Традиционный бал в фоксворт Холле

В день на Рождество обед был подан около пяти, чтобы семья могла подготовиться к вечеру, который был назна­чен на половину десятого. Барт сиял от счастья. Он погладил мою руку своей теплой рукой, и счастье охватило меня от одного этого. Ведь Барт редко показывал мне свою любовь.

— Ну, что ж, если я не могу пока стать владельцем всего этого, то, по • крайней мере, я повышу свой престиж хозяина Фоксворт Холла.

Я улыбнулась и задержала его руку в своей.

— Я понимаю: мы сделаем все, чтобы твой бал имел успех.

Джоэл сидел тут же и цинично улыбался, рассылая от себя флюиды злобы.

— Бог да поможет глупцам, что обманывают себя, — пробормотал он вполголоса.

Барт предпочел это не слышать, но я была обеспокоена.

Кто-то сломал клипер, а этот подарок имел громадное значение: он символизировал примирение между брать­ями. Джори трудился над ним долгие месяцы. Совершить это мог только Джоэл. Что еще нам предстоит? На что способен Джоэл?

Я встретилась с Джоэлом взглядом. Он выглядел хан­жески смиренно. Педантично разрезая на мелкие кусочки свой фруктовый пирог, он подцеплял их длинными паль­цами, долго и сосредоточенно жевал одними передними зубами, как кролик морковь.

— Я откланиваюсь и ложусь спать, — провозгласил, наконец, Джоэл. — Я не одобряю званых вечеров и балов, Барт; тебе это известно. Вспомни, что произошло на вечере в честь твоего дня рождения. Памятуя это, тебе следовало бы поостеречься впредь. Я повторяюсь, но это пустая трата денег — развлекать людей, которых ты даже хорошенько не знаешь. Я также не одобряю людей, которые в этот священный день пьют, бесчинствуют и грешат. Этот день должен быть днем почитания Отца небесного и его Сына. Нам бы следовало всем молиться, стоя на коленях от рассвета и до полночной звезды. Так мы делали в монастыре, вознося Господу молчаливую молит­ву за наше появление на этот свет.

Поскольку никто из нас не сказал ни слова, Джоэл продолжил:

— Я знаю, что подвыпившие, веселые мужчины и женщины будут на этом балу выискивать себе новых партнеров. Я помню, как это происходило на балу в честь дня рождения. Грешная современная жизнь наводит меня на мысль о том, насколько чист был мир в годы моей юности. Люди тогда знали, как вести себя достойно в публичных местах. А что происходит за закрытыми дверя­ми — все это сокрыто от наших глаз, поэтому не в нашей воле. Женщины в те времена не открывали своих задов; не стаскивали они с себя и юбки для каждого встречного. Теперь уже все не так.

И Джоэл обратил свои холодные голубые глаза на меня, а затем — на Синди.

— Те, кто грешит беспробудно, рано или поздно за это жестоко поплатится. А некоторые уже и поплатились. — И он со значением остановил свой взгляд на Джори.

— Старый сукин сын, — проговорила Синди вслед уходящему Джоэлу.

— Синди, не смей говорить таких слов! — взвился Барт. — В моем доме я не допущу непристойностей.

— Так пусть меня покарает Бог! — парировала Синди. — Я всего лишь повторила то, что слышала от тебя же, по тому же адресу. И более того, Барт Фоксворт: я собираюсь называть вещи своими именами, и даже в твоем доме.

— Тогда убирайся в свою комнату! — взревел Барт.

— Все веселятся, — съязвил Джори, направив свое кресло-каталку к лифту. — Что касается меня, то я подумываю над тем, не заделаться ли мне истовым хрис­тианином и не пойти ли помолиться...

— Для начала, ты никогда и не был христианином, — сорвался на него Барт. — Никто из здесь присутствующих не ходит в церковь. Но придет, придет день, когда каждый из живущих в этом доме будет обязан посещать церковь.

Крис встал и положил на стол салфетку, остановив суровый взгляд на Барте и Синди:

— С меня достаточно. Я долго слушал этот детский лепет, и меня удивляет, как взрослые люди в мгновение ока под влиянием каприза обращаются в младенцев.

Но Джори был задет, и теперь было не остановить и его. Он резко крутанул каталку вспять; его глаза загорелись гневом, ноздри раздувались от ярости; его обычно спокой­ное лицо было перекошено.

