Золотая ветвь 26 страница

Ныне выносим мы Смерть из деревни,

Новое Лето зато мы в деревню несем.

Привет, дорогое Лето,

Зеленеющий маленький колос!В Таборе, в Богемии, чучело Смерти выносят за город и бросают с высокой скалы в воду, распевая при этом:

Смерть плывет по воде,

Скоро здесь будет Лето,

Смерть унесли мы от вас,

Лето взамен принесли.

Для пшеницы и ржи

Ты, о святая Маркита,

Пошли нам хороший год.

В других частях Богемии жители несут Смерть на окраину деревни и поют:

Выносим мы Смерть из деревни,
Новый год мы в деревню несем.
Ты прими наш привет, дорогая Весна,
Ты, ковер из зеленой травы.

За деревней они раскладывают погребальный костер, на котором сжигают чучело, всячески ругая его и глумясь над ним. Затем они возвращаются, распевая:

Мы унесли Смерть

И принесли Жизнь.

Она поселилась в деревне,

Пойте ж веселые песни.

В некоторых немецких деревнях Моравии, например в Яс-нице и Зайтендорфе, в третье воскресенье поста молодежь наряжает соломенное чучело; обычно на него надевают меховую шапку и кожаные штаны (если таковые имеются). Затем парни и девушки прикрепляют его к шесту и несут в поля. По пути они поют песню, в которой говорится, что они уносят Смерть и приносят домой дорогое Лето, а с Летом — май и цветы. Придя на установленное место, они с пронзительными возгласами танцуют вокруг чучела, а затем неожиданно бросаются на него и разрывают на куски. Клочки они собирают в кучу, шест ломают и все это сжигают. Пока костер пылает, все весело танцуют вокруг него, радуясь одержанной Весной победе. Когда же костер начинает угасать, они отправляются по домам просить в качестве подарка яиц, чтобы устроить пирушку. Свои просьбы молодые люди мотивируют тем, что они прогнали Смерть.
Приведенные факты говорят о том, что часто к изображению Смерти относятся со страхом с примесью ненависти и отвращения. Уже само стремление селян переправить чучело на соседскую территорию и нежелание последних заполучить зловещего гостя в достаточной мере доказывают, что оно внушает им ужас. Кроме того, в Лузации и Силезии местные жители иногда подносят куклу к окну, пребывая в уверенности, что в течение года один из живущих в этом доме умрет, если за его жизнь не будет выплачен денежный выкуп. О страхе перед изображением Смерти говорит и то, что ее носильщики, бросив ее, что есть силы бегут домой, так как верят, что Смерть преследует их; и, если один из них в это время падает, считается, что в течение года он умрет. В Хрудиме, в Богемии, чучело Смерти делают из крестовины, на которую надевают' рубашку и насаживают голову и маску. В пятое воскресенье поста мальчики несут это изображение к ближайшему ручью или пруду и, став в ряд, бросают его в воду. Затем они ныряют за чучелом, однако, как только его поймают, никто уже не имеет права входить в воду. Считается, что мальчик, который не успел войти в воду или- вошел в нее последним, умрет в этом году; он же должен нести Смерть обратно в деревню. Потом изображение Смерти сжигается. С другой стороны, верят, что ни один из живущих в доме, из которого выносилось чучело Смерти, не умрет в текущем году, и, кроме того, иногда считается, что деревня, из которой прогнали Смерть, гарантирована от болезней и ссор. В некоторых деревнях австрийской части Силезии в субботу перед первым воскресеньем Великого поста, для того чтобы выгнать Смерть из деревни, из старых тряпок, сена и соломы жители изготовляют чучело. В воскресенье около дома, где находится чучело, собирается народ, вооруженный палками и ремнями. Затем четыре парня под ликующие крики волокут на веревках чучело по деревне, в то время как все остальные бьют его палками и ремнями. Добравшись до поля, которое принадлежит соседней деревне, они бросают это чучело, яростно его избивают, а остатки разбрасывают по полю. Существует поверье, что деревня, из которой была вынесена Смерть, защищена от заразных болезней на весь год.
Внесение Лета. В описанных выше церемониях возвращение Весны, Лета или Жизни в результате изгнания Смерти только подразумевается или, самое большее, провозглашается. В обрядах же, которые нам предстоит описать, все это прямо инсценируется. Например, в некоторых частях Богемии изображение Смерти топят, бросая в воду на закате дня, после чего девушки отправляются в лес, срубают там молодое деревце с зеленой верхушкой, вешают на него куклу, одетую женщиной, и украшают это сооружение зелеными, красными и белыми лентами. С этим Летом процессия шествует в деревню, собирая дары и напевая:

Смерть плывет по воде,

К нам же шагает Весна

С красными яйцами,

С желтыми блинами.

Мы вынесли Смерть за деревню,

Мы Лето в деревню несем.

