Любопытная деталь, связанная с приходом Моррисона: никаких приветствий, никто даже не смотрит в его сторону. Робби Кригер продолжает отрабатывать гитарный пассаж. Джон Денсмор настраивает барабаны. Манцарек сидит за пультом и крутит штопор, за его спиной девушка, она массирует ему плечи…

Моррисон усаживается на кожаный диван… и откидывается на спинку. Зажигает спичку. Какое-то время пристально смотрит на пламя, затем, очень медленно и осторожно, подносит его к молнии на своих виниловых штанах. Манцарек наблюдает за ним. Девушка, массирующая плечи Манцарека, не смотрит ни на кого. Такое ощущение, что никто не собирается покидать помещение, никогда. Пройдет еще несколько недель, прежде чем «Doors» закончат запись этого альбома. Мне не дождаться».

***

Пару вечеров спустя после визита Дидион мы сидели за пультом, курили траву и сводили фонограмму «You’re Lost Little Girl» в две финальные стерео-дорожки. Рей вернулся в звукорежиссерскую кабину из коридора, откуда он прослушивал запись через полуприкрытую дверь. Он старался «дистанцироваться» от звука, который нам приходилось прослушивать по могу раз, чтобы добиться некой объективности. Плюс, Ротшильд обычно выводил громкость до предела.

- Я думаю, твоя песня, Робби, отлично подошла бы Фрэнку Синатре, - сообщил Рей, состроив мину и уперев язык в щеку.

- Фрэнк мог бы посвятить ее своей жене, Мие Фарроу.

Мы все хихикнули. Голос Моррисона был исполнен безмятежности и, судя по всему, это сработала идея, которую выдумал Ротшильд. Он предложил, чтобы Пэм, подруга Джима, отправилась с ним в вокальную кабинку и сделала Джиму минет, когда тот будет петь. Во время энного дубля Джим умолк посреди песни, и до нас донеслись некое шуршание и хрипение. Ротшильд предусмотрительно выключил свет в вокальной кабинке, и кто его знает, что там происходило? Мы использовали дубль, который Джим записал сразу после этого, но «метод Ротшильда», вероятно, оказал свое воздействие на вокал, который мы получили в результате. В нем слышались покой и умиротворенность, как это бывает после большого взрыва.

Закончив, наконец, сводить «You’re Lost Little Girl», мы прослушали ее дважды подряд, на полной громкости. Слушалось великолепно.

У нас ушла вечность на то, чтобы догрести от студии до автостоянки, и я просидел полчаса в своем Моргане, пытаясь сообразить, как включить зажигание. Когда я, наконец, доехал домой, меня все еще перло так, что я еле выполз из автомобиля и не решился сразу идти в дом. Я стоял, прислонившись к машине и скреб пальцами фетровую обивку крыши. Наверное, таким образом я напоминал себе, что моя мечта стала реальностью. В тот момент казалось, что все напряги стоили того, потому что глубоко в душе я знал, что мы творим нечто по-настоящему значительное. Что за ночь!

В один из немногих дней, когда мы устраивали перерыв в записи, я наведался в нашу старую берлогу, “Whiskey a Go-Go”. Я поприветствовал Марио, легендарного швейцара, спросил его, как дела и услышал в ответ все ту же шутку, которую он годам повторял каждый вечер: «SOS – same old shit (все то же старое дерьмо)».

В «Whiskey» ко мне подошел мой новый приятель, профессиональный фокусник по имени Джордан, и сообщил, что пара милых дам мечтают лицезреть его искусство в приватной обстановке и приглашают его к себе в гости. Не хочу ли я присоединиться? Звучало многообещающе, тем более, что одна из девушек, с длинными каштановыми волосами и чудной улыбкой, мне понравилась с первого взгляда.

Мы уселись в машину и отправились в Бичвуд Каньон. Я пристроился на заднем сиденье, рядом с чудной улыбкой. Она была разговорчивой и дружелюбной. И еще - она обладала LRP – Long Range Potential (дальнобойным потенциалом) – как я позднее окрестил это свойство ее натуры. Звали ее Джулия Броуз, и ее отцом был Билл Боллинджер, писатель, автор повестей мистического содержания. В тридцатых он получил литературную премию в этом жанре. Он был второй раз женат на живенькой блондинке, которая, предположительно, выглядела точь-в-точь как мать Джулии, но в отличие от нее, не была психопаткой. Судя по всему, мама Джулии любила выпить. Она умерла еще молодой.

Мы с Джулией скрепили наши свежеобретенные отношения той же ночью. В шестидесятых было не модно оставлять мужиков с яйцами, синими от перевозбуждения!

