Введение. Совсем недавно, в 1964 г., появились The Sufis Идриса Шаха

Совсем недавно, в 1964 г., появились The Sufis Идриса Шаха. И стало очевидно, что вместе с этой книгой, сразу ставшей клас­сической по данной теме, проявился Образец, который время от времени выступает вперед, предлагая суфийский Путь в но­вых формах, соответствующих современным потребностям. Ибо суфизм – это не изучение прошлого или поклонение средневе­ковым святым: он всегда был и остается эволюционным по духу и действию. Например, великие суфийские классики Среднего Востока были когда-то вызывающе оригинальны своими про­зрениями и информацией, шокируя людей с ограниченным кругозором.

Идрис Шах предложил нам много книг, многоликих, ка­ковым и приходится быть суфизму: от переиздания суфийской классики до шуток из Насреддиновского корпуса, универси­тетских лекций, традиционных историй, пересказанных заново свежим отточенным языком. Учиться как учиться и другие кни­ги, в современном формате, над которыми Шах сейчас работает, прокладывают путь туда, где мы сталкиваемся с величайшими проблемами: природа человека, как понимать наше поведение, наши организации и культуры. Шах неспроста называет антро­пологию и психологию младенческими науками, ибо, утверждает он, мы едва начали использовать эти инструменты.

Сейчас уже привычно, что в новейших достижениях фи­зики используются те же понятия и тот же самый язык, что и в традиционном мистицизме; и это общее основание, эта граница расширяется, чтобы ввести новый оригинальный образ мышления в психологию, антропологию, религии, эзотеризм. Шах был бы рад способствовать такому слиянию. Сам он предлагает суфийскую точку зрения и – более того – делает доступным фонд знания, информации. Мы увидим при нашей жизни, – уже начинаем видеть – как наши ученые, обычно более молодые, в силу своей большей гибкости, приходят к Шаху с вопросом: «Что есть в вашем багаже, как части вашей тради­ции, что мы, современные исследователи, можем использовать, что мы возможно просмотрели или о существовании чего даже не подозреваем?» Я видела, как это случалось: простой вопрос, открывающий новую область.

Разве не стоит затратить какое-то время, чтобы рассмотреть как так случилось, что то, что составляет сокровищницу информации, результаты многовековых исследований и искусно практики, могло существовать столь долго, а мы были не в а стоянии допустить возможность его существования? Я не говорю 'тайнах Востока', понимаемых как нечто среднее между шама­низмом и застольным спиритизмом, – что Шах отвергает как 'треп, дрожь и ужас'. Путешественники на мистический Восток были всегда. «Скажите мне, Мастер, что есть Тайна?», «О, ты хочешь Тайны, дорогое дитя, не так ли? Хорошо, стой неделю на голове и повторяй вот такую мантру...» Однако и те из нас, кто пытался подойти к суфизму через то, что предлагалось нам на Западе, почти всегда оказывались в аналогичной ситуа­ции и должны были перерасти это – обусловленность нашего мышления. То, что мы находим на Востоке, – не волшебстве и не мистика, а подход к человечеству, и как к индивидуумам. и как к органичному целому, подход который по утонченно­сти в понятийном отношении и достижениях выходит далека», за границы наших наук.

Как это случилось?

Одна причина в том, что, возможно, наша культура не явля­ется такой продвинутой, открытой к новым идеям, как мы это себе представляем. Внешние по отношению к обществу люди, полезные тем, что вносят в общества, несмотря на оказываемое поначалу сопротивление, прозрения, судят о нас по-иному.