Жители многих силезских селений сначала оказывают чучелу Смерти знаки почитания, а затем срывают с него одежду и с проклятиями топят в воде или разрывают на куски в тюле. После этого молодежь направляется в лес, срубает молоденькую елку, очищает ствол от веток и украшает его гирляндами из вечнозеленых растений, бумажными розами, раскрашенной яичной скорлупой, разноцветными лоскутами и т. д. Дерево, разукрашенное таким образом, называется Летом или Маем. Мальчики носят его из дома в дом, распевая соответствующие песни и выпрашивая подарки. Среди этих песен есть и следующего содержания:

Мы унесли Смерть,

Дорогое вернули вам Лето,

Лето и Май

И веселые все цветы.

Иногда они выносят из леса прелестно наряженное изображение, которое они называют Летом, Маем или Невестой; в польских районах его называют Деванной, богиней Весны.
В Эйзенахе в четвертое воскресенье поста молодые люди обычно привязывали соломенное чучело к колесу, которое вкатывали на вершину холма. Затем чучело поджигали и пускали под гору вместе с колесом. После этого срубали высокую ель,
348
украшали ее лентами и устанавливали на ровном месте. Мужчины залезали на нее, чтобы сорвать ленты. В Верхней Луза-ции чучело Смерти, сделанное из соломы и тряпок, наряжается в покрывало, полученное от самой молодой замужней женщины, и рубашку, взятую в доме, где случился последний смер-тел'ьный случай. Наряженное таким образом чучело прикрепляется к концу длинного шеста, и самая высокая и сильная девушка бежит с ним, в то время как остальные швыряют в изображение камни и палки. Тот, кто в него попадет, уверен, что в нынешнем году он не умрет. Таким образом, Смерть уносят из деревни и бросают в воду или же забрасывают в соседнюю деревню. По пути домой каждый срывает себе зеленую ветку и весело доносит ее до деревни, а достигнув околицы, выбрасывает ее. Иногда молодые люди из соседней деревни, куда было заброшено чучело, бегут за ними и бросают чучело обратно, не желая, чтобы Смерть находилась среди них. На этой почве бывают стычки между двумя сторонами.
В этих случаях Смерть олицетворяется выбрасываемой куклой, а Лето или Жизнь — ветками или деревьями, которые приносят обратно. Впрочем, иногда набирающая новую силу Жизнь воплощается в образе самой Смерти, которая, воскреснув, становится средством всеобщего возрождения. Например, в некоторых частях Лузации Смерть выносят одни женщины, которые противятся тому, чтобы к ним присоединялись мужчины. Одевшись в траурные одежды, которые они не снимают в течение всего дня, эти женщины изготовляют соломенную куклу, одевают ее в белую рубаху, в одну руку ей дают метлу, в другую — косу. Распевая песни, под градом камней, которые бросают в них мальчишки, они несут куклу за околицу, где разрывают ее на куски. Затем они срубают тонкое деревце, вешают на него рубашку и с песнями несут обратно в село, На праздник Вознесения саксонцы из трансильванской деревни Браллер (неподалеку от Германнштадта) совершают церемонию вынесения Смерти следующим образом. После заутрени все девочки школьного возраста отправляются в дом одной из подруг и там одевают Смерть. Они придают обмолоченному снопу хлеба грубое сходство с человеческой фигурой, а вместо рук втыкают в него две метлы. На чучело надевают праздничную одежду молодой крестьянки: красный капор, серебряные брошки и множество лент на руках и на груди. Девушки торопятся, так как к тому времени, когда колокола прозвонят к обедне, Смерть должна быть готова и выставлена у открытого окна, чтобы по пути в церковь все могли увидеть ее. По окончании вечерни наступает долгожданный момент несения Смерти, причем эта привилегия принадлежит исключительно школьницам. Две старшие девочки идут впереди с чучелом в руках, остальные парами следуют за ними. Мальчикам запрещается принимать участие в этом шествии, так что они идут позади, от восхищения разинув рты, и глазеют на прекрасную Смерть.
Процессия проходит по всем деревенским улицам, девочки при этом поют старинный гимн, кбторый начинается словами:

Gott mem Vater, delne Liebe
Reicht so tfelt Hifflmel ist.

-----------------------
Бог, отец мой, ты любовью
Бесконечен, словно небо (нем.).