***

Странные Дни становились все странней. В сентябре у Джима началась своя собственная тайная жизнь, настолько тайная, что только годы спустя я узнал, что он поучаствовал в ведьмовской свадьбе. Джиму приходилось каждый раз убивать по нескольку часов, пока мы были заняты наложением инструментальных треков, прежде чем он становился нам нужен, чтобы перезаписать «рабочие» вокальные партии и заменить их «чистовыми». За это время он обычно успевал прошерстить окрестные бары или повстречаться с кем-то из своих приятелей, нагрузившись при этом транками или спиртным. Время от времени, в конце рабочего дня в студии, Джим предлагал мне прогуляться и выпить с ним за компанию. Но я не мог принять его приглашение. Я знал, что мне будет трудно сделать так, чтобы не пить с ним наравне, и потому отказывался. Когда вы встречаете кого-то, и он становится вашим братом, и вы вместе создаете нечто, возможно, более значимое, чем личность каждого в отдельности, вы готовы пройти с таким человеком куда дальше, чем хотели бы сами, потому что любите его. Но принять приглашение и напиться в хлам вместе с Джимом для меня означало пойти на некий недопустимый компромисс с самим собой. Джим становился настолько непредсказуемым и ненадежным, что я даже начал просить Винса, нашего роуди, чтобы он немедленно выбрасывал все бутылки со спиртным, если обнаружит их за сценой или в репетиционной.

Однажды, в период записи «Странных Дней», мы с Робби поздно вернулись из студии домой и застали там полный погром. С полминуты мы гадали, что бы это значило и кто это сделал, затем подумали на Джима. Как оказалось, это были последствия его капитального и завершающего кислотного трипа – после которого он всецело переключился на пьянку. Пэм была с ним в этом заезде. Они решили по-соседски заглянуть к нам в гости без приглашения… и тут их накрыло. Джиму вздумалось нассать в мою кровать. Я был сизый от злости. Робби – от хохота. Зигмунд Фрейд, вероятно, перевернулся в гробу от удовольствия. В подобные моменты я мысленно вопрошал, куда, черт возьми, подевался Рей – отсиживается у Дороти под юбкой, пока мы тут нянчимся?

Cancel my subscription, Jack. Отмените мою подписку, джентльмены. Моррисон не только «сочинял, как Эдгар Аллан По, которого каким-то ветром занесло к хиппанам», как написал в “Vogue” Курт Вон Меир - он и жил, как он, устремляясь прямиком к печальной смерти в канаве.

Психоделического Джима, которого я знал еще год назад, парня, который умел постоянно находить красочные ответы на вселенские вопросы, медленно терзало нечто, чего мы не понимали. Но вы не можете ставить вопросы вселенной, год за годом, с утра и до завтрака – и не платить цену за это… Хуже всего то, что податливость Джима его демонам принялись прославлять и идеализировать.

В интервью журналу «Time» Джим обозвал нас «эротическими политиканами» - ярлык, который мне лично пришелся по вкусу, а они, в свою очередь, назвали нас «черными священниками Великого Общества», и Джима – «Дионисом Рок-н-Ролла».

И чем более скрытой становилась личная жизнь Моррисона, тем больше росла легенда.

Джим не явился в тот вечер, когда у нас было запланировано записывать «When The Music’s Over” – наше второе, после “The End”, крупноформатное произведение. «Стоунз» сочинили «Going Home”, одиннадцатиминутную вещь, предположительно, под нашим влиянием.

Мы прописывали инструментальную часть «When The Music’s Over” в отсутствие Джима. Проблема заключалась в том, что в этой длившейся около десяти минут песне было много импровизаций в средней части. Джим, по ходу, вставлял различные стихи, под настроение, и мы спонтанно реагировали, «комментируя» текст ритмически и мелодически.

К счастью, мы уже столько раз исполняли эту вещь, что даже в отсутствие Джима могли довольно точно вычислить, где надо оставить место для его поэтических импровизаций.

Наконец, на следующий день, Джим появился и записал свою часть. Все легло отлично, слава Богу. Я не верил, что Джим способен продинамить запись вокала, особенно в своей собственной вещи, которая, я знал, была для него очень важна.

Мои яростные удары по тарелкам чуть запаздывали, но они звучали, как ответ на слова: «What have they done to the earth» (что они сотворили с землей), словно я так и хотел. Получилось, будто мы с Джимом вели диалог.

Что они сотворили с нашей честною сестрой?

блоп-че-блоп-че-блоп-че-блоп-че-блоп-че-блоп-че

Опустошили, и разграбили, и изрезали ее

и изгрызли, брап-пум-пум-че

Проткнули ножами ее в краю закатном

и опутали ее заборами, че-че-че-че

и нагадили ей в душу. ББРАП-ЧЕЧЕ-ББРАПП-ЧЕЧЕ-БРАПП-БУМПБУМ-ДОДИДОДУМ!