— Отец, прости меня, но мне есть что сказать. — И Джори обернулся к вставшему ему навстречу Барту. — Послушай-ка, младший братишка. Я верую в Бога, но я равнодушен к религии. Религия создана для того, чтобы манипулировать и наказывать. Ибо настоящий Бог людей, даже людей церкви, это — деньги.

— Барт, — вступила я в разговор, опасаясь за Джори, — время подниматься наверх.

Но лицо Барта побледнело, и он не слушал меня.

— Если ты веришь тому, что сейчас сам сказал, не удивительно тогда, что сидишь в инвалидном кресле и не можешь подняться. Ты наказан Богом, и тебе на это только что указал Джоэл.

— Ах, Джоэл, — усмехнулся Джори. Кому нужны занудные поучения старого маразматика? Я наказан каким-то идиотом, который намочил песок в колоннах в ту ночь! Бог не желал наказывать меня: он не пролил на Землю дождя. Просто садовый шланг поставил себя на место карающего Бога, и вот я здесь, а не там, в мире балета, для которого я рожден. И, как только я смогу, Барт, так я уеду отсюда! Я постараюсь забыть и не вспоминать больше, что ты — мой брат, которого я всегда любил и которому старался помогать.

—Браво, Джори! — закричала Синди, хлопая в ладоши.

— ПРЕКРАТИ! — заорала на Синди я, хватая ее за руку. Крис схватил ее за другую, и мы вдвоем оттащили ее от

набросившегося Барта. Синди сопротивлялась и пыталась освободиться.

— Проклятый лицемер! — кричала Синди Барту. — Я знаю, я слышала на твоем дне рождения, что ты собира­ешься использовать свою часть в местной общине...

Слава Богу, двери лифта закрылись, и Барт не добрался до ненавистной Синди.

— Привыкни держать рот на замке, Синди, — сказал ей Джори. — Ты только сделаешь Барта хуже. Я сам сейчас сожалею о том, что сказал. Ты видела его лицо? Не думаю, чтобы он притворялся или лицемерил в вопросах религии. Он чудовищно серьезен. Если Джоэл — действительно лицемер, то Барт — нет.

Крис очень серьезно взглянул на обоих перед тем, как выйти из лифта:

— Джори, Синди, послушайте меня внимательно. Я желаю, чтобы вы оба сегодня сделали все возможное, дабы бал прошел успешно для Барта. Забудьте вражду, по крайней мере, на один вечер. Он был нервным ребенком и стал еще более нервным взрослым. Он очень нуждается в помощи. Не психиатров, а тех, кто любит его. И несмотря ни на что, я знаю, что вы оба любите его так же, как мы с его матерью любим его — и нам не все равно, как сложится его судьба. Что касается Мелоди, то я навестил ее перед обедом, и она в самом деле не слишком хорошо себя чувствует, чтобы быть на балу. Она не позволила мне сделать медицинский осмотр, хотя я пробовал настаивать, и сказала, что ощущает себя чересчур толстой, чересчур неуклюжей и не может позволить, чтобы все гости удив­ленно ее разглядывали. Думаю, где-то она права. Но если будет на то ваша добрая воля, зайдите к ней и скажите ей несколько ободряющих слов, поскольку бедная девочка тоскует.

Джори, выкатив кресло из лифта, направил его прямо по коридору к своей комнате, игнорируя закрытые двери Мелоди.

Я и Крис одновременно вздохнули.

Синди добросовестно пыталась сказать что-то Мелоди через закрытую дверь. Когда ее попытки не принесли успеха, она оскорбилась.

— Я не позволю Мелоди испортить мне настроение. Она поступает глупо и эгоистично. Что касается меня, то я собираюсь сегодня великолепно провести время. Мне нет дела до Барта и его престижа; я повеселюсь в свое удовольствие.

— Я озабочен тем, что сказала Синди, — проговорил Крис, когда мы лежали вдвоем на нашей широкой кровати, стараясь заснуть перед балом. — Похоже, что ее так и не постигло осознание собственной безнравственности.

— Крис, не смей говорить так о Синди. То, что мы поймали ее с этим мальчишкой Лэнсом, не означает, что она распущенная девочка. Она в каждом встреченном молодом человеке старается узнать свою мечту, своего «принца». Если он говорит ей, что любит, она верит, потому что ей необходимо верить в это. Разве ты не понимаешь, что Барт своим обращением лишил ее уверенности в себе? Синди опасается, что она — именно то, что говорит о ней Барт. Она разрывается между отвратительным имиджем, созданным им, и имиджем чудесной, послушной и нравственной девочки, который создали ей мы. Синди — красивая молодая женщина, а Барт обращается с ней как с грязью.