После того как процессия побывала на каждой улице, девочки заходят в определённый дом и, закрыв дверь от любопытных мальчишек, которые идут следом за ними, раздевают Смерть, протягивают оставшийся пук соломы через окно мальчикам, которые набрасываются на него, без всяких песен выбегают с ним за околицу и бросают полуразвалившееся чучело в ручей. После этого начинается второй акт этой маленькой драмы. Пока мальчики уносят Смерть из деревни, девочки остаются дома, одна из них надевает пышные одежды, которые были на чучеле. Эту нарядную девочку в сопровождении процессии проводят по всем улицам с пением того же гимна, что и раньше. Когда шествие подходит к концу, все участницы направляются в дом к девочке, которая играла главную роль. Здесь их ожидает угощение, в котором мальчики также не участвуют. Широко распространено поверье, по которому дети без опасности для себя могут начинать есть крыжовник и другие фрукты только после того, как Смерть изгнана из деревни, так как таившаяся в крыжовнике и других ягодах Смерть теперь уничтожена. Кроме того, дети получают возможность безнаказанно купаться в открытых водоемах. Очень похожая церемония совершалась вплоть до последних лет в некоторых немецких деревнях в Моравии. Пополудни в первое воскресенье после Пасхи мальчики и девочки встречались и совместно изготовляли соломенную куклу, олицетворявшую Смерть. Привязав к длинному шесту наряженное и украшенное яркими лентами это изображение Смерти, несли с пением и криками на ближайшую возвышенность, где с него сдирали нарядную одежду и, повалив на землю, скатывали вниз по склону. Затем на одну из девочек надевали сорванные с чучела украшения, и она возглавляла процессию, двигавшуюся назад в деревню. В некоторых деревнях существует обычай хоронить чучело в месте, которое пользуется в данной округе дурной славой, в других — бросают чучело в проточную воду.
В описанной выше лузацийсКОй церемонии дерево, которое после уничтожения чучела Смерти внбсят в селение, является точным эквивалентом деревьев или ветвей, символов Лета или Жизни, которые в Описанных выше обычаях приносились в деревню после того, как из нее была выгнана или уничтожена Смерть. Перенесение снятой с чучела Смерти рубашки на дерево является своеобразным возрождением уничтоженного изображения в новой форме. Это также относится к трансильванским и моравским обычаям: переодевание девочки в одежды, которые были на Смерти, и проведение ее по деревне с пением той же песни, которая пелась, когда проносилась Смерть, показывают, что эта девочка должна была в некотором смысле олицетворить воскресение существа, чье изображение было только что уничтожено. Эти примеры наводят на мысль о том, что Смерть, уничтожение которой инсценируется в этих церемониях, нельзя, как это обычно делается, рассматривать только в качестве разрушительной силы. Если на дерево, которое вносили обратно в селение как символ возрождающейся весенней растительности, надевали рубашку только что уничтоженной Смерти, это дерево, естественно, не могло противодействовать возрождению растительности — напротив, оно должно было такому возрождению всячески способствовать. Поэтому предполагалось, что существо, уничтоженное незадолго до этого,— так называемая Смерть — обладает способностью оказывать живительное, ускоряющее воздействие на растительный и даже на животный мир. Тот факт, что чучелу Смерти приписывалось обладание животворящей силой, без сомнения, лег в основу обычая разбрасывания по полям клочков соломенного чучела Смерти с целью увеличить их урожайность, а также обычая класть эти клочки в ясли для повышения плодовитости скота. Так, в австрийской части Силезии, в деревне Шпахен-дорф, чучело Смерти, сделанное из соломы, хвороста и тряпок, с исступленными песнями выносят на открытое место за деревней и там сжигают. Пока оно горит, идет ожесточенная борьба за его куски, которые крестьяне выхватывают из пламени голыми руками. Тот, кому удалось стать обладателем куска чучела, привязывает его к ветке самого высокого дерева в саду или закапывает на своем поле в надежде, что это будет способствовать повышению урожая. В Троппау, в Австрийской Силезии, девочки надевают на соломенное чучело, которое делается юношами на четвертое воскресенье поста, женские одежды и увешивают лентами, ожерельями и венками. Привязав к длинному шесту, чучело выносят за деревню в сопровождении группы юношей и девушек, которые резвятся, причитают и поют песни. Прибыв на место — обычно на поле за деревней,— они срывают с чучела одежды и украшения, после чего толпа набрасывается на него и разрывает в клочки, за каждый из которых разгорается настоящая драка. Всякий старается заполучить клочок соломы, из которого сделано чучело, в надежде, что, если подложить этот клочок в ясли к скоту, это заставит его давать потомство. Солому клали также в курятник, Думая, что после этого кур перестанут уносить и они будут лучше нестись. Вера в оплодотворяющую силу чучела Смерти проявляется и в тех случаях, когда после своего возвращения те, кто нес смерть, бьют скот палками, чтобы сделать его тучным и плодовитым. Возможно, что прежде эти палки употреблялись для избиения Смерти, получая, таким образом, заряд оплодотворяющей силы, которая приписывалась ее изображению. Мы видели также, что в Лейпциге соломенное изображение Смерти показывали женщинам, только что вступившим в брак, чтобы сделать их плодовитыми.