Мы с Реем и Робби предчувствовали, что Джим захочет вставить свою свежесочиненную виньетку, «The Scream of the Butterfly» (Вопль Бабочки), так что мы оставили место и для нее.

Прежде чем я утону, в большом сне,

Я хочу услышать, я хочу услышать,

Вопль бабочки.

Туманный пассаж насчет бабочки возник после нашего недавнего концерта в Нью-Йорке. Когда мы проезжали через квартал между 8-й Авеню и 40-й Стрит, райончик, имеющий сомнительную репутацию, над входом в один из тамошних порно-театров светилась афиша «Вопль Бабочки!». Если Джим мог позаимствовать у Вильяма Блейка – как он это сделал в песне «End of the Night» (Конец Ночи) – то почему бы ему не позаимствовать и из порнофильма.

Когда мы закончили «Strange Days», у нас было чувство, что этот альбом у нас вышел лучше, чем первый. Единственное беспокойство вызывало то, что в нем не было очевидного хит-сингла. Я уже знал по опыту, как трудно угадать, какую песню стоит издать в виде сингла; обычно для этого выбиралась запоминающаяся вещь, но выдержит ли она многократное прослушивание? Джим не слишком заморачивался синглами, зато мы – весьма. Если бы нам удалось запустить хит, это бы привлекло внимание куда более широкой аудитории ко всем остальным песням альбома. Мне хотелось, чтобы как можно больше молодых людей услышало строчку «We want the world and we want it now» (мы хотим этот мир и мы хотим его сейчас) из «When the Music’s Over».

Диск вышел в октябре 1967, и для сингла, в конце концов, была избрана «People Are Strange», благодаря ее уникальному саунду и западающей в душу мелодии. Я переживал, обратит ли народ внимание на то, какой глубокий и прочувствованный смысл вложил Джим в текст этой песни. Она поднялась до #10 в национальном хит-параде, и на тот момент я был разочарован, что мы не стали #1. Мне было двадцать два, я сам себе казался вечным, и при этом меня переполняла неуемная страсть к большему.

Нам всем очень нравилась фотография на обложке, с порванными и изрезанными постерами к нашему первому альбому на заднем плане. Билл Харви, главный художник-оформитель «Elektra», самолично развешал их на стене, готовя композицию снимка. Интересно, заметил ли кто-нибудь, что фото на лицевой и обратной стороне – это две половинки одного и того же кадра, «опоясывающего» обложку?

«Темы, символы и вся палитра второго альбома «The Doors» богаче, - писал Джон Стинкни из «William’s College News», – и это расширяет рамки, заданные экстатической энергией и мрачностью первого. «The Doors» выросли, хороший знак.

Музыка нового альбома, многозначительно названного «Странные Дни», настолько же эротична, увлекательна и неотразима – и при этом она пугает вдвое сильней, чем их дебютная пластинка».

Альбом имел успех у критиков и хорошо продавался. Его общий тираж меньше, чем у других наших пластинок, но он навсегда останется одним из моих самых любимых – так же, как и в нашем последнем студийном альбоме, «L.A.Woman», в нем есть природное чувство свинга. The groove.

***

30 октября 1967 «Elektra» объявила, что продажи дебютного альбома «The Doors» и сингла «Light My Fire» достигли отметки, соответственно, пятьсот тысяч и миллиона экземпляров, почти одновременно. Мы стали обладателями своих первых золотых дисков.

Я ощущал себя на крыше мира, ровно до того момента, пока вечером не поехал домой. Свернув налево на перекрестке Лорел и Лукаут, я увидел своего младшего брата Джима, бредущего вверх по дороге. Он был теперь шести футов ростом, с длинной, неряшливой бородой, в засаленной одежде. Я не видел его несколько месяцев и с трудом узнал.

- Откуда это ты? – спросил я, когда он уселся в машину.

Он не только ужасно выглядел, он него еще и дико смердело. Он был очень нервный и непрерывно постукивал ногой о дверцу машины. Похоже, он полностью перестал следить за собой. У меня сперло дыхание и я торопливо открыл окна.

- В общем… Я только из Камарилло. Просто подумал, что надо к тебе зайти.

- Что?

- Да, из психушки. Сначала ехал автостопом. Потом мне стало скучно и я одолжил машину. Я загнал ее в озеро.

После напряженного ужина я предложил его сыграть в бильярд, в надежде как-то разрядить обстановку. Мои мысли метались. Что за хреновина происходит с моим младшим братом? Я разбил шары и внимательно посмотрел на него. Он с трудом удерживал кий в руках. Сделал несколько суетливых движений, затем неуклюже ударил. Я переживал за него и не знал, как мне поступить. Через несколько дней нам предстояло отправляться в короткий тур по Среднему Западу.

Брата снова отправили в психиатрический госпиталь штата. В следующий раз я увидел его уже там.

Глава 10

Дата добавления: 2015-10-24