Студопедия
Случайная страница | ТОМ-1 | ТОМ-2 | ТОМ-3
АвтомобилиАстрономияБиологияГеографияДом и садДругие языкиДругоеИнформатика
ИсторияКультураЛитератураЛогикаМатематикаМедицинаМеталлургияМеханика
ОбразованиеОхрана трудаПедагогикаПолитикаПравоПсихологияРелигияРиторика
СоциологияСпортСтроительствоТехнологияТуризмФизикаФилософияФинансы
ХимияЧерчениеЭкологияЭкономикаЭлектроника

Глава 5. Загадка 1937 года 10 страница

Читайте также:
  1. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 1 страница
  2. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 2 страница
  3. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 2 страница
  4. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 3 страница
  5. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 3 страница
  6. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 4 страница
  7. A) Шырыш рельефінің бұзылысы 4 страница

В чем же здесь дело? Как это ни противоречит здравому смыслу, в глазах Разгона занимавший, по его же словам, "ничтожное место" в "иерархии" НКВД Корабельников неизмеримо "хуже" Паукера, Воловича, Бермана и, разумеется, Бокия, чьи распоряжения он, Корабельников, чисто технически исполнял.

Разгон признал во втором издании своей книги (ибо это уже стало общеизвестным), что (см. выше) Бокий "обмазан невинной кровью с головы до ног… и невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести". Однако Бокий и другие лица этого круга отнюдь не "ужасают" Разгона; он готов даже находить в них "обаяние". И это может иметь только одно объяснение: Бокий и ему подобные все-таки "свои" (пусть даже они приказывали убивать и "своих"!); напомню, что Бухарина-Лурье, по её признанию, не смогла дать пощечину "своему" Андрею Свердлову…

Кстати сказать, Разгон упоминает, что он и в 1930-х годах не раз "приходил в Кремль к Свердловым", и впоследствии, в 1960-х годах, вполне "нормально" общался с этим жестоким следователем (ведь это не какой-нибудь Корабельников!): "Андрей Свердлов показал мне рукопись сделанной им литературной записи воспоминаний коменданта Кремля…" Что ж, люди одного "клана"… Другое дело – подписанное уже престарелым Разгоном гораздо позже, в 1993 году, обращенное к власти требование 43 авторов беспощадно расправиться с теми, кто выступал на стороне Верховного Совета: они не принадлежали к разгоновскому "клану"…

Но вернемся к "сюжету" с Корабельниковым. По-видимому, одна из причин (или даже главная причина) его появления в книге Разгона – попытка как бы "переложить" на него "вину" за 1937 год. Ведь в заключение своего рассказа о Корабельникове Разгон заявляет: "В моих глазах этот маленький и ничтожный человек… стоит неподалеку от главного его бога – от Сталина". А "обаятельный" Бокий, Паукер, Волович и т. п. – это, мол, скорее, "жертвы", зажатые, так сказать, между молотом и наковальней, между побуждающим их совершать насилие над "своими" всевластным генсеком и этим рядовым "энкавэдэшником", которому они (опять-таки "вынужденно"!) приказывают следить, производить обыски, арестовывать (хотя, как ясно из многих свидетельств, к "привилегированным" лицам посылали для ареста и обыска не каких-нибудь корабельниковых; так, согласно мемуарам супруги Бухарина, в её квартиру заявился сам "начальник следственного отдела НКВД", комиссар 3-го ранга – то есть генерал-лейтенант – Борис Берман, который в глазах Корабельникова был одним из "богов", а затем с ней общался – еще до её "встречи" с Андреем Свердловым – старший майор ГБ – то есть генерал-майор – Коган).

Что ж, может быть, Разгон с определенной точки зрения прав? Вот, мол, наверху вождь, диктатор, в конце концов, "царь", "самодержец" Сталин, внизу – "представители народа", рядовые корабельниковы, а посередине – разгоновский "клан",обреченный быть раздавленным сближающимися друг с другом "вождем" и "народом" (в восприятии Разгона "маленький и ничтожный человек" Корабельников оказывается в конце концов "неподалеку от Сталина").