Видимо, невозможно отделить Майские деревья от деревьев или веток, которые приносились в деревню после уничтожения Смерти. Вносящие такие деревья или ветки люди делают вид, что несут Лето, поэтому они, скорее всего, олицетворяют это время года. Действительно, жители Силезии обычно и именуют их Летом или Маем. Кукла же, которую иногда привязывают к такому Летнему дереву, является двойником Лета, точно так же, как символом Мая иногда одновременно является Майское дерево и Майская Госпожа. Кроме того, Летние деревья, как и Майские деревья, украшаются лентами и т. д. Точно так же высокие Майские деревья юноши и девушки вкапывают в землю и влезают на них, а низкие Майские деревья молодежь носит от двери к двери, распевая песни и собирая деньги. Сходство этих двух обычаев подтверждается еще и тем, что носители Летних деревьев иногда объявляют, что они вносят Лето и Май. Так что в основном обычаи внесения Мая и внесения Лета тождественны; и дерево Лета является не более как еще одной разновидностью Майского дерева. Единственное отличие, если не считать названий, заключается во времени совершения этих обрядов: если Майское дерево обычно приносится 1 мая или на Троицу, то Летнее дерево — в четвертое воскресенье поста. Поэтому если Майское дерево воплощает дух дерева или дух растительности, то и Летнее дерево должно быть воплощением того же духа. Однако мы видели, что Летнее дерево в некоторых елучаях представляет собой возрожденное к жизни чучело Смерти. Отсюда следует, что в обоих этих случаях изображение, называемое Смертью, должно воплощать в себе дух дерева или дух растительности. Этот вывод подтверждается, во-первых, оживляющим и оплодотворяющим воздействием, которое клочки чучела Смерти якобы оказывают как на растительный, так и на животный мир (как мы доказали в начале этой книги, способность оказывать такого рода воздействие считается атрибутом духа дерева). В пользу этого вывода говорит, во-вторых, и то обстоятельство, что иногда изображение Смерти одевают листьями или делают из прутьев, веток, конопли или из обмолоченного снопа хлеба. Кроме того, в ряде случаев его вешают на маленькое деревце и несут собирающие деньги девочки! точно так же поступают с Майским деревом, с Майской Госпожой или с Летним деревом и привязанной к нему куклой. Короче, необходимо по крайней мере в некоторых случаях рассматривать изгнание Смерти и принесение Лета просто как одну из форм умерщвления и возрождения Дикаря, которое мы описали выше. Похороны и возрождение Масленицы являются, возможно, еще одним способом выражения той же идеи.
В том, что изображение Масленицы погребают под кучей навоза, нет ничего удивительного, если этому чучелу, так же как и изображению Смерти, приписывается обладание способностью оплодотворять. В самом деле, эстонцы, которые во вторник на масленичной неделе выносят соломенное чучело из деревни, прямо называют его не Масленицей, а духом леса — Метсиком; на родство этого изображения с духом леса они явно указывают тем, что привязывают его к вершине дерева в лесу, где оно остается в течение года. Пастухи чуть ли не каждый день обращаются к нему с молитвами и просьбами — ведь Метсик, как полагается настоящему духу леса, является покровителем скота. Иногда Метсик изготовляется из хлебных снопов.
Таким образом, мы можем предположить, что такие названия, как Масленица, Смерть, Лето, вошли в обиход сравнительно поздно и не выражают адекватно природу и существа, которые олицетворялись или воплощались в рассмотренных нами обычаях. Уже сам отвлеченный характер этих названий говорит об их недавнем происхождении: олицетворение времени года в таких названиях, как Масленица и Смерть, или абстрактное понятие смерти никак нельзя назвать примитив^-ными. Однако сами по себе эти обряды несут отпечаток седой древности. Поэтому мы можем предположить, что идеи, которые эти обряды воплощали, изначально отличались большей простотой и конкретностью. Понятие дерева, возможно дерева определенного сорта (у некоторых первобытных народов отсутствует абстрактное понятие дерева) или даже того или иного отдельного дерева, является достаточно конкретным, чтобы составить основу, на которой началось постепенное формирование более древней идеи духа растительности. Но эту общую идею растительности, должно быть, легко было перепутать с понятием времени года, в которое она себя проявляет, следовательно, простой, и естественной была замена понятий духа дерева или духа растительности понятием Весны, Лета или Мая. Опять же конкретное понятие умирающего дерева или умирающей растительности в процессе обобщения должно было сходным образом незаметно привести к абстрактной идее смерти. Так что обычай выноса весной умирающей или умершей растительности как подготовительное мероприятие к ее возрождению со временем должен был перерасти в попытку