О нас говорят, что мы зажаты, и во многих отношениях. Сей­час мы с легкостью говорим о высокомерии Запада, мы начинаем понимать свою ограниченность. Однако это медленный процесс, ибо нам придется бороться, в случае Среднего Востока и Цен­тральной Азии, с результатами веками насаждаемого подозрения к ужасным сарацинам. Это оказывало и продолжает оказывать смехотворное влияние на нашу культуру: от невежества и фа­натизма относительно Ислама до вот такого: оказывается, что символы, принятые в астрологии для обозначения планет, – Марса, Венеры, Меркурия и т.д. – ни что иное как буквы арабского языка, легко распознаваемые теми, кто знает арабский язык. Мы же приписываем им удивительное происхождение. Крошечный пример, даже абсурдный, из огромной, неизведан­ной области. Но почему же она не исследуется?

Мы можем продолжать бормотать о самодовольстве Запа­да, но вот еще одна сфера, где реально сталкиваешься с ним. Шax, в качестве примера, приводитнаше убеждение, что мы,на Западе, являемся пионерами в исследовании определенных психологических идей. Однако, 'открытия' Фрейда и Юнга можно найти у Ал Газали и Ибн ал-'Араби, умерших в двенадцатом и тринадцатом столетиях, и у других великих мыслителей тех времен. (Юнг признавал, что многим обязан Востоку. Разве не удвительно, что его ученики не проявляют интереса относительно того, что бы там еще могло быть?) Ал Газали много писал об обусловленности: в те времена, как и теперь, суфийские учителя занимались освобождением людей от внушенных социальных и религиозных учений. Что случилось со всем этим специальным знанием? Оно стало применяться. Его усвоили целители ума, души, тела; его строили, развивали... Однако мы, на Западе, отрезаны от него – все еще отрезаны – и будем отрезаны до тех пор, пока не будем готовы серьезно подумать о своих собственных ментальных путах.

Другой пример: мы говорим о разнообразии и богатстве на­шего языка. Однако имеет место следующий факт: английский язык истощен, в нем отсутствуют слова и понятия, в которых мы нуждаемся. Любой писатель, который пытался описать опреде­ленные процессы и переживания, с этим столкнулся. Существу­ют способы обойти это – один из них аналогия – но проблема остается. Горсточка жалких, затертых терминов – бессознатель­ное, душа, дух, коллективное бессознательное, сверхум, эго, суперэго, Оно, паранормальное, экстрасенсорное восприятие, сверхъестественное – и внезапно, очень скоро, увязаешь в пес­ке. Вы не можете использовать эти слова для выражения 'свежих' переживаний, новых идей потому что, каждое тянет за собой нежелательные ассоциации. Однако другие языки не столь скуд­ны, их слова не так перегружены. Нет, это не попытка умаления достоинств английского языка или, ради этого, превознесения других языков, а призыв к осознанию: если имеется крайняя ну­жда в чем-то, то оно, вероятно, придет. Я надеюсь на это. Между тем, двигаться трудно. Я, мягко говоря, не лингвист но даже мое шапочное знакомство, например, с персидским языком показы­вает нашу невероятную обделенность. Персидский язык – язык культуры, где определенные виды духовности были в обраще­нии на протяжении столетий. (Появление чудовища, подобного Хомейни, не умаляет сказанного.) Мои друзья, изучающие 'при­митивные' культуры и знающие язык американских индейцев или некоторых африканских сообществ, говорят, что эти языки также хорошо оснащены понятиями, отсутствующими у нас. Наш язык, вероятно, является лучшим инструментом для описа­ния технических процессов, пока под техническими процессами понимаются процессы, ограниченные механическим, но как только они подходят к границам умственной деятельности...