Для Криса это был долгий день. Он устал. Он повернулся ко мне, обнял и проговорил, засыпая:

— В конце концов Барт исправится. Я уверен в этом, потому что впервые вижу в нем желание найти компромисс. У него отчаянная необходимость верить во что-то или в кого-то. В какой-то момент своей жизни он найдет то, что ему нужно, и тогда под этой маской человеконе­навистничества все увидят чудесную душу, которой он обладает.

Спать, спать и погружаться в прекрасные мечты... Гармония в семье, братья и сестра, любящие друг друга... Спи, мечтатель, спи.

Я услышала, как в нижнем холле дедовские часы пробили семь. Час, в который было назначено всем подняться и готовиться к приему гостей. Я потрясла Криса, чтобы он пробудился, принял ванну и одевался. Он потянулся, зевнул, лениво пошел в ванную. Затем побрил­ся. Посмотрел на себя в зеркало и озабоченно спросил:

— Кэти, тебе не кажется, что я набираю вес?

— Нет, милый. Ты выглядишь потрясно, как сказала бы Синди.

— А что ты бы сказала?

— Что с каждым прошедшим годом ты становишься все красивее, — сказала я, обнимая его за талию и прижав­шись щекой к его спине. — А я с каждым годом люблю тебя все больше, и даже когда ты будешь такой же старый, как Джоэл, я и тогда буду видеть тебя таким же, как сейчас... Высокий, в блестящих доспехах, вот-вот ты оседлаешь своего белого единорога, в руках у тебя длинное копье, на котором голова зеленого дракона...

В зеркале мне хорошо были видны выступившие у него на глазах слезы.

—Неужели ты помнишь... — прошептал он. — Неужели после стольких лет...

— Как будто бы я могу позабыть...

— Но ведь столько лет прошло.

— Сколько лет, столько зим... — проворковала я, обнимая его шею. — И вот я, к собственному восхищению, увидела, что тебе не было необходимости заслуживать мою любовь и уважение... они всегда принадлежали тебе.

Две слезы скатились по его щекам. Я сняла их губами.

— Значит, ты прощаешь меня, Кэтрин? Скажи же мне сейчас же, прощаешь ли ты меня за то, что я превратил твою жизнь в ад? Ведь Барт мог стать совсем иным, если бы я оставил тебя, нашел другую жену и остался для него лишь дядей.

Я хотела поцеловать и обнять его, но нельзя было пачкать праздничный пиджак наложенным на лицо маки­яжем, поэтому я лишь приложила щеку к его груди, прислушиваясь к горячему биению сердца. Я стояла и слушала: удары этого сердца заставили вспыхнуть мою любовь тогда, в далекой юности.

— Я закрываю глаза и вижу нас: мне двенадцать лет, а тебе — четырнадцать. Я четко вижу тебя, но не вижу себя, Крис, отчего это я не вижу себя?

Он криво улыбнулся. Улыбка получилась горькой.

— Оттого, что я выкрал все твои образы и спрятал их в своем сердце. Но ты не сказала, что простила меня.

— Разве я была бы здесь с тобой, если бы не хотела этого?

— Я молюсь о том, чтобы не расхотела, — сказал Крис, сжав меня что было силы в объятиях.

За окном снова начал падать снег. А здесь, в нашей спальне, Кристофер Долл вновь повернул время вспять. Если этот дом был немилосерден к Мелоди, лишил романтики чувства Синди после изгнания Лэнса, то для нас с Крисом, пока он владел течением времени, роман­тика была возрождена к жизни.

В половине десятого мы, празднично одетые, сели на свои места для приема, готовые с появлением первого гостя вскочить. Тревор с гордым видом стоял, тревожно глядя на часы. Окна парадного холла были украшены великолепно. Огромное рождественское дерево сверкало тысячами огоньков. На украшение только этого дерева ушло пять часов.

Я сидела, как престарелая Золушка, нашедшая давно своего принца и вышедшая за него замуж. Что-то привлекло мой взгляд наверху. В ротонде стояли друг против друга два рыцаря в полном одеянии и вооружении, а мимо них скользила темная тень. Даже в тени ротонды я узнала, кто это. Джоэл, вопреки его словам, не спал в этот час и не молился на коленях за всех грешников.

— Барт, — прошептала я, подзывая стоящего возле меня сына, — может быть, ты задумывал этот вечер, чтобы представить вновь Джоэла его старым знакомым?

