I. Этруски и латиняне

Уже по своему географическому положению Италия, этот длинный, вытянутый полуостров, могла принять множество пришельцев и поселенцев. Поскольку в верхней части полуостров связан с большим материком, простирающимся от Испании и Галлии, через Иллирию, вплоть до Черного моря — этой великой преграды, разделявшей пути народов, и поскольку Италия со стороны моря как раз лежит против берегов Иллирии и Греции, то в эти времена древнейшего переселения народов различные племена, различные народы неизбежно попадали на полуостров, двигаясь по материку и спускаясь книзу. Выше жили племена отчасти иберийского, отчасти галльского происхождения, под ними жили авзонии, происхождение которых неизвестно, а поскольку с народами этими, в разных областях и в разные периоды, смешивались пеласги, позже греки и, по всей вероятности, даже троянцы и многие другие племена, то уже по одному этому, из-за одних этих весьма достойных внимания пришельцев, на Италию можно смотреть как на оранжерею, где рано или поздно должно было произрасти нечто замечательное в своем роде. Дело в том, что некоторые народы, приходившие сюда, не были вполне лишены культуры: у пеласгов была письменность, религия и мифы, у некоторых из иберийских племен, по-видимому, тоже, потому что они жили вблизи от тех областей, где вели торговлю финикийцы; значит, все сводилось к тому, на каком месте и каким образом выйдет на свет цветок родной культуры.

И он расцвел у этрусков, у народа очень раннего и своебытного по вкусам и по всей культуре, откуда бы он ни пришел в Италию. Этруски не стремились к завоеваниям, а все время были заняты постройками, нововведениями, торговлей, ремеслами, мореплаванием,— побережья Ита-

393

лии весьма благоприятствовали этому последнему искусству. Почти по всей стране, вплоть до Кампаньи, этруски закладывали колонии, распространяли ремесла, занимались торговлей, так что ряд наиболее славных городов Италии именно им обязан своим существованием^1*. Гражданский строй этрусков послужил образцом и для самих римлян — он значительно превосходил строй варваров и нес на себе яркую печать европейского духа,, так что ничего подобного нельзя было позаимствовать ни у азиатских, ни у африканских народов. И еще перед самой своей гибелью государство этрусков было республикой соединенных двенадцати племен, сплотившихся на тех самых началах, что даже в Греции были выработаны гораздо позднее, под давлением крайне тяжелых обстоятельств. Каждое отдельное государство не могло ни начинать войны, ни заключать мира без согласия всех остальных; война у этрусков стала уже искусством; знак атаки, наступления, выступления в поход, сражения замкнутым строем подавался звуком военной трубы, метанием легких копий и дротиков, все это, возможно, и изобретено этрусками. Этруски соблюдали своеобразное военное и государственное право, утвердив торжественные права герольдов; и гадания, и многие другие ритуалы их религии — нам они кажутся простым суеверием — были, очевидно, орудиями их государственного управления, и благодаря этому этруски оказались в Италии первым народом, стремившимся связать религию и государство на определенных, сложных и искусных основаниях. Почти всему этому Рим научился у этрусков, а если такого рода установления способствовали прочности и величию римской власти,— что несомненно,— то римляне почти всем и обязаны этрускам. И мореплавание давно уже стало у этого народа искусством, благодаря которому этруски управляли колониями и господствовали над побережьями Италии, где они вели свою торговлю. Они умели строить дома и крепости; тосканский ордер назван так этрусками, он древнее дорического ордера греков и не заимствован ни у какого народа. Этруски любили соревноваться в езде на колесницах, любили музыку, театральные представления и, как показывают памятники их искусства, своеобразно усвоили мифы пеласгов. Обломки, осколки их искусства, сохраненные для нас лишь спасительным загробным царством, говорят, что начали они с самых примитивных форм и впоследствии оставались верны своебытным представлениям — даже когда познакомились со многими народами, прежде всего с греками. У них на самом деле есть свой особый стиль в искус-стве, которого, точно так же как и своих религиозных предании, они придерживались вплоть до того времени, как пала их свобода^3*. И в своих законах, добрых гражданских законах, предписанных и мужчинам, и женщинам, и во всех своих начинаниях, касавшихся и земледелия и

1* Demster. Etrur. Regal, cum observat. Buonaroti et paralipom. Passerii. Florent. 1723. 1767.'

2* «История искусства» Винкельмана, ч. I, гл. 3.

^3* Heyne de fabularum religionumque Graecorum аЬ Etrusca arte frequentatarum natura et caussis: de reliquiis patriae religionis in artis Etruscae monumentis: Etrusca Antiquitas a commentitiis interpretamentis liberata: Artis Etruscae monimenta ad genera et tempora sua revocata in N. Commentariis Soc. Gotting, T. Ill seq.

394

виноградарства, и охраны торговли и гостеприимства, этруски, кажется, ближе были к подлинным правам человечества, чем, даже и в гораздо более позднее время, многие из греческих республик; а поскольку алфавит этрусков стал прототипом для всех алфавитов европейских народов, то мы можем видеть в Этрурии второй рассадник культуры в нашей части света. Тем более огорчительно, что от этого искусного и культурного народа осталось так мало памятников, сохранилось так мало сведений о занятиях его и устремлениях,— даже историю гибели этого народа отняла у нас злополучная судьба.