 

* * *

 

Здесь перед нами предстает очень существенная и очень непростая проблема, заслуживающая самого внимательного рассмотрения. Необходимо только, не торопясь, увидеть и понять многосторонний смысл совершавшегося и лишь после этого сделать определенные выводы.

Говоря с крайним негодованием о наметившемся к концу 1930-х годов своего рода "сближении" тех, кого он называет "маленькими и ничтожными людьми", с верховной властью (ранее их отделял особый "слой"), Разгон, как уже сказано, в известной мере прав. Характерно, что видный деятель НКВД, генерал-лейтенант Павел Судоплатов (готовясь на рубеже 1980-1990-х годов к работе над данным своим сочинением, я разыскал этого, тогда мало кому известного (мемуары его были изданы в России только в 1996 году) "уцелевшего" деятеля НКВД-МГБ, и беседа с ним кое-что дпя меня прояснила), вспоминает, как он с некоторым даже удивлением воспринимал поведение нового главы (с ноября 1938 г.) своего наркомата:

"Берия часто был весьма груб в обращении с высокопоставленными чиновниками, но с рядовыми сотрудниками, как правило, разговаривал вежливо. Позднее мне пришлось убедиться, что руководители того времени позволяли себе грубость лишь по отношению к руководящему составу, а с простыми людьми члены Политбюро вели себя подчеркнуто вежливо".

И именно это изменение роли и положения "простых людей" было неприемлемо для Разгона и его круга. Так, в мемуарах другого сотрудника НКВД, К. Хенкина (племянника популярнейшего в 1930-х годах актера), который вообще во многом "перекликается" с Разгоном, с крайним негодованием говорится о постепенной замене "кадров" в "органах": "…на место исчезнувших пришли другие. Деревенские гогочущие хамы. Мои друзья (по НКВД. – В.К.) называли их… "молотобойцы"…" То ли дело его, Хенкина, "высший начальник" – полковник ГБ "Михаил Борисович Маклярский, наблюдавший (! – В.К.) до войны за миром искусства" (с. 43): "Михаил (Исидор) Борисович был человек немного плутоватый, но вовсе не злой. Любящий отец и заботливый муж, неплохой, по советским понятиям, товарищ" (с. 103). Кстати, Хенкин, как и Разгон, стремится "умалить" свои "энкавэдэшные" заслуги ("Миша, – то есть Маклярский. – В.К., – давал мне мелкие поручения"), но его заверениям решительно противоречит тот факт, что ему была пожалована квартира в одном из немногих наиболее привилегированных московских домов – "высотном" на Котельнической набережной.

Следует учитывать, что Хенкин, в отличие от Разгона, в 1973 году эмигрировал "по израильской визе", хотя отнюдь не поселился на "исторической родине", а стал сотрудником пресловутой радиостанции "Свобода" (ранее он много лет выполнял те же функции во французской редакции московского контрпропагандистского радио; эта способность с успехом делать одно и то же дело и "здесь", и "там" по-своему замечательна…). В 1980-м мемуары Хенкина были опубликованы эмигрантским издательством "Посев", а в 1991-м переизданы в Москве.

Любопытен его рассказ о том, как ему, прежде чем его удостоили поста на "Свободе", пришлось доказывать представителю спецслужб США, что он не столь уж заслуженный деятель НКВД. Американца смущало, в частности, то, что Хенкин проживал в сталинской "высотке" на Котельнической набережной. В ответ Хенкин не без ловкости представил дело так, что в этот дом поселяли "известных" людей: "…в мрем подъезде была квартира Паустовского, в пятом жил Вознесенский, в девятом – Твардовский и Фаина Григорьевна Раневская… жили в этом доме Евтушенко, Зыкина, Уланова…" (с. 8). Однако, во-первых, Хенкин отнюдь не принадлежал к подобным "знаменитостям", а во-вторых, для тех, кто хотя бы в общих чертах знает сей дом, не является секретом, что среди его насельников преобладали высокие чины МГБ.