— Да, — ответил он шепотом, обнимая меня за плечи, — но я уже понял, что он не захочет присутствовать. Честно говоря, из его друзей лишь несколько осталось в живых, в то время как живы еще множество одноклассниц моей бабушки. А ты выглядишь прекрасно, как ангел. — И его сильные пальцы вонзились в нежную плоть моего плеча.

Был ли это комплимент или вызов мне? На его губах играла циничная усмешка. Он отдернул руку, будто она выдавала его. Я нервно рассмеялась.

— Когда-нибудь, когда я стану старой, как Джоэл, буду горбатой, стану шаркать ногами, перестану, наконец, грешить, тогда я вновь обрету тот нимб, которого лиши­лась в расцвете жизни.

И Барт, и Крис поморщились от моей тирады, но Джоэл наверху куда-то пропал, и я была этому рада.

Лакеи в ливреях готовили буфетные столы, в то время как Барт мерял пространство шагами. Он был необыкно­венно хорош собой в черном вечернем костюме.

Я нашла руку Джори, пожала ее и прошептала:

— Ты сегодня почти так же хорош, как и Барт.

— Мам, скажи ему этот комплимент. Он выглядит прекрасно, настолько великолепно, насколько великоле­пен был, по-видимому, его отец.

Я внезапно вспыхнула и устыдилась.

— Нет, я не сказала ему об этом ни слова: он настолько безукоризненно доволен сам собой, что, думаю, взорвется от любой похвалы.

— Ты не права, мама. Иди и скажи ему то, что только что сказала мне.

Я встала и подошла к Барту, который молча стоял у окна и глядел на изгиб дороги.

— Не видно ни единого огня фар, — угрюмо пожало­вался Барт. — Дороги были расчищены. Снег перестал идти. Наша дорога была даже посыпана гравием. Где они все, черт возьми?

— Я никогда еще не видела тебя таким красавцем, Барт. Он резко обернулся, пристально посмотрев мне в глаза, и посмотрел по направлению Джори.

— Даже более красавцем, чем Джори, мама?

— Равно с ним.

Усмехнувшись, он отвернулся к окну. Но тут же его настроение изменилось; что-то на дороге отвлекло его от мыслей о себе.

— Посмотри-ка, они едут!

Я увидела вереницу огней, медленно взбирающихся в гору.

— Приготовиться всем, — скомандовал Барт, подавая знак Тревору, чтобы тот был готов распахнуть двери.

Крис занял место у кресла Джори, а я схватила за руку Барта, чтобы образовать линию для приема гостей; Тревор взирал на нас с торжествующей улыбкой.

Тревор часто говорил, что он любит званые вечера:

— Я всегда любил балы и вечера. Сердце начинает биться чаще, старые кости омолаживает.

Прошло некоторое время, но ни одна из вереницы машин не добралась до нашего поворота, никто не позво­нил в дверной колокольчик.

На специально сооруженном помосте под ротондой ожидал оркестр. Музыканты вновь и вновь настраивали инструменты, а мои лодыжки над высокими каблуками сверкающих вечерних туфель начали ныть.

Я уселась на элегантный стул, собрала складки платья, чтобы сбросить под ними незаметно туфли, но платье также с каждой минутой начинало жать все больше и ощущалось все более тяжелым. В конце концов уселся и Крис, а Барт занял стул по правую руку от меня. Нам всем становилось все тяжелее, мы будто сдерживали от ожида­ния дыхание. Не сидел на месте один Джори, передвигаясь от окна к окну и докладывая нам об увиденном.

Я знала, что наверху изнывала в ожидании Синди, которая давно была полностью одета и лишь предвкушала момент, когда можно будет появиться в полном сиянии своей красоты и эффектно спуститься с лестницы, опоз­дав слегка «по последней моде».

— Должно быть, они опоздают, но приедут, — задум­чиво проговорил Джори, когда на часах была половина одиннадцатого. — Просто на обочинах дорог скопилось много снега, и это создает трудности в движении.

Губы Барта были плотно сжаты, а глаза — холодны, как лед.

Никто ничего не говорил. Я же опасалась даже рассуж­дать на тему, отчего никто не приехал. Тревор нервничал.

