Книга пятнадцатая

И вот, все в истории преходяще; и надпись на храме Истории гласит: Ничтожество и Тлен. Мы попираем прах наших праотцев и бродим по ушедшим в землю развалинам человеческих общежитий и царств. Словно тени, прошли мимо нас Египет, Персия, Греция, Рим, словно тени, выходят они из своих могил и являются в истории.

А если здание государства отживает свой век, кто не пожелает ему тихой кончины? Кто не почувствует ужас, натолкнувшись в кругу живых существ на склеп старых порядков, отнимающих у живых людей свет н жилище? Но если потомок снесет древние катакомбы, как скоро его собственные порядки преемнику его представятся подобным же склепом и будут похоронены в земле!

Причина, почему все земное преходяще, заключена в существе земного, в том месте, какое населяют земные существа, во всем законе, связывающем наше естество. Тело человека — хрупкая, все обновляющаяся оболочка, но вот она уже не может обновляться, а дух на земле творит ведь лишь в теле и вместе с телом. Нам кажется, что мы существуем сами по себе, а мы зависим от всего, что только есть в природе; вплетенные в цепочку изменчивых вещей, мы вынуждены следовать законам их кругообращения, а законы эти не что иное, как возникновение, пребывание и исчезновение. Тонкая нить связывает род человеческий, ежеминутно она рвется, чтобы вновь завязаться. Дряхлый старик обретает мудрость и нисходит в землю, а преемник его начинает заново как дитя, разрушает творения своего предшественника и потомку своему оставляет те же ничтожные труды, в которых проводит и сам дни свои. Так соединяются в цепочку дни, так соединяются в цепочку роды и царства. Солнце заходит, чтобы настала ночь, чтобы люди радовались новой заре.

Ах, если бы во всем этом было заметно хотя бы незначительное продвижение вперед! Но где ж оно в истории? Повсюду одно разрушение, и нельзя сказать, чтобы новое было лучше разрушаемого. Народы расцветают и отцветают, и к отцветшей нации уж не вернется юный цвет, не говоря уж о цветении более прекрасном. Культура движется вперед, но совершеннее от этого не становится; на новом месте развиваются новые способности; прежние, развившиеся на старом месте, безвозвратно уходят. Были ли римляне мудрее и счастливее греков? Мудрее ли мы и счастливее ли мы римлян и греков?

427

Природа человека остается неизменной; и на десятитысячном году от сотворения мира человек родится все с теми же страстями, что и на втором году, и он проходит весь круг своих благоглупостей и достигает поздней, несовершенной и бесполезной мудрости. Мы бродим по лабиринту, в котором жизнь наша занимает одну пядь, и потому нам все равно, есть ли у лабиринта план и есть ли из него выход.

Жалкая судьба человеческого рода, — как бы ни старался человек, он привязан к колесу Иксиона, он катит камень Сизифа, он обречен на муки Тантала. Нам положено желать, нам положено стремиться, но плодов своего труда мы не видим и в целой истории не узнаем результатов человеческих устремлений. Если народ живет один, то рука времени стирает печать его характера, а если народ теснится среди других народов, то попадает в переплавку и облик его теряется. Мы строим на льду, мы пишем на волнах морских; волна разбивается, лед тает, и вот вся наша планета исчезает, как исчезают наши мысли.

Для чего же злосчастный труд заповедан богом роду человеческому в его краткой жизни? Для чего бремя, под которым сгибается человек и, трудясь всю жизнь, нисходит в свою могилу? И никого не спрашивают, хочет ли он возложить это бремя на себя, хочет ли он родиться в это время и на этом месте, в этом кругу. А если наибольшие беды людские проистекают от самих же людей, от дурного управления и строя, от упрямства угнетателей и почти неизбежной слабости поработителей и порабощенных,— что же за судьба запродала человека в рабство его же роду, оставила его на произвол братьев, безумных и слабовольных? Перечтем, в какие времена народы были счастливы и в какие несчастливы, когда правили у них правители добрые и когда дурные, и даже у лучших времен и у лучших правителей подведем итог глупости и мудрости, итог разума и страстей,— какая получается страшная отрицательная величина! Взгляни на деспотов Азии, Африки, да почти всего земного шара, взгляни, какие чудовища восседают на римском троне,— под их ярмом долгие века стонал мир,— перечти смутные времена, войны, гонения, яростные бунты и посмотри — каков конец. Брут падает, и торжествует Антоний; гибнет Германик_; и царят Тиберий, Калигула, Нерон; Аристид отправляется в изгнание, скитается по свету Конфуций, гибнут Сократ, Фокион, Сенека. Конечно, мы всегда можем сказать: «Что есть, то есть; что может стать, то становится, что может погибнуть, погибает», — но это печальное признание, и оно лишь наставляет нас тому, что повсюду на земле берет верх буйная сила и сестра ее, злобная хитрость».

Так сомневается, так отчаивается человек, по видимости испытав историю, — и, можно сказать, на поверхности событий все свидетельствует в пользу этого жалостного плача, и потому я видел немало людей, которым казалось, будто на бурном океане человеческой истории они теряют из виду бога, которого на твердой почве испытания природы видели своими духовными очами и почитали всем своим сердцем в каждой былинке и в каждой мельчайшей крупице вещества. В храме творения, в храме мироздания все полнилось для них всемогуществом, все — благой мудростью,

428

а на ярмарке человеческих начинаний, для какой и отведено ведь время человеческой жизни, они видели лишь борьбу бессмысленных страстей, неукротимых сил, разрушительных искусств, но не видели, чтобы следовало отсюда некое постоянное благое намерение. История сделалась для них как бы паутиной в углу мироздания, паутиной, полной засохшей, запутавшейся в хитросплетенных тенетах добычи, где не найти, однако, самого печального средоточия, самого ткущего паутину паука.

Но если есть бог в природе, то есть он и в истории, ибо и человек — часть творения, и, предаваясь своим диким и развратным страстям, он должен все же следовать законам не менее прекрасным и превосходным, чем те, по которым движутся все небесные и земные тела. И поскольку я убежден, что человек может знать и вправе знать все, что положено знать ему, то я с уверенностью и надеждой выхожу из хаоса сцен, по которым блуждали мы до сих пор, и иду навстречу высоким, прекрасным законам природы, которым следуют даже и путаные эпизоды истории.

Дата добавления: 2015-07-10