Но обратимся к суждению Хенкина о том, что место его "друзей" (точнее – "исчезавших" друзей его друзей) в НКВД занимают "деревенские хамы", эти страшные "молотобойцы". В определенном смысле Хенкин прав, хотя тот процесс замены "кадров", о котором он говорит, был весьма длительным и завершился, как увидим, только в 1950-х годах.

Об этой постепенной замене свидетельствуют и другие мемуары, написанные уже упоминавшимся видным сотрудником Наркомата иностранных дел Е.А. ГельфандомГнединым (1898–1983). В отличие от Разгона и Хенкина, перед нами объективные и честные воспоминания. Евгений Александрович был сыном весьма и весьма "темной" личности – Гельфанда-Парвуса, но с юных лет расстался с отцом (в мемуарах он откровенно говорит о своем сложившемся уже к 1917 году "нежелании" быть "сыном Парвуса") и сформировался как человек с прочной этической основой.

Его воспоминания, написанные в 1970-х годах, были уже после его кончины опубликованы в "Новом мире" (1988, N 7), однако, как ни удивительно, с сокращением именно тех эпизодов, в которых наиболее очевидно выразилась честность мемуариста! К счастью, книга воспоминаний Гнедина позднее, в 1994 году, была издана полностью, хотя, увы, мизерным тиражом 2025 экз. ("Новый мир" с урезанным текстом Гнедина вышел в 1988 году тиражом более миллиона экз.). Гнедин – что нельзя не оценить – еще в 1970-х годах с покаянными нотами рассказывал в этих мемуарах о своем участии – хотя и в качестве рядового "агитатора" – в проведении коллективизации. Вместе с тем он правильно осознал совершившийся во второй половине 1930-х годов кардинальный поворот в отношении власти к крестьянству – то есть к преобладающему большинству населения страны (около 70 процентов в 1937 году). Констатируя, что к "середине тридцатых годов… аресты и репрессии против партийных и государственных работников стали таким же постоянным методом внутренней политики, как и карательные мероприятия в деревне" (имеются в виду "мероприятия" начала 30-х годов), Гнедин тут же заметил: "Парадоксальным образом эта система мероприятий привела к тому, что позднее новые кадры государственных служащих пополнялись в значительной мере выходцами из крестьянской среды" (с. 61).

Могут возразить, что на вершине власти и ранее находились люди крестьянского происхождения – А.И. Рыков и М.И. Калинин. Но они, по сути дела, имели только, пользуясь модным словечком, "имидж" правителей-крестьян. Что касается Рыкова, которого несколько неожиданно назначили после кончины Ленина главой правительства, он действительно принадлежал в юности к крестьянскому сословию, но лишь чисто формально: его семья занималась торговлей в большом губернском Саратове, где он и родился; характерно, что и он, и оба его брата окончили гимназию и поступили в университет, – откуда, правда, Алексей Иванович ушел еще в 1898 году в "профессиональные революционеры".

Калинин в самом деле начал свою жизнь в деревне, но он-то впоследствии, в сущности, только играл роль носителя высшей власти. В 1917-м ему дали чисто "представительский" пост "городского головы" Петрограда, а с марта 1919-го – "всероссийского старосты". Троцкий в 1927 году напомнил: "Члены Политбюро знают, что после смерти Свердлова первой мыслью Владимира Ильича было назначить председателем ВЦИКа тов. Каменева. Предложение выбрать "рабоче-крестьянскую" фигуру исходило от меня. Кандидатура тов. Калинина была выдвинута мною. Мною же он был назван всероссийским старостой". И, конечно, Михаил Иванович являл собой именно "фигуру", а не действительного правителя страны.