Чтобы думать о чем-нибудь постороннем, я сосредото­чилась на столах, которые напомнили мне самый первый увиденный мной бал в Фоксворте. Все было очень похоже: красные льняные скатерти, серебро, фонтан с шампанс­ким. Огромные блюда, распространяющие чудесные аро­маты, горы деликатесов на хрустальных тарелках; фарфор, золото и серебро... В конце концов я больше не в силах была ждать и положила себе на тарелку, чтобы отведать того и сего, что вызвало неудовольствие Барта: он пожа­ловался, что я разрушаю сервировку стола. Я шутливо поморщила по его адресу нос и передала Крису тарелку, наполненную его любимыми кушаньями. Вскоре и Джори присоединился к нам.

Красные настоящие восковые витые свечи догорали. Желатиновые башни начинали оседать и разрушаться. Расплавленный сыр застыл, а подогретые соусы загустели. Шеф-повара с недоумением поглядывали на нас, а я отвернулась, чтобы не оказаться целиком во власти дур­ных предчувствий.

Все комнаты были в прекрасном рождественском уб­ранстве: уютные, освещенные свечами. Незанятые, пред­оставленные самим себе слуги начали шептаться — они уже устали от ожидания.

Сверху выплыла Синди в великолепном пунцовом наряде, который сразу затмил мой скромно отделанный бусинами наряд. Ее платье было туго схвачено в талии, на плечах были слои гофрированных оборок, демонстрирующих плечи и составляющих великолепное обрамление для чуть выступающих грудей. Юбка была шедевром гофри­ровки и заканчивалась водопадом белых цветов, ниспадающих вперемежку с прозрачными кристаллами. В волосах Синди также были рассыпаны белые цветы, и в целом ее убранство напоминало небезызвестное в духе Скарлет О'Хара.

— А где приглашенные? — спросила она, оглядываясь с недоумением, и сияющее выражение ее лица померкло. — Я слушала и слушала сверху, но, не дождавшись звуков музыки, чуть вздремнула, а когда проснулась, то подумала, что пропустила все веселье...

Она сделала паузу, и постепенно страшное разочарова­ние омрачало ее личико:

— Нет, не говорите мне только, что никто не приехал! Я не перенесу этого! — И она трагическим жестом закрыла лицо.

— Никто пока не приехал, мисс, — тактично поправил ее Тревор. — Они, вероятно, сбились с пути; но вам я должен признаться, что вы выглядите сказочно-прелест­ной, так же, как и ваша матушка.

— Благодарю вас, — ответила Синди, проплыв, как настоящая дама, к Тревору и запечатлев на его щеке дочерний поцелуй. — Вы тоже очень впечатляете. — И Синди, невзирая на изумленный взгляд Барта, побежала к пианино. — Пожалуйста, могу ли я начать? — спросила она у миловидного дирижера, который, кажется, обрадо­вался хоть какому-то событию.

Синди ударила по клавишам, запрокинула голову и запела: «О, Святая ночь; о, ночь, когда звезды сияют...»

Я с изумлением смотрела на девочку, которую, как мне казалось, знала. Это была нелегкая вокальная партия, но она сделала ее так искусно, так эмоционально, что даже Барт перестал нервно ходить туда-сюда и оторопело взирал на Синди.

В моих глазах стояли слезы. Отчего же ты, Синди, столько времени скрывала такой чудный голос? Сколько в нем было чувства... Музыканты подхватили мелодию, следуя более за голосом Синди, чем за ее игрой.

Когда Синди закончила петь, мы все взорвались апло­дисментами. Джори закричал:

— Сенсация! Фантастика! Абсолютное совершенство, Синди! Ах, ты, змея — ты никогда не говорила нам, что продолжаешь заниматься вокалом.

— А я не продолжала. Это я просто выразила голосом то, что ощущаю.

Синди скромно потупила взгляд, затем исподтишка взглянула на изумленное выражение лица Барта. Барт был не только ошеломлен, как мы все, но явно доволен.

Впервые для него было чем восхищаться в Синди. Но улыбка удовлетворения быстро истаяла на губах Синди и превратилась в грустную усмешку, будто она сожалела, что Барт не оценил ранее ее прочие достоинства.

— Я люблю рождественские гимны и вообще религиоз­ные песнопения; они настраивают меня на торжествен­ный лад. Однажды я пела в школе, и учитель сказал мне, что у меня много чувства в голосе, что позволит мне в будущем стать певицей. Но я сама собираюсь стать актрисой.

Смеющаяся и счастливая, Синди развеселила всех нас, и мы стали праздновать Рождество в семейном кругу, игнорируя до поры до времени неприезд гостей. Синди непрерывно играла на пианино и пела.

Но восторг и очарование для Барта уже прошли.