Существует еще одно, подобное Гималаям, препятствие, ко­торое мы схематично очертим. Вот уже 2000 лет Запад находится под гнетом страшной тирании – христианской религии. (Я от­даю себе отчет, что здесь читатель улыбнется, подумав рассеянно: «Ну, это девятнадцатый век».) Но с исторической точки зре­ния, это было совсем недавно. Я встречала людей, вошедших в конфликт со священниками, когда они захотели всего лишь отказаться от уверенности и догм в пользу агностицизма. Жены и мужья оставляли их, они теряли работу, подвергались социаль­ному остракизму, от них отрекались семьи – и они отправлялись в колонии. Там я, будучи ребенком, их и встречала. Сегодня свя­щенники имеют доброжелательный, безобидный внешний вид: наполовину – общественного деятеля, наполовину – сердечно­го дружка; они лестью склоняют людей к мысли, что те должны родиться заново, или стать частью чего-то или что-то в том же духе. Однако, на протяжении 2000 лет на нас были одеты смири­тельные рубашки, и даже самое незначительное неповиновение жестоко каралось. Неповиновение Лютера было ограниченным. Он говорил: «Я настаиваю на праве говорить с Богом прямо, без посредничества священников». Он не говорил: «В течение тысячелетий в этом мире были люди, обладавшие методами, информацией, чтобы предоставить возможность тем, кто имел достаточную подготовку, использовать эти инструменты для до­стижения состояния ума и духа, о котором священники ничего не знали». (Однако, в этом месте мне придется пояснить, что суфизм уважает все религии, говоря, что сутью каждой является Истина. Религия – это тиран, благосклонный или злобный, которого надо разоблачить.) Я хотела бы знать следующее: как это так, что мы, наши ученые, понимая, что наша культура два тысячелетия находилась под воздействием определенного рода внушенных учений, не исследуем эти влияния на наши менталь­ные процессы? То, что эти влияния присутствуют, становится 'очевидным, если начинаешь размышлять в этом направлении. Этот как бы запрет, табу, нельзя священников на определенные темы для размышлений, например, что же Иисус и его спутники в действительности думали (поскольку суфии утверждают, что Иисус является одним из реальных Учителей человечества, послание было уничтожено установлениями), абсорбировался в самое вещество наших умов, не давая нам возможности смотреть в некоторых направлениях.

И это нельзя может действовать в умах ученых так же сильно, и в умах любых других людей.

То, что я схематично, неадекватно здесь очертила – это я блоков и помех, равносильная ментальной тюрьме. Так суфии говорят, что мы живем в такой тюрьме, и что их забота снабдить нас всем необходимым для нашего освобождения. Мы все обусловлены, как легко и быстро сейчас заявляем, но, может быть, становимся способными сказать, что эго недостаточно для того, чтобы увидеть как.

Если мы хотим подступиться к суфиям, к их взглядам на жизнь, необходимо когда-то проглотить тот неприятный факт, что они считают нас отсталыми, неразвитыми, плохо сформированными и примитивными с 'закрытыми' умами тех сферах, где для нашего будущего жизненно важно иметь открытый ум.

Между тем, Шах чрезвычайно терпеливо отвечает на те во­просы, которые ему задают, и продолжает ждать и надеяться, когда вопросы станут более осмысленными, более утонченны­ми, основанными на лучшей информированности и лучшем самопонимании.

Он получает тысячи писем отовсюду, ибо в одинаковой сте­пени является человеком как Востока, так и Запада, и о суфийском пути спрашивают люди от Афганистана до Калифорнии. Из этих вопросов и ответов Шах составил данную книгу, кото­рая столь насыщена полезными точками зрения и информацией, что самое большее, что я могу сделать – привлечь внимание к идеям, которые могут стать полезными отправными точками.

Внимание. Шах посвящает ему целую главу, настолько важ­ным он его считает, и настолько мы безразличны ко вниманию. В нашем обществе нас не научили тому, что внимание столь же фундаментально, как и пища, и мы продолжаем спотыкаться, когда ищем способы утолить страстное желание, вместо того, чтобы научиться обеспечивать себя тем, в чем нуждаемся, спо­койно и со здравомыслием. Мы безрассудно усиливаем голод, говоря себе, что ищем Бога или Любви или Служения, и не на­учены распознавать, что движущая нас сила находится в других людях, и что они манипулируют нами и используют нас. Когда этот механизм попадает в поле нашего внимания, и мы начинаем его изучать, то эффект такой, что как будто с обычной жизни опадает завеса, и мы становимся более свободными в наших действиях и выборе.