Откуда же это цветение этрусской культуры? И почему не поднялась она до греческой красоты, почему увяла, не достигнув вершин совершенства? Как бы мало ни знали мы об этрусках, и здесь мы видим великую мастерскую природы, слагающей, строящей нации и в зависимости от внутренних энергий и внешних связей как бы переиначивающей самое себя вместе с местом и временем. Этруски были европейским народом, уже далеко ушли они от издревле заселенной народами Азии, матери изначальной культуры. И племена пеласгов тоже, словно одичавшие путники, прибились к берегам Италии, тогда как Греция располагалась как бы в самом средоточии народов, куда отовсюду стекались культурные нации. Много народов теснилось в Италии, так что язык этрусков представляется какой-то смесью разных языков^4*,— густо населенной Италии не был дарован цветок, вышедший из одного чистого зародыша. Уже Аппени-ны, где гнездятся грубые горные племена, Аппенины, пересекающие всю Италию, не допускают, чтобы на всей территории Италии существовало только одно государство, чтобы везде царил единый вкус государства или нации,— а ведь только на таком единстве и основана прочность и долговечность культуры в стране. И позднее завоевание ни одной страны не стоило римлянам таких трудов, как завоевание Италии, а как только власть римлян пала, так Италия немедленно перешла в естественное для нее состояние — раздробилась на множество частей. Такая раздробленность отвечает ее природе: отдельные земли различаются по своему положению, расположены на берегу моря или в горах, и племенной характер населения тоже различен, так что даже теперь, когда политическая власть стремится все подчинить единому началу и все нанизать на одну цепь, Италия из всех государств Европы остается самой раздробленной страной. И этрусков тоже вскоре стали со всех сторон теснить разные народы, а поскольку они были не воинственным, а скорее торговым народом, тс даже и их военное искусство, куда более развитое, чем у соседних народов, должно было уступать почти всякий раз при новом нападении диких племен. Галлы отняли у этрусков земли в Северной Италии, и этрускам лришлось довольствоваться Этрурией в собственном смысле слова; позже расположенные в Кампаньи колонии этрусков перешли в руки самнитов. Народ торговый, любящий искусство, не мог долго противостоять более диким племенам; ведь но пятам искусства и торговли следует пышная,

^4* Passerii Paralip. ad Demster. etc.

395

роскошная жизнь, а колонии этрусков, расположенные на прекраснейшем побережье Италии, не были свободны от пышных нравов. Наконец и римляне напали на этрусков, ибо, по несчастью, этруски жили слишком близко к ним, а римлянам, несмотря на достойное сопротивление, оказанное этрусками, ни их культура, ни их союз государств не могли противостоять вечно. Культура уже несколько утомила этрусков, тогда как римляне продолжали оставаться закаленным в боях народом, а союз государств тоже не мог принести большой пользы, потому что римляне умело расчленяли его и сражались с государствами по отдельности. Итак, римляне: покорили поодиночке государства этрусков, не без долголетних усилий, потому что, с другой стороны, и галлы нередко совершали тут свои набеги. И вот стесненный со всех сторон, окруженный двумя могущественными противниками народ покорился тому неприятелю, который целенаправленно добивался победы, а таким врагом был Рим. После того как этруски предоставили убежище Тарквинию Гордому², после успехов, одержанных Порсенною, римляне стали видеть в своем соседе опаснейшего врага; унижений, вроде тех, что нанес Риму Порсенна³, Рим не прощал. Поэтому и не удивительно, что народ вялый должен был, в конце концов, потерпеть поражение от народа сильного, народ торговый — от народа воинственного, непрочный союз государств — от твердого в своем единстве города. Если бы Рим не сокрушал сам, то его быстро сокрушили бы, а поскольку добрый Порсенна не сокрушил Рим, то его страна и сделалась, в конце концов, добычей пощаженного врага.

Итак, географическое положение и время, в какое цвела Этрурия, объясняют нам, почему этруски со своим художественным стилем не стали греками до конца. Мифами их поэтов были древние, тяжкие греческие мифы, в которые они тем не менее вливали поразительную живость и движение; искусство их выражало немногочисленные связанные с торжественными религиозными и гражданскими обрядами мотивы, и ключ к ним мы, можно сказать, утратили. Кроме того, народ этот мы знаем почти исключительно по изображению его похоронных процессий, по урнам и саркофагам. Прекрасной поры, какую испытало греческое искусство после побед над персами, вольные этруски никогда не переживали, а само по себе географическое положение их страны уже лишило их повода к столь возвышенному парению духа и славы. Перед нами — рано созревший плод, выросший в углу сада,— ему далеко до сладости иных плодов, на которые падал отблеск солнечного тепла. Берегам Арно судьба уготовала иные времена, и тогда они принесли плоды более зрелые и более прекрасные.