Он вновь и вновь подходил к окнам, торжественный, натянутый, с прямой спиной.

— Они не могли игнорировать мои приглашения, — бормотал он.

Я тоже не могла себе представить, как его друзья по бизнесу решились оскорбить своего наиболее важного клиента. К тому же, весть о роскошных приемах в Фоксворте уже разнеслась, и вряд ли кому-то покажется несоблазнительным такое приглашение.

Барт продолжал строительство своих миражей по обо­гащению, но пускался в такие способы, которые Крис назвал бы слишком рискованными. Барт рисковал всем и всегда... и подсчитывал доходы. Только теперь я поняла, что у моей матери, вероятно, был тонкий расчет. Если бы она завещала Барту все огромное наследство единовре­менно, он бы не работал так увлеченно над увеличением наличной доли. А с такими успехами состояние Барта вскоре должно было превысить состояние Малькольма.

Но что значили эти деньги в его теперешнем глубочайшем разочаровании? Он был настолько расстроен, что даже не прикоснулся к еде. Однако обманутые иллюзии он постарался утопить в ликере, и не прошло и часа, как Барт, накачавшись сильными напитками, вновь мерил пол шагами, становясь с каждым шагом все злее и раздражительнее.

Я переживала этот удар как свой собственный, и вскоре, помимо моей воли, по моему лицу побежали слезы.

Крис прошептал мне:

— Нельзя ложиться и оставлять его тут одного. Смотри, Кэти, как он страдает. Но кто-то другой заплатит вскоре за его разочарование.

Минула половина двенадцатого.

К этому времени лишь Синди еще оставалась в хоро­шем настроении. Музыканты и прислуга были обвороже­ны ею. Когда она не пела, она танцевала с каждым мужчиной в зале, не гнушаясь пожилым Тревором и прислугой. Она делала жесты официанткам, приглашая их присоединиться к веселью, которое, казалось, Синди щедро рассыпала вокруг себя.

— Давайте пить, есть и веселиться! — кричала Синди, улыбаясь Барту. — Ведь это не конец света, братик мой Барт! Что тебя так волнует? Мы слишком богаты для того, чтобы к нам хорошо относились. И взгляни: у нас, по меньшей мере, двадцать гостей. Так давайте же делать праздник, давайте пить, веселиться, есть и танцевать!

Барт пристально взглянул на нее. Синди высоко под­няла бокал с шампанским:

— Мой тост — за тебя, брат Барт. За каждую гадость, что ты сказал мне и обо мне, я желаю тебе благополучия, здоровья, счастья, много любви и долгих лет. — И Синди прикоснулась бокалом к бокалу Барта и выпила шампан­ское. Не угомонившись, она предложила другой тост. — Я вижу, что ты сегодня потрясающе выглядишь, и те девушки, которые не приехали на бал, упустили лучший шанс своей жизни. Так вот мой второй тост: за самого блестящего холостяка в мире! Я желаю тебе счастья, радости и любви. Я бы пожелала тебе успеха, но вижу, что в этом пожелании ты не нуждаешься. Барт напрягся:

— Отчего я не нуждаюсь в успехе? — спросил он.

— А какого успеха тебе еще нужно? Успех приходит вместе с деньгами, а денег вскоре у тебя будет столько, что ты не будешь знать, куда их девать.

Барт склонил голову:

— Я не ощущаю успеха. По крайней мере, успеха своего вечера.

Голос его треснул, и он повернулся к нам спиной. Я вскочила и подошла к нему:

— Потанцуешь со мной, Барт?

— Нет! — резко ответил он, отойдя к дальнему окну. Синди веселилась, как ни в чем не бывало. Я была очень опечалена за Барта, который многое поставил на карту в зависимости от этого вечера. Из сочувствия к Барту мы все переместились в передний зал, сидели там и ждали гостей, которые, видимо, показали нам теперь, что они думают о Фоксвортах, если приняли приглашения, не прислав от­каза и не приехав.