изгнания Смерти вообще из той или иной деревни или местности. Мнение о том, что в этих весенних церемониях фигура Смерти на самом деле символизирует умирающую или умершую зимнюю растительность, получило горячую поддержку В. Маннхардта. Он подтверждает это аналогией между словом «смерть» и названием духа спелого хлеба. Дух спелого хлеба обычно мыслится не мертвом, но старым, почему его и зовут Стариком или Старухой. Но в некоторых местах последний срезаемый сноп, считающийся вместилищем духа хлеба, именуется «мертвецом». Детям не позволяют ходить в хлебные поля, потому что там якобы обитает Смерть. А в игре, в которую саксонские ребятишки из Трансильвании играют во время сбора кукурузы, Смерть олицетворяет мальчик, с головы до ног обернутый кукурузными листьями.
Борьба между Летом и Зимой. В народных крестьянских обычаях контраст между зимней спячкой сил растительности и их бурным возрождением весной принимает иногда форму драматического состязания между актерами, которые играют роли Зимы и Лета. Так, в шведских городах 1 мая две группы молодых людей верхом на лошадях съезжались будто бы для того, чтобы биться насмерть. Одну из них возглавлял закутанный в меха парень, олицетворявший Зиму. Для того чтобы продлить холодную погоду, он бросал снежки и лед. Другой группой командовал человек, символизирующий Лето, весь в свежих листьях и цветах. Между ними инсценировалась схватка, победа в которой неизменно оставалась за партией Лета. Эта церемония обычно кончалась пиршеством. Кроме того, в районе среднего Рейна олицетворяющий Лето человек, с ног до головы покрытый плющом, борется с олицетворением Зимы, покрытым мхом или соломой, и в конце концов одерживает над ним победу. Побежденного бросают на землю, где с него срывают его соломенное одеяние, которое разрывается на куски и разбрасывается, в то время как юные товарищи противников, чтобы отметить поражение Зимы Летом, поют песню. После этого они переносят из дома в дом летние гирлянды или ветки и собирают дары: яйца и бекон. Иногда человека, который разыгрывал роль Лета, одевали листьями и цветами, а на голове у него красовался венок. В Палатинате инсценировка борьбы Зимы и Лета имеет место в четвертое воскресенье поста. В этот же день аналогичное представление устраивалось обычно по всей Баварии. В некоторых местах этот обычай сохранился вплоть до середины XIX века и даже позже. В то время как Лето появлялось на сцене во всем зеленом, с развевающимися лентами, неся с собой цветущую ветку или маленькое деревце с яблоками и грушами, Зима выступала в шапке и меховом кожухе и несла деревянную лопату для уборки снега или цеп. В сопровождении одетой в соответствующие наряды свиты они проходили по всем деревенским улицам и останавливались перед домами, распевая куплеты из старинных песен, за что получали хлеб, яйца и фрукты. Наконец после короткой схватки между Летом и Зимой побежденную Зиму окунали в деревенский колодец или с криками и смехом прогоняли из деревни в лес.
В Гепфритце (Нижняя Австрия) во вторник на масленичной неделе по домам ходили двое людей, олицетворявших Лето и Зиму. Ребята встречали их с огромной радостью. Крестьянин, олицетворявший Лето, был одет во все белое и нес в руках серп. На голове его товарища, который играл роль Зимы, была меховая шапка, руки и ноги его были обернуты соломой, и он нес цеп. В каждом доме они поочередно пели песни. В Дрем-линге, в Брауншвейге, вплоть до настоящего времени состязание между Летом и Зимой разыгрывается каждый год на Троицу группой мальчиков и группой девочек. Мальчики бегают от дома к дому с песнями, криками, звонят в колокольчики; все это делается для того, чтобы прогнать Зиму. За ними нежным пением идут девочки во главе с Майской Невестой. Девочки одеты в яркие платья, украшены цветами и гирляндами — они символизируют радостный приход весны. Прежде роль Зимы играло соломенное чучело, которое несли мальчики; ныне ее разыгрывает переодетый человек.
У эскимосов Северной Америки состязание между олицетворениями лета и зимы, которое в Европе давно выродилось в простое представление, до сих пор происходит как магическая церемония, имеющая своей целью повлиять на погодные условия. Осенью, когда бури предвещают скорый приход унылой полярной зимы, эскимосы делятся на две группы, которые получают прозвища Белых Куропаток и Уток. В число Белых Куропаток входят все эскимосы, родившиеся зимой, а в число Уток — родившиеся летом. Затем обе эти партии хватаются с противоположных концов за веревку из тюленьей кожи и лежа стремятся перетянуть друг друга. Если Белые Куропатки проигрывают, побеждает лето, а это значит, что зимой будет преобладать хорошая погода.
Смерть и воскресение Кострубонько. Похоронные церемонии вроде похорон Масленицы или выноса Смерти носят в России имена мифических персонажей: Кострубонько, Костромы, Купалы, Лады и Ярилы. Эти обряды совершаются весной или в середине лета. Так, в Малороссии бытовал обычай отмечать в пасхальную неделю похороны божества весны, по прозвищу Кострубонько. Вокруг девушки, которая лежала на земле, притворившись Мертвой, медленно двигался хоровод с песней:

