Любить ребенка: помнить себя маленькими

Много лет назад, когда я была маленькой девочкой, я ходила в школу мимо большой акации, растущей на углу соседней улицы.

Эта была акация с мощным стволом, с ветками, растущими высоко – не достать рукой. Она росла на повороте, и для меня, маленького ребенка, идущего в школу, до которой нужно было пройти пешком не одну улицу, она была одним из пунктов отсчета. Сначала будет акация, потом – поворот на большую улицу, потом – небольшое болото с кваканьем лягушек и берегом, поросшим камышами, потом – автобусная остановка, на которой лучше было не ждать автобуса – в нашем рабочем поселке автобусы ходили редко и нерегулярно, Потом, как на финишной прямой, длинная улица вдоль шоссе, на которое мама запретила выходить, чтобы, не дай бог, машина не сбила. Потом, на повороте, – дом вредного мальчишки, хулигана и двоечника, который не раз дразнил нас, девчонок, и однажды даже бросал в нас камни. Его дом я всегда старалась пройти быстро – на всякий случай. Потом – несколько двухэтажек с двором, перетянутым веревками, на которых в любое время года сушилось белье. И за ним, наконец, школа. А на обратном пути – эти пункты отсчета шли в обратном порядке. И акация была последним и самым желанным – за ней начинался поворот на мою улицу.

Много лет я, проходя мимо акации, задирала голову вверх, чтобы полюбоваться ее ветками, останавливалась под ней в пору цветения, чтобы окунуться в густой сладкий аромат. Иногда потрогать ее, прикоснуться к ее мощной коре. И все это дерево с сильным стволом, растущее с наклоном под небольшим углом, как бы еще более подчеркивало, отмечало этот поворот, угол между двумя улицами.

Я ходила этой дорогой несколько лет подряд, пока не перешла в другую школу и маршрут мой изменился.

Прошло около тридцати лет, и неожиданно я попала в это место. Я шла своим детским маршрутом, испытывая волнение. Я дошла до поворота, еще издали увидев знакомый наклон акации. И остановилась в растерянности.

Потому что это была не она. И это не могла быть не она – какая еще акация могла расти на этом месте? Но это была не она. И я подумала сначала, как подумала бы о человеке – постарела, усохла, уменьшилась.

На углу росло обычное, совсем небольшое дерево, я бы даже сказала – маленькое дерево для такой породы, как акация. С небольшой кроной, до веток которой я, встав на цыпочки, дотянулась рукой. С крепким стволом, который никак не назовешь мощным. Я стояла у дерева, трогала его, пытаясь понять: куда все исчезло? Хотя что тут было понимать? Это я выросла и стала большой. А дерево каким было, таким и осталось. И мне так понятно стало выражение «Когда деревья были большими». Да, мое детство – это было время, когда деревья были большими, потому что я была маленькой. Поэтому маленькая акация казалась такой большой, крепкой, а ее ветки – недосягаемыми.

И именно тут, стоя под этой обычной акацией, вспомнив о детском ощущении ее недосягаемости, я и вспомнила ситуацию, связанную с этой акацией.

Моя мама должна была вернуться после длительного отъезда на учебу. Как я ждала ее возвращения! И как я хотела к ее возвращению сделать что‑то такое, что‑то придумать, как‑то ее встретить.

Мне хотелось встретить ее цветами, но где взять цветы первокласснице, живущей в рабочем поселке, в котором никто эти цветы не продавал и на которые у нее просто не было денег? И ответ мне подсказала цветущая акация – эти цветы были прямо над моей головой. И эти цветы, казавшиеся мне такими недосягаемыми, с таким удивительным ароматом, который можно было вдыхать непрерывно, показались мне необыкновенным подарком для мамы. Мысль порадовать маму цветами акации была так восхитительно красива, что я загорелась этой идеей. (О, бедные дети! Как часто то, что они считают важным и таким необходимым, чему, как они думают, должны обрадоваться их родители, взрослым людям не кажется ни важным, ни необходимым, а иногда является просто неприемлемым!)

Подарок для мамы был найден. Осталось только его достать.