Часы начали бить двенадцать. Барт, наконец, отошел от окон и упал на софу, горько взглянув в сторону Джори:

— Я должен был предвидеть это. Они приехали на мой день рождения лишь для того, чтобы видеть, как танцует Джори. А теперь, когда ты не можешь танцевать — к черту меня и мое приглашение! Они оскорбили меня — и они поплатятся. — Голос его был низким, злым; в нем звучал тот же запал затаенной мести, что и в голосе Джоэла. — Я разорю их. Вскоре в радиусе двадцати миль не останется ни единого дома, чтобы он не принадлежал мне. Имея завещание бабушки, я смогу взять любой заем, и я скуплю их всех, заставив платить по закладным. Я найму хороших юристов и выгоню всех, кто служит сейчас. Я подорву весь рынок недвижимости, сброшу цены. Я скуплю их всех, когда они вынуждены будут продавать за бесценок. В Шарноттсвилле и его окрестностях не останется ни одной старой аристократической семьи! А все мои бывшие коллеги по бизнесу останутся с громадными долгами.

— И тогда ты будешь удовлетворен? — спросил Крис.

— НЕТ! — взревел Барт. — Я буду удовлетворен лишь тогда, когда восторжествует справедливость! Я не заслу­жил, чтобы со мной так обращались! Они отвергли меня! Они будут за это платить, платить и платить!

Кровь застыла в моих жилах: это были мои собственные слова. Я говорила их, когда я носила в своем чреве этого ребенка, Барта. Поежившись, я попыталась сгладить впе­чатление:

— Прости, Барт. Но потеря, мне кажется, не так уж велика. Мы все вместе, у нас крепкая семья. А Синди своим пением и танцами организовала нам настоящий праздник.

Но он не слушал. Он глядел на все это съестное великолепие, заполнявшее столы. Шампанское перестало пениться. Ликеры и вина никому не развязали языков и не предоставили Барту множество ожидаемых финансовых секретов. Он посмотрел на девушек в красивых черно-белых униформах, некоторые из которых уже были наве­селе, некоторые — танцевали. Взглянул на официантов, многие из них все еще держали подносы с потеплевшими напитками. Многие, заметив его взгляд, встали в ожида­нии сигнала к окончанию вечера. Великолепная ледяная скульптура, изображавшая трех пастухов, мудреца и мно­жество животных, растаяла и растеклась темной лужей по скатерти.

— Каким счастливцем ты представал в своем балете «Щелкунчик», Джори, — проговорил Барт, направляясь к лестнице. — Ты там изображал уродца, который превра­тился в красивого принца. Ты был лучшим танцовщи­ком — и все самые прекрасные балерины были твои. И в «Лебедином озере», и в «Ромео и Джульетте», и в «Спящей красавице», и в «Жизели». Везде, кроме последнего слу­чая. А ведь последний — самый важный, не так ли?

Какая жестокость! Боже, какая жестокость! Я видела, как Джори не смог даже защититься усмешкой от нанесенного удара. Сердце мое заныло.

— Счастливого Рождества, — проговорил Барт, исчезая наверху. — Джоэл был прав. Нам не следует праздновать этот праздник, и ни один праздник больше не будет праздноваться в этом доме, пока я — его хозяин. Джоэл предупреждал меня, чтобы я не становился, как другие. Мне не стоит заслуживать любви и уважения людей. Отныне я стану уподобляться только Малькольму. Я заслужу уважение подавлением, железным кулаком, властью. И мою мощь очень скоро почувствуют все те, кто оскорбил меня сегодня.

Он ушел, а я обернулась к Крису:

— Он говорит, как безумный!

— Нет, дорогая, он не безумен — он просто Барт, снова очень эмоциональный и снова — ранимый и раненый. В детстве он наказывал сам себя, ломая кости, нанося себе раны, потому что был неадекватен обществу сверстников. Теперь он из чувства мести собирается ломать чужие жизни. Отчего же ничего у него не получается, Кэти?

Наверху вновь появилась темная тень, и мне показалось, Джоэл трясется от беззвучного смеха.

— Крис, иди наверх, а я скоро приду.

Но Крис хотел знать, что я замышляю, поэтому мне пришлось солгать, что я должна отдать распоряжения по уборке столов.

Как только все ушли, я бросилась в огромный офис Барта, закрыла дверь и начала рыскать в столе, где и нашла возвратные карточки гостей, которые пришли вовремя неделю назад. Они были заляпаны чернильными отпечат­ками пальцев. Двести пятьдесят. Я закусила губу. Если бы был отказ, но был бы отослан особо.

Но ни одного отказа. Люди не поступают подобным образом, лишь только по отношению к тем, кого хотят намеренно оскорбить.

Я аккуратно положила карточки на место и поспешила в комнату Джоэла. Не трудясь даже постучать, я отворила дверь и нашла Джоэла сидящим на краешке кровати, согнувшегося в беззвучном смехе. Он обнял сам себя тощими руками и подпрыгивал.