Знание, 'Бог', как товар. Приученные к коммерции, к обла­данию, хотению, торговле, купле, продаже, мы таким образом трактуем всякую вещь, включая и то, что предлагает Шах. Однако 'высшее знание' не предмет купли-продажи.

Использование литературы. Здесь Шах революционен. Суфии знают и используют множество приемов, в то время, как мы полагаем, что есть лишь один. Наше обучение в школах и кол­леджах основано на упрощенных идеях, которые не принимают во внимание изменяющееся час от часу состояние ума человека, Мы, здесь на Западе, требуем стандартизованного продукта, го­ворит Шах: вот, что мы высоко ценим. Но стандартная массовая продукция не то, что интересует его или его спутников, которые учат индивидуумов индивидуальными методами.

Группы людей и динамика групп. Психологи действительно изучают этот предмет, столь жизненно важный для нашего общества и всех наших организаций. Здесь Шаху есть, что пред­ложить; человеческая группа это то, с чем работают суфии, и их умудренность далеко превосходит то, к чему мы подобрались.

Эмоционализм. Шах, не колеблясь, утверждает, везде приво­дя в ярость приверженцев религии, что почти все то, что мы претенциозно называем 'религией', 'высшими чувствами', 'мистическим опытом' – не более чем эмоционализм. Нас научили, что есть эмоции и интеллект, но не научили, что помимо них может быть еще что-то, отличное от них обоих.

Разоблачение иллюзий.

Использование религий, культов, сект, 'Бога' для удовлетворения властных побуждений, потребности в объединении, для замены семьи и секса.

Как распознать ложных учителей и самозваных суфиев.Ихчисло быстро растет, и они обманывают несчастных людей, которые могли бы уберечься от них, используя малую толику логического мышления вкупе со здравым смыслом.

Много слов и понятий выпало из реального обихода. При чтении этой книги, нас заставляют признать, что в нашей научно-ориентированной, материалистической культуре, такие слова, как смирение, гордость, жадность, любовь, идолопоклонство, милосердие, стремятся расположиться в областях, помеченных как 'религия' или 'этика'. Шах восстанавливает их, очищает от сантиментов и неопределенных эмоций, и вводит их в оборот заново – как инструменты.

Отбросьте почему и ищите как – завещал один суфий, известный исследователь Ричард Бартон. Что ж, эта книга о том, как мы, коллективно и индивидуально, можем учиться смотреть на себя и наши учреждения по-другому. И если то, чему нас также учат, неожиданно и иногда приводит в замешательство, то это в великой традиции.

Дорис Лессинг

'Начало к Началу'

Идрис Шах

ВПЛОТЬ до недавнего времени, как теперь столь часто напомина­ют нам литераторы, психологи и те, кто занят изучением челове­ческого сознания и число которых растет, суфизм был закрытой книгой для обычного человека. Его язык, в той форме, в которой его нашли в классических и специальных суфийских писаниях, казался почти недоступным. Востоковеды (теперь называемые более точно специалистами в науках Азии и Африки о человеке) сохраняли почти полную монополию на информацию по этому предмету и, тем не менее, можно было обнаружить большое рас­хождение во мнениях относительно того, что такое суфизм, как и где он возник, и что означали его учения. Некоторые деятели ислама были против него, другие объявляли его истинной сущ­ностью ислама. Некоторых, принадлежавших к немусульманской традиции, он сильно привлекал, другие находили, что он, на их вкус, слишком ограничен культурными рамками.