Умер, умер наш Кострубонько!
Умер, умер наш дорогой!

Неожиданно девушка вскакивала на ноги, и хор радостно восклицал:

Ожил, ожил наш Кострубонько!
Ожил, ожил наш дорогой!

Накануне Иванова дня украинцы делают из соломы чучело Купалы, котоpoe обряжают в женские одежды, украшают ожерельем и Венком из цветов, затем срубают дерево и, украсив его лентами, устанавливают в выбранном месте. Около дерева, которое они называют Мареной (Зима или Смерть), помещается это соломенное чучело и стол, уставленный спиртными напитками и яствами. После этого зажигается костер; юноши и девушки с чучелом в руках попарно прыгают через него. На следующий день они срывают с дерева и с чучела все украшения и бросают их в реку. В день св. Петра, 29 июня, или на следующее воскресенье в России совершают похороны Костромы, Лады или Ярилы. В Пензенской и Симбирской губерниях эти похороны происходили следующим образом. 28 июня зажигался костер, а на следующий день девушки выбирали одну из их числа на роль Костромы. Подруги приветствовали избранницу глубокими поклонами, сажали на доски и несли на берег реки. Здесь девушки окунали ее в воду, в то время как самая старшая из них била в сплетенную из лыка корзину, как в барабан. Потом они возвращались в деревню. День кончался шествиями, играми и танцами. В Муромской области Кострому изображало соломенное чучело, одетое в женские одежды и украшенное цветами. Его клали в квашню и с песнями несли на берег реки или озера. Здесь толпа делилась на две половины, одна из которых нападала на чучело, а другая его защищала. В конце концов нападающая сторона одерживала победу, срывала с чучела его одежды и украшения, разрывала их на куски, топтала ногами солому, из которой оно было сделано, и бросала ее в реку. В это время защитники чучела, закрыв лицо руками, делали вид, что оплакивают Кострому. Жители Костромской губернии совершали похороны Ярилы 29 или 30 июня. Выбирался старик, которому давали маленький гроб с находившимся в нем чучелом, похожим на Приапа, олицетворением Ярилы. Этот гроб старик, сопровождаемый женщинами, которые пели погребальные песни и выражали жестами горе и отчаяние, выносил за город. В открытом поле вырывали могилу и в нее с рыданиями и воплями опускали чучело, после чего начинались игры и танцы, напоминающие погребальные обряды древних язычников-славян. Жители Малороссии клали чучело Ярилы в гроб и после захода солнца проносили по улицам в сопровождении пьяных женщин, которые все время печально повторяли: «Он умер! Он умер!» Мужчины поднимали и трясли чучело, как будто хотели вернуть к жизни мертвеца. Они говорили женщинам: «Женщины, не плачьте, я знаю то, что слаще меда». Однако женщины продолжали причитать и петь, как на похоронах: «В чем он виноват? Он был такой хороший. Он уже не поднимется больше. И как мы будем без тебя? Что за жизнь нам без тебя? Поднимись хотя бы на часок. О, он не встает, он не встает». В заключение Ярилу зарывали в могилу.
Смерть и возрождение растительности. Эти русские обычаи явно такие же, как австрийские и немецкие обряды, известные под названием «вынос Смерти». Поэтому если верна наша интерпретация этого обычая, то Кострубонько, Ярила и другие персонажи русской мифологии также по своему происхождению должны быть символами духа растительности, а их смерть должна рассматриваться как необходимая прелюдия к их возрождению. Возрождение после смерти разыгрывалось в первой из описанных нами церемоний смерти и воскрешения Кострубонько. Причина, почему в некоторых русских обрядах смерть духа растительности отмечается в середине лета, может быть, связана с тем, что с Иванова дня начинается убывание лета—дни начинают укорачиваться, и солнце отправляется в свое унылое путешествие:

В темные ущелья,
Где прячутся зимние морозы.