Я тихо ждала на пороге, и только после приступа смеха он заметил мою тень. Он, ахнув, воззрился на меня.

— Отчего ты здесь, племянница? — тонким скрежещущим голосом спросил он. Седые волосы были всклокоче­ны, как рога, на его голове.

— Уже давно я снизу наблюдаю, как вы ходите по ротонде и смеетесь. Отчего вы смеетесь, Джоэл? Вам нравится, что Барт страдает?

— Я не знал, — пробормотал он, стараясь вставить челюсть на место. Затем он провел рукой по волосам, приглаживая их. И встретился со мной взглядом. — Ваша дочь учинила такой шум внизу, что я не мог спать. Я взглянул на всех вас в вечерних платьях, ожидающих гостей, и не смог сдержать своего смеха.

— У вас очень злое чувство юмора, Джоэл. А я было думала, что вы симпатизируете Барту.

— Я действительно люблю этого мальчика.

— В самом деле? — язвительно переспросила я. — Не думаю, иначе бы вы не смеялись. Скажите, разве не вы отправляли приглашения?

— Я не помню, — спокойно сказал он. — Время для меня неинтересно, я старый человек. То, что было годы назад, представляется более ясным, чем то, что было месяц назад.

— Но у меня хорошая память, Джоэл. Много лучше вашей.

Я села на один из немногих стульев.

— У Барта, я помню, было деловое свидание, и поэтому он передал всю пачку приглашений вам. Вы отправили их, Джоэл?

— Конечно! — со злостью выпалил он.

— Но только что вы сказали, что не помните.

— Я помню именно этот день. У меня это заняло уйму времени.

Все это время я наблюдала за выражением его глаз.

— Вы лжете, Джоэл, — сказала я. — Вы не отправляли эти карточки. Вы принесли их вот в эту комнату, распа­ковали каждый конверт, сами заполнили графы: «Да, мы будем счастливы присутствовать» и отправили по почте обратно Барту. Я нашла их. Я никогда еще не видела такого количества неверных, дрожащих почерков, к тому же все — разноцветными чернилами. Это вы подписали их!

Джоэл медленно встал. Он опять вобрал руки в вообра­жаемые рукава монашеской рясы.

— Я думаю, женщина, что ты потеряла рассудок, — холодно сказал он. — Если желаешь, пойди к своему сыну и расскажи ему о своих диких подозрениях. Посмотрим, поверит ли он тебе.

Я вскочила и направилась к двери:

— Я собираюсь сделать именно это! И громко хлопнула дверью.

В своем кабинете Барт сидел за столом; на нем была пижама, закрытая сверху черным шерстяным халатом. Он одну за другой отправлял карточки гостей в огонь. К своему ужасу, я увидела, что он не только абсолютно пьян, но и пьет больше.

— Что тебе нужно? — заплетающимся языком, сощурив глаза, спросил он.

— Барт, я должна сказать это тебе, а ты обязан выслушать. Я думаю, что Джоэл не отправлял ни одного приглашения, и поэтому приглашенные не приехали.

Барт старался сосредоточить взгляд и напрячь сообра­жение.

— Джоэл всегда выполняет мои приказы. Он отправил приглашения. — Он облокотился на спинку стула и закрыл глаза. — Я устал. Уходи. Не стой здесь и не жалей меня. Они приняли приглашения... я ведь сжег их ответы.

— Барт, послушай меня. Не засыпай, пока я не кончила говорить. Ты не обратил внимание на то, как странно они были подписаны? Все разными цветными чернилами кривым почерком! Джоэл принес их в свою комнату, вскрыл, и все, что ему было нужно — это написать каждом «Да, да» и отвезти на почту для отправки тебе, поскольку на них уже были марки. Он не открыл глаз:

— Мама, я думаю, тебе надо пойти спать. Мой дядя — мой лучший друг. Он никогда не сделает того, что могло бы навредить мне.

— Барт, пожалуйста, не доверяй Джоэлу чрезмерно.

— УБИРАЙСЯ! — заорал Барт. — Это ваша вина, что они не приехали: твоя и человека, с которым ты спишь!

Я была поражена, побеждена. Я повернулась, чтобы идти прочь — и споткнулась. А вдруг Джоэл в самом деле такой, каким его считают Крис и Барт, а то, что сказал Барт — это есть правда? Безвредный старик Джоэл, который вернулся доживать свои дни в родном доме, возле единственного человека, который его любит и уважает.

Дата добавления: 2015-07-08