Уместно вспомнить и о том, что В.И. Ленин в конце 1922-го – начале 1923 г. в своем так называемом "Завещании" прозорливо написал о необходимости введения в ЦК, то есть высшую власть, состоявшую тогда из 27 членов и 19 кандидатов в члены, – множества ("50, 75 или даже 100") людей, "принадлежащих ближе к числу рядовых рабочих и крестьян" (а не давно "оторвавшихся" от народного бытия "профессиональных революционеров"); его предложение было фактически полностью отвергнуто, но в 1939 году так или иначе реализовалось: из 138 тогдашних членов и кандидатов в члены ЦК примерно две трети были "из рабочих и крестьян"…

С конца 1930-х годов те, кого Хенкин называл "деревенскими хамами", действительно начали занимать все более значительное место во власти – и в том числе в НКВД. Хенкин добавил, что эти "хамы" являлись-де и "молотобойцами", то есть наиболее жестокими следователями, и, значит, "самый страшный" период в истории НКВД открыли-де – после замены прежних "кадров" – именно "деревенские хамы".

Но в мемуарах Гнедина-Гельфанда содержится прямо противоположная информация. Он был арестован позже многих, в 1939 году, и его "делом" занимался, по его собственному рассказу, "младший лейтенант Гарбузов… начинающий работник следственных органов" (с. 63). Гнедин как бы специально отметил, что Гарбузов – человек "малообразованный", явно из тех самых, пришедших на смену "исчезнувшим" друзьям друзей Хенкина "деревенских хамов" и, по-видимому, "молотобойцев".

Правда, в 1939 году эти новые "кадры" еще только начинали теснить прежние (они действительно выдвинулись на первый план позже, в ходе Отечественной войны 1941–1945 годов). И мемуары Гнедина об этом свидетельствуют. Гарбузовым командовал, сообщает он, "Пинзур, возглавлявший группу следователей или секцию в следственной части НКВД СССР" (с. 50), и именно он "возглавлял следствие" по делу Гнедина (с. 55).

Известный юрист и публицист (уделяющий основное внимание юридическим проблемам) Аркадий Ваксберг, получивший доступ к "засекреченным" документам еще до издания полного текста воспоминаний Гнедина, в сущности, дал к ним точный комментарий:

"Имя капитана госбезопасности (соответствует воинскому званию "полковник"), – писал А. Ваксберг, – Израиля Львовича Пинзура встречается во множестве сфальсифицированных политических дел. Одно время он руководил следственной частью Московского управления госбезопасности, потом возвысился до помощника начальника следственной части Главного управления госбезопасности НКВД СССР. 27 апреля 1940 года был награжден медалью "За отвагу". Судя по датам – за успешно проведенное следствие по делу Гнедина".

Что же касается "малообразованного" Гарбузова, то, как сообщает Гнедин, "держался он спокойно и корректно", хотя, "если бы он вздумал держаться со мной грубо и недоброжелательно, начальство его за это не попрекнуло бы. Позднее, в мрачнейшей обстановке, я имел случай убедиться, что он ко мне относится человечно…" (с. 63).

Совсем иное дело – Пинзур. Гнедин вспоминал: "Дверь раскрылась, и вошли несколько человек: капитан Пинзур… младший лейтенант Гарбузов и несколько неизвестных… Меня бросили наземь и принялись избивать дубинками". Затем "капитан (Пинзур. – В.К.) передал дубинку Гарбузову, тот вздрогнул и вернул дубинку своему начальнику. Чтобы замять этот эпизод, не ускользнувший от моего внимания, капитан, лишенный стыда и совести, воскликнул: "Видите, Гнедин, вы так противны вашему следователю, что он не хочет к вам прикоснуться!" Но я-то понял, что лейтенант был не в состоянии поднять на меня руку" (с. 71, 72). И еще характерная деталь из рассказа о позднейшем допросе, в ходе которого Гарбузов "был со мной неожиданно груб, по поводу какой-то моей реплики поднял крик, явно рассчитывая, что в соседних помещениях его коллеги услышат, как грозно он со мной разговаривает" (с. 75).