Именно этот поворотный момент года, когда вместе с летом и растительность поддается пока еще незаметному, но неизбежному умиранию, первобытный человек выбрал для исполнения обрядов, с помощью которых он надеялся остановить умирание растительной жизни или по крайней мере обеспечить ее возрождение. Несмотря на то что во всех этих весенних и летних обрядах нашла отражение смерть, а иногда и возрождение растительности, в некоторых из них есть черты, которые нельзя объяснить с помощью одной только этой гипотезы. Торжественные похороны, причитания и траурная одежда, которые часто отличают эти обычаи, действительно уместны по случаю смерти благодетельного духа растительности. Но что сказать относительно веселья, с которым чучело столь часто выносят за околицу, каково назначение палок и камней, с которыми на него набрасываются, а также ударов и насмешек, которыми его осыпают? Как объяснить внушаемый чучелом страх, проявляющийся в той быстроте, с которой несшие чучело люди убегают от него, едва сбросив его с плеч, или веру в то, что человек, в дом которого заглянуло чучело, в скором времени должен умереть? Этот страх, вероятно, может быть объяснен поверьем, согласно которому умирающий дух растительности обладает способностью оказывать вредное воздействие. Однако это предположение — не говоря уж о том, что оно является довольно натянутым,— способно лишь объяснить взрывы ликования, которыми часто сопровождается вынос Смерти. Итак, мы должны признать наличие в этих обрядах двух на первый взгляд противоположных черт: с одной стороны, это горе перед лицом смерти, любовь и уважение к покойному, а с другой стороны, это страх и ненависть к тому же мертвецу и радость по поводу его смерти. Первую из этих черт я попытался объяснить выше, а то, почему последняя из них оказалась столь тесно связанной с первой, я постараюсь пояснить в дальнейшем.
Аналогичные индийские ритуалы. В индийском районе Ка-награ существует соблюдаемый молодыми девушками обычай, который очень похож на некоторые из уже описанных весенних обрядов. Он носит название Rait ka meed, или ярмарка Ра-ли. Рали представляет собой маленькое раскрашенное глиняное изображение Шивы или Парвати. Этот обряд пользуется большой популярностью во всем Канагрском районе. Церемония эта, в которой участвуют только молодые девушки, длится большую часть месяца шет (март — апрель). Мартовским утром все молодые девушки деревни несут маленькие корзинки с травой даб и с цветами в определенное место, где сбрасывают их в кучу, а затем встают вокруг них в кружок и поют. Они продолжают проделывать все это ежедневно в течение десяти дней, пока холм из травы и цветов не достигнет достаточной высоты. Затем в джунглях они срубают две ветки с тремя разветвлениями на конце и втыкают их этими разветвлениями в груду цветов. На эти ветки насаживают два глиняных изображения — Шивы и Парвати. Затем девушки делятся на две группы — свиту Шивы и свиту Парвати — и инсценируют их свадьбу. Причем не упускается ни один из элементов свадебной церемонии. После свадьбы на деньги, выпрошенные у родителей, они устраивают пиршество. Позже все они отправляются на берег реки, бросают фигурки Шивы и Парвати в воду и принимаются рыдать, как на похоронах. Часто соседские мальчики дразнят их, ныряя за фигурками. Достав их со дна, они размахивают ими, в то время как девушки их оплакивают. Эта ярмарка, как говорят, имеет своей целью обеспечить каждой участнице обряда хорошего мужа. То, что божества Шива и Парвати в этой индийской церемонии олицетворяют духов растительности, доказывает, как нам кажется, помещение их изображений на ветках над грудой цветов и травы. Здесь, как это часто бывает в европейских народных обычаях, божества растительности олицетворяются как растениями, так и куклами. Справляемая весной свадьба этих индийских божеств аналогична европейским церемониям, во время которых разыгрывается свадьба молодых духов растительности — Короля и Королевы Мая, Майской Невесты и Майского Жениха и др. Выбрасывание изображений в воду и оплакивание их имеет сходство с европейскими обычаями выбрасывания мертвого духа растительности по имени Смерть, Ярила, Кострома и т. д. в воду и причитаний над ними. Кроме того, в Индии, как это часто бывает и в Европе, этот обряд совершается исключительно женщинами. Представление о том, что обряд этот призван обеспечить девушкам мужей, объясняется верой в оплодотворяющее влияние, которое дух растительности оказывает как на растительность, так и на человека.
Магическая весна. Наше общее объяснение этих и других подобных обрядов сводится к тому, что по своему происхождению они являются магическими ритуалами, призванными обеспечить возрождение природы весной. Предполагалось, что средствами, с помощью которых они достигают своей цели, являются подражание и симпатическая связь. Пребывая в неведении относительно истинных причин явлений, первобытный человек верил, будто для того, чтобы вызвать к жизни великие силы природы, в зависимости от которых полностью находится его жизнь, необходимо подражать им и что скромное драматическое действо, которое ой разыгрывал на лесной поляне, в торной долине, на пустынной равнине или на обдуваемом ветром берегу мОря, при помощи тайной симпатии или мистического влияния неожиданно будет воспринято и повторено в более широких масштабах более могущественными актерами. Он воображал, что, одеваясь в листья и цветы, он помогает оголенной земле одеться зеленью и что, разыгрывая смерть и похороны зимы, он прогоняет это мрачное время года и готовит почву для возвращения весны. Если нам трудно даже представить себе подобный ход мыслей, то гораздо легче вообразить озабоченность дикаря, сознание которого начало возвышаться над инстинктом удовлетворения простейших животных потребностей, когда он принялся размышлять над причинами явлений, над тем, что мы называем ныне законами природы. Нам, знакомым с концепцией единообразия и регулярности, с которыми одни природные явления сменяют другие, кажутся необоснованными опасения, что причины, которые вызывают эти явления к жизни, могут исчезнуть. Но эта уверенность в постоянстве природных процессов обязана своим появлением на свет единственно опыту, который основывается на широком поле наблюдений и длительной мыслительной традиции. Что же касается первобытного человека, то он обладал слишком узкой экспериментальной базой, эмбриональными мыслительными навыками и недостаточным опытом, чтобы спокойно воспринимать вечно меняющиеся, нередко грозные для него природные явления. Неудивительно поэтому, что затмение солнца часто приводило его в панику, и он склонялся к мысли, что солнце или луна и на самом деле погибнут, если он не поднимет крик и не будет метать в воздух свои жалкие стрелы, чтобы защитить светила от чудовища, которое грозит их поглотить. Неудивительно и то, что он приходит в трепет, когда ночную мглу неожиданно прорезает вспышка метеора или же когда небесный свод вдруг освещается мерцающим светом северного сияния. Даже на природные