Публикация суфийских историй, очищенных от нравоучи­тельного налета и многословия, вместе с изучением суфийской психологической работы и, вероятно более всего, наблюдаемые аналогии с нынешними социальными и культурными проблема­ми, весьма драматично изменили эту картину. Теперь обще признано, что суфийские исследования и опыт в течении последнего тысячелетия были одной из наиболее многообещающих областей развития в направлении понимания человека и указания на его восприятия неизмеримой реальности. Но признания не было до тех пор, пока люди, главным образом на Западе, не начали замечать соответствие религиозного и психологического, эзо­терического и культурного, полагая, что можно развить более целостный подход к данному предмету.

Между тем, конечно, неповоротливые в науке все еще счи­тают суфизм мистическим эзотеризмом; поклонники культа все еще хотят сохранить эту ауру; немногочисленные ученые[1] желают установить монополию, утверждая, что лишь их интерпретации заслуживают доверия; эти последние иногда представляют собой зрелище, где алхимик противится химии потому, что не пони­мает ее.

Показать многосторонность и актуальность суфизма было не трудно при наличии двух предпосылок: свободы публикации и растущей, во многих культурах, неудовлетворенности огра­ниченными и невежественными авторитетами. Все, что было необходимо, – это цитировать из традиционных суфийских источников, в том числе документов, учения, которые пред­ставляют как научный, так и религиозный интерес; и про­демонстрировать, из тех же источников, что психологические прозрения суфиев подтвердили существование источника непре­кращающегося знания, уровень которого не ниже достижений современных исследователей области ума. Вдобавок, 'открытие' суфиев несколькими, без сомнения, крупными авторитетами, и существование живой суфийской традиции помимо без конца повторяющегося культизма и других выродившихся элементов дали возможность некоторым исследователям быстро – в те­чении десятилетия – предоставить материалы, которые удо­стоверили многое об истинной природе суфийского наследия и подтверждают его продолжающееся действие.

Были, конечно, возражения, что 'популяризация' суфийских материалов может отдалить многих людей от древних традиций и ценностей, которые удерживаются кем-то с целью предста­вления. В действительности, верно обратное. В следующих одна за другой публикациях, даже традиционалисты и формальные ученые, не говоря о многих других – на Востоке и Западе – с воодушевлением приняли недавнее восстановление смысла этих материалов: и число заинтересованных чрезвычайно возро­сло. Пренебрегать этими новичками из-за того, что они не всегда профессиональные востоковеды или поклонники культа (еще многие являются и теми и другими) – значит оказаться неспо­собным заметить, что многие из них, по меньшей мере, столь же разумны, хорошо информированы и потенциально полезны в изучении человека, как и специалисты. В действительности, одной из самых печальных вещей, относящихся к противодей­ствию в некоторых кругах раскрытию свежего проникновения в самую суть суфизма, было проявление почти примитивного и совершенно отупляющего фанатизма и ограниченности в кру­гах, где такие качества пагубны для чести ученого и уменьшают вероятность того, что этих людей будут продолжать принимать всерьез те, чье уважение так много для них значит.

Говоря кратко, суфизм 'достиг' умов людей в более гибких областях современной мысли, вызывающих растущий интерес. Он также стал частью опыта и интересов некоторых из наиболее выдающихся сегодня людей во всем мире. Он действует широко, на стыке наук и в общих областях, как фактор, чье значение и вклад невозможно ни отрицать, ни приостановить. Произо­шло то, что теперь большее число людей подготовлено изучать вечную истину, а не только местные проявления и производ­ные социологические формы, в основном, антропологической ценности.

Традиционно, суфийское понимание основывалось на методе вопросов-и-ответов. Последующие страницы, отобранные для того, чтобы дать обзор материалов, добытых во время сотен часов обсуждений, относятся ко многим темам, которые интересуют сегодня столь многих людей. Сотни бесед также представляют ответы на вопросы, которые задавались снова и снова в более, чем сорока тысячах писем со всего света.

Несмотря на жесткие требования, чтобы суфийская мысль была представлена только в терминах знакомых положений и языка местной культуры, было бы несправедливо как по отношению к суфиям, так и по отношению к тем, кто у них учится, пытаться влить пол-литра в обычный стакан.