Мне, по всей вероятности, возразят, что это, мол, всего лишь "единичный случай", а в целом приход "деревенских хамов" на смену друзьям друзей Хенкина привел-де к тяжелейшим последствиям. Прежде всего необходимо сказать следующее. Тем моим читателям, которые – это не исключено – удивятся, почему я уделяю столь большое внимание "концепции" Хенкина, следует учитывать, что сей мемуарист "откровеннее" других высказался о том, о чем говорили и говорят многие. Так, не какой-нибудь второстепенный "энкавэдэшник" вроде Хенкина, а сам Никита Хрущев с прискорбием заявил в своих не так давно, в 1997 году, изданных в виде книги воспоминаниях, что в 1937–1938 годах, когда репрессии обрушились на "честных партийцев", шли также (цитирую) "аресты чекистов. Многих я знал как честных, хороших и уважаемых людей… Яков Агранов (тот самый, который в 1921 году вел дело Николая Гумилева, а в 1934-м приказал арестовать Клюева и Мандельштама. – В.К.) – замечательный человек… Честный, спокойный, умный человек. Мне он очень нравился… был уполномоченным по следствию, занимался (в 1930-м году. – В.К.) делом Промпартии (как давно установлено, в основе своей сфальсифицированным. – В.К.). Это действительно был следователь!.. Арестовали и его и тоже казнили".

И далее своего рода "обобщение": "Берия, – утверждает Хрущев, – завершил начатую еще Ежовым чистку (в смысле изничтожения) чекистских кадров еврейской национальности. Хорошие были работники. Сталин начал, видимо, терять доверие к НКВД и решил брать туда на работу людей прямо с производства, от станка… Им достаточно было какое-то указание сделать и сказать: "Главное арестовывать и требовать признания… бить его (ср. "молотобойцы" Хенкина. – В.К.), пока не сознается, что он "враг народа"…"

Буквально все процитированные утверждения Хрущева заведомо искажают действительность, и надо прямо сказать, что нынешняя публикация этих и подобных им страниц хрущевских мемуаров без каких-либо комментариев – дело просто-таки возмутительное.

Ведь никуда не денешься от того факта, что именно восхваляемые Хрущевым первоначальные "чекистские кадры" (а вовсе не пришедшие им на смену позже) осуществляли террор 1937 года (он вообще-то начался еще в 1936-м, при Ягоде), а с определенного момента начали уничтожать друг друга (факты приводились выше). Далее, совершенно лживо утверждение, согласно которому в 1937–1938 годах "изничтожались" именно "кадры еврейской национальности": во-первых, обилие погибших тогда евреев всецело обусловлено обилием их в "руководстве" НКВД, а во-вторых, действительная "чистка кадров еврейской национальности" имела место намного позднее, в начале 1950-х годов, и, как будет показано ниже, сам Хрущев, ставший в 1949 году секретарем ЦК именно "по кадровым вопросам", играл в этой "чистке" очень существенную или даже вообще главную роль – чем, очевидно, и объясняется предпринятая им в мемуарах грубая фальсификация положения в 1937 году.

В уже цитированной, основанной на изучении достоверных источников книге Аркадия Ваксберга "Нераскрытые тайны", изданной в 1993 году, говорится о тех, кто пытается объяснить репрессии против сотрудников НКВД-МГБ (цитирую) "принадлежностью к "пятому пункту"…" (т. е. пункту тогдашних "анкет" о национальной принадлежности): "…в ведомстве Берии особого значения такому пороку не придавали: Соломон Мильштейн, Леонид Райхман, Леонид Эйтингон, Лев Новобратский и многие другие благополучно продержались на очень высоких постах (генеральских. – В.К.) вплоть до крушения своего патрона (имеется в виду Берия, свергнутый летом 1953 года. – В.К.), добавляя новые звезды к погонам и новые ленточки к орденским колодкам" (в книге Ваксберга говорится и о целом ряде других евреев, занимавших высокие посты в "органах" до начала 1950-х годов).