* * *

А пока болотистым берегам Тибра предстояло распространить свое влияние на три части света, и предпосылки такого умножения восходят к еще более древним временам, когда Рим не был основан и когда исторические условия были совершенно иными. Вот — места, куда приставали, согласно легенде, и Евандр, и Геркулес с греками, и Эней с троянцами;

396

здесь, в центре Италии, был выстроен Палланций, здесь возникло царство латинян с городом Альба Лонга; одним словом, здесь оседала древняя культура, так что некоторые говорят даже, о другом Риме, существовавшем до известного нам города⁴,— полагали, что новый город построен на развалинах старого. Это последнее предположение лишено основания, так как Рим, по всей вероятности, был колонией Альбы Лонги и управляли им два удачливых искателя приключений; в противном случае едва ли выбрали бы для поселения столь невеселую местность. Впрочем, давайте поначалу посмотрим, что должен был найти в этих местах Рим, почему, отстав от сосцов волчицы, он стал упражняться в сражениях и грабежах.

Вокруг жили небольшие племена, поэтому Риму удалось и добывать средства к существованию, и быстро завоевать пространство вокруг себя. Тогдашние междоусобные войны с ценинцами, крустуминами, антемнатами, сабинянами, камеринами, фиденатами, вейентами прекрасно известны всем; в итоге Рим, едва основанный, построенный на границе, разделявшей самые разные народы, с самого начала стал как бы военным лагерем, и военачальники, равно как сенат, всадники и народ, привыкли к триумфальным шествиям, празднуя победы над ограбленными ими народами. Такие триумфы, перенятые у соседних этрусков, стали большой приманкой для города, скудно живущего и бедного землями, перенаселенного и воинственно настроенного,— они побуждали совершать все новые и новые набеги, вести междоусобные войны. Напрасно возводил миролюбивый Нума храм Януса, богини Верности, напрасно воздвигал пограничных богов и справлял празднества границ. Пока он жил, эти обычаи блюлись, но Рим, привыкший к грабежу за тридцать лет, пока одерживал победы его первый царь, не умел чтить своего Юпитера иначе, как принося ему военную добычу. После смерти справедливого законодателя вновь разгорелся дух войны, и Тулл Гостилий пошел войной на Альбу Лонгу — мать своего города. Он стер ее с лица земли, а жителей его переселил в Рим; так покоряли он и его преемники фиденатов, сабинян, так покорили они, наконец, все латинские города; после этого римляне стали наступать на этрусков. Ничего этого вообще не произошло бы, если бы Рим был расположен в другом месте и был рано порабощен мощным соседом. А теперь Рим, город латинян, очень скоро стал во главе союза латинских городов и, в конце концов, поглотил самих латинян; он смешался с сабинами и, наконец, покорил и их; он учился у этрусков, а потом и их подчинил своей власти, и так овладел он своими троякими рубежами.

Впрочем, чтобы осуществить все эти рано созревшие замыслы, нужны были цари, именно такие, какие и были у Рима, особенно такие, как их самый первый царь. Его и помимо всякого мифа, на деле, вскормила своим молоком волчица; он несомненно был мужественным, умным, смелым, предприимчивым человеком; об этом свидетельствуют уже первые его законы и установления. Нума смягчил некоторые из них — явный признак того, что зависели они не от эпохи, а от личности законодателя. Ибо насколько грубо-первобытным был героический дух ранних римлян, о том свидетельствует не один рассказ — о Горации Кокле, Юнии Бруте,

397

Муции Сцеволе, о поступках Туллии, Тарквина и т. д. Итак, счастьем для этого разбойничьего города было то, что первобытное мужество его царей сочеталось с политической мудростью, а то и другое — с патриотическим великодушием; счастьем было то, что за Ромулом следовал Нума, за Нумой — Тулл, Анк, за ними — Тарквин, а за Тарквином — Сервий, раб, которого только личные его заслуги и возвели на трон. Счастьем, наконец, было и то, что цари эти, отличавшиеся самыми различными чертами характера, правили подолгу, что у каждого из них было время закрепить все привнесенное их умом, но вот явился, наконец, наглый Тарквиний, и тогда город, уже твердо стоявший на своих ногах, избрал иную форму правления. Теперь выступил друг за другом избранный, вечно обновляющийся ряд воинов и первобытных патриотов; они стремились ежегодно обновлять свои триумфы и на тысячу ладов выразить и закалить свои патриотические чувства. Даже сочиняя политический роман о возможном происхождении Рима, нельзя было бы придумать более счастливых условий для его возникновения,— их на самом деле дают нам история и миф^5*, Рея Сильвия и судьба ее сыновей, похищение сабинянок, обожествление Квирина, первозданные подвиги, победы, приключения, наконец, Тарквиний и Лукреция, Юний Брут, Побликола, Муций Сцевола и другие — все это потребовалось для того, чтобы заложен был фундамент будущих успехов Рима. Поэтому легче всего рассуждать философически об истории Рима,— гражданский дух его историков таков, что вместе с последовательным рассказом об исторических событиях мы получаем в руки цепочку причин и следствий.

Дата добавления: 2015-07-10