явления, регулярно повторяющиеся в раз и навсегда установленные промежутки времени, он мог взирать с опасением до тех пор, пока не осознал в их повторении закономерности. Осознание таких периодических или циклических изменений в природе зависит главным образом от длительности соответствующего цикла. Например, везде, кроме полярных регионов, цикл смены дня и ночи так короток и, следовательно, так част, что люди в скором времени перестали серьезно опасаться за его регулярность, хотя древние египтяне, как мы видели, ежедневно совершали магические обряды для того, чтобы утром увидеть на востоке возвращение огненного светила, которое каждый вечер исчезало на розовеющем западе. Однако с круговоротом времен года дело обстоит совсем иначе. Год является для любого человека довольно длительным периодом времени. Для дикаря с его короткой памятью и несовершенными средствами измерения времени год мог казаться столь длинным, что он и вовсе не осознавал его как цикл и наблюдал изменения, происходящие в течение года на земле и на небесах, с неизменным удивлением, попеременно поддаваясь то радости, то отчаянию, то падая духом, а то ликуя в зависимости от чередования света и жары, от изменений в растительной и животной жизни, которая способствовала его благополучию или же угрожала его существованию. Осенью, когда резкие порывы ветра кружили по лесу поблекшие листья, мог ли первобытный человек при взгляде на оголенные ветви быть уверен в том, что они вновь зазеленеют? Видя, как при наступлении полярной ночи солнце день за днем опускается все ниже, мог ли он быть уверен, что когда-нибудь это светило возвратится на свой небесный путь? Даже убывающая луна, чей бледный серп становился с каждой ночью все тоньше и тоньше, могла вызвать опасения, что однажды она исчезнет совсем.
Эти и тысяча других подобных страхов должны были тревожить душу и занимать воображение человека, который впервые начал задумываться над тайнами мира, где он жил, человека, мысли которого стали проникать в более отдаленное будущее, нежели завтрашний день. Естественно поэтому, что, мучимый подобными опасениями, он делал все возможное для того, чтобы возвратить ветвям листву, вернуть на летний путь солнце, восстановить круглую форму серебряного ночного светила. Мы можем, если угодно, снисходительно улыбаться на эти напрасные попытки. Но лишь благодаря длительным сериям экспериментов, многие из которых неизбежно кончались неудачей, человек познал тщетность одних методов и плодотворность других. Таким образом, магические обряды — это не что иное, как неудавшиеся опыты, которые повторялись единственно потому, что экспериментатор не был уверен в их удаче. С прогрессом познания эти обряды прекратили свое существование или продолжали отправляться в силу привычки, тогда как причина их появления на свет давным-давно была предана забвению. Итак, потеряв свое высокое назначение, не будучи рассматриваемы более как торжественные обряды, от пунктуального выполнения которых зависит благополучие и само существование общины, они постепенно опустились до уровня карнавалов, пантомим и развлечений. И наконец, на последней стадии вырождения эти обряды, когда-то всерьез занимавшие взрослых и мудрых людей, становятся праздной детской забавой. Именно на этой последней стадии мы и застаем ныне наиболее древние магические обряды наших европейских предков. И даже из этого последнего прибежища их быстро вымывает поднимающаяся волна многочисленных новообразований морального, интеллектуального и социального порядка, которые влекут человечество к новой, неведомой цели. Мы можем испытывать естественное сожаление по поводу исчезновения причудливых обычаев и живописных обрядов, донесших до нашей эпохи, которую многие считают тусклой и прозаической, аромат и свежесть древних времен, дыхание весны мира. Однако нашего сожаления поубавится, когда мы вспомним, что эти прелестные церемонии, эти кажущиеся ныне невинными развлечения суть дети невежества и предрассудков. Представляя собой летопись человеческих стремлений, они наряду с этим являются памятниками бесплодного искусства, истраченного понапрасну труда и разбитых надежд. И, несмотря на все украшения — цветы, ленты, музыку, на них лежит неизгладимый налет скорее трагедии, чем фарса.
Объяснение, которое я вслед за В. Маннхардтом попытался дать этим церемониям, получило веское подтверждение благодаря открытию, сделанному уже после написания этой книги: дело в том, что туземцы Центральной Австралии регулярно совершают магические церемонии с целью пробуждения спящих сил природы в преддверии сезона, который можно назвать австралийской весной. Нигде, по-видимому, смена времен года не происходит так неожиданно, нигде контраст между ними не достигает такого размаха, как в пустынях Центральной Австралии, где в конце длительного периода засухи песчаная и каменистая пустыня, в которой царит безмолвие и запустение смерти, после нескольких дней проливного дождя преображается в веселый зеленый луг и наполняется огромным множеством насекомых, ящериц, лягушек и птиц. В чудесном преображении лика природы в такое время года даже европейцы видели нечто магическое. Неудивительно, что это изменение дикарь рассматривал как колдовство. Именно в период, когда чувствовалось приближение этого благодатного сезона, туземцы обычно совершали магические церемонии, целью которых было увеличение числа употребляемых ими в пищу животных и растений. В силу этого данные церемонии чрезвычайно близки к весенним обрядам нашего европейского крестьянства не только по времени их проведения, но и по преследуемой ими цели. Следовательно, мы можем не сомневаться, что, учреждая обычаи, призванные способствовать возрождению растительной жизни весной, наши первобытные предки были движимы не сентиментальным желанием вдохнуть аромат первых фиалок, сорвать ранний первоцвет или пронаблюдать танец желтых нарциссов на ветру, а самыми что ни на есть практическими побуждениями, которые, конечно, не формулировались в абстрактных терминах, а сводились к мысли о неразрывной связи между жизнью человека и жизнью растений. А так как вера австралийского дикаря в эффективность магических ритуалов подтверждалась опытом, ибо всегда после их совершения растительная и животная жизнь действительно набирала силу, можно предположить, что то же самое происходило в древние времена с предками современных европейцев. Вид свежей зелени в кустарнике и чаще, зрелище весенних цветов на мшистых берегах, прилет с юга ласточек и вид солнца, с каждым днем все выше поднимающегося на небе, воспринимались ими как неопровержимое свидетельство эффективности их магических чар. Это вселяло в них бодрую уверенность в том, что все будет хорошо в мире, на который можно по желанию влиять в нужном направлении. И только в осенние дни при медленном угасании лета их уверенность бывала поколеблена сомнениями — симптомы неизбежного увядания говорили им о тщетности попыток раз и навсегда предотвратить наступление зимы и смерти

Дата добавления: 2015-07-10