Правда, слово "вплоть" в приведенной цитате могут понять в том смысле, что репрессии против перечисленных генералов МГБ – евреев начались лишь в момент "крушения" Берии, то есть летом 1953 года; в действительности основная их часть подверглась гонениям несколько ранее, во второй половине 1951-го – начале 1952 года, о чем говорит, например, в своих воспоминаниях генерал-лейтенант ГБ Павел Судоплатов, Еще "по распоряжению Сталина (как будет показано ниже, в подготовке сего распоряжения немалую роль играл Хрущев. – В.К.) были арестованы все евреи – ответственные сотрудники центрального аппарата Министерства госбезопасности, – вспоминал Судоплатов, – так, оказались за решеткой Эйтингон, Райхман, заместители министра госбезопасности генерал-лейтенанты Питовранов и Селивановский. Арестовали и полковника в отставке Маклярского (бывшего непосредственного начальника Хенкина. – В.К.)… Был брошен в тюрьму и сын первого главы советского государства Свердлова полковник Андрей Свердлов".

Судоплатов делает еще немаловажное добавление: "Вместе с этими людьми также были арестованы и их непосредственные подчиненные, по национальности русские" (там же). В то же время (1951–1952) в МГБ были арестованы и многие другие генералы и офицеры высших рангов еврейского происхождения – Белкин, Шварцман, Броверман, Павловский, Бородин-Грузенберг, Арон Палкин, Матусов, Майрановский и т. д.

Перед нами, конечно, особая тема, о которой речь пойдет в главе о периоде конца 1940-х – начала 1950-х годов; я привел здесь эти сведения для того, чтобы показать лживость хрущевской версии о якобы имевшем место целенаправленном и поголовном "изничтожении кадров еврейской национальности" ГБ в 1937–1938 годах; повторю еще раз, что обилие погибших в 1937–1938 годах "чекистов" еврейского происхождения обусловлено их непомерным обилием в руководящем составе НКВД, а вовсе не каким-либо "антисемитизмом". Вот, к примеру, даты назначения евреев на верховные посты заместителей Председателя Совнаркома: 21 августа 1938 года – Каганович; 31 мая 1939 года – Землячка-Залкинд; 6 сентября 1940 года – Мехлис (ту же должность заняли в то же время вместе с перечисленными Ворошилов, Микоян, Булганин, Берия).

Но главная и поистине возмущающая ложь Хрущева состоит в том, что "самое страшное" в НКВД началось будто бы тогда, когда туда стали брать "людей от станка" (или "от сохи"). Тот факт, что люди, подобные следователю Гарбузову, после 1937–1938 годов стали занимать все более значительное место и все более высокое положение в НКВД и, позднее, МГБ, несомненен (так, в 1939 году заместителем – и затем даже 1-м замом – наркома НКВД назначается доподлинный крестьянин С.Н. Круглов, до 1929 года живший и трудившийся в тверской деревне).

Однако именно с 1939 года масштабы кровавого террора самым кардинальным образом сократились. Хрущев беззастенчиво лгал, уверяя, что "новые кадры" (от станка и сохи) занялись буквальным "вышибанием" признаний у "врагов народа" и, естественно, их казнями. В последние годы были с полной точностью выяснены и опубликованы сведения о вынесенных на основе "деятельности" НКВД и, позднее (с 1946 года), МГБ смертных приговорах "врагам". В течение 1937–1938 годов, когда во главе еще стояли превозносимые Хрущевым имевшие многолетний стаж "чекистские кадры" (правда, как раз в эти годы "изничтожаемые", точнее, сами себя уничтожавшие), были приговорены к смерти 681 692 "врага", а в 1939-1940-м – всего лишь 4201 "враг". (Конечно же, и эта цифра возмущает душу – 2100 человек за год, более 5 человек каждый день… но все-таки не около 1000 человек за день, как в 1937-1938-м! А в течение 1946–1953 годов были приговорены к смерти 7895 человек, – то есть в среднем около 1000 человек за год, – а не за день!)