Суфийская мысль-и-действие требует своих собственных форм, в которых она проявляется и действует: именно по этой причине она всегда, в прошлом и в своих особых областях выражения, устанавливала и поддерживала свои собственные институты и учебные центры. Но современная атмосфера на За­паде, как бы там, возможно, ни пренебрегали развитием таких форм для себя, сегодня подготовлена гораздо больше чем прежде для восприятия гипотезы, что может быть форма учебы, кото­рая представляется, концентрируется и распространяется через особые и специализированные институты. Только там, где мы встречаем людей, воображающих, что внешняя форма таких институтов, годная для одного места и времени, также годится здесь и сейчас, и притом является самой вещью, на нас лежит обязанность указать на тот факт, что такие мнения являются ограниченными и ограничивающими. Тех, кто придерживается их, они делают непригодными к пониманию по тем же причи­нам, что и деревенщину из одной суфийской истории, когда тот не мог получить пользу от своей тарелки жидкого супа, потому что «в супах должна быть гуща».

Когда-то один человек открыл ресторан с хорошей кухней, привлекательной обстановкой и превосходным меню.

Вскоре после этого один из его друзей проходил мимо и сказал: «Почему у вас нет вывески, как на всех других заведениях, где едят? Я предлагаю вам написать 'РЕСТОРАН: ПРЕВОСХОДНАЯ ЕДА'».

Когда вывеска была изготовлена и вывешена, другой любо­пытный сказал:

«Вам надо быть более конкретным – ведь вы могли иметь в виду какой-то прежний ресторан. Добавьте слова 'ОБСЛУЖИ­ВАЮТ ЗДЕСЬ' и ваша вывеска станет завершенной».

Владелец подумал, что это хорошая идея, и должным образом изменил вывеску.

Немного времени спустя кто-то еще проходил мимо и сказал: «Почему вы написали слово 'ЗДЕСЬ'? Ведь каждый может видеть где это место?»

Итак ресторатор изменил вывеску.

Далее следующий любопытствующий захотел узнать:

«Неужели вы не знаете, что слово 'ОБСЛУЖИВАЮТ' явля­ется лишним? Ведь обслуживают во всех ресторанах и магазинах. Почему бы вам не убрать его?»

Что ж, слово было убрано.

Однако, вскоре, еще один посетитель сказал:

«Если вы, по-прежнему, будете употреблять фразу 'ПРЕВОС­ХОДНАЯ ЕДА', некоторые люди задумаются, а действительно ли она является превосходной, и найдутся такие, кто не согласится с этим. Чтобы оградить себя от критики и разногласий, уберите, пожалуйста, слово 'ПРЕВОСХОДНАЯ'».

Так он и сделал. Теперь, когда лишь слово 'ЕДА' осталось на вывеске, в дверях показалась голова шестого любопытного. «Почему вы поместили слово 'ЕДА' над вашим рестораном: любой может видеть, что здесь подают еду».

Поэтому ресторатор снял вывеску. Сделавэто, он теперь не мог взять в толк, когда же подойдеткто-нибудь голодный, а не любопытный или интеллектуал...

В этой истории, конечно, ресторатору досаждает буквальное мышление 'людей разума', для которых как и для всех нас, ин­теллект играет ценную роль. Пища, которой, тем не менее, наш человек пытается обеспечить, является 'пищей сердца', где серд­це символизирует на суфийском языке высшие воспринимающие способности человечества.

Наш современный суфийский поэт, профессор Кхалилуллах Кхалили, самый известный мой соотечественник, выразил это таким образом:

В каждом состоянии, Сердце – моя поддержка:

В этом царстве существования оно – мой повелитель.

Когда я устаю от вероломства Рассудка –

Бог знает, я благодарен моему сердцу...[2]

Идрис Шах 1978

Реальная и воображаемая учеба

Дата добавления: 2015-07-10