Я даже не делала попыток дотянуться до веток – они росли слишком высоко. Нужно было лезть на дерево. Но это было для меня невозможным. Не потому, что это было опасно, думаю, что я вполне могла бы долезть до нижних веток, усыпанных гроздьями цветов. Но я была очень воспитанной, очень приличной девочкой. Я была примерной ученицей в классе – как могла я полезть на дерево, как мальчишка! Поэтому ответ пришел сам – нужно было попросить какого‑нибудь мальчишку, чтобы он влез на дерево и нарвал мне цветов акации. Мальчишка тоже нашелся, он жил во дворе за забором, у которого росла акация. Я даже знала, как его зовут, и однажды, идя из школы, увидев его во дворе, я, преодолевая стеснительность и робость, от которой страдала, как очень послушная и правильная девочка, подозвала его и сбивчиво, но стараясь быть очень убедительной, попросила его залезть на дерево и нарвать мне цветов.

Мальчишка был практичным и совсем не таким «правильным», как я. Он помолчал, выслушав мою просьбу, потом сказал:

– Хорошо, я тебе нарву цветов, а ты мне заплатишь рубль.

Рубль! Это слово прозвучало для меня как приговор – никакого рубля у меня не было и быть не могло. Мне, семилетней девочке, давали пять копеек в день на пирожок в школьной столовой, помимо уже оплаченных школьных завтраков. А тут рубль!

Мальчишка был несговорчив.

– Бесплатно сама лезь на дерево! – сказал он, почувствовав себя хозяином положения. Мы начали торговаться, если так можно сказать о разговоре семилетней девочки и мальчишки, которому было лет девять‑десять.

– Хорошо, сколько денег ты можешь мне дать? – спросил он меня. И я быстро подсчитала – до приезда мамы было четыре дня – значит, я могла дать ему двадцать копеек, отказавшись от четырех восхитительных горячих пирожков с повидлом, которые выпекала в школьной столовой повариха тетя Маша, сама похожая на пышный пирожок.

– Этого мало, – сказал он мне. – Давай еще чем‑то плати.

Но чем я могла заплатить мальчишке? И тогда он предложил:

– Принеси мне еще мелок из школы, тогда договоримся…

Мелок из школы! Это прозвучало для меня как еще один приговор. Школьный мелок – это было богатство. Это была мечта каждого младшего школьника (не продавались тогда в магазинах наборы мелков!). Иметь мелок, которым можно рисовать на асфальте классики, просто рисовать – могли не все.

– Где же я могу взять тебе мелок? – оторопело спросила я.

– Как где? – удивился этот «неправильный» мальчик. – В школе, где же еще.

– Ты хочешь, чтобы я украла мелок? – спросила я, не веря своим ушам.

– Ну да. А чего тут такого? Подошла на перемене и взяла незаметно. У вас же мелки всегда под доской лежат. Это наша учительница их на столе держит – у нее не стащишь!

Я была настолько раздавлена этим предложением, что только головой покачала, я не могла воровать. Я была для этого слишком хорошо воспитана.

– Как знаешь, – фыркнул мальчишка, – я тебе свои условия сказал – двадцать копеек и мелок. Думай…

И я начала думать. Я думала по пути домой, я думала дома, пытаясь делать уроки. Я не хотела об этом думать, понимая, что этот мальчик предлагает мне сделать такое, что об этом даже думать не стоит! Но – мама приезжает через четыре дня, а подарка еще нет! А цветы акации – что может быть лучше для подарка маме?

Утром следующего дня я приняла решение – я сделаю это. Я сделаю это ради мамы, чтобы ее порадовать. Я сообщила этому плохому мальчику, что выполню его условия. Но как сложно мне было их выполнить!

Не съесть пирожок и отложить пять копеек – это было сущим пустяком по сравнению с теми моральными мучениями, которые я испытывала, глядя на мелки, лежащие под школьной доской.

Эти новенькие граненые белые мелки стали для меня наваждением! Я думала только о них, я отвлекалась на уроках, я застывала, когда оказывалась рядом с доской, глядя на такие желанные и такие недосягаемые мелки.

Первые два дня я мучилась тем, что мне надо сделать. Мне нужно украсть – и эта мысль не давала мне покоя. Потом два дня я мучилась мыслью, как это сделать. В классе постоянно кто‑то был. Я боялась, что меня поймают на месте преступления или кто‑то наябедничает. Я боялась, что учитель, заметив пропажу мелка, спросит, кто его взял. И мне придется признаться – я ведь была хорошая и честная девочка! Но разве можно было в этом признаваться! Но, если я не признаюсь, я, кроме того, что стану воровкой, стану еще и обманщицей!