Гнедин рассказал, как пришедший от сохи или станка в НКВД Гарбузов, даже рискуя вызвать опасный для себя гнев начальника, не смог ударить своего подследственного. И этот "единичный" эпизод подтверждается самым что ни есть "всеобщим" показателем: в 1939-1940-м "годовое" количество смертных приговоров уменьшилось в сравнении с предшествующими двумя годами в 200 с лишним раз, а в 1946-1953-м, когда "хамы" уже преобладали в МГБ, – даже в 360 раз! (В 1941–1945 годах смертных приговоров было, конечно, больше, но нельзя не учитывать "экстремальные" условия жесточайшей войны).

Мне, вполне вероятно, возразят, что это чрезвычайно резкое сокращение количества смертных приговоров объясняется не сменой "кадров" в НКВД-МГБ, а тем, что "наиболее опасные" реальные или мнимые "враги" ("враги" Сталина или тогдашней верховной власти в целом) были в основном уничтожены в 1937–1938 годах и позднее, так сказать, уже некого было казнить… Однако даже если и согласиться с подобным истолкованием столь кардинального сокращения казней (в 360 раз!), оно не колеблет высказанные ранее соображения: "деревенские хамы", пришедшие в НКВД на смену прежним "чекистским кадрам", отнюдь не проявляли той, унесшей сотни тысяч жизней, кровожадности, которая была присуща их предшественникам, – хотя и Хенкин, и Хрущев, и многие другие утверждали и утверждают – совершенно безосновательно – обратное.

А истинная суть дела заключается в том, что после 1937 года решительно изменилось само общее положение вещей в стране, и поднимавшиеся наверх "деревенские хамы" соответствовали этому новому положению.

Но об этом речь пойдет ниже; сначала подведем итоги "обсуждения" мемуаров Разгона и других. Как мы видели, и Разгон, и Хенкин, и Хрущев пытались внушить, что самые "страшные" фигуры, которые-де и повинны в жестоком массовом терроре, – это разгоновский Корабельников, хенкинские "деревенские хамы", хрущевские "люди прямо от станка". Совсем иное дело – "обаятельный" Бокий, "вовсе не злой" Миша Маклярский (у Хенкина), "замечательный, честный" Агранов (у Хрущева) и т. д.

При этом Разгон "откровеннее" других (почему я и уделил столь большое внимание его сочинению). Он – правда, только во втором издании своей книги – признал, что Бокий "обмазан невинной кровью с головы до ног" и "невозможно подсчитать количество невинных жертв на его совести", и тем не менее в качестве главного, самого страшного "злодея" преподносится в разгоновской книге Корабельников, который лишь "технически" исполнял приказы начальников типа Бокия…

И все же, подводя итоги, необходимо сказать о другой – и очень важной – стороне проблемы. Конечно же, охарактеризованные выше попытки возложить ответственность и вину за "1937-й" на так называемых деревенских хамов несостоятельны чисто фактически и безнравственно-лживы. Однако те из моих читателей, которые попросту переложат ответственность и вину на "друзей" Хенкина и Разгона, по сути дела, поставят себя в один ряд с этими авторами.