Я вся в школе и дома истерзалась от этих мыслей. Я вся истерзалась, потому что время текло неумолимо, мама уже вот‑вот приедет, а я еще никак не могла осуществить свой план. Уже пятнадцать накопленных копеек лежали, завернутые в клетчатый лист бумаги на дне портфеля. А я никак не могла украсть мелок!

И, наконец, свершилось! Я улучила момент и с бьющимся сердцем успела схватить мелок, выходя последней из класса, когда шла домой. И всю длинную дорогу до дома я шла с этим бьющимся сердцем, с пылающими щеками, жар которых я просто ощущала. Я это сделала – я украла мелок!

Мальчишка получил обещанное вознаграждение. С ловкостью обезьяны он залез на дерево и нарвал мне цветов. Я, придя домой, поставила этот «букет» в банку с водой, спрятав ее на подоконнике за шторкой, чтобы мама не сразу их увидела. Пусть это будет для нее сюрпризом.

На следующий день я мчалась домой из школы, отмечая эти привычные пункты отсчета. Дом мальчишки хулигана… Автобусная остановка… Акация на углу… Вот моя улица, вон виден мой дом, в котором уже должна быть приехавшая мама, и я подарю ей сейчас необыкновенный букет, и как она будет рада!

Мама так обрадовалась, увидев меня! Она обнимала меня и спрашивала, как я себя вела, как я училась, а я вырвалась из ее рук, и примчалась к ней со своим (таким «дорогим» для меня!) букетом. Я протянула маме цветы, она взяла их, понюхала и, отложив в сторону, продолжила спрашивать меня и папу о чем‑то, рассказывать о своей поездке. Цветы лежали на столе, такие ненужные, потом их убрали в коридор – мама что‑то выкладывала из сумок на стол. Вечером их, подвявшие, бабушка выбросила в помойное ведро.

Я вспомнила эту историю, стоя под акацией. Вспомнила свои детские терзания – действительно терзания и мучения маленькой души – что делать? Как сделать? Эти детские чистые иллюзии – как все порадуются тому, чему радуется он! Ведь реакция моей мамы (я не осуждаю ее за это!) была совершенно нормальной реакцией взрослого человека на несколько веток обычной акации. И на фоне радости встречи, кучи информации, которой была полна она и все, кто ее ждал, эта акация ровно ничего не значила. Но только не для меня.

И именно ощущение мира ребенка, переживаний ребенка, ожиданий ребенка – просто обрушились на меня, стоящую под акацией, которая во времена моего детства казалась такой большой.

Этот мир переживаний, чувств, ожиданий – был в каждом из нас, когда мы были детьми. И теперь уже наши милые дети живут в этом своем детском – и совершенно не детском по силе переживаний, эмоций, ожиданий, страстей, которые они переживают – мире! И понять этот мир и эти переживания можно, только если ты помнишь это время – когда деревья были большими, а ты сам – был маленький.

Каждый раз, когда мы с тобой на страницах этой книги говорили о методах воспитания, о наших перегибах, или неграмотном их применении, я спрашивала у тебя: «А как тебе было, когда с тобой обращались? А что ты чувствовал, когда по отношению к тебе так вели себя твои родители?» Я задавала эти вопросы только с одной целью – чтобы мы, вспомнив себя маленькими, могли лучше понять и почувствовать наших детей.

Тот, кто не помнит совершенно ясно собственного детства, – плохой воспитатель.

Мария Эбнер‑Эшенбах

Чтобы ни творили наши дети сейчас – весь этот опыт детских переживаний у нас есть. Мы сами что‑то разбивали или ломали, поэтому мы точно знаем – что чувствуешь, когда что‑то ломаешь или разбиваешь. Мы получали иногда плохие оценки, поэтому мы знаем, что чувствуешь, когда идешь домой с ожиданием реакции родителей! Мы знаем, какой стыд, раскаяние и неловкость чувствует ребенок, когда понимает, что опять не оправдал надежд родителей, – потому что сами были такими детьми.

И если бы мы только помнили – свое детство и себя в своем детстве! Как легко нам было бы понять наших детей и какие другие воздействия мы бы на них оказывали!