Ибо, во-первых, верхушка НКВД не могла бы делать то, что она делала, если бы её распоряжения не осуществлялись десятками и даже сотнями тысяч рядовых исполнителей (Не так давно было выяснено, что к 1937 году в системе НКВД в целом, включая, правда, и пограничную службу, числились 270.730, а к 1939-му – 365.839 человек (см.: Жеромская В.Б., Киселев И.Н., Поляков Ю.А. Полвека под грифом "Секретно". М., 1996, с. 121, 115)), – в том числе упоминавшимися Корабельниковым и Гарбузовым (он "не смог ударить" подследственного, однако ведь необоснованные обвинения все же сформулировал…). Кто-нибудь скажет, что Корабельниковы и Гарбузовы только подчинялись приказам, которые отдавали другие; но в ответ можно не без основания возразить, что верхи НКВД также подчинялись Сталину и, скажем, Секретариату ЦК, в составе коего в 1937 году, помимо Сталина и Кагановича, были Андреев, Ежов и Жданов.

Во-вторых, тогдашняя верхушка НКВД сама погибала в разгуле террора, и притом уничтожали друг друга "свои", предельно близкие люди. Как бы ни относиться к этой верхушке, нельзя – если быть объективным – не признать, что перед нами остродраматическая, даже трагическая ситуация…

Еще раз подчеркну, что негоже уподобляться тому же Разгону, который изобразил в виде главного – и, в сущности, единственного "настоящего" – злодея Корабельникова с его "пшеничными волосами".

Не буду отрицать, что и высказанное выше мною имеет односторонний характер, – но это обусловлено явным преобладанием интерпретаций 1937 года в "разгоновском" духе. Подобное толкование едва ли не первым преподнес еще непосредственно в 1937 году Троцкий в хлесткой статейке "Термидор и антисемитизм", а в последнее время оно господствует не только в печати, но и в электронных СМИ.

В изданной в 1997 году книге Александр Кац упоминает "группу евреев – начальников ГУЛАГа, жестоких и энергичных… Б. Бермана, С. Фирина, Н. Френкеля, Л. Когана, Я. Рапопорта, С. Жука" (это, кстати, все без исключения высшие начальники ГУЛАГа накануне 1937 года) – и заявляет, что всегда, мол, "еврейский народ будет стыдиться имен своих преступных сынов". Уместно выразить искреннее уважение Александру Кацу за такой – редкостный! – подход к делу, но к его заявлению едва ли присоединятся многие его соплеменники. Незадолго до появления его книги, в 1995 году, в Москве был издан объемистый трактат Л.Л. Мининберга "Советские евреи в науке и промышленности СССР в период Второй мировой войны (1941–1945 гг.)", где весьма высоко оценены те самые "преступные" генерал-лейтенант Н. Френкель, и генерал-майор Я. Рапопорт (остальные четверо из перечисленных Кацем не дожили до 1941 года), а также генерал-лейтенант С. Мильштейн, полковник Б. Вайнштейн (правда, о последнем несколько критически сказано: "Вопреки многовековому мировому опыту, полковник госбезопасности Б.С. Вайнштейн сохранил и на склоне жизни, в 86 лет, судя по одной из его публикаций, уверенность в высокой производительности принудительного труда" – с. 215) и др. Словом, еще многие существенные вопросы остаются не решенными до конца…

Но в заключение этого раздела моего сочинения стоит сопоставить судьбы двух людей, о которых говорилось подробно: вскоре после того, как Осип Мандельштам был арестован "органами безопасности", Лев Разгон подал заявление о приеме на "работу" в эти самые "органы". Тут есть о чем задуматься…


Дата добавления: 2015-07-08; просмотров: 181 | Нарушение авторских прав


Читайте в этой же книге: Глава 4. Какова была роль евреев в послереволюционной России? 3 страница | Глава 4. Какова была роль евреев в послереволюционной России? 4 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 1 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 2 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 3 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 4 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 5 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 6 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 7 страница | Глава 5. Загадка 1937 года 8 страница |
<== предыдущая страница | следующая страница ==>
Глава 5. Загадка 1937 года 9 страница| Глава 5. Загадка 1937 года 11 страница

mybiblioteka.su - 2015-2024 год. (0.013 сек.)