Иногда на тренинге для родителей я предлагаю родителям вернуться в свое детство, провести там виртуально день своей детской жизни – от момента просыпания в своей кроватке до игр во дворе, или уроков в школе до ужина всей семьей – с ощущением атмосферы семьи и всех своих детских чувств, мыслей, переживаний.

И каждый раз родители, возвращаясь в свое детство – погружаются в целый мир ощущений, красок, запахов, нешуточных переживаний, ожиданий, разочарований. В целый мир чувств!

И каждый раз, обсуждая это, они поражаются этой глубине, многоплановости детских чувств, глобальности мира ребенка. И поражаются тому, что собственный ребенок часто кажется им каким‑то простейшим существом – какие, мол, у него могут быть переживания, какие проблемы?

Но дети – такие же люди как и мы, только с маленькими телами.

Любить ребенка и значит – помнить о глубине мира его переживаний, о серьезности и важности событий, происходящих в его жизни – соответственно его масштабу. А для этого – помнить самого себя ребенком – со своим внутренним миром, глубиной своих чувств, ожиданий, разочарований. Именно это даст нам возможность искреннего сочувствия ребенку.

Детству следует оказывать величайшее уважение.

Ювенал

Я видела однажды, как переживал внук отсутствие мамы. Она уехала в командировку, и он так ждал ее приезда. И грустил, что мамы нет. И однажды, придя ко мне с этой своей грустью, он обратился с просьбой:

– Маруся, в магазине у метро такая игрушка, ее нужно купить…

– Нет, дорогой, я не пойду в магазин, у меня много дел, я не могу тратить время, – ответила я ему.

– Ну, Марусенька, ну пожалуйста, пойдем, там такая игрушка… – продолжал просить он.

– Детка, я понимаю, что ты хочешь эту игрушку, – сказала я, – но я туда сегодня не пойду… Это далеко, и у меня нет на это времени. Попроси папу. Вы с ним сейчас поедете к бабушке, может, он согласится заехать в магазин.

– Нет, – грустно сказал ребенок, – папу не убедить… Я попрошу, но он, наверное, не согласится…

И когда пришел папа, ребенок, с лицом, на котором читалось искреннее, проникновенное желание, сказал:

– Пап, давай заедем в магазин – там такая игрушка…

– Нет, никакой игрушки, – сказал папа. – Мы опаздываем, нам некогда заезжать в магазин…

Ребенок опустил голову, вздохнул обреченно. И я, наблюдающая за всей этой сценой со стороны, умилилась этой грусти, даже печали – как все не складывается.

Он стал собираться. Начал обувать кроссовки.

– Надевай ботинки, – сказал папа.

– Но я хочу кроссовки. Я не люблю эти ботинки.

– Никита, на улице холодно, надевай ботинки… – сказал папа.

Ребенок начал надевать ботинки. И на его лице я увидела выражение искреннего горя. Настоящего горя, которое испытывает иногда взрослый человек, когда все не получается, не складывается, когда день, как говорится, не задался. Одно к одному. Мама уехала. Игрушку не покупают. Кроссовки надеть не разрешают.

Это были детские проблемы, маленькие проблемы, маленькие обиды. Но я знала – в масштабах ребенка – они были большими, настоящими. И он переживал их серьезно, глубоко, как взрослый человек переживает свои большие, взрослые проблемы и горести.

Мое сердце просто переполнилось сочувствием к нему. Я же помнила свои детские переживания и их масштабы – когда деревья были большими.

Я отозвала зятя в сторону и попросила:

– Пожалуйста, зайдите с ним в магазин. Ты можешь не купить ему эту игрушку, если она того не стоит, но хотя бы зайдите в магазин, чтобы вместе посмотреть игрушки. Найди несколько минут, ему важно сейчас туда сходить…

Зять посмотрел на меня удивленно, а я попыталась объяснить:

– Он грустит, он очень переживает, что мама не приезжает, а тут еще одна беда – никто не понимает, как важно ему купить эту игрушку.

И когда они ушли, я подумала – как уязвим мир ребенка! Как тонко они чувствуют и переживают! Гораздо тоньше, чем мы, взрослые, потому что мы уже стали толстокожими. И – как осторожно и бережно надо относиться к этому тонкому миру детских переживаний!

Дата добавления